Майкл

Когда заключенные пытаются покончить с собой, они используют вентиляционную решетку. Они протягивают сквозь жалюзи коаксиальные кабели из телевизоров и накидывают петлю себе на шею, а потом соскакивают с металлической койки. По этой причине за неделю до казни Шэя перевели в камеру с наблюдением. За каждым его движением следила видеосистема, за дверью стоял надзиратель. Это был надзор, который не позволил бы заключенному покончить с собой, до того как наступит очередь штата.

Шэй ненавидел все это. Только об этом он и говорил, пока я сидел с ним по восемь часов в день. Я читал ему Библию, Евангелие от Фомы или «Спортс иллюстрейтед». Рассказывал о планах относительно молодежной группы, что она должна организовать ярмарку пирогов на Четвертое июля – праздник, в котором он не сможет участвовать. Он делал вид, что слушает меня, но потом вдруг обращался к стоящему снаружи офицеру.

– Тебе не кажется, что мне хочется побыть одному? – кричал он. – Если бы у тебя оставалась одна неделя, хотел бы ты, чтобы за тобой все время наблюдали? Когда ты плачешь? Ешь? Мочишься?

Иногда казалось, он смирился с тем, что ему предстоит умереть. Он спрашивал меня, действительно ли есть небеса, можно ли там поймать радугу или лосося, спрашивал, попадает ли рыба на небо и так ли хороши на вкус рыбьи души, как настоящая рыба. В другой раз он вдруг безудержно рыдал до дурноты, потом вытирал губы рукавом комбинезона и ложился на койку, уставившись в потолок. Единственное, что помогало ему преодолеть это тяжелое время, были разговоры о Клэр Нилон, чья мать согласилась принять сердце Шэя. У него был нечеткий газетный снимок Клэр, и к тому времени из-за частых прикосновений бледное лицо девочки превратилось в пустой белый овал и о чертах ее лица можно было только догадываться.

Виселица была сооружена, и по всей тюрьме разносился аромат сосновой смолы, в воздухе кружилась пыль от опилок. Хотя в кабинете капеллана действительно был предусмотрен люк, но оказалось слишком затратным уничтожать находящийся под ним кафетерий, поэтому прочная деревянная конструкция поднялась рядом с уже сооруженной камерой для смертельных инъекций. Но когда «Конкорд монитор» и «Юнион лидер» в своих передовицах раскритиковали варварство публичной казни – они предположили, что папарацци, которым удалось без приглашения снять с вертолета свадьбу Мадонны, смогут заснять и повешение, – начальник тюрьмы добился того, чтобы виселицу спрятали. В ускоренном порядке тюрьма приобрела старый большой шатер у закрывшегося семейного цирка из Вермонта. Шатер с нарядными красными и фиолетовыми полосами занял бóльшую часть внутреннего двора тюрьмы. Шпиль шатра был виден с шоссе 93. Приходите все. Величайшее шоу на свете.

Странно было осознавать, что я увижу смерть Шэя. Хотя я был свидетелем ухода десятка прихожан, хотя не раз стоял у постели умирающего, издающего последний вздох, это было совсем другое. Не Бог обрывал нить его жизни, а судебный вердикт. Я перестал носить с собой часы и сверял время по жизни Шэя. Оставалось уже семьдесят два часа, сорок восемь, а потом двадцать четыре. Я перестал спать, как и Шэй, избрав для себя круглосуточное бодрствование вместе с ним.

Грейс продолжала приходить раз в день. Она лишь сказала мне, что они расстались из-за какой-то тайны, но все разрешилось после ее визита к Джун Нилон, и теперь она наверстывает время, упущенное для общения с братом. Они часами сидели, склонив головы и предаваясь общим воспоминаниям. Однако Шэй решительно не хотел, чтобы Грейс присутствовала на казни, не хотел, чтобы это было ее последнее воспоминание о нем. Свидетелями казни Шэя должны были стать я, Мэгги и босс Мэгги. Когда приходила Грейс, я оставлял их наедине. Я обычно уходил в кафетерий и брал себе лимонад или читал там газету. Иногда смотрел по телевизору новости о предстоящей казни. Американская медицинская ассоциация начала протест за стенами тюрьмы, вывешивая огромные транспаранты с надписью: «ПРЕЖДЕ ВСЕГО НЕ НАВРЕДИ». Те, кто продолжал верить, что Шэй – нечто большее, чем убийца, зажигали по ночам свечи, тысячи свечей, образующих послание, горящее столь ярко, что пилоты, направляющие самолеты в небо из Манчестера, могли его прочесть: «ПОМИЛУЙТЕ».

Я в основном молился. Богу, Шэю, любому, кто искренне желал меня выслушать. И я надеялся, что Бог в последнюю минуту спасет Шэя. Достаточно тяжело было помогать осужденному на смерть заключенному, которого я считал виновным, но куда тяжелей оказалось помогать невиновному, смирившемуся со своей участью. По ночам мне снились кошмары с крушением поезда. Я кричал во сне, прося перевести стрелку, но никто меня не понимал.

Накануне казни Шэя, когда приехала Грейс, я извинился и пошел побродить во внутренний двор между зданиями, обходя по периметру цирковой шатер. Однако на этот раз охранников, обычно стоявших у главного входа в шатер, не было и полог был поднят. Я услышал доносящиеся из шатра голоса:

– …не хотят слишком близко подходить к краю…

– …тридцать секунд от заднего входа до ступеней…

– …двое из вас впереди, трое сзади.

Я засунул голову внутрь, ожидая, что меня выставит охранник, но маленькая группа внутри была очень занята и не заметила меня. На деревянной платформе стоял начальник тюрьмы Койн вместе с шестью надзирателями. Один из них был чуть ниже остальных, на нем были наручники, ножные кандалы и цепь на поясе. Всем своим весом он наваливался на других охранников.

Сама виселица представляла собой массивную металлическую стойку с поперечной балкой, укрепленной на платформе, снабженной двойным люком. Под люком находилось открытое пространство, в котором можно будет увидеть падение тела. Справа и слева от виселицы были небольшие помещения с односторонним зеркалом для наблюдения, то есть можно было выглянуть наружу, но никто не мог заглянуть внутрь. За виселицей был уступ и две белые шторки вдоль всего шатра: одна над виселицей, другая ниже ее. Я смотрел, как два охранника затащили более мелкого на платформу виселицы перед открытой занавеской.

Начальник тюрьмы Койн нажал кнопку на своем секундомере.

– И… выключаю, – сказал он. – Итого семь минут пятьдесят восемь секунд. Отлично сделано! – Койн указал жестом на стену. – Эти красные телефоны – прямая линия с кабинетом губернатора и генеральным прокурором. По ним будет звонить комиссар Департамента исправительных учреждений, чтобы удостовериться, что в последнюю минуту казнь не была отсрочена. В таком случае он поднимется на платформу и объявит это. Когда он уйдет, поднимусь я и прочту распоряжение о приведении в исполнение приговора к смертной казни, потом спрошу заключенного, будет ли он говорить последнее слово. Как только он закончит, я спущусь с платформы. В тот момент, когда я пересеку желтую ленту, верхняя шторка задернется, и тогда вы двое займетесь заключенным. Сейчас я не собираюсь задергивать эту шторку, а вы потренируйтесь.

На голову невысокого офицера надели белый капюшон и накинули ему на шею петлю. Петля была из грубой веревки, обернутой кожей, – не петля палача, а пропущенная через латунное ушко веревка.

– Высота падения у нас семь футов семь дюймов, – пояснил Койн, когда они закончили подготовку. – Это стандартная цифра для человека весом сто двадцать шесть фунтов. Сверху размещен натяжной кронштейн. По этой золотистой риске его следует выровнять с помощью болта с проушиной. Во время фактического события вы трое – Хьюз, Хатчинс и Гринуолд – будете находиться в камере справа. Вы придете туда за несколько часов до казни, чтобы вас не увидели входящими в шатер. Перед каждым из вас будет кнопка. Как только я окажусь на пульте управления и закрою дверь, вы нажмете на эти кнопки. Только одна из трех по электромагнитной схеме разблокирует люк виселицы, две другие фиктивные. Подключение кнопки случайным образом выбирается компьютером.

Вмешался один из офицеров:

– А если заключенный не может встать?

– Если он не может идти, его пристегнут ремнями к носилкам и привезут на каталке.

Они продолжали говорить «заключенный», словно не знали, кого собираются казнить через сутки. Я понимал, что они не произносят имени Шэя, потому что ни у одного не хватает на это смелости. Ведь это сделало бы их ответственными за убийство – то самое преступление, за которое они вешали человека.

Начальник тюрьмы Койн повернулся к другой камере:

– Как вам эта работа?

Открылась дверь, и вошел еще один мужчина. Он положил руку на плечо фиктивного заключенного.

– Прошу прощения, – сказал он, и я узнал его по первым же словам.

Это был тот британец, которого я застал в квартире Мэгги, когда вломился к ней, чтобы сообщить о невиновности Шэя. Его звали Галлахер. Он взялся за петлю и поправил ее на шее «преступника», затянув узел прямо под его левым ухом.

– Видите, куда я заправил веревку? Постарайтесь, чтобы она была здесь, а не у основания черепа. Усилие при падении в сочетании с расположением узла приводит к перелому шейных позвонков и отключению спинного мозга.

Начальник тюрьмы вновь обратился к своим подчиненным:

– Суд предписывает нам зафиксировать смерть мозга на основании расчетного падения и факта остановки дыхания заключенного. По сигналу врача нижние шторки также задергиваются, и тело немедленно освобождается из петли. Важно помнить, что наша работа не заканчивается падением тела. – Он повернулся к врачу. – А потом?

– Для защиты сердца и других органов мы его интубируем. После этого я проведу перфузию мозга для подтверждения смерти мозга, и мы заберем тело из тюрьмы.

– После того как группа следователей по уголовным делам подтвердит факт казни, тело будет направлено к судмедэкспертам. Их белый микроавтобус без опознавательных знаков будет стоять за шатром, – пояснил начальник тюрьмы. – Они доставят тело в больницу.

Я заметил, что начальник тюрьмы тоже не произнес вслух фамилию врача.

– Остальные посетители выйдут через передний вход шатра, – сообщил Койн, указывая на откидной полог и впервые заметив меня.

Все находящиеся на помосте виселицы люди уставились на меня. Я встретился взглядом с Кристианом Галлахером, и тот незаметно кивнул. Начальник тюрьмы прищурился и, узнав меня, вздохнул:

– Я не могу впустить вас сюда, отец.

Не дожидаясь, пока меня выведут охранники, я выскользнул из шатра и вернулся в здание, где Шэй и сейчас ждал своей смерти.

В ту ночь Шэя перевели в шатер для казни. Там соорудили отдельную камеру, находящуюся под постоянным наблюдением. Поначалу казалось, что это обычная камера, но через два часа его пребывания в ней температура начала стремительно понижаться. Шэй все время дрожал, хотя был укрыт кипой одеял.

– Термометр показывает шестьдесят шесть градусов, – сказал охранник, щелкнув по нему пальцами. – Май на дворе, елки-палки.

– И вы чувствуете, что сейчас шестьдесят шесть градусов? – спросил я.

У меня онемели пальцы на ногах. С нижней перекладины моего табурета свисала сосулька.

– Можно принести обогреватель? Еще одно одеяло?

Температура продолжала падать. Я надел куртку и застегнул доверху на молнию. Тело Шэя сотрясала дрожь, губы посинели. Металлическая дверь камеры покрылась затейливыми узорами изморози.

– Вне здания на десять градусов теплее, – заметил офицер. – Ничего не понимаю. – Он дул себе на руки, в воздухе повисло облачко пара от его дыхания. – Я могу вызвать техпомощь.

– Пропустите меня в камеру, – попросил я.

Охранник с удивлением уставился на меня:

– Не могу.

– Почему? Меня дважды обыскивали. Рядом со мной нет других заключенных. И здесь находитесь вы. Это все равно что встречаться в комнате переговоров, разве нет?

– За это меня могут уволить…

– Я скажу начальнику, что это моя идея, и буду осторожен. Я священник. Неужели я стал бы вам лгать?

Покачав головой, он отпер дверь громадным ключом. Я вошел в камеру и услышал, как щелкнул замок, когда меня заперли в мирке Шэя размером шесть на шесть футов. Стуча зубами, Шэй взглянул на меня.

– Почему… так… холодно? – прошептал он.

Я покачал головой:

– Старайся не думать об этом.

Старайся не думать, что в этой крошечной камере температура ниже нуля. Старайся не думать, что эта камера соединяется с виселицей, на которой ты завтра будешь болтаться. Старайся не думать о море лиц, которое увидишь, когда будешь стоять там, наверху, о том, что скажешь, когда тебя попросят, о том, что сердце у тебя так сильно бьется от страха, что ты не услышишь собственные слова. Старайся не думать о том, что несколько минут спустя, когда ты умрешь, это самое сердце вынут из твоей груди.

Незадолго до этого приходила медсестра Алма, чтобы предложить Шэю валиум. Он отказался, а теперь я пожалел, что не взял для него пилюлю.

Через несколько минут Шэй перестал так сильно трястись, а лишь время от времени вздрагивал.

– Я не хочу здесь плакать, – признался он. – Не хочу выглядеть слабым.

– Ты уже одиннадцать лет ждешь исполнения смертного приговора. Ты боролся – и выиграл право умереть на своих условиях. Даже если тебе придется завтра туда ползти, ни один человек не посчитает тебя слабым.

– Они все еще там?

Под «ними» он подразумевал толпу людей. Люди по-прежнему были там – и они прибывали, заполняя съезды с шоссе 93 на Конкорд. В конечном счете не имело значения, действительно Шэй мессия или просто хороший шоумен. Имело значение то, что всем этим людям надо было во что-то верить.

Шэй повернулся ко мне:

– Хочу, чтобы вы оказали мне услугу.

– Все, что угодно.

– Позаботьтесь о Грейс.

Я предполагал, что он попросит об этом: смерть связывает людей вместе, как любое другое сильное эмоциональное переживание – рождение, вооруженное ограбление, женитьба, развод. Я навсегда буду связан с вовлеченными в это сторонами.

– Конечно.

– И я хочу, чтобы вы забрали себе мои вещи.

Я не представлял себе, что он подразумевает. Возможно, его плотницкие инструменты?

– С радостью, – сказал я и подтянул одеяло повыше. – Шэй, о твоих похоронах…

– Право, это не важно.

Я попытался обеспечить ему место на кладбище церкви Святой Екатерины, но гражданский комитет выступил против. Они не хотели, чтобы убийца упокоился рядом с их близкими. Частные участки и похороны стоили тысячи долларов – таких денег ни у Грейс, ни у Мэгги, ни у меня не было. Заключенный, которого не могли похоронить родственники, будет похоронен на крошечном кладбище за тюрьмой, и на могильном камне будет указан лишь его номер в исправительном учреждении, а не имя.

– Три дня, – зевнув, произнес Шэй.

– Три дня?

Он улыбнулся мне, и впервые за несколько часов я почувствовал, что согреваюсь.

– Через три дня я вернусь.

В девять часов утра в день казни Шэя из кухни ему принесли поднос. Где-то среди ночи холод отступил, и вместе с тем разрушился цемент, залитый в основание временной камеры. Сквозь пол проросли пучки травы из внутреннего двора, по металлической двери камеры поползли вьющиеся побеги. Шэй снял ботинки и носки и, широко улыбаясь, принялся разгуливать босиком по свежей траве.

Я вернулся на свой табурет за дверью, чтобы не навлечь неприятности на охранника, надзирающего за Шэем, но сержант, принесший Шэю еду, сразу же насторожился:

– Кто принес сюда растения?

– Никто, – ответил охранник. – Они просто выросли здесь за ночь.

– Я доложу начальнику тюрьмы, – нахмурился сержант.

– Ага, давай, – согласился охранник. – Наверняка ему сейчас не о чем больше думать.

Услышав эту остроту, мы с Шэем переглянулись и заулыбались. Сержант ушел, и охранник передал Шэю поднос через люк. Шэй одну за другой открывал крышки.

Шоколадное печенье. Корн-доги. Куриные наггетсы.

Сладко-соленый попкорн и сладкая вата, сморы.

Картофель фри в виде спиралек, мороженое, украшенное коктейльными вишнями. Тосты с сахарной пудрой. Огромный стакан газировки.

Одному человеку столько не съесть. И все это можно купить на деревенской ярмарке. Такую еду помнишь с самого детства.

Если, в отличие от Шэя, у вас было детство.

– Одно время я работал на ферме, – рассеянно произнес Шэй. – Я участвовал в строительстве коровника с деревянным каркасом. Однажды я видел, как один парень вывалил своим бычкам целый мешок зерна посреди пастбища, вместо того чтобы давать порциями. Я подумал, как это круто – как Рождество для них! – пока не увидел подъехавший грузовик мясника. Парень дал им столько, сколько они могли съесть, потому что к тому времени это уже не имело значения.

Шэй свернул картофель фри, который держал в пальцах, и положил обратно на тарелку.

– Угощайтесь, – предложил он мне.

Я покачал головой.

– Угу, – тихо поддакнул он. – Кажется, я тоже не так голоден.

Казнь Шэя была назначена на десять часов утра. Прежде смертные приговоры приводились в исполнение в полночь, но теперь это считают излишне таинственным, а потому казнь назначается на любое время. Родным заключенного позволяется прийти за три часа до казни, хотя в данном случае это не имело значения, поскольку Шэй велел Грейс не приходить. Адвокату по делу и духовному наставнику разрешалось находиться в камере, но они должны были покинуть ее за сорок пять минут до начала казни.

После этого Шэй останется один, если не считать охраняющего его офицера.

Когда поднос с завтраком унесли, у Шэя случился приступ диареи. Мы с офицером отвернулись, чтобы не смущать его, и сделали вид, что ничего не произошло. Вскоре после этого пришла Мэгги. У нее были красные глаза, которые она поминутно вытирала мятой бумажной салфеткой.

– Я тебе кое-что принесла, – сказала она, но потом увидела заросшую зеленью камеру. – Что это?

– Глобальное потепление, – ответил я.

– Что ж, мой подарок оказался излишним.

Мэгги вывернула карманы, набитые травой, дикой морковью, венериным башмачком, лютиками.

Но она все же пропихнула растения через металлические ячейки двери.

– Спасибо, Мэгги.

– Ради бога, Шэй, не благодари меня! Я бы хотела, чтобы это закончилось не так. – Помолчав, Мэгги добавила: – А если я…

– Нет! – перебил ее Шэй. – Все почти закончилось, и вы можете продолжать спасать людей, которые хотят быть спасенными. Со мной все в порядке, правда. Я готов.

Мэгги открыла было рот, но передумала, сжала губы и, покачав головой, произнесла:

– Я встану так, чтобы ты меня видел.

Шэй сглотнул и тихо сказал:

– Хорошо.

– Не могу сейчас остаться. Хочу убедиться в том, что начальник тюрьмы поговорил с больницей, и чтобы все прошло как предполагается.

Шэй кивнул:

– Мэгги, пообещаешь мне кое-что?

– Конечно, Шэй.

Он уперся лбом в металлическую дверь:

– Не забывай меня.

– Ни за что! – откликнулась Мэгги, прижавшись губами к двери, словно посылая Шэю прощальный поцелуй.

Мы оказались одни; оставалось полчаса.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.

– Гм… – промычал Шэй. – Лучше не бывает.

– Да уж, глупый вопрос. Хочешь поговорить? Помолиться? Побыть одному?

– Нет, – быстро произнес Шэй. – Не это.

– Могу я что-то еще для тебя сделать?

– Угу, – ответил он. – Расскажите снова о ней.

Я помедлил.

– Она на игровой площадке, – начал я, – качается на качелях. Когда она поднимается вверх, думая, что заденет кроссовками облако, то соскакивает с качелей, боясь, что сейчас улетит.

– У нее длинные волосы, которые развеваются, как флаг, – добавил Шэй.

– Сказочные волосы. Такие светлые, что кажутся серебристыми.

– Сказочные, – повторил Шэй. – Счастливый конец.

– Для нее – да, Шэй. Ты даришь ей целую новую жизнь.

– Я вновь спасаю ее. Я дважды спасаю ее. Сейчас – с помощью своего сердца, и однажды еще до ее рождения. – Шэй посмотрел мне прямо в глаза и пояснил: – Он мог погубить не только Элизабет. Когда выстрелил пистолет, она оказалась на пути… но другая… Мне пришлось это сделать.

Я глянул через плечо на охранника, он стоял в дальнем углу, переговариваясь по рации.

Хрипло, невнятно я произнес:

– Значит, ты все-таки совершил тяжкое убийство.

Шэй пожал плечами:

– Некоторые люди заслуживают смерти.

Лишившись дара речи, я стоял, пока к нам подходил офицер.

– Отец, простите, но вам пора, – сказал он.

В этот момент шатер наполнился звуками волынки и нарастающим гулом поющих голосов. Запели люди, несущие свою вахту за стенами тюрьмы.

 

Великая благодать, как сладок этот звук…

Что спас грешника, подобного мне.

Однажды запутавшись, я обрел себя.

Ослеп, но потом прозрел.

 

Я не знал, повинен Шэй в убийстве или он невиновен и был оговорен. Я не знал, мессия он или медиум, принимающий сообщения о текстах, которые никогда не читал. Я не знал, творим мы историю или только вновь переживаем ее. Но я знал, что надо делать: я жестом попросил Шэя выйти вперед, закрыл глаза и осенил его лоб крестным знамением.

– Всемогущий Боже, – забормотал я, – взгляни на Твоего слугу, пребывающего в немощи, и утешь его обещанием вечной жизни, обретенной при воскрешении Твоего Сына Иисуса Христа, нашего Господа. Аминь.

Открыв глаза, я увидел, что Шэй улыбается.

– Увидимся, отец, – сказал он.