Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
В 1754 году, когда опять возникла угроза войны с Францией, Торговая палата распорядилась созвать в Олбани съезд представителей от всех колоний, дабы обсудить с вождями Шести племен меры по обороне их и нашей родины. Получив этот приказ, губернатор Гамильтон ознакомил с ним Ассамблею и просил обеспечить на этот случай подарки для индейцев; а также предложил выбрать спикера (мистера Норриса) и меня представителями от Пенсильвании наряду с мистером Томасом Пенном и мистером Питерсом. Ассамблея поддержала эти кандидатуры и выделила средства для подарков, хоть и не любила, чтобы деньги утекали из провинции, и в середине июня мы встретились в Олбани с делегатами от других колоний.
По пути туда я набросал план объединения всех колоний под единым управлением, насколько это будет необходимо для обороны и других совместных действий. Проездом в Нью-Йорке я показал мой проект мистеру Джеймсу Александеру и мистеру Кеннеди, двум господам, весьма осведомленным в политических вопросах, и, вдохновленный их одобрением, решился представить его съезду. Тут выяснилось, что некоторые другие делегаты тоже подготовили такого рода проекты. Для начала был обсужден вопрос, следует ли вообще объединиться, этот вопрос был единогласно решен в положительном смысле. Затем был назначен комитет, в который вошло по одному представителю от каждой колонии и которому было предложено рассмотреть все проекты и представить соответствующий доклад. Предпочтение было отдано моему проекту, который и был доложен съезду.
Согласно этому проекту общее управление осуществлял генеральный президент, назначенный и поддержанный короной, и верховный совет, избранный представителями каждой провинции на заседании своей Законодательной Ассамблеи. На съезде прения по этому вопросу проходили ежедневно наряду с обсуждением индейских дел. Возникло немало возражений и трудностей, но все они в конце концов были преодолены, проект был единогласно утвержден, и списки его решено направить Торговой палате и Ассамблеям всех провинций. Странная судьба постигла его: Ассамблеи его не приняли, считая чрезмерной прерогативу, предоставленную короне, а в Англии его сочли чересчур демократичным. Поэтому Торговая палата опротестовала его и не представила на утверждение его величеству, и был составлен другой проект, якобы лучше отвечающий тому же назначению, а именно, чтобы губернаторы провинций каждый с несколькими членами своего совета, договорились между собой и издали приказ: набирать войска, строить форты и проч., а средства на эти расходы они получат из английской казны, с тем чтобы со временем возместить их путем налогообложения Америки, предписанного парламентским актом. Мой проект и мои доводы в пользу его можно найти в числе моих политических статей, ныне опубликованных.
Оказавшись следующей зимой в Бостоне, я много беседовал об обоих проектах с губернатором Шерли. Частично эти беседы тоже запечатлены в тех же статьях. Судя по тому, сколь разнообразны и противоречивы возражения против моего проекта, я подозреваю, что он все же был ближе к совершенству; и до сих пор держусь того мнения, что, будь он принят, от этого проистекло бы много пользы по обе стороны океана. Колонии, объединенные по моему плану, были бы достаточно сильны, чтобы себя защитить; не понадобилось бы посылать войска из Англии; безусловно, не пришлось бы измышлять предлогов для обложения Америки налогом и не произошло бы кровопролитных столкновений, им вызванных. Но такие ошибки не новость. История изобилует подобными промахами государств и монархов.
Немногие в подлунном мире знают,
В чем благо их, иль, зная, – достигают.
Правители, люди, обремененные делами, не дают себе труда рассматривать и проводить в жизнь новые начинания. Полезнейшие общественные меры редко опираются на опыт предшественников, но чаще бывают вызваны непредвиденными обстоятельствами.
Губернатор Пенсильвании, направляя проект в Ассамблею, написал, что сам его одобряет, «поскольку сей документ, по его мнению, составлен весьма ясно и вразумительно, и он просит депутатов уделить ему самое серьезное внимание, как он того заслуживает». Однако Ассамблея по вине одного нерадивого члена занялась им, когда я был в отсутствии, что я счел не очень-то красивым, и отвергла его, даже не обсудив, чем жестоко меня оскорбила.
В том году во время поездки в Бостон я встретился в Нью-Йорке с нашим новым губернатором мистером Моррисом. Он только что прибыл из Англии, но в прежние годы я был с ним близко знаком. Он вез с собой приказ – сменить мистера Гамильтона, поскольку сей последний, устав от раздоров, к которым его вынуждали инструкции владетелей, подал в отставку. Мистер Моррис спросил, как я думаю – предстоит ли и ему столь же беспокойный срок губернаторства. Я ответил: «Нет. У вас, напротив, все может обойтись вполне мирно, если только вы воздержитесь от споров с Ассамблеей». – «Дорогой друг, – возразил он любезно, – как вы можете советовать мне воздержаться от споров, вы же знаете, я люблю спорить, для меня это первое удовольствие; впрочем, чтобы доказать, как я уважаю ваше мнение, обещаю вам по возможности воздерживаться». Для любви к спорам у него были кое-какие основания: он был красноречив, искушен в софистике и потому обычно одерживал верх в словесных схватках. Так он был воспитан с детства. Я слышал, что отец его для собственного развлечения нарочно учил детей спорить между собой, сидя за столом после обеда; но такая тактика, думается мне, была не слишком разумной: мне приходилось наблюдать, что эти люди, всегда готовые спорить, противоречить и опровергать других, обычно несчастливы в жизни. Иногда они добиваются победы, но никогда не добиваются расположения к себе, что было бы для них нужнее. Мы простились, и он проследовал в Филадельфию, а я в Бостон.
На возвратном пути в Нью-Йорке я прочел отчеты о заседаниях нашей Ассамблеи, из которых явствовало, что он, вопреки данному мне обещанию, уже успел с ней сцепиться; и война между ними не стихала во все время, что он оставался на своем посту. Я и сам не мог остаться в стороне от этой войны, ибо не успел я воротиться и занять свое место в Ассамблее, как меня стали совать во все комитеты, должные отвечать на его речи и послания, а комитеты всегда просили меня сочинять наши ответы. Ответы эти, так же как и его послания, часто бывали язвительны, а порой и грубы до непристойности; и поскольку ему было известно, что сочиняю их я, легко предположить, что при встречах мы готовы были бросаться друг на друга с ножами, но человек он был такой добрый, что на наших личных отношениях эти стычки не отражались, и мы часто обедали вместе.
Однажды в самый разгар одной из этих официальных ссор мы встретились на улице. «Франклин, – сказал он, – пошли ко мне, проведем вечерок. Я жду гостей, которые вам должны понравиться». И, подхватив меня под руку, повел к себе домой. После ужина, во время веселой беседы за стаканом вина, он в шутку объявил нам, что хорошо понимает Санчо Пансу: ведь когда тому предложили пост губернатора, он поставил условием, чтобы подчиненные его были чернокожие, тогда он, если не поладит с ними, может их продать. Один из его приятелей, сидевший рядом со мной, спросил: «Франклин, почему вы всегда принимаете сторону этих чертовых квакеров? Почему бы вам их не продать? Владетель заплатил бы вам хорошую цену». – «Губернатор, – отвечал я, – еще недостаточно их очернил». Он и правда в своих посланиях что было сил чернил депутатов, но те смывали сажу так же быстро, как он ее намазывал, и в отместку густо размалевывали его самого; и он, убедившись, что не сегодня завтра его превратят в негра, устал от этой борьбы, как и мистер Гамильтон, и тоже ушел с поста.
За этими официальными ссорами неизменно стояли наши владетели, наши наследственные правители, которые, когда требовался какой-нибудь расход для обороны провинции, подло наставляли своих депутатов, чтобы те не утверждали законов о взимании необходимых налогов, если в том же законе не оговаривалось, что их обширные владения обложению налогом не подлежат, и даже брали с депутатов письменные обязательства выполнять эти наставления. Три года Ассамблеи крепились и не шли на такую несправедливость, но наконец были вынуждены подчиниться. И только капитан Денни, преемник губернатора Морриса, посмел ослушаться этих наставлений, а как это произошло, я расскажу ниже.
Но пока что я забежал вперед: надобно упомянуть еще о некоторых операциях, проделанных в правление губернатора Морриса.
