4 мая

В тот день я умерла.

Умерла вместе со всеми, кого знала и любила.

Я была в центре города. В то утро у меня были занятия по фотографии моды, я работала с освещением. Стояла прекрасная погода, день прямо как весенний, несмотря на октябрь. Помню, стоя на углу бульвара Союзников, я думала о том, что, раз Тимоти уехал, нет нужды спешить домой, никто меня не ждет, мне хотелось сходить в галерею в Саут-Хиллсе, пройтись по бутикам – куда угодно, лишь бы не домой. В то время меня интересовал винтаж, и я иногда заглядывала в магазинчик «Авалон», хотя и не так часто, как в магазин в Сквиррель-Хилле. День был чудесный, помнишь? Я могла бы весь вечер просто гулять, если бы захотелось.

Я наскоро перекусила в кафе. Помню, как размышляла, на какой автобус сесть, потому что не так часто туда ездила и не знала маршрут. Я села в автобус, в тот день он был битком. Я даже подумала, а стоит ли ехать. Боялась реакции Тимоти, если он узнает, что после занятий я не поехала сразу домой, но я уже оплатила проезд и пробиралась по забитому проходу, между людскими ногами, рюкзаками и плечами, пока не нашла место, где можно встать. Я держалась за поручень и раскачивалась на каждом повороте. Я помню каждую деталь той автобусной поездки.

Автобус протискивался по центру города, на каждой остановке садились новые люди, оттесняя меня дальше назад. Лица пассажиров врезались в память. Мне они снятся, даже сейчас мне снится тот автобус. А в то время я гадала, почему все эти люди не на работе и куда едут. Я ездила на том автобусе в Архиве. Мне отчаянно хотелось снова увидеть этих людей, запомнить их – и они были там, прекрасно сохраненные в записи автобусной камеры. Я видела среди них себя и гадала, кто они, чем занимались и где были, прежде чем сесть на автобус в тот день.

Мы выехали из центра, следующая остановка была только после туннеля. Сидящая передо мной пожилая женщина цыкнула на ребенка напротив. Большинство пассажиров занимались своими делами, смотрели в окно или в стримы на сотовых. Мы пересекли мост Свободы, и внизу текла грязной лентой Мононгахила, а за моей спиной уменьшались в размерах городские небоскребы. Гора Вашингтон маячила впереди огромной тенью.

Помню, как мы нырнули в туннель Свободы, гладкую бетонную трубу, прорезающую гору. Солнечный свет померк и сменился неестественным флуоресцентным сиянием. Габаритные огни машин выглядели особенно ярко. И странные звуки – гул ветра и двигателей, как будто в коконе. Пахло выхлопными газами и затхлостью. Наступили сумерки. Там всегда сумерки.

И тогда настал конец всему. Тот человек открыл чемоданчик. Я упала. Гора содрогнулась. Автобус перевернулся, заскрежетал металл. Туннель обрушился, и все попадали друг на друга. Пассажиры свалились в проходы и на сиденья, меня прижало лицом к оконному стеклу, шея вывернулась. В тот момент погибло столько людей… Большинство. Не знаю, минуты прошли или часы. Помню только чудовищную тяжесть. И темноту. Что-то шевелилось у голени – еще кто-то выжил, но потом все затихло. На мою голову текла кровь, боль была невыносимой. В темноте кто-то кричал и стонал – так воют в панике животные, подобные звуки не издают люди.

Немногочисленные выжившие включили сотовые и светили ими как фонариками. Кое-кто мог шевелиться, а некоторые даже не были ранены, и они начали выбираться из груды мертвецов. Помню свою панику, это был единственный момент, когда я запаниковала, понимая, что похоронена среди мертвецов. Я закричала, но звук вышел приглушенным, как будто я под водой и слышу чужой крик. Кто-то схватил меня за ноги и вытащил наружу.

Я все кричала, пока в синеватом свечении сотового не появилось мужское лицо. Меня успокоили. Этого человека звали Стюарт, стоит мне закрыть глаза, и я вижу его лицо, нависшее надо мной в синеватом свете. Он спросил, ранена ли я, и когда я ответила, что да, спросил, насколько серьезно и в каком месте. Я сказала – мне кажется, что у меня сломана нога, и он ответил: «Значит, ты можешь нам помогать».

Мы отделили живых от мертвых. Работали в темноте несколько часов, прикасаясь к холодным рукам и холодным лицам. Выживших оказалось только восемь. Мы работали, пока не перестали слышать голоса, и не решались заговорить, пока не смолкли далекие стоны людей, которым мы не сумели помочь. Автобус покорежило, но у руля осталось немного свободного места. Лица у всех были в крови, а свет только от телефонов, и я не могла никого разглядеть.

Стюарт предложил выключить свет, чтобы сберечь аккумуляторы, но в темноте к нам подкрадывались мертвые, и мы оставили свет. У кого-то было радио, но мы слышали только помехи. Все сильнее воняло бензином. Женщина по имени Табита молилась Господу, чтобы он ее убил. Она выдавила себе глаза и откусила язык. В тусклом свечении телефонов мы смотрели, как она истекла кровью и умерла. Еще один человек, Джейкоб, начал петь, его красивый баритон стал путеводной нитью во тьме. У нас остались только голоса.

Я слышала, как Стюарт обшаривает рюкзаки и сумки в поисках чего-нибудь съестного и воды. Он разделил между нами все найденное. Он пытался убедить нас ходить в туалет в отдельном углу, куда можно было доползти между двумя телами, но никто его не послушал, и вскоре в нашем закутке начало вонять.

Стюарт не сомневался, кто-то наверняка пробивается за нами через камни, и мы прислушивались к шорохам в завале и убеждали себя, что скоро прибудет помощь, нужно только продержаться до спасения. Он умолял нас вести себя по-умному, беречь энергию, беречь воду. Рассказывал про свою дочь и жену, пытался и нас убедить рассказать о тех, кто нас ждет, чтобы дать всем надежду. В какой-то момент мы перестали слышать голос Стюарта.

Время растворилось. Я засыпала и просыпалась, но не знаю, как часто и как надолго. Я больше не слышала голоса и дыхание и решила, что все умерли, но тут вдруг кто-то начинал говорить или шевелиться, и я понимала, что они еще живы. После Стюарта и Табиты нас осталось шестеро.

Мы стали играть в слова, в ассоциации. Я гадала, что стало с пожилой женщиной, которая цыкнула на подростка, или с матерью и ее ребенком – во время столкновения они были прямо рядом со мной, и может, они живы, и я закричала и начала растаскивать тела, решив, что кто-то еще мог уцелеть, но остальные говорили: «О чем ты думаешь, когда я произношу “рассвет”?» И я отвечала: «О парке» или: «Об океане», а потом говорила: «Джейкоб, о чем ты думаешь, когда я произношу “океан”?», и Джейкоб рассказывал о пляже. Мы были похоронены заживо, но находились на солнце, в парке или на пикнике или купались в океане.

Лишь позже, намного позже того, как мы доели остатки еды и выпили всю воду из бутылок и кофе из термосов, когда исхудали и страдали от голода и жажды, мы пришли в отчаяние и потеряли надежду на спасение и начали раздирать стенки автобуса в приступах угасающей энергии, прислушивались к звукам в камнях и бетоне в надежде умереть под завалом. Но вместо этого открылся проход. Женщина по имени Элизабет почувствовала слабое дуновение ветерка, сначала она решила, что это дышит один из мертвецов, но потом вытянула руку через разбитое окно автобуса, и ладонь неожиданно оказалась в щели между камнями. Элизабет вылезла из окна.

Когда она заговорила, голос звучал приглушенно, и мы приняли его за слуховую галлюцинацию, но Элизабет сказала, там хватает места, чтобы ползти. Для некоторых дыра оказалась слишком узкой, они застряли и вернулись в автобус, но я была худой и сумела протиснуться, порезав грудь, живот и бедра об осколки стекла, когда пролезала через разбитое окно. Но как только я преодолела узкий участок, проход расширился. Всего трое сумели вылезти – первой была Элизабет, потом Стивен и я. Последней.

Я слышала крики других, когда мы их покинули. Они нас проклинали. Умоляли вернуться, остаться с ними. Камни были угольно-черные, с торчащей стальной арматурой, я оцарапалась до крови. Я ползла, как мне казалось, много часов, только чтобы продвинуться на пару дюймов. Я думала, что кто-нибудь из оставшихся может схватить меня за ноги и утянуть обратно, но никто ко мне не прикоснулся, а голоса в конце концов затихли. Мы ползли, как черви в земле.

Элизабет вела нас, выбирая путь. Несколько раз мы прерывались на сон. Мы нашли сгоревшую машину с разбитым ветровым стеклом. Стивен обнаружил в бардачке бутылку «Маунтин дью», и мы ее распили – ничего слаще я в жизни не пробовала. Мы поспали все вместе у машины, но Элизабет разбудила остальных и выбрала направление. В какой-то момент я ощутила, как поднимается температура, а камни стали гладкими. И почуяла резкую, удушающую вонь гари и копоти.

Я услышала крик Элизабет, в темноте он показался воплем ужаса, но я знала, что это крик радости. Я увидела дневной свет. Внизу, под горой, на месте города полыхало озеро огня, там были лишь поля огня и черные руины, пейзаж из пепла. Одиноко торчали скелеты небоскребов, а все остальное сровнялось с землей. Мы ничего не могли понять. Мы ползли вниз по склону горы, хватаясь за корни деревьев, чтобы не упасть. Мы спустились к реке и попили отравленную воду. Пожевали отравленный ил на берегу. И заснули, прижавшись друг к другу.

Мы прожили вот так три дня, но на четвертый пошел дождь, и мы подставили под него лица, жадно глотая воду. Дождь потушил пламя и намочил все вокруг. Из укрытий за водой вылезли другие выжившие, чудом спасшиеся в необрушившихся зданиях. Мы познакомились с человеком по имени Эзра, он привел нас к своему укрытию. Нужно только чуть-чуть подождать, скоро за нами придут, уверял он.

Над нами летали дроны, снимая выживших, так что про нас знают. Эзра жил в подвале дома. Там стояли автоматы со снеками и водой, а еще он брал воду в туалетах. Он дал нам поесть – пакетики с орешками и крекеры. Эзра рассказал о бомбе. Мы слушали радио. Я поняла, что все мои знакомые погибли. Все произошло так быстро и катастрофически, что я и сама умерла вместе с ними. Я почувствовала себя освободившейся из янтаря стрекозой. Я стала новым человеком.

Эзра подготовил наш уход из города, упаковав все, что мы сможем унести. Он посчитал, что четверо с поклажей имеют больше шансов выжить, но до этого не дошло. Мы услышали шум вертолетов. Люди в военной форме перевезли нас в больницу в Огайо. Нас поместили в разные палаты, но я узнала, что Стивен умер от радиационного заражения. Не знаю, выжила ли Элизабет. Я провела в больнице почти год и так болела, что считала каждый день последним, но выжила. Я выжила.