Мэгги

– Что ж… – сказала я подходящему к воротам тюрьмы отцу Майклу; выглядел он потрясенным. – Это было отвратительно.

Услышав мой голос, он посмотрел на меня и произнес:

– Она примет сердце.

Я от изумления открыла рот:

– Шутите?

– Нет. Она принимает его из неправильных побуждений, но все же принимает.

Я не могла в это поверить. Учитывая фиаско нашей примирительной встречи, я скорее поверила бы, что она вышла купить пистолет-пулемет «узи» для свершения собственного правосудия в отношении Шэя Борна. Мои мозги начали переключаться на высокую передачу: если Джун Нилон понадобилось сердце Шэя – независимо от ее мотивов, – мне предстоит много дел.

– Надо, чтобы вы написали аффидевит, в котором говорится, что вы духовный наставник Шэя и что его религиозные верования допускают пожертвование сердца.

– Мэгги, – вздохнул он, – я не могу поставить свою подпись на судебном документе, имеющем отношение к Шэю…

– Наверняка можете. Просто солгите, – сказала я, – а после сходите на исповедь. Вы делаете это не для себя, а для Шэя. И нам понадобится кардиолог для обследования Шэя – решить, подойдет ли его сердце для Клэр.

Священник закрыл глаза и кивнул:

– Мне пойти сказать ему?

– Нет, – улыбнулась я. – Позвольте мне.

Покружив по коридорам, я вновь прошла через металлоискатель, после чего меня привели в переговорную комнату за пределами первого яруса.

Несколько минут спустя появился надзиратель с Шэем и проворчал:

– Если его и впредь будут водить туда-сюда, штату придется нанять ему водителя.

Я изобразила на лице притворное сочувствие.

Шэй взъерошил себе волосы, и они встали торчком, рубашка его тюремной формы была плохо заправлена.

– Простите, – сразу же сказал он.

– Я вряд ли воспользуюсь вашим извинением, – отозвалась я.

– Да, знаю.

Крепко зажмурив глаза, он покачал головой:

– Я одиннадцать лет подыскивал подходящие слова, но в нужный момент не смог ничего сказать.

– Как это ни странно, Джун Нилон хочет принять ваше сердце для Клэр.

Несколько раз в моей карьере я сообщала клиенту информацию, изменившую его жизнь: жертва преступления на почве ненависти, чей магазин был разрушен, получает возмещение ущерба, позволившее ей соорудить более крупный и хороший объект; гомосексуальная пара получает одобрение для внесения в список родителей в дирекции начальной школы. Лицо Шэя озарилось легкой улыбкой, и в тот момент я вспомнила, что «Евангелие» в переводе означает «благая весть».

– Дело еще не закончено, – сказала я. – Мы не знаем, насколько все это жизнеспособно с медицинской точки зрения. И есть еще куча юридических требований, которые необходимо выполнить… И об этом, Шэй, мне надо с вами поговорить.

Я дождалась, когда он усядется напротив меня за столом, успокоится, перестанет улыбаться и посмотрит мне в глаза. Я и раньше доходила с клиентами до этого момента: рисуешь им схему и объясняешь, где находится аварийный люк, а потом выжидаешь, пока они не поймут, что сами должны до него доползти. Это легитимно, по закону. Ты не просишь их исказить правду, просто объясняешь правила работы суда в надежде, что они сами смогут манипулировать этой правдой.

– Слушайте внимательно, – сказала я. – В нашей стране есть закон о том, что штат должен разрешить вам отправлять свои религиозные обряды, если это не угрожает безопасности в тюрьме. В Нью-Гэмпшире есть также закон, в котором сказано, что, хотя суд приговорил вас к смерти посредством летальной инъекции, не позволяющей вам стать донором сердца… но в определенных обстоятельствах заключенные-смертники могут быть повешены. А если вас повесят, вы сможете стать донором органа.

Ему трудно было это принять, и я видела, как он постепенно проглатывает слова, словно подаваемые на конвейере.

– Возможно, мне удастся убедить штат повесить вас, – выдохнула я, – если я смогу доказать в федеральном суде, что пожертвование органов является частью вашей религии. Вы понимаете, о чем я говорю?

Он вздрогнул:

– Мне не нравилось быть католиком.

– Не обязательно говорить, что вы католик.

– Скажите это отцу Майклу.

– С удовольствием, – рассмеялась я.

– Тогда что же мне говорить?

– За стенами тюрьмы, Шэй, многие люди охотно верят, что ваши действия здесь имеют под собой религиозную основу. Но мне надо, чтобы вы тоже в это поверили. Если это сработает, то вам надлежит сказать мне, что пожертвование органа – для вас единственный путь к спасению.

Он встал и принялся вышагивать по комнате.

– Мой путь спасения может не подойти кому-то другому.

– Это нормально, – сказала я. – Суду нет дела до кого-то другого. Они лишь захотят узнать, думаете ли вы, что пожертвование вашего сердца Клэр Нилон искупит вашу вину в глазах Господа.

Когда он остановился и встретился со мной взглядом, я заметила нечто удивившее меня. Поскольку я была поглощена сооружением аварийного люка для Шэя Борна, то позабыла, что подчас вопиющие вещи – это фактически правда.

– Я не думаю, – сказал он. – Я знаю.

– Значит, мы в деле. – Я засунула руки в карманы пиджака и вдруг вспомнила, что еще должна сказать Шэю. – Она колется, – объяснила я. – Будто ходишь по неструганой доске. Но почему-то не больно. Она пахнет воскресным утром, как газонокосилка за окном, когда ты пытаешься сделать вид, что солнце еще не встало.

Пока я говорила, Шэй закрыл глаза:

– Кажется, я помню.

– Что ж… – вздохнула я. – На тот случай, если не помните…

Я достала из карманов пригоршню травы, которую нарвала во дворе тюрьмы, и разбросала пучки по полу.

Лицо Шэя осветилось улыбкой. Он скинул тюремные кеды и босиком зашагал взад-вперед по траве. Потом наклонился, чтобы собрать пучки, и засунул их в нагрудный карман комбинезона, под которым все еще сильно билось его сердце.

– Я сохраню их, – сказал он.

Я знаю, Бог не даст мне ничего, с чем я не справлюсь.

Просто не хочу, чтобы Он доверял мне настолько сильно.

Мать Тереза