Какими только фамилиями ни награждают родители русского человека – иной раз просто плюнешь и перекрестишься, как мудро советовал классик, – в особенности теперь, когда мало кого интересует, кто русский, кто не очень, а кто очень не. Но смешная фамилия Пипеткин встретилась мне лишь однажды, и надо же такому случиться, чтобы ее обладатель оказался куда примечательней своей фамилии. Сплошь и рядом бывает наоборот.

Познакомились мы случайно. У врача таких знакомств бывает по три десятка в день. Его сильно побили на улице, а я оказался в составе бригады «Скорой», дотрюхавшей его в двадцать третью городскую. Лица было не разглядеть под кровоподтеками, да я и не очень приглядывался. День выдался сумасшедший, тяжелых случаев было хоть отбавляй, и тот выезд показался почти отдыхом: ушибы, легкое сотрясение мозга и левосторонний вывих челюсти, тут же и вправленный. Помню умоляющий шепот больного под сурдинку пращевидной повязки: «Только не заявляйте, парни тут ни при чем, это я виноват… Не надо полицию, прошу вас…»

Разумеется, мы заявили, да и как было не заявить, коли обязаны. Спустя недели две он нашел меня, специально для того чтобы высказать упрек. И тогда, взглянув в его освобожденное от пластырей лицо, я понял неизвестных хулиганов и посочувствовал им.

Киря Пипеткин был не виноват. Просто природа, иногда удивительно щедрая на пакости в отношении рода человеческого, снабдила его таким лицом, что, глядя на него, никто не мог оставаться равнодушным. Это была какая-то квинтэссенция полного отврата. Самые стойкие терпели, как умели и сколько умели, а потом старались поскорее уйти от греха – остальные же били сразу, по-видимому, совершенно рефлекторно. Такое лицо было специально создано, для того чтобы его бить.

Между прочим, на фото оно выглядело неплохо. Далеко не красавец, конечно, но и не так чтобы урод. Таких лиц много. Но то ли специфическая Кирина вазомоторика, то ли какой-то легкий, неуловимый штришок, делающий гипсовую маску живым лицом, неизбежно провоцировал среднего сапиенса на стремительную потерю человеческого облика. Киря ли был тому виной? Или не открытый пока дефект в кошмарных глубинах «нормальной» человеческой психики? Как знать.

Однажды я показал его знакомому психологу, ищущему тему для диссера. После беглой встречи с Пипеткиным мой знакомый заявил с каменным лицом, что на первый случай сумел сдержаться, но вообще-то свобода и незапятнанное имя дороги ему как память, так что Пипеткина, пожалуй, лучше больше сюда не водить.

Мой знакомый преувеличивал риск. Киря никогда ни на кого не заявлял. Он понимал, что люди не виноваты. И он не виноват. И никто не виноват. Из хромосомы не вынешь ген, чтобы высечь его за подлость.

Кстати, о тех хулиганах… Как ни удивительно, их нашли. Был суд. Говорят, малый состав присяжных, узрев Кирю, единогласно оправдал во всем сознавшихся и покаявшихся подсудимых, а что до судьи, то было замечено, как он несколько раз, забывшись, принимался засучивать рукава мантии… Сам не видел, за что купил, за то и продаю.

Само собой, он ходил по косметическим салонам и кое-каким подпольным лавочкам – в тех случаях, когда у него случайно заводились деньги. С ним наотрез отказывались иметь дело даже стопроцентные барыги, а один нервный косметолог запустил в него силиконовым протезом. Пипеткин не спорил, он все принимал как должное.

Но это лишь предыстория. История впереди.

Друзей у него никогда не водилось. Впрочем, и врагов тоже: не считать же врагами тех, кто не смог устоять против искушения! Его начали бить еще в детском саду, а в гимназии продолжили с большим воодушевлением. Директор объяснялся с плачущей матерью: «Поймите, мы делаем все, что в наших силах…» – но предпочитал не покидать кабинета, когда на перемене класс, где учился Киря Пипеткин, заносило на тот же этаж. Мать тоже не любила сына. Из-за него из дома ушел отец, а возможные кандидаты в отчимы испарялись, едва взглянув на будущего пасынка.

Один раз Пипеткин решил проявить характер и по совершеннолетии завербовался на флот. После ряда неприятных инцидентов (о них Киря говорил глухо) он стал единственным матросом на авианосце «Аскольд», кому распоряжением капитана было разрешено носить большие светоотражающие очки. Это помогло. Он не снимал их даже на ночь, и лицо стало понемногу заживать.

Нечасто увольняясь на берег, он слонялся по пирсу, комично похожий на путчиста-коммандос из банановой республики, и солнце сияло на его спасительных очках. Ему некуда было идти. Его нигде не ждали. Нисколько не сомневаюсь в том, что на момент нашей последней встречи лет пять назад он все еще оставался девственником.

Закономерным образом его футболили с корабля на корабль, пока не засунули в подводную лодку. Киря и там старался нести службу как полагается, испортил очками зрение и вечно хотел спать. Спали на подлодке в три смены: коек было ровно втрое меньше, чем матросов. Свободные от вахты могли вздремнуть на торпедах. Он тоже иногда так спал. Облюбованная им торпеда была ядерная, с незаметной утечкой, и он облысел.

Почему он не стал маньяком вроде рыбника в «Тиле», для меня загадка, но факт есть факт: он не желал зла людям. Единственное, чего он от них хотел, – чтобы его перестали бить. Ничем, кроме врожденного идеализма, нельзя объяснить его решение стать морским офицером по окончании срока контракта. Наивный, он считал, что погоны и кортик способны оградить его лицо от посягательств…

Как он сумел прорваться в училище и какими неисповедимыми путями ухитрился его окончить, мне неизвестно. Об этом Пипеткин предпочитал помалкивать, а я не очень настаивал. По правде сказать, наше общение было достаточно фрагментарным, а разговоры короткими – длинных нервы не выдерживали. Чаще всего я звонил ему с узкоутилитарной целью: хорошенько разозлиться перед серьезной работой. Встречаться избегал.

Продвинуться по службе Киря и не мечтал. Но все же не ожидал, что его офицерский стаж окажется таким коротким.

Его ударил матрос. Несмотря на кортик. Несмотря на очки.

Пипеткину удалось спасти матроса от суда, но о продолжении службы не могло быть и речи. Киря вышел в отставку, и вот тут-то с ним случился редкий ныне приступ истерической астазии. Просто удивительно, что он не настиг его раньше.

Соседи по палате оказались людьми мирными. Отставной лейтенант Пипеткин лежал вторым от окна между человеком-рукомойником и мусульманским астронавтом, ждущим суда по обвинению во взломе орбитальной станции «Фридом», покорно глотал лекарства и нырял с головой под одеяло всякий раз, когда в палату входил посторонний. Санитаров он боялся панически, но как-то обошлось: треснули всего один раз, и то вполсилы. Обрадованный таким исходом, Киря отправился покупать новые солнцезащитные очки, опрометчиво выбрав для этой операции светлое время суток… В тот день мы с ним и познакомились.

Позднее он попытался стать писателем и за этим занятием окончательно испортил глаза. Он тогда снимал за городом каморку у слепой старухи. Только там он и мог жить. Под самой крышей, согнувшись в три погибели, лысый и вдохновенный, он пытался творить за стареньким убогим компьютером. Крыша, к счастью, не протекала. Зато, на мой взгляд, она иногда ехала. У Кири.

Потому что если человек решил сделаться писателем, это значит, что у него не на месте соображалка. Все вокруг думают именно так. Они правы. Марк Твен, например, откровенно советовал родителям пороть детей, обнаруживших вредное поползновение заняться литературным ремеслом.

Он тоже был прав.

В одном Киря выиграл: он мог теперь безвылазно сидеть дома, общаясь только со слепой старухой и рассылая тексты по редакциям электронной почтой. Этакий кустарь-одиночка с компьютером. Он писал сказки для детей и взрослых, но дети их не читали, а взрослые не понимали. Для взрослых сказки были слишком умны. А дети не читали сказок, потому что никто их не издавал. Редакторы были взрослыми.

Одним словом, он существовал на социальное пособие. Более несчастного человека мне еще не доводилось видеть, и я от души надеюсь, что не доведется!

Я не включил передачу изображения, и когда на экране возник подслеповато щурившийся Киря, мгновенно дал отбой. Правую кисть, непроизвольно сжавшуюся в кулак, пришлось разжимать волевым усилием.

Жив…

Я был готов к тому, что либо не отзовется никто, либо слепая старуха прошамкает мне ожидаемое о Кириной судьбе… ы-ы-ы, милай, яво ышшо когда схоронили-та… В суицидальном списке последних лет фамилия Пипеткин не значилась, но я хотел убедиться наверняка.

Моя романтическая гипотеза разваливалась на части. Уж если жив Киря, то на домыслах насчет ухода неприспособленных с тонкой духовной организацией нужно срочно ставить погребальный менгир. Желательно фаллический. Кстати, в человечестве, сколь его ни просеивай сквозь мелкое сито, никогда не наберешь восьми миллиардов тонкокожих. Жизнь устроена проще, чем принято думать, вот в чем вся штука.

Честно признаться, я с самого начала не очень-то верил в свою гипотезу.