Мэгги

Вот погодите – скажу матери, что судья Хейг не католик, как Александр, а иудей. Без сомнения, это вдохновит ее на произнесение речи о том, что, проявив настойчивость, я со временем тоже смогу стать судьей. Должна признаться, мне понравилось его решение – и не только потому, что оно было в пользу моего клиента. Он говорил вдумчиво, беспристрастно, совсем не так, как я ожидала.

– Хорошо, – начал судья Хейг, – сейчас, когда на нас не направлены камеры, поговорим о важных вещах. Мы все знаем, что этот суд не имеет отношения к религии, хотя вы, миз Блум, нашли законный предлог для подачи своих жалоб в суд.

Я в недоумении открыла рот. С вдумчивостью и беспристрастностью покончено. Очевидно, духовность судьи Хейга проявлялась лишь в присутствии нужных людей.

– Ваша честь, я искренне верю в свободу вероисповедания моего клиента…

– Не сомневаюсь, – прервал меня судья. – Но пора вам перестать важничать, чтобы мы могли уладить это дело. – Он повернулся к Гордону Гринлифу. – Штат действительно собирается подать апелляцию на сто двадцать долларов?

– Вероятно, нет, судья, но мне надо проверить.

– В таком случае идите и позвоните, потому что есть родственники, желающие знать, что произойдет и когда. Это понятно?

– Да, судья, – в один голос ответили мы.

Я оставила Гордона в коридоре с сотовым в руке, а сама спустилась к изолятору, где, скорее всего, находился Шэй. С каждым шагом я все больше замедлялась. Что сказать человеку, чью неотвратимую смерть ты ускорила?

Он лежал на металлической скамье в изоляторе, повернувшись лицом к стене.

– Шэй, – позвала я, – вы в порядке?

Он с улыбкой повернулся ко мне:

– Вы это сделали.

Я проглотила комок в горле:

– Угу, похоже на то.

Если я добилась для своего клиента нужного вердикта, тогда почему меня вот-вот вырвет?

– Вы уже сказали ей?

Он говорил о Джун Нилон или Клэр Нилон – и это означало, что у отца Майкла не хватило духу сказать Шэю правду. Я пододвинула стул и села рядом с «клеткой».

– Утром я говорила с Джун, – сказала я. – Она сообщила, что Клэр не собирается воспользоваться твоим сердцем.

– Но врач сказал мне, что мое сердце подходит.

– Дело не в том, Шэй, что она не сможет им воспользоваться, – тихо произнесла я. – Дело в том, что она не хочет.

– Я сделал все, о чем вы говорили! – воскликнул Шэй. – Я сделал то, о чем вы просили!

– Да, это так, – ответила я. – Но это не означает конец. Мы попытаемся выяснить, какие сохранились улики с места преступления и…

– Не я первый с вами заговорил, – перебил меня Шэй. – И я не хочу, чтобы вы что-то для меня делали. Не хочу, чтобы улики пересмотрели. Сколько раз можно это повторять?

– Простите. Только мне… тяжело эксплуатировать ваше предсмертное желание.

Шэй взглянул на меня.

– Никто вас об этом не просил, – без выражения произнес он.

Он был прав. Шэй не просил меня браться за его дело. Я спикировала, как ангел мести, убедив его, что, выполняя свои намерения, я каким-то образом помогу ему сделать то, чего хочет он. И я была права: я привлекла внимание к делам с высшей мерой наказания, я добилась его права быть повешенным. Просто я не предполагала, что победа будет ощущаться почти как поражение.

– Судья сделал возможным донорство органа с вашей стороны. И даже если Клэр Нилон не нуждается в этом, есть тысячи других людей в стране, которые нуждаются.

Шэй опустился на лежанку.

– Да бросьте вы, – пробормотал он. – Это уже не имеет значения.

– Мне жаль, Шэй. Хотелось бы мне знать, почему она передумала.

Он закрыл глаза:

– Вот если бы вы знали, как переиграть назад.

Майкл

Священники привыкают иметь дело со смертью, но от этого не легче. Даже теперь, когда судья решил в пользу повешения, все равно предстояло составить завещание. И делать что-то с телом.

Стоя в приемной тюрьмы с разрешением на посещение Шэя, я слышал доносящийся снаружи шум толпы, которая росла как на дрожжах по мере приближения дня казни Шэя.

– Вы не понимаете! – умоляла какая-то женщина. – Мне надо его увидеть!

– Возьмите номерок, милая, – сказал охранник.

Я выглянул в открытое окно, пытаясь разглядеть лицо женщины, затененное черным шарфом. На ней было длинное темное платье, доходящее до лодыжек. Я метнулся в дверь и встал за шеренгой охранников:

– Грейс?

Она взглянула на меня заплаканными глазами:

– Меня не пускают. Мне надо его увидеть.

Я протянул руку над кордоном охранников и вытащил ее вперед:

– Она со мной.

– Ее нет в списке посетителей Борна.

– Это потому, – сказал я, – что мы идем к начальнику тюрьмы.

Я понятия не имел, как провести в тюрьму человека, данные которого предварительно не проверялись, но решил, что для заключенного-смертника правила будут смягчены. А если нет, я намеревался убедить в этом начальника тюрьмы.

В конечном счете начальник тюрьмы Койн оказался более сговорчивым, чем я предполагал. Он взглянул на водительские права Грейс, позвонил в офис прокурора штата и затем выставил свои условия. Мне не разрешили привести Грейс на ярус, но предложили привести Шэя в наручниках в переговорную комнату.

– Я не намерен позволить вам снова сделать это, – предупредил Койн, но это едва ли имело значение.

Мы оба знали, что у Шэя нет времени.

У Грейс дрожали руки, когда она выворачивала карманы перед металлоискателем. Мы молча прошли за офицером в комнату переговоров, но едва дверь закрылась и мы остались одни, как она заговорила:

– Я хотела прийти на суд. Я даже приехала туда, просто не могла выйти из машины… А если он не захочет меня видеть?

– Не знаю, в каком он будет настроении, – честно признался я. – Он выиграл это дело, но мать реципиента сердца больше не соглашается, чтобы он был донором. Не знаю, сказала ли ему об этом его адвокат. Если он откажется вас видеть, причина может быть в этом.

Лишь через несколько минут двое надзирателей привели Шэя в комнату. Вид у него был бодрый, кулаки крепко сжаты. Взглянув на меня, он отвернулся, ожидая, вероятно, что придет Мэгги. По-видимому, ему сказали о двух посетителях и он подумал, что одному из нас удалось уговорить Джун.

Увидев сестру, он оцепенел:

– Грейси? Это ты?

Она сделала шаг вперед:

– Шэй, прости меня! Мне так жаль!

– Не плачь, – прошептал он и хотел поднять руку, чтобы дотронуться до сестры, но помешали наручники, и он просто покачал головой. – Ты выросла.

– В последний раз, когда мы виделись, мне было пятнадцать.

– Угу, – грустно улыбнулся он. – Я как раз вышел из колонии для малолетних правонарушителей, и ты не хотела иметь ничего общего со своим никудышным братцем. По-моему, ты сказала тогда: «Убирайся к черту!»

– Это потому, что я не… что я… – Теперь она не сдерживала рыданий. – Я не хочу, чтобы ты умер.

– Придется, Грейс, чтобы все исправить… Я нормально к этому отношусь.

– Ну а я – нет, Шэй. – Она взглянула на него. – Я хочу рассказать кому-нибудь.

Он долго и пристально смотрел на нее.

– Хорошо, – наконец сказал Шэй. – Но только одному человеку, и я сам выберу кому. И еще, – добавил он, – я должен это сделать.

Он ухватился за конец шарфа, закрывающего ее лицо, который был вровень с его связанными руками, потянул за него, и шарф соскользнул на пол между ними.

Грейс хотела поднести руки к лицу, но Шэю с усилием удалось поймать ее за руку. Ее кожа была вся в бугорках и складках, как рельефная топологическая карта.

Шэй провел большим пальцем по тому месту, где у нее должна была быть бровь, где был изгиб губы, словно пытаясь заново воссоздать ее черты. Его лицо при этом выражало такую искренность, такую наполненность, что я почувствовал себя лишним. Я видел это и раньше, только не мог понять где.

А потом меня осенило. Мадонна. Шэй смотрел на свою сестру так же, как Мария смотрит на Иисуса на всех полотнах, во всех скульптурах, – с чувством, выражающим отношение не к тому, что они имеют, а что им предначертано потерять.