Джун

Пока Клэр не спала, а это бывало все реже и реже, мы не говорили о сердце, которое могло бы появиться для нее, или о том, примет ли она его. Она этого не хотела, я же боялась. Вместо этого мы говорили о каких-то незначащих вещах: кого «прокатили» в ее любимом телевизионном реалити-шоу, как фактически работает интернет, напомнила ли я миссис Уоллуби кормить Дадли два раза в день вместо трех, поскольку он у нас на диете. Когда Клэр спала, я держала ее за руку, рассказывая о будущем, о котором мечтала. Я говорила ей, что мы поедем на Бали и целый месяц будем жить в хижине, стоящей на сваях у самого океана. Говорила, что научусь кататься на водных лыжах и она будет управлять катером, а потом мы поменяемся местами. И еще – как мы будем забираться на гору Катадин, сделаем двойной пирсинг ушей, научимся варить шоколад из простых ингредиентов. Я представила себе, как она поднимается с песчаного дна забытья, взрывая поверхность и бросаясь к тому месту, где я жду ее на берегу.

Как-то во время одного долгого дневного медикаментозного сна Клэр я начала читать о слонах. В то утро, спускаясь в больничный кафетерий, чтобы выпить кофе, я проходила мимо трех учреждений, примелькавшихся за последние две недели: банка, книжного магазина и турагентства. В тот день, однако, меня привлек постер в витрине: «ПОПРОБУЙТЕ АФРИКУ».

Когда я вошла в офис, скучающая молодая сотрудница разговаривала по телефону с бойфрендом и была рада подсунуть мне брошюру, вместо того чтобы рассказывать о путешествии самой.

– Где мы были? – выходя за дверь, услышала я ее голос, когда она снова сняла трубку, в которую хихикнула. – С твоими зубами?

Поднявшись наверх в палату Клэр, я принялась изучать фотографии номеров с широкими, как море, кроватями, покрытыми хрустящими белыми простынями, с пологами из прозрачной ткани. Ду´ши под открытым небом, защищенные только кустарником, когда чувствуешь свое полное слияние с природой, как дикий зверь. «Лендроверы» и африканские рейнджеры с фосфоресцирующими улыбками.

И – ах! – животные: лоснящиеся леопарды с пятнами как у Роршаха; львица с янтарными глазами; массивная глыба слона, вырывающего из земли дерево. Я стала читать брошюру.

А вы знаете, что слоны живут стадом, очень похожим на общество людей?

Что они перемещаются матриархальными стаями и вынашивают плод двадцать два месяца?

Что они могут общаться друг с другом на расстоянии до пятидесяти километров?

Приезжайте, чтобы понаблюдать за удивительными слонами в их естественной среде обитания, в Тули-Блок, в Ботсване.

– Что ты читаешь? – скосив глаза на брошюру, сонным голосом спросила Клэр.

– Кое-что о сафари, – ответила я. – Я подумала, может быть, мы с тобой когда-нибудь поедем туда.

– Я не возьму это дурацкое сердце, – сказала Клэр и, повернувшись на бок, снова закрыла глаза.

Я решила, что, когда Клэр проснется, я расскажу ей о слонах. О стране, где их мамы и дочки годами расхаживают бок о бок вместе с тетками и сестрами. О том, что слоны бывают правшами или левшами и как они могут найти дорогу домой через много лет.

Но вот этого я никогда не расскажу Клэр: что слоны чувствуют приближение смерти и отправляются к руслу реки, чтобы предоставить делу идти своим чередом; что слоны закапывают своих мертвых и горюют. Натуралисты видели слониху-мать, которая несколько миль несла своего мертвого детеныша, обвив его хоботом и не желая отпускать.

Мэгги

Никто не хотел, чтобы Иэн Флетчер выступал свидетелем, в том числе и я.

Когда за несколько дней до этого я созвала срочное совещание с судьей, попросив включить Флетчера в мой список свидетелей, то подумала, Гордона Гринлифа хватит удар.

– Алло? – сказал он. – Правило 26 (с)?

Он имел в виду Федеральные правила гражданского судопроизводства, согласно которым свидетели должны быть выявлены за тридцать дней до суда, если суд не дает иных указаний. Я полагалась на этот последний пункт.

– Ваша честь, – сказала я, – у нас всего две недели на подготовку данного суда. Никто из нас не выявит свидетелей за тридцать дней.

– Не обязательно тайком выставлять эксперта только потому, что натолкнулась на него, – съязвил Гринлиф.

Судьи федерального суда были печально знамениты тем, что старались быть честными в своих делах. Позволь судья Хейг выступить Флетчеру свидетелем, и это разворошит змеиное гнездо. Гринлифу придется подготовить перекрестный допрос, и, скорее всего, он захочет нанять своего эксперта, а это затянет суд, а все мы знали, что этого допустить нельзя. Но – странная вещь – отец Майкл оказался прав. Книга Иэна Флетчера настолько соответствовала уловке, с помощью которой я собиралась выиграть дело Шэя, что было бы глупо не попытаться. И даже лучше – она обеспечивала один элемент, которого мне не хватало в этом деле: исторический прецедент.

Я убедила себя, что судья Хейг рассмеется мне в лицо, когда я попытаюсь в последнюю минуту включить нового свидетеля, но вместо этого он взглянул на имя.

– Флетчер, – произнес он, перекатывая слово во рту, словно оно состояло из острых камешков. – Иэн Флетчер?

– Да, Ваша честь.

– Это тот, который вел телешоу?

Я затаила дыхание.

– Полагаю, да.

– Будь я проклят! – проронил судья.

Это было сказано отнюдь не с одобрением, а скорее с досадой.

Хорошая новость состояла в том, что мне разрешили привести своего свидетеля-эксперта. Плохая новость – в том, что судье Хейгу он очень не нравился и судья прежде всего представлял его себе как атеиста-шоумена, в то время как мне хотелось, чтобы его воспринимали как серьезного историка, заслуживающего доверия. Гринлиф злился, что у него почти не остается времени на то, чтобы разобраться в настроениях Флетчера. Судья относился к нему как к диковине, а я – ну, я просто молилась, чтобы мое дело не развалилось в ближайшие десять минут.

– Перед тем как мы начнем, миз Блум, – сказал судья, – хочу задать несколько вопросов доктору Флетчеру.

Тот кивнул:

– Слушаю, Ваша честь.

– Каким образом человек, десять лет назад бывший атеистом, может убедить суд в том, что в настоящее время является экспертом в религии?

– Ваша честь, – вмешалась я, – я собиралась изложить резюме доктора Флетчера…

– Я не вас спрашиваю, миз Блум, – прервал меня судья.

Однако это не смутило Иэна Флетчера.

– Вам известно такое высказывание, Ваша честь? Из грешников получаются наилучшие святые. – Он улыбнулся неспешной ленивой улыбкой, напомнившей мне кота на солнышке. – Полагаю, обрести Господа – все равно что увидеть привидение. Можно быть скептиком, пока лицом к лицу не столкнешься с тем, что считал несуществующим.

– Значит, теперь вы религиозная личность? – спросил судья.

– Я духовная личность, – поправил его Флетчер. – И я считаю, между ними есть различие. Но одной духовностью денег не заработаешь, вот почему у меня есть степени Принстона и Гарварда, три бестселлера нон-фикшн по версии «Нью-Йорк таймс», сорок две опубликованные статьи на тему происхождения мировых религий и должности в шести межконфессиональных советах, включая и тот, что консультирует нынешнюю администрацию.

Судья кивнул, делая заметки, а Гринлиф потребовал себе послужной список Флетчера.

– Я могу начать с того, на чем остановился судья Хейг, – сказала я, приступая к прямому опросу. – Довольно редко бывает, что атеист интересуется религией. Как это было? Вы однажды проснулись и обрели Иисуса?

– Это не похоже на то, как пылесосишь под диванными подушками – и, бинго, я Его нашел! Мой интерес скорее возник с исторической точки зрения, поскольку в наше время люди ведут себя так, будто вера растет в вакууме. Когда анализируешь разные религии в момент их возникновения с политической, экономической и социальной точек зрения, изменяется твой взгляд на многие вещи.

– Доктор Флетчер, чтобы быть частью религии, вам необходимо быть частью группы?

– Религия не только может быть индивидуализирована – она была таковой в прошлом. В тысяча девятьсот сорок пятом году в Египте было сделано открытие: пятьдесят два текста, озаглавленные как Евангелия и не являющиеся частью Библии. В некоторых из них содержались высказывания, знакомые любому человеку, посещавшему воскресную школу, другие же были по-настоящему странными. Они датированы вторым веком, то есть были написаны примерно на тридцать – восемьдесят лет раньше Евангелий из Нового Завета. Они принадлежали к течению, называемому гностические христиане – группа, отколовшаяся от ортодоксального христианства, – и верили в то, что истинное религиозное просветление состоит в очень личном индивидуальном самопознании, не зависящем от социально-экономического статуса или профессии, но затрагивающем саму суть человека.

– Подождите секунду, – сказала я. – После смерти Иисуса было больше одной разновидности христиан?

– Да их были десятки!

– И у них были свои Библии?

– У них были свои Евангелия, – поправил Флетчер. – Новый Завет, в особенности Евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна, – это то, что одобряла Ортодоксальная церковь. Христиане-гностики предпочитали апокрифы, наподобие Евангелия от Фомы, Евангелия Истины и Евангелия от Марии Магдалины.

– В этих Евангелиях тоже говорится об Иисусе?

– Да, но с той разницей, что описываемый там Иисус не такой, какого мы знаем по Библии. Тот Иисус сильно отличается от людей, которых Он пришел спасти. Но в Евангелии от Фомы – моем любимом из найденных в Наг-Хаммади – говорится, что Иисус помогает человеку обрести в себе все, что в нем есть общего с Богом. Будь вы христианином-гностиком, то ожидали бы, что путь к спасению для каждого свой.

– Вроде пожертвования сердца кому-то, кто в этом нуждается?

– Совершенно верно, – ответил Флетчер.

– Ух ты! – прикинувшись дурочкой, сказала я. – Как получилось, что эти вещи не преподают в воскресной школе?

– Потому что Ортодоксальная христианская церковь ощущала угрозу со стороны гностиков. Она называла их Евангелия ересью, и тексты из Наг-Хаммади скрывались две тысячи лет.

– Отец Райт сказал, что Шэй Борн цитировал Евангелие от Фомы. Вы имеете какое-то представление о том, где он мог натолкнуться на этот текст?

– Может быть, прочитал мою книгу, – широко улыбнувшись, ответил Флетчер, и публика на галерее засмеялась.

– По вашему мнению, доктор, может быть правомерной религия, исповедуемая только одним человеком?

– Индивидуум может иметь религию, – ответил он. – Он не может иметь религиозную организацию. Но мне кажется, Шэй Борн придерживается понятий христиан-гностиков, разработанных почти две тысячи лет назад. Он не первый, кто говорит, что не может назвать свою веру. Он не первый, кто находит путь к спасению, отличный от других. И он, безусловно, не первый, кто не доверяет своему телу – буквально хочет отдать его, чтобы обрести Божественное внутри себя. Но если он не ходит в церковь с белой колокольней или в дом с шестиконечной звездой, это не означает, что его верования не становятся менее весомыми.

Я просияла, глядя на него. Флетчера было приятно и интересно слушать, и он не был похож на психа. Так, по крайней мере, я думала, пока не услышала тяжелый вздох судьи Хейга и его слова о том, что суд откладывается до завтра.