Война с Францией уже, можно сказать, началась, поэтому правительство Массачусетского залива вознамерилось атаковать Краун-Пойнт и направило мистера Куинси в Пенсильванию, а мистера Паунолла, впоследствии губернатора Паунолла, в Нью-Йорк хлопотать о поддержке. Поскольку я был членом Ассамблеи, знал, какая там обстановка, и к тому же приходился мистеру Куинси земляком, он обратился ко мне с просьбой использовать мое влияние и помочь ему. Я продиктовал ему обращение к Ассамблее, и оно было принято благосклонно. Было постановлено предоставить ему 10 000 фунтов на закупку провианта. Однако губернатор отказался утвердить это постановление (включавшее и другие пункты в пользу короны), если не будет внесен пункт, освобождающий земли владетелей от обложения неизбежным налогом, и Ассамблея, хоть и очень хотела осуществить свою помощь Новой Англии, долго не могла придумать, как это сделать. Мистер Куинси приложил много усилий, чтобы добиться согласия губернатора, но тот упрямо стоял на своем.
Тогда я предложил способ уладить это дело без губернатора, выписав поручения ссудной конторе, на что Ассамблея по закону имела право. Надо сказать, что в то время в конторе почти не было денег, поэтому я предложил рассрочить возврат ссуды на год, из пяти процентов. Получить же по поручениям нужные припасы, думалось мне, не составит труда. Ассамблея, лишь самую малость поколебавшись, приняла этот план. Поручения были тут же отпечатаны, и я вошел в комитет, который должен был подписать их и распорядиться ими. На оплату их мы предназначили проценты со всех бумажных денег, бывших тогда в обращении в нашей провинции, и еще акцизные сборы, а так как было известно, что этого хватит с избытком, поручения сразу завоевали кредит и не только принимались в оплату за припасы, но многие денежные люди, владевшие наличностью, вложили ее в эти поручения, и вложения эти оказались выгодными, потому что приносили процент и могли быть использованы вместо денег. Поэтому их с жадностью раскупили все до единого за несколько недель. Таким образом благодаря мне это важное дело было сделано. Мистер Куинси выразил признательность Ассамблее в прощальной речи, отбыл восвояси, очень довольный успехом своего посольства, и навсегда сохранил ко мне самую сердечную дружбу.
Английское правительство не желало допустить объединения колоний, предложенного в Олбани, и доверить этому объединению защищаться своими силами и, питая насчет колоний всевозможные подозрения и опасения, прислало к нам генерала Брэддока с двумя полками регулярной английской армии. Он высадился в Александрии, что в Виргинии, откуда проследовал в Фредериктаун в Мэриленде, где остановился, чтобы запастись фургонами. Наши депутаты, узнав каким-то образом, что генерал жестоко предубежден против них за отрицательное отношение к военной службе, просили меня побыть при нем, но не в качестве их ставленника, а в качестве почтмейстера, якобы для того чтобы договориться с ним о том, как быстрее и вернее всего наладить обмен депешами между ним и губернаторами провинций, с которыми ему не миновать было поддерживать связь, причем они же и предлагали эту связь оплачивать. В этой поездке меня сопровождал мой сын.
Генерала мы застали в Фредериктауне, где он с нетерпением ожидал возвращения людей, разосланных в глубинную часть Мэриленда и Виргинии для сбора фургонов. Я пробыл при нем несколько дней, каждый день у него обедал и имел полную возможность рассеять его предубеждения, рассказав о том, что наша Ассамблея сделала еще до его приезда и что готова сделать сейчас для облегчения его задачи. Когда я уже собирался уезжать, поступили сведения о наличии фургонов, и выяснилось, что их всего двадцать пять, да и те не все в исправности. Генерал и его офицеры весьма удивились и заявили, что в таком случае экспедиция отменяется как невыполнимая. Они громогласно обвиняли министров, по невежеству своему заславших их в страну, где нет даже средств для перевозки их припасов, багажа и проч., для чего требуется не менее 150 повозок.
Я ввернул в разговоре, что им лучше, пожалуй, было бы высадиться в Пенсильвании, где почти у каждого фермера есть фургон. Генерал ухватился за мои слова и сказал: «Тогда вы, сэр, как человек влиятельный в своей провинции, не откажетесь раздобыть их для нас? Я буду вам очень обязан». Я спросил, какие условия могу предложить владельцам повозок, и мне предложили письменно изложить те условия, какие я сочту необходимыми. Я так и сделал, мои условия были приняты, и мне незамедлительно были выданы полномочия и инструкции. Каковы были эти условия, явствует из объявления, которое я опубликовал, как только прибыл в Ланкастер, а так как это документ довольно любопытный, если вспомнить, какое молниеносное действие он оказал, я приведу его здесь полностью.
Ланкастер, апреля 26-го, 1755.
Ввиду того, что в войсках его величества, имеющих сосредоточиться у Уилс-Крика, требуются 150 повозок и к каждой по четыре лошади, а также 1500 верховых или вьючных лошадей, и что его превосходительство генерал Брэддок изволил уполномочить меня обеспечить таковые, настоящим объявляю, что с этой целью я пробуду в Ланкастере от сего дня до вечера будущей среды, а в Йорке от утра будущего четверга до вечера будущей пятницы, где готов договариваться о найме подвод и упряжек или отдельных лошадей на следующих условиях, именно: 1. Что за каждую повозку с четырьмя хорошими лошадьми и подводчиком будет платиться 15 шиллингов в день, а за каждую лошадь с вьючным либо иным седлом и сбруей 2 шиллинга в день, а за каждую лошадь без седла 18 пенсов в день. 2. Оплата начинается с того дня, когда лошади и прочее будут доставлены в распоряжение войск у Уилс-Крика, то есть не позднее 20 мая с. г., и дополнительно будет в разумных размерах оплачено время, потребное на дорогу до Уилс-Крика и обратно домой. 3. Каждая повозка и упряжка и каждая верховая или вьючная лошадь будет оценена беспристрастными людьми по выбору моему и владельца и в случае потери любой повозки, упряжки или других лошадей стоимость их будет возмещена согласно такой оценке. 4. Владелец каждой повозки, упряжки или лошади может, если пожелает, сразу получить от меня в виде задатка плату за семь дней, а остальное получит от генерала Брэддока или из казначейства при возвращении имущества или частями, как ему будет угодно. 5. Подводчиков и людей, занятых при лошадях, ни в коем случае не будут принуждать к выполнению солдатской службы, ни к какой бы то ни было работе, кроме заботы о подводах и лошадях. 6. Весь овес, кукуруза или иной фураж, доставленный вьюком или подводами в лагерь сверх того, что необходимо для прокорма лошадей, забирается для армии и оплачивается в разумных размерах.
Примечание. Мой сын Уильям Франклин уполномочен заключать подобные же соглашения с любым лицом в графстве Камберленд.
Б. Франклин
Друзья и сограждане!
Случайно оказавшись несколько дней тому назад в лагере Фредерик, я застал там генерала и его офицеров в великом гневе по причине отсутствия лошадей и повозок, которые они рассчитывали получить от провинции, лучше других способной их предоставить; через разногласия между нашим губернатором и Ассамблеей деньги для этой цели не были отпущены и никаких мер не принято.
Предполагалось немедленно послать в эти графства военный отряд, чтобы захватить сколько потребуется лучших лошадей и повозок, а также силой набрать в армию столько людей, сколько потребуется для их обслуживания.
Я опасался, что присутствие английских солдат в этих графствах по такому случаю, а тем более принимая во внимание их предубежденность против нас, будет сопряжено с многими и нешуточными неудобствами для жителей, и поэтому с готовностью взял на себя труд сначала попробовать, чего можно достигнуть справедливыми и законными средствами. Жители этих глубинных графств в последнее время жаловались на недостаток денег; теперь вам представляется случай получить и разделить между собой весьма значительную сумму, ибо, если обслуживание этого похода продлится 120 дней, что весьма вероятно, плата за наем повозок и лошадей составит 30 000 фунтов, кои будут выданы вам серебром и золотом из королевской казны.
Служба будет необременительной и легкой, ибо войска едва ли будут проходить более двенадцати миль в день, а повозки и вьючные лошади, как везущие вещи, совершенно необходимые для довольства войск, должны двигаться вместе с армией, но не быстрее, и, в интересах армии, всегда находиться в безопасных местах, будь то на марше или в лагере.
Если вы, в чем я не сомневаюсь, подлинно верные и преданные подданные Его Величества, сейчас вы можете выполнить в высшей степени насущную задачу без лишних для себя трудностей; если трое или четверо из вас по отдельности не могут оторвать от работы на своих плантациях фургон, четырех лошадей и подводчика, они могут сделать это сообща: один даст фургон, другой одну или двух лошадей, третий подводчика, а деньги поделите между собой. Но если вы не окажете этой услуги королю и отечеству по доброй воле, когда вам предлагается такая хорошая плата и выгодные условия, ваши верноподданнические чувства безусловно будут поставлены под сомнение. Дело короля должно быть сделано. Столько храбрых воинов, совершивших столь дальний путь, чтобы защищать вас, не должны бездействовать от того, что вы станете отлынивать от помощи, которой от вас естественно ждут; добыть повозки и лошадей необходимо; вероятно, будут приняты насильственные меры, и придется вам тогда искать вознаграждения где угодно, причем едва ли вы возбудите в ком сочувствие и жалость.
Лично я в этом деле не заинтересован. Ведь если не считать удовлетворения, которое я испытаю от попытки принести пользу, мне за труды достанется только лишняя работа. Если станет ясно, что этот мой способ добыть лошадей и повозки не возымел успеха, я обязался в двухнедельный срок поставить об этом в известность генерала, и я полагаю, что сэр Джон Сент-Клер, гусар, с отрядом солдат не замедлит вступить с этой целью в пределы провинции, а узнать об этом мне будет тяжело, ибо я, как и раньше, ваш искренний друг и доброжелатель.
Б. Франклин
Я получил от генерала около 800 фунтов для раздачи в виде задатков владельцам фургонов и прочего, но этой суммы не хватило, и я добавил к ней еще двести фунтов с лишком, и через две недели все 150 повозок и 250 лошадей выступили в лагерь. В объявлении было сказано, что в случае потери повозки или лошади стоимость ее будет возмещена согласно предварительной оценке. Однако владельцы, оправдываясь тем, что не знают генерала Брэддока и насколько можно полагаться на его обещание, непременно потребовали от меня письменного обязательства, каковое я им и выдал.
Пока я находился в лагере и однажды вечером ужинал с офицерами полковника Данбара, сей последний сообщил мне, что сильно озабочен положением своих унтер-офицеров, которые, по его словам, будучи в большинстве людьми небогатыми, не могли в этой стране, где все так дорого, запастись провиантом на весь предстоящий им долгий переход по диким местам, где и купить-то ничего невозможно. Я посочувствовал ему и решил попытаться как-нибудь облегчить их положение. Но ему я ничего не сказал о моем намерении, а на следующее утро написал письмо в комитет Ассамблеи, у которого были в распоряжении кое-какие общественные деньги, прося подумать о судьбе этих офицеров и предлагая послать им в подарок чего-нибудь съестного. Мой сын, имевший некоторый опыт лагерной жизни, составил мне список, который я и вложил в письмо. Комитет одобрил и так рьяно взялся за дело, что припасы, по указаниям моего сына, прибыли в лагерь одновременно с повозками. Всего было двадцать тюков, и в каждом содержалось:
6 ф. очищенного сахара;
6 ф. хорошего тростникового сахара;
1 ф. хорошего зеленого чая;
1 ф. черного чая;
1 ф. хорошего молотого кофе;
6 ф. шоколада;
1–2 центнера лучших белых сухарей;
1–2 ф. перца;
1 кварта лучшего винного уксуса;
1 круг глостерского сыра;
1 бочонок, содержащий 20 ф. хорошего масла;
2 дюжины бутылок старой мадеры;
2 галлона ямайского рома;
2 копченых окорока;
1 бут. сухой горчицы;
1–2 дюжины вяленых языков;
6 ф. риса;
6 ф. изюма.
Эти двадцать тюков, тщательно упакованные, были погружены на 20 лошадей, и каждый, вместе с лошадью, предназначался в подарок одному офицеру. Приняты они были с великой признательностью, мне прислали благодарственные письма командиры обоих полков. Генерал тоже остался очень доволен тем, как я добыл для него повозки, без слова возражения оплатил поданный мною счет на произведенные расходы и снова и снова благодарил меня и просил помогать и впредь, посылая провиант вслед его войскам. Я взялся и за это и не переставал помогать ему, пока мы не узнали о его поражении, тратя собственные деньги, свыше 1000 фунтов, на которые и послал ему счет. К счастью для меня, он получил этот счет за несколько дней до сражения и сразу же прислал мне приказ на казначейство на круглую сумму в 1000 фунтов, а остальное отложил до следующего счета. Я считаю, что с этой уплатой мне исключительно повезло, ибо остальных денег я так и не получил, но об этом ниже.
Думаю, что генерал Брэддок был храбрым человеком и в какой-нибудь европейской войне показал бы себя искусным военачальником. Но он был слишком уверен в себе, переоценивал доблесть регулярных частей и недооценивал американцев и индейцев. Джордж Гроган, наш проводник-индеец, сопровождал его в этом походе с сотней своих соплеменников, которые могли бы быть чрезвычайно полезны армии в качестве проводников, лазутчиков и т. п., если бы он обращался с ними по-доброму. Но он их обижал, пренебрегал ими, и постепенно все они его покинули.
Однажды в разговоре он изложил мне план своей операции. «Захватив форт Дюкен, – сказал он, – я проследую к Ниагаре, а захватив ее – к Фронтенаку, если продержится погода; а в этом я уверен, ведь Дюкен едва ли отнимет у меня больше трех или четырех дней, а после этого я не вижу ничего, что помешало бы мне следовать к Ниагаре». Я уже раньше думал о том, как растянется его колонна на марше по очень узкой дороге, которую предстояло для нее прорубить через лес и кустарник, и помнил, что читал о поражении 1500 французов, вторгшихся на земли ирокезов; поэтому у меня зародились кое-какие сомнения в успехе его экспедиции. Но я не осмелился их высказать, а только ответил: «Разумеется, сэр, если вы подойдете к Дюкену с этими прекрасными войсками, снабженными артиллерией, этот пункт, еще не полностью укрепленный и притом с не особенно сильным, по нашим сведениям, гарнизоном, вероятно, будет сопротивляться недолго. Единственная опасность, какая, думается мне, может задержать ваше продвижение, – это засады индейцев, они постоянно их устраивают и стали весьма искусны в этом деле; а войска ваши будут растянуты в тонкую нитку длиною около четырех миль и не защищены от нападений с флангов, так что нитка эта может оказаться разрезана на несколько кусков, и они не успеют подтянуться на подмогу друг другу».
Мое невежество показалось ему забавным, и он возразил с улыбкой: «Возможно, вашей американской милиции эти дикари и впрямь кажутся грозным врагом, но смешно думать, будто они представляют опасность для регулярной дисциплинированной королевской армии». Понимая, что мне не пристало спорить с военным о вопросах, касающихся до его ремесла, я умолк. Однако неприятель, вопреки моим опасениям, не воспользовался тем, что английская колонна так растянулась, но дал ей беспрепятственно продвинуться, пока она не оказалась в 9 милях от цели, а тут, когда она сгрудилась теснее (авангард, только что переправившись через речку, остановился, поджидая остальных), в более редком лесу, чем на предыдущей части пути, ударил по авангарду сильным огнем из-за кустов и деревьев, и генерал только сейчас понял, как близко от него неприятель. Авангард был смят, генерал спешно послал войска ему на выручку, и солдаты устремились вперед в полном беспорядке, через повозки, обоз и скот, а тут их обстреляли с фланга. Офицеров, более заметных, потому что они были верхами, снимали первыми, они падали один за другим, и солдаты, сбиваясь в кучи, не слыша приказов, подставляли себя под огонь, пока две трети их не было перебито, а потом остальные в панике обратились в бегство.
Подводчики схватили каждый по лошади из своей упряжки и удрали, их примеру не замедлили последовать и другие, так что все повозки, артиллерия и багаж достались неприятелю. Генерал был ранен, его с трудом увезли; его секретарь, находившийся рядом с ним, был убит, из 86 офицеров 63 были убиты или ранены, из 1000 солдат убито 814. Эти 1100 были лучшими во всей армии, другие были оставлены под начальством полковника Данбара, который должен был двигаться следом с главными запасами багажа и провианта. Беглецов не преследовали, они ворвались в лагерь Данбара, и тот, как и все его люди, мгновенно поддался панике и, хотя у него было больше 1000 солдат, а неприятельский отряд, разбивший Брэддока, насчитывал не более 400 индейцев и французов, даже не попытался хотя бы частично смыть позор, а повелел уничтожить все припасы, провиант и прочее, дабы оставить себе больше лошадей и меньше лишнего груза для бегства к поселениям. Там губернаторы Виргинии, Мэриленда и Пенсильвании встретили его требованиями расположить своих солдат на границах для защиты мирных жителей, но он продолжал поспешно отступать все дальше, полагая, что будет в безопасности, лишь когда достигнет Филадельфии, где его защитят горожане. Вся эта операция впервые заставила нас, американцев, усомниться в том, обоснованно ли было наше восхищение английской регулярной армией.
Еще раньше, на первом переходе от места высадки и до конца поселений, они грабили жителей, много бедных семейств обобрали до нитки, а тех, кто пробовал спорить, оскорбляли и брали под стражу. Этого было достаточно, чтобы мы перестали радоваться таким защитникам, если вообще в них нуждались. Как непохоже это было на поведение наших французских друзей в 1781 году, когда во время перехода по густонаселенным областям нашей страны из Род-Айленда в Виргинию, около 700 миль, они ни разу не дали нам оснований пожаловаться на пропажу свиньи, курицы или хотя бы яблока.
Капитан Орм, один из адъютантов генерала Брэддока, будучи тяжело ранен и увезен с поля боя вместе с ним, и пробывший с ним рядом до самой его смерти, наступившей через несколько дней, рассказал мне, что весь первый день генерал не проронил ни слова и только вечером произнес: «Кто бы мог подумать». А на следующий день опять молчал. Последние его слова были: «В другой раз будем знать, как с ними справиться», – и через несколько минут он испустил дух.
Сумка убитого секретаря, в которой были все приказы, инструкции и переписка генерала, попала в руки французов, и те отобрали, перевели на французский язык и обнародовали многое из этих бумаг, чтобы доказать враждебные демарши английского двора, предпринятые еще до объявления войны. Среди них я видел и письма генерала к министрам, содержавшие лестные отзывы о важных услугах, оказанных мною армии. И Дэвид Юм, ставший через несколько лет после того секретарем лорда Хартфорда, бывшего тогда английским посланником во Франции, а впоследствии генерала Конвея, в бытность последнего министром, рассказывал мне, что сам видел в министерстве письма от Брэддока, рекомендующего меня с лучшей стороны. Но поскольку экспедиция его окончилась плачевно, мои заслуги, видимо, не сочли достойными внимания, ибо эти рекомендации мне ни разу не пригодились.
Что касается до наград от самого Брэддока, то я просил только об одной: чтобы он повелел своим офицерам не вербовать больше в армию наших кабальных слуг и распустить тех, что уже завербованы. Это он с готовностью выполнил, и многие из них были, по моему представлению, возвращены хозяевам. Данбар, когда командование перешло к нему, оказался не столь великодушен. Когда он во время своего отступления или, вернее, бегства, достиг Филадельфии, я обратился к нему с просьбой отпустить из армии завербованных им слуг трех неимущих фермеров из графства Ланкастер, напомнив ему о приказе скончавшегося генерала. Он обещал, что если хозяева явятся к нему в Трентон, где он будет через несколько дней на пути в Нью-Йорк, он отдаст им их слуг. И фермеры отправились в Трентон, не пожалев на то ни времени, ни расходов, а там он отказался выполнить свое обещание, чем причинил им великие убытки и огорчения.
Как только весть о пропаже повозок и лошадей распространилась, владельцы осадили меня, требуя возмещения, которое я обязался им выплатить согласно оценке. Эти требования доставили мне много хлопот. Я объяснял, что деньги находятся у казначея, но сперва надобно получить приказ о выплате у генерала Шерли; заверял, что уже обратился к генералу с письмом, но поскольку он далеко, ответа придется подождать и пусть наберутся терпения; но всего этого им было мало, и некоторые успели подать на меня в суд. В конце концов генерал Шерли вызволил меня из этого ужасного положения, назначив комиссию, коей поручено было рассмотреть жалобы и распорядиться о платежах. Если бы платить пришлось мне, я был бы разорен.
Еще до того, как мы узнали о поражении, ко мне явились оба доктора Бонда с подписным листом, они собирали деньги на грандиозный фейерверк в честь взятия нами форта Дюкен. Я нахмурился и сказал, что подготовиться к празднествам мы еще успеем, когда узнаем, что имеем причины для ликования. Их как будто удивило, что я не сразу откликнулся на их предложение. «Черт возьми! – сказал один из них, – не думаете же вы, что форт не будет захвачен?» – «Я не знаю, что он не будет захвачен, – возразил я, – но знаю, что войны полны превратностей». Я обосновал им мои сомнения, подписка была прекращена, и зачинатели ее таким образом избавлены от позора, который пал бы на их головы, если бы фейерверк успели подготовить. Позже, по какому-то другому случаю, доктор Бонд сказал, что предчувствия доктора Франклина ему не нравятся.
Войти с помощью соц. сетей: