4 мая. Там же

Когда мы прощаемся, уже светает. Она закрывает за мной дверь, я слышу щелчок и позвякивание цепочки. Утренний свет окрашивает дерево и алый ковер в коридоре. В мою одежду впитался запах ее квартиры – кофе, масляной краски, орхидей в горшке и почвы. Я считаю свой уход ошибкой, ведь я только что ее нашел, но Альбион сказала, что если мы не будем действовать решительно, то оба умрем.

– Но почему? Кто нас убьет? – спросил я. – Кто они, те люди, которые убили Болвана?

В три часа ночи она сварила вторую порцию кофе. Мы сидели на кушетке лицом друг к другу – так мы и провели всю ночь. Альбион потеребила мочку уха – нервный тик, когда она о чем-то размышляла.

– Пока ты меня не нашел, я не вполне понимала, кто они, но теперь уверена, – сказала она. – Брат Уэйверли, Грегор, и его сыновья Рори и Кормак. Рори был еще подростком, когда я его знала. Кормак постарше. Он был женат – помню, он любил показывать фотографии двух дочек. Братья обычно приходили в дом во время охотничьего сезона и задерживались на несколько недель, а брат Уэйверли оставался даже дольше. Было в нем что-то странное, даже не знаю, способен ли он вести самостоятельную жизнь. Иногда он на много часов впадал в оцепенение. Они были из Бирмингема в Алабаме.

– Тимоти упоминал Алабаму, – сказал я. – Во время нашей первой встречи он рассказал о том, как ехал по Алабаме и наткнулся посреди ночи на мертвых оленей. Несколько миль мертвых оленей. Он сказал, что был с женой.

– Если Тимоти привез ее в Алабаму, то она мертва, – сказала Альбион. – Он отвез ее на ферму своего дяди.

– Господи, – выдохнул я, хотя уже давно понял, что Тимоти убил жену, но образ фермы его дяди все равно выбил меня из колеи. Амбары и сараи, возможно, отрубленные головы и руки… Сколько всего можно спрятать в полях! – Линда Биллингсли. Жену Тимоти звали Линда Биллингсли. Ее тело нашли в Луизиане. Были и другие женщины. Вообще-то я хотел спросить тебя об одной девушке, с которой у Тимоти были отношения.

– Прости, Доминик. Я не могу тебе в этом – помочь.

– Мне поможет все, что ты знаешь. Все, что можешь рассказать. Понимаю, разговор о Тимоти непросто тебе дается, но думаю, он убил ту девушку, которую я разыскивал…

– Оставь ее, – говорит Альбион.

– Что?

– Оставь ее. Мертвые заслуживают покоя.

* * *

После ходьбы ноги налились тяжестью, между пальцами вздулись мокрые мозоли. Я беру в «Старбаксе» кофе и мюсли и сажусь у окна, глядя, как увеличивается поток машин и прохожих, начинаются часы пик. Начинка предлагает бесплатный латте, если я заполню опросник для клиентов, но я способен думать только об Альбион и семье Уэйверли и хочу исчезнуть. Мне нужно подумать. Я снова рисую все нити расследования, тянущиеся к Ханне Масси. Прогноз погоды каждый час предсказывает ясное и безоблачное небо. Альбион сказала, что мертвых нужно оставить в покое, и тогда я решил, что она имела в виду Ханну Масси, но теперь понимаю, что она говорила о себе. Заголовки новостей мелькают где-то на периферии зрения – напротив находится автозаправка, солнечный свет отражается от лобовых стекол и хрома и отвлекает.

Сначала я замечаю сообщение об ошибке.

Красная надпись и слабый сигнал: идентификация не удалась.

Работающее в фоновом режиме приложение по идентификации полицейских указывает на копа у заправки, но не может определить его имя. Я приближаю изображение сначала троекратно, потом увеличиваю в девять раз. На нем броня спецназа, но без шлема, у него лицо с тонкими, как у фарфоровой статуэтки, чертами, сальные приглаженные волосы. Двенадцатикратное увеличение, и я вижу тонкие губы, как у Тимоти, и маленькие глазки. Я сохраняю фото и номер значка, но приложение снова не может его идентифицировать и сообщает об ошибке.

Позвонить в 911 для подтверждения?

Что будет, если я напущу на него копов? Он заправляет полицейский джип с номерами Сан-Франциско, с усиленным передним бампером и фонарями на крыше. Худший из возможных сценариев: Уэйверли сотрудничает с полицией, отследит мой звонок в 911, вычислит меня и Альбион.

– Отменить, – говорю я.

Черт. Я вызываю автотакси, и через несколько минут оно останавливается на парковке «Старбакса». Я скрываюсь на заднем сиденье и отказываюсь, когда такси просит загрузить личный профиль.

– Оплата наличными, – говорю я, наскребая в кошельке мелочь.

Я называю такси адрес гостиницы и отказываюсь от живописного маршрута с автотуром по городу. Бросаю последний взгляд на заправку через заднее стекло. Он все еще там.

Я звоню Альбион.

На ее аватаре нарисованный воробей.

– Доминик?

– Сейчас же уходи из квартиры. Я в такси, возвращаюсь в гостиницу, и видел его, одного из тех, кто убил Болвана. Думаю, он один из них.

– Помедленней, – говорит она. – Расскажи, что случилось.

– Рядом с твоей квартирой есть «Старбакс», а напротив заправка. Вроде бы «Шелл». Кажется, я видел одного из убийц Болвана. Только одного, он был одет как коп. Не знаю, где двое других. Он прямо у твоего дома, возможно, идет к тебе. Ты должна уйти. Сейчас же.

– Доминик, ты в безопасности?

– У меня все нормально, он вроде меня не видел.

– Возвращайся в гостиницу и жди там, – говорит она. – Позвони мне, когда доберешься. И будь готов к отъезду. Запри дверь. Никому не открывай, ясно?

– Ты должна уйти, – повторяю я.

– Хорошо. В каком отеле ты остановился?

Я пересылаю ей адрес, и она отсоединяется.

– Вас заинтересуют скидки на стадионе «Кэндлстик-парк»? – спрашивает такси.

– Отменить, – говорю я, но голос все бубнит про скидки и спа-салоны. Я сканирую вид сзади и замечаю полицейскую машину, она через две машины от моей. Мы поворачиваем за угол на Оукдейл-авеню, открытая полоса гладкого бетона сверкает на ярком солнце. Широкую улицу обрамляют дома в пастельных тонах, похожие на крашеные пасхальные украшения в стиле ар-деко. У каждого дома торчат деревья, пучок листьев на тощем стволе. Теперь полицейский джип сразу за нами и подбирается ближе. Завывает сирена, вспыхивает мигалка.

– Не останавливайся, бога ради, поезжай!

Но такси объявляет:

– Приготовьте водительские права и удостоверение личности. Положите руки на спинку переднего сиденья.

Я дергаю дверь, но она заперта. Вот блин! Машина со скрежетом сворачивает на обочину.

– Такси, какой номер значка и имя остановившего нас полицейского?

– Проверяю… проверяю… Спасибо за тер-пение…

– Такси, звони в 911. Немедленно позвони в 911.

– Отличные новости! – сообщает такси. – Полиция уже на месте.

– Вот зараза…

Джип останавливается за нами, примерно на расстоянии двух корпусов автомобиля. Там только один коп – тот самый, с заправки.

Звоню Альбион, но она не отвечает.

– Нет, нет, нет…

Оукдейл-авеню запружена машинами, они мелькают мимо слишком быстро, чтобы заметить, как кто-то подает знаки с заднего сиденья такси, хотя я все равно пытаюсь, но на такой скорости машины сливаются в цветные пятна. Он может пристрелить меня прямо здесь, пока я заперт в такси, вышибить мне мозги на заднее сиденье. Коп дожидается пробела в потоке и выходит из джипа. Идет ко мне по обочине.

– Звони в 911. Отопри дверь, сволочь! Я хочу поговорить с человеком. Хочу поговорить с представителем компании.

– Ожидайте…

Такси опускает стекло у переднего сиденья. Коп наклоняется к водительскому месту. Из зализанной прически выбилась одна намазанная гелем прядь. Он бледен, губы побелели. Он что-то жует, а может, просто скрежещет зубами, и на мгновение мне кажется, что он волнуется не меньше меня.

– Джон Блэкстон? – спрашивает он с мягким южным акцентом, тон слегка выше, чем я ожидал.

– Что вам нужно?

– Думаю, нам с вами есть что обсудить.

Все-таки он не взволнован – это была просто попытка сдержаться или предвкушение, как он перемелет меня зубами.

– Мне с вами обсуждать нечего, – отвечаю я. До конца игры мне осталось сделать лишь несколько движений в ограниченном пространстве. – Я работаю с Тимоти Рейнольдсом. Если вы хотите обсудить меня или мою работу, поговорите с ним.

– Выходите из машины, Джон, – говорит он и сует руку внутрь, чтобы открыть замки.

Я знаю, что умру, но все равно подчиняюсь, перемещаясь по заднему сиденью. Я пытаюсь собраться с духом, чтобы выпрыгнуть с противоположной стороны машины и рвануть к домам в пастельных тонах, но на таких ватных ногах все равно далеко не убегу. Он может приказать мне встать на колени, чтобы проще было свершить казнь, и я подчинюсь, просто подчинюсь, растеряв последние остатки самообладания. Меня как будто парализовало. Выйдя из машины, я понимаю, какой он высокий, жилистый и накачанный. Он кладет ладонь на рукоятку дубинки.

– Что вам надо? – спрашиваю я.

– Садитесь в мою машину, – велит он. – На заднее сиденье. Я буду вашим шофером.

Его руки белы, словно их никогда не касалось солнце, а искривленные суставы на длинных пальцах выглядят как костистые выступы. Одна его ладонь покоится на дубинке, а второй он барабанит по гладкому металлу значка на груди.

– Как вас зовут? – спрашиваю я.

Мы идем по обочине, не по тротуару. Впереди перекресток, но машины все равно мчатся мимо, никто не обращает на нас внимания, как и на ограничение скорости в сорок пять миль в час. Я чую запах его одеколона, несмотря на ветер, чую его запах и гадаю о том, не этот ли запах вдыхал Болван в момент смерти.

– Это вы убили Ханну Масси? – спрашиваю я.

Наконец-то я вызвал у него реакцию – проказливую улыбочку, как будто он взломал сокровищницу со священными предметами и осквернил свои находки. Пусть я и похудел, но все равно крупнее него. И почти не раздумывая, уж точно не прикинув возможные исходы, я набрасываюсь на него, толкаю обеими руками, словно тыкаю дубинкой. Ему удается сохранить равновесие, но все же он отступает на несколько шагов к следующей полосе шоссе.

Я не рассмотрел марку машины, но уверен, что водитель не заметил внезапно появившегося на улице человека, ведь солнце слепило ему глаза. Ни крика, ни хруста, даже не визжат шины, на врезавшейся в него машине лишь трескается пластик, а крыло бьет его по коленям и перепахивает ногу и бедро. Коп подскакивает на капот, спиной к ветровому стеклу. Тело отбрасывает прочь, к центру шоссе. Машина резко тормозит. Останавливаются и другие. Гудят клаксоны, кто-то кричит. Коп не умер, не знаю, насколько серьезно он ранен, но точно жив. Он привстает на четвереньки, сплевывает кровь и блюет. Я бросаюсь бежать.

Пересекаю четыре полосы и перекресток, бегу между домами, срезаю по лужайкам – странным клочкам искусственной неоновой травы. Поскальзываюсь и падаю на колени, ничком в траву. Что я натворил? Боже, я ведь убил его, пытался его убить. Воют сирены, они приближаются. Я парализован и не могу дышать, перед глазами стоит тот миг, когда коп врезался в ветровое стекло, а из его рта брызнула кровь. Господи! Одно колено, второе. Я встаю. Бегу на другую улицу и пересекаю ее. В боку стреляет боль, и я перехожу на быстрый шаг, а боль охватывает грудь и руки. Приближается автобус. У меня что, сердечный приступ? Я поднимаю руку, и автобус останавливается, открывая двери.

– Эй, мистер, вы хорошо себя чувствуете?

Я падаю на переднее сиденье, обшаривая карманы в поисках мелочи для оплаты проезда, но автобус уже трогается с остановки и заворачивает за угол. Я задыхаюсь в воздухе из кондиционера. Никак не могу отдышаться. Я не знаю, где нахожусь и куда еду – геонастройки Начинки сбились, и она стала бесполезной. Я протягиваю две банкноты за проезд. В противоположном направлении с воем мчатся полицейские машины. Женщина напротив прижимает к себе сумку с продуктами, словно боится, что я их украду. Я пытаюсь отдышаться.

– С вами все в порядке? – интересуется водитель. – Вам нужен врач?

– Все хорошо, – уверяю я. – Просто легкий приступ. Все в порядке.

Наверное, они решили, что у меня аневризма. По лицу градом течет пот. Я пытался его убить. Перед глазами бегут заголовки, но я слишком возбужден, чтобы читать. Видео на suicide-dare.com с девочкой, которая себя подожгла, стало вирусным. Девочка обливает себя жидкостью, как на конкурсе мокрых футболок, а потом подносит спичку. Видео проигрывается снова и снова, миллионы просмотров. Она вспыхивает голубым пламенем, с воплями бегает по комнате, наталкиваясь на стены, и сгорает заживо. Кто-то наложил на видео музыку из «Нинтендо», и девочка извивается в такт. SuicideDare – главный тренд во всех мировых стримах. Купоны в «Данкин донатс», купоны в Макдоналдс. Я снова пытаюсь вызвать Альбион, но она опять не отвечает.

Я не знаю, где нахожусь. Через двадцать минут я выхожу из автобуса и вызываю автотакси. Это машина другой компании, и по пути мне приходится отказаться от хора рекламных предложений. Мелькают дома и торговые центры, автозаправки и другие машины. Я прошу такси остановиться напротив гостиницы и вхожу через заднюю дверь. Никаких полицейских машин, ничего необычного. Свет в номере я не включаю и звоню Альбион, пока собираю вещи, надеваю толстовку с «Питтсбург стилерз» и кроссовки «Адидас». Я упаковываю новые книги и рисунки Альбион.

Она звонит.

– Доминик? Ты где?

– В гостинице. Ты как? Я много раз тебе – звонил.

– Ищи зеленый «Приус». Светло-зеленый, почти серебристый.

Я нахожу ее на парковке у выезда. Заднее сиденье и багажник «Приуса» забиты чемоданами и мусорными пакетами с вещами. Наверное, она собиралась, когда я названивал, она взяла только необходимое, оставив остальное. Альбион опускает оконное стекло.

– Садись, – говорит она.

Я кое-как втискиваюсь, ставя чемодан между ног и расставляя колени, так что приходится отодвигаться, когда Альбион переключает передачу. Машина едет быстро, не останавливаясь перед знаками «Стоп» и пролетая перекрестки. Альбион сидит в напряженной позе, наклонившись вперед, руки крепко держат руль. Она всматривается в поток машин в поисках места, куда вклиниться. Я упираюсь рукой в приборную панель и вижу, что мои пальцы дрожат – я все никак не могу успокоиться.

– Я чуть не убил одного из них, – наконец выдавливаю я. – Толкнул его, и он попал под машину. Поверить не могу, я чуть не…

– Кто это был? – перебивает она. – Как он выглядел?

– Молодой, – говорю я, глядя на сделанный снимок. – Похож на хорька. Очень светлая кожа.

– Рори. Ты его убил? Он мертв?

– Нет, вряд ли.

Когда мы пересекаем мост Золотые ворота, Альбион плачет. Рыдания она сдерживает, но слезы струятся по щекам, хотя лицо остается спокойным. В Начинке парят ангелы, нараспев предлагая цену дня и скидки на осмотр достопримечательностей. Через Начинку можно заправиться автоматически, но Альбион стоит в очереди, чтобы расплатиться наличными, опасаясь взлома соединения. Я смотрю на залив, на белые веснушки яхт и чаек над просторами невероятно синей воды, но ладони еще ощущают фантомный вес человека, как будто я по-прежнему пытаюсь его оттолкнуть. Он жив, мысленно повторяю я, он жив. Он не погиб. Я никого не убил.

– Мы потеряли слишком много времени, – говорит Альбион с паническими нотками в голосе. – Нужно было уехать несколько часов назад. Как только ты меня нашел.

У нее есть план исчезновения, она подготовилась много лет назад. Сначала по шоссе 101, к далеким горам и равнинам, обрамленным стройными соснами. Она останавливается у Макдоналдса в Новато, выбрав это место, потому что парковку не видно с дороги, и переводит свои сбережения на анонимный счет. Во второй раз мы останавливаемся в пригороде Санта-Розы, в местечке под названием «Все для авто» и меняем «Приус» на подержанную «Субару Аутбэк» и пять тысяч наличными. Сделка, конечно, жульническая, зато «Аутбэк» совершенно неприметен, у него нет ни GPS, ни OnStar, Начинка подключается только к стереосистеме, но к профилю доступа нет. Документы Альбион подписывает как Роуз Каллахан, по вашингтонскому удостоверению личности.

Продавец прекрасно все понимает про удостоверение, но рад заключить сделку, даже помогает перегрузить вещи в новую машину, прежде чем отсчитывает сотню хрустящих пятидесятидолларовых банкнот. Мы покупаем буррито в ларьке у обочины и возвращаемся обратно на юг по шоссе 101.

– А теперь расскажи мне о себе, – просит она. – Мне нужно знать, почему ты здесь и как меня нашел.

– Я же вчера рассказывал.

– А теперь расскажи получше.

– Мы что, едем обратно в Сан-Франциско? – спрашиваю я. – Мы свернули на юг.

– Двинемся по восьмидесятому в Неваду. Там есть городок Элко. Там и обдумаем, что делать дальше, но прежде чем это решить, мне нужно узнать о тебе больше.

К четырем часам, после нескольких часов езды, день становится похож на сироп. Альбион тормозит, чтобы мы могли размять ноги и сходить в туалет. Берем в автомате пепси и крекеры с сыром.

– Я веду дневник, – говорю я, когда она садится обратно в машину. – Могу дать его тебе почитать, из него ты лучше всего поймешь, почему я тебя разыскал, как во все это впутался.

– Давай, приступай. Читай, пока я веду ма-шину.

Я начинаю с самого начала: «Ее тело лежит в речушке Девять Миль, наполовину зарытое в ил», но Альбион останавливает меня после нескольких страниц, как только я дохожу до сеанса с Симкой и называю ему имя убитой девушки.

– Я ее знала, – говорит Альбион. – Я помню Ханну.

До сих пор мне не приходило в голову, что Альбион связана с Ханной чем-то, кроме их отношений с Тимоти или Уэйверли. Альбион всегда ускользала от меня, а Ханна Масси всегда возникала, я ее нашел. Я не могу связать их вместе.

– Ты хорошо ее знала?

– Не очень хорошо, – произносит она, разговаривая с шоссе перед нами, а не со мной. – Ею заинтересовался Уэйверли. Время от времени он читал лекции, говорил, что когда вокруг столько умной молодежи, это держит мозг в тонусе, помогает работе в «Фокал нетворкс». Помню, как он рассказал нам о Ханне – тем вечером мы ужинали вместе, там было восемь человек. Мы помолились, и Уэйверли сказал что-то насчет цветка на бесплодном поле. В общем, он восторгался студенткой со своего курса и попросил меня и Пейтон с ней познакомиться.

– Вот так все и происходило? Ты вербовала девушек, которые потом переселялись в тот дом?

– «Вербовала» – не совсем верное слово, и Ханна никогда не жила с нами. Мы познакомились и проводили вместе время. Она была актрисой и интересовалась модельным бизнесом, что естественным образом связывало ее со мной и Пейтон. Уэйверли произвел на нее впечатление, и мы тоже. Она приходила в тот дом на молитвенные собрания, но никогда там не жила.

– Ты знаешь, как она умерла? – спрашиваю я, но она тут же умолкает. Я все испортил, хотя толком не понимаю почему – может, излишней прямотой вопроса или разбередил рану, которую Альбион считала давно затянувшейся. – Прости, Альбион, – говорю я через пару минут. – Прости. Мне не стоило выспрашивать. Я не хотел быть таким черствым к человеку, которого ты знала. Я не хотел проявить к ней неуважение.

– Ничего страшного, – отзывается она, но включает радио, и нас успокаивают звуки старых мелодий.

* * *

В Элко мы прибываем уже поздно вечером и останавливаемся в мотеле «Шайло» – веренице белых домиков, напоминающих пустой бассейн. Как только мы бросаем вещи, Альбион утаскивает меня в спортбар «Мэттис» и велит прихватить с собой дневник. Уже за полночь, мы сидим за столом в углу, подальше от окон, и посматриваем на дверь, стоит кому-нибудь войти, с ужасом ожидая увидеть знакомое лицо. Альбион просит снова почитать дневник с самого начала. Она внимательно слушает, время от времени прерывая меня просьбой что-то уточнить или дополнить подробностями моей жизни. Я читаю до двух ночи, когда «Мэттис» закрывается, и мы удаляемся обратно в «Шайло».

В Элко мы проводим несколько дней. В основном торчим в «Шайло» или бродим кругами по торговому центру на перекрестке, болтаем или сидим в кафе, где я читаю свой дневник, а когда все закрывается и уличные фонари моргают желтым светом, уходим обратно в мотель. Я читаю о Терезе, и Альбион предполагает, что была с ней знакома – однажды она посещала занятия по контейнерному огородничеству в ботсаду.

– Преподавательница была очень необычная, – говорит она. – Блондинка с длинными волосами. Мне она нравилась. Помню, она любила шутить.

В «Мэттис» нам позволяют сидеть часами. Мы берем шоколадный торт и кофейник с кофе, а я читаю, как познакомился с Терезой – впервые я увидел ее в галерее, в длинном белом платье с полными карманами цветов. Я закрываю дневник, откладываю его в сторону и доедаю торт.

– У меня есть дом в Нью-Касле, – говорит она.

– В Нью-Касле, в Пенсильвании? Ты туда направляешься? Это недалеко от Питтсбурга?

– Там мы будем в безопасности. Несколько лет назад Шеррод помог мне анонимно его купить. Специально, чтобы было где спрятаться.

– Когда его убили, то забрали его Начинку, – напоминаю я. – Они знают все, что знал он.

– Шеррод был осторожен, – уверяет она, и мне хочется сказать: «Недостаточно осторожен», но я не произношу очевидного.

На следующее утро мы покидаем Элко, сменяя друг друга за рулем по пути в Нью-Касл. Завтракаем в придорожных забегаловках, весь день едем и останавливаемся в первом попавшемся мотеле, когда покидают силы. Альбион загрузила в стереосистемы аудиокниги из своей Начинки, она предпочитает древние книги – Лонгфелло, Теннисона и Шекспира. Мы дважды прослушали «Джейн Эйр». По вечерам мы слушаем старую французскую музыку – акустический джаз и фолк, Карлу Бруни и Бориса Виана. Когда она спит, я отключаю Начинку и просто слушаю радио – в основном вещают радиостанции евангелистов или передают музыку кантри, но я слушаю признания в любви к Богу, потому что это лучше тишины, когда все мертвецы, которых я когда-либо искал, сливаются воедино и висят в голове, словно туши в лавке мясника.

Ночью, когда мы едем по Огайо, пейзаж меняется на что-то забытое, но родное, как материнский голос, плоские равнины уступают место холмистым полям, переходящим в горы в том месте, где когда-то был Питтсбург. Мы въезжаем в Пенсильванию. До Нью-Касла мы добираемся к ночи. Я глушу двигатель, и внезапные тишина и покой пробуждают Альбион от дремы.

Я выключаю фары, и мы оглядываем дом – алюминиевый сайдинг, погибшая яблоня в палисаднике, неухоженные кусты у крыльца. В доме нет ни электричества, ни отопления, мы включаем фонарики и разбиваем лагерь в гостиной. Альбион расхаживает по коридорам. Я слышу ее шаги по деревянному полу, скрип половиц наверху, слышу, как она возвращается по шаткой лестнице. Она вдруг вскрикивает, но когда я подбегаю, уже смеется – Альбион высветила фонариком кухонную стену над электрической плитой, и там оказалась улыбающаяся свиная голова, давным-давно здесь нарисованная, с глазами навыкате и приоткрытым ртом, а в облачке над ним написано: «Добро пожаловать домой!»