Джун

Говорят, со временем горе стихает, но это неправда. Прошло уже одиннадцать лет, а мне больно все так же, как в тот первый день.

Взглянув на его лицо, рассеченное на сегменты металлическими прутьями, как на каком-нибудь портрете Пикассо, где сложить эти куски вместе невозможно, я вспомнила все. Это лицо, это проклятое лицо – последнее, что видели Курт и Элизабет.

Когда это только случилось, я стала заключать с собой сделки. Говорю себе, бывало, что примирюсь с их смертью, если только… – и тут я заполняла пропуски. Если только смерть каждого была быстрой и безболезненной. Если только Элизабет умерла на руках у Курта. За рулем я порой загадывала, что если до перекрестка светофор переключится на зеленый, то это было правдой. Я не признавалась себе, что иногда притормаживала, чтобы увеличить свои шансы.

Единственной причиной, почему я вылезала из постели в первые несколько месяцев, было то, что во мне кто-то нуждался. У новорожденной Клэр не было выбора. Ее надо было кормить, носить на руках, ей надо было менять подгузники. С ней я опускалась на землю, живя настоящим, а не цепляясь за прошлое. Я обязана ей спасением своей жизни. Может быть, еще и поэтому я решительно настроена отплатить ей тем же.

Но даже Клэр, о которой нужно было заботиться, спасала не всегда. Какая-нибудь мелочь могла пустить меня по нисходящей спирали: втыкая семь свечей в торт на ее день рождения, я вспоминала Элизабет, которой исполнилось бы четырнадцать. Я открывала коробку в гараже и вдыхала аромат миниатюрных сигар, которые Курт время от времени любил покурить. Я открывала баночку с вазелином и видела на поверхности отпечатки крошечных пальчиков Элизабет. Я брала с полки книгу, и из нее вылетал лист покупок, написанный почерком Курта: «Чертежные кнопки, молоко, соль».

Что я хотела бы сказать Шэю Борну о влиянии этого преступления на мою семью – так это то, что оно уничтожило мою семью. Мне хотелось бы, чтобы он увидел, как четырехлетняя Клэр, примостившись на ступеньках лестницы, внимательно рассматривает фотоснимок Элизабет и спрашивает, где живет девочка, похожая на нее.

Я бы хотела показать ему то место в построенной им комнате, бывшей детской Клэр, где на полу осталось пятно крови, которое никак не отмыть. Сказать ему, что, хотя несколько лет назад я закрыла пол ковром, превратив комнату в гостевую спальню, все равно не хожу через нее, а обхожу на цыпочках по стенке.

Хотелось бы показать ему счета, приходившие из больницы, куда направляли Клэр, и на оплату которых быстро ушли все деньги, полученные мной из страховой компании после смерти Курта. И еще я бы хотела, чтобы он пришел со мной в банк в тот день, когда я разрыдалась перед служащей, сказав ей, что намерена ликвидировать фонд Элизабет Нилон для колледжа.

Как бы мне хотелось вновь испытать те моменты, когда Элизабет сидела у меня на коленях и я читала ей, а она постепенно засыпала. Или услышать, как Курт называл меня Рыжей, и почувствовать, как он запускал мне в волосы пальцы, когда мы вечером смотрели телевизор в спальне! Я с радостью собирала бы грязные носочки Элизабет, которые она разбрасывала по дому, за что получала от меня нагоняй. Хорошо было бы повздорить с Куртом из-за оплаты картой «Мастеркард».

Если им суждено было умереть, мне бы хотелось знать об этом заранее, чтобы дорожить каждой секундой, проведенной с ними, а не думать, что этих секунд впереди еще тьма. Если им суждено было умереть, мне бы хотелось быть там, чтобы они в конце увидели мое лицо, а не его.

И еще мне хочется, чтобы Шэй Борн после смерти попал в ад, куда-нибудь подальше от моей дочери и мужа.

Майкл

– Почему? – спросила Джун Нилон; голос ее звучал надтреснуто и печально; она сжимала лежащие на коленях руки. – Почему ты это сделал? – Она в упор смотрела на Шэя. – Я впустила тебя в свой дом. Я дала тебе работу. Я доверяла тебе. А ты… ты отнял все, что у меня было.

Шэй беззвучно шевелил губами. Он двигался из стороны в сторону в своей тесной будке, иногда ударяясь в стену лбом. У него бегали глаза, словно он собирался с мыслями, не зная, что сказать.

– Я могу это исправить, – наконец проронил он.

– Ничего ты не можешь исправить, – холодно произнесла она.

– Другая ваша девочка…

Джун вся сжалась:

– Не смей говорить о ней! Даже не произноси ее имя. Просто скажи мне. Я одиннадцать лет ждала, чтобы это услышать. Скажи, зачем ты это сделал?

Он плотно зажмурился, на лбу у него выступил пот. Он что-то шептал – наверное, литанию, чтобы убедить себя, а может быть, Джун. Я подался вперед, но шум из кухни заглушал все звуки. А потом шипение прекратилось, и я услышал громко и четко произнесенные слова Шэя:

– Для нее лучше было умереть.

Джун вскочила на ноги. Она так сильно побледнела, что я испугался, как бы она не потеряла сознание, и на всякий случай привстал.

– Ты подонок! – воскликнула она и выбежала из комнаты.

Мэгги потянула меня за пиджак.

– Идите, – одними губами произнесла она.

Я последовал за Джун мимо офицеров и через приемную. Она прорвалась через двойные двери и устремилась на парковку, не удосужившись даже забрать на контрольном пункте свои водительские права, когда отдавала пропуск. Я был уверен, что она скорее пойдет в отдел транспортных средств и заплатит за замену прав, чем появится в тюрьме.

– Джун! – прокричал я. – Подождите, пожалуйста!

Я наконец догнал ее у машины, старого «форда-таурус», у которого задний бампер был замотан клейкой лентой. Безудержно рыдая, она не могла даже вставить ключ в замок.

– Позвольте мне. – Я открыл дверцу и придержал для нее, но она не садилась. – Джун, мне жаль…

– Как мог он это сказать? Она была маленькой девочкой. Красивой, умной, славной девочкой.

Я обнял ее, чтобы она могла поплакать у меня на плече. Потом она пожалеет об этом, потом ей покажется, что я использовал ситуