Подсохший хлеб пах сосновой смолой. И даже немного горчил. Собственно, он и составил их обед. Потому что в такой солнечный, а впоследствии и жаркий день никто не удосужился ничего приготовить. Всем было лень, а в первую очередь Пакости, который раньше спокойно взваливал на себя готовку. Но никто не жаловался. По очереди заглядывали на кухню, рыскали по холодильнику и буфету, хватали чего-нибудь съестное и убегали обратно в духоту и зной.

Пятеро расползлись по лагерю, затерявшись, как муравьи в траве, отдыхая от облупленного потолка над головой, от скучных стен и друг от друга. И от теней, таивших ночные кошмары. В первую очередь от них. Когда над головой сияло голубизной небо и солнце жарило так, что хотелось отрегулировать его мощность, все ночные звуки казались просто одним коллективным кошмаром.

Пакость бродил по «Ецу» целый день, навещая уже виденные места и открывая для себя новые. Как ни странно, тут они еще остались. Почти у самого забора он наткнулся на длинное одноэтажное здание, оказавшееся чем-то вроде административного корпуса. В его пыльных кабинетах сохранилась еще кое-какая мебель и даже папки с пожелтевшими документами, а у входа, под старой, вот-вот грозившей расщепиться надвое ивой, – позеленевшая от времени, но целая скульптура, изображающая двух читающих пионерок. В шаге от них, прямо на ступеньках, словно сошедшая с постамента ожившая третья пионерка, сидела углубившаяся в книгу Немо. Пакость прошел совсем рядом с ней, но она настолько погрузилась в книгу, что даже не среагировала. Он хотел ее подколоть или испугать, но все же решил не тревожить и резко свернул направо, держа курс на детскую площадку.

Там на качелях он обнаружил дремлющего Кита с наушниками в ушах, но тоже, вопреки своей натуре, решил ему не мешать.

Их было всего пятеро, но все равно «Ец» больше не представлялся Пакости заброшенным и пустующим. Птицы трещали без умолку, как будто боялись, что об их существовании забудут. Тысячи звуков, прятавшихся от дождя, выползли наружу, и лагерь скрипел, свистел, щелкал, щебетал и шелестел и никак не мог наговориться.

Невдалеке по лужайке между столовой и летней эстрадой пронеслась белка. Секунды через две в том же направлении и с той же скоростью промчался Лис, держа в руках кроссовки. Пакость проводил его взглядом и двинулся дальше. У домиков для вожатых и персонала, на спортивной площадке он столкнулся с бесцельно бродящей там Спящей. Пакость, возможно, и здесь прошел бы мимо, но она сама его окликнула. И он, воспользовавшись чудесным моментом, когда вокруг в кои-то веки никто не крутился и не мешал, пригласил ее прогуляться в Беседку. И Спящая согласилась.

Правда, до Беседки они так и не дошли. В тени сосен было достаточно прохладно и пахло так, что хотелось идти и идти между этих рыжеватых вытянутых стволов, касаясь их руками, и не сворачивать.

– Где б я еще так побродила… – Спящая опустилась на корточки и подняла с земли шишку. Находка оказалась подгнившей, и она разочарованно зашвырнула ее подальше.

– Ты никогда в лесу не была? – уточнил Пакость.

– Была, но не так. Одно дело организованная прогулка в санатории, а другое дело так, когда никто тебя не контролирует. – В волосах ее застряли сосновые иглы, но Спящая только потрогала их и не стала вытягивать. – Ни с чем не сравнить.

Они оказались на грани той неприятной темы, которую никогда не затрагивали. Пакость знал о болезни Спящей со слов Немо, но никогда не задавал никаких вопросов. Что-то внутри не позволяло выпытывать даже через кого-то. Все же то, о чем не знаешь почти ничего, намного легче отрицать.

– Да, скукота, наверное. – Это было все, что он мог сказать в ответ. Ну, почти все. Боясь затронуть запрещенную тему, Пакость ухмыльнулся и пальцем ткнул спутницу в плечо. – Вот и гуляй, пока есть где. Нечего дезертировать!

Спящая бросила на него укоризненный взгляд, но не обиделась, а беспечно отмахнулась. Они тут все, кроме Кита, были на удивление не обидчивыми. Другие б уже возненавидели.

– Ты заметил…

Иголка попала в босоножку, и Спящей пришлось остановиться. Пакость держал ее за плечо, пока она разувалась и трясла босой ногой.

– Ты заметил, как наши силы взаимодействуют?

– Наши? – Пакость даже споткнулся и невольно прислушался к себе. Единственное, что с ним происходило необычного – ныл пустой желудок.

– Я сейчас обо всех нас. Сегодня я была во сне Кита. Или в прошлом благодаря его сну. Или…

– Или это просто совпадение, – скептически поморщился Пакость, перепрыгивая через торчащий узловатый корень. – Все думали об этом рисунке, вот вам и вышло.

– Но я никогда так раньше не делала. У меня все происходит по-другому. – Спящая снова махнула рукой. И снова добродушно. – Не веришь – не надо. А Лис и Немо? У нас такое творилось, а Немо спала и чувствовала только Лиса.

Иголки шуршали у них под ногами не хуже снега.

– Ну, это в Лисе дело. У него все это… – Пакость неопределенно покрутил руками, пытаясь найти слова. – Как это назвать можно? Излучение мощное, во! Он всех других для Немо глушит собой. Так что не придумывай.

– Как знаешь. Я не настаиваю…

Они некоторое время шли молча, вороша колючий душистый ковер. Удивительное было место. Ни бумажек, ни бутылок, вообще никакого хлама, и вроде бы же место не сказать что от цивилизации отдаленное. Прохладный душистый запах сосны пропитывал кожу, одежду, волосы, и Пакость даже забыл о сигаретах в кармане. Слишком уж здоровски пахло.

Лес стал гуще, но пока еще был знакомым. Редкая трава под ногами тонула в рыжей трясине игл и шишек.

– А ты как сюда попала? – спросил Пакость, обогнав Спящую у кривой изломанной сосны. – В смысле как тебя сюда пригласили?

– Да как и всех, – пожала плечами Спящая. – Гуляла в сквере рядом с домом. Отдыхала от переводов своих. Я этим подрабатываю сейчас. Подошла та женщина, которая нас тут встречала, сказала, что знает о моих путешествиях, и пригласила сюда. Обещала научить управлять своей силой. Дала время на раздумье. Я с родными это обсудила, собрала вещи, взяла такси и приехала.

– Обсудила с родными? – Пакость даже остановился. – Они в курсе? И тебя в психушку не запихнули?

Спящая опустила голову, и русые пряди закрыли порозовевшие щеки.

– Я им не совсем правду сказала… Сказала, что летняя школа психологическая с аутотренингами и прочим, йога, медитации на свежем воздухе. Меня когда-то такое увлекало. Оплатила якобы из заработанных денег. Знаешь, то, что я буду летом жить за городом и общаться с людьми, стало для них главным аргументом. Я постоянно домой звоню, чтобы не волновались… А ты?

Пакость поморщился. Все было честно. Она была с ним откровенна, а теперь его очередь рассказывать о себе. И так невыносимо было осознавать, что там, в той жизни, за границей «Еца» как-то не находилось ничего такого, о чем хотелось бы вспомнить.

– Не, я не звоню. Я сказал, что уехал, и все. Ей как-то не до меня сейчас…

Он нахмурился, вспоминая тот день, когда к нему прицепился на улице странный незнакомец. Пакость тогда в очередной раз потерял работу и был злой как черт. Он бы, наверное, раз десять проклял приставучего типа, если бы не его странные слова о том, чего не мог знать никто. Решение он принял быстро, и отведенное на раздумывание время было невыносимо томительным. Когда он запихал вещи в спортивную сумку и направился к двери, мать как раз болтала по телефону на кухне. Судя по наигранно-веселым интонациям и фальшивому смеху – с очередным воздыхателем. Она, должно быть, и не услышала, что он ей сказал. Только помахала на него рукой: мол, иди, не мешай. И Пакость ушел.

– Если бы с работой как-то наладилось, я бы уже давно свалил. – Признание, сказанное вслух, было продолжением его воспоминаний, и он не успел прикусить язык. – Угол бы где-нибудь снимал.

– А с работой плохо?

– Не выходит у меня нигде задержаться. То не платят ни фига, то характер мой мешает… – Он мрачно усмехнулся. – Я так, болтаюсь по всяким сервисам не особо крутым, где берут с неоконченным высшим.

– Ты где-то учился? А чего не закончил?

– Да я так учился… Поступил только потому, что технарей сейчас не хватает и берут всех подряд. Может, там чему-то и учили, но мне просто корочка была нужна, и я не парился… То, что я умел до поступления, я и сейчас умею. Бакалавра получил и свалил. – Пакость сунул руки в карманы. – Может, дурак был и надо было поднапрячься… Не знаю. Меня больше подработки интересовали тогда.

Спящая слушала его внимательно и спокойно. Не осуждала, не смотрела укоризненно, а просто слушала и понимающе кивала. И когда он замолчал – перехватила эстафету.

– А я заочно закончила. Переводчик с английского и французского. Правда, университетом все не ограничилось. Я и на курсы ездила, и с репетиторами занималась. Вот сейчас работаю удаленно. Хотя, знаешь, я бы с удовольствием погрузилась в ту рутину, которая есть у большинства. Чтобы работа-дом, работа-дом, а если получится – отпуск где-то за пределами города, а еще лучше – страны. – Она немного погрустнела, но все еще продолжала слабо улыбаться. – Вот я и ухватилась за эту затею с «Ецем». Это шанс выбраться из четырех стен и попробовать что-то новое. Пока меня опять в больницу не запихнули.

Птицы притихли, и деревья даже перестали скрипеть. Спящая танцевальным движением развернулась на носочках и прижалась спиной к теплому сосновому телу. Подняла голову, ловя лицом пробивающиеся между ветвей солнечные лучики. Пакость стоял рядом с ней напряженный и задумчивый. День уже не казался таким уж хорошим. Мерзкая жара, духота, смола эта повсюду…

– И часто тебя запихивают?

– Частенько, – отозвалась Спящая и повернулась к нему.

В глазах у нее появилась какая-то отчаянная решимость.

– Хорошо, что я не дезертировала. Хорошо, что остановили. Правда.

– Да я ж просто… – начал отнекиваться он.

– Все верно ты сказал. Я просто слишком трясусь над своей жизнью, видимо… Нет, не то что я умереть боюсь. А то, что стараюсь все свое время наполнить чем-то хорошим по максимуму, а от плохого убежать. Дура, да? Вот я сейчас это как никогда понимаю. Поэтому, когда я сильно испугалась, решила убежать и от этого. А ведь жизнь – это и плохое, и хорошее. И не надо ее превращать в сплошной сахарный сироп.

Голос Спящей звучал ровно и спокойно. Она прижималась к теплому дереву, пачкая волосы в смоле, щурилась на солнце и рассуждала о близости смерти так, словно у них была философская беседа. Пакость это взбесило. Именно неуместность этого тона и ее такое искреннее спокойствие.

«Она вообще слышит, что несет?»

– Ты говоришь так, словно завтра умрешь, – буркнул он, не зная, куда деваться.

Хотелось или убежать, или прикрикнуть и потребовать заткнуться.

– Не завтра, – спокойно уточнила Спящая. – Мне двадцать два, и пока состояние вполне хорошее. Может, через три года. Может, через восемь лет. Может, даже через десять. Ну это если мне очень повезет. Не смотри так, я привыкла уже давно… Период истерик уже ушел в прошлое. Omnibus homnibus moriendum est – «все люди смертны».

Она улыбнулась раздражающе бодро, и Пакость не смог ей ответить. Одно дело ничего не знать и тешить себя какими-то иллюзиями о том, что девушка преувеличивает и все не так страшно, другое – услышать из ее же уст неутешительный прогноз. Да, десять лет – это все же немало, но если это максимум… Он не знал, как реагировать. Погода не изменилась, но Пакости казалось, что небо почернело, а воробьи заорали хриплыми вороньими голосами. Мир растрескался, теряя свой праздничный наряд, и стал таким, каким он видел его туманным дождливым утром. Живая иллюстрация к слову «безысходность».

Надо было что-то ответить, а слова не шли. Пакость сейчас почти ненавидел Спящую за то, что она рассказала ему все это. За эту неловкость, которая его сковала, и он боялся, что каждое его слово будет неуместным.

– Жизнь, она такая, да… Кому угодно кирпич на голову свалится в любую секунду, и все… – выдавил наконец Пакость, приправив это кривоватой усмешкой. – Устала небось? Пошли обратно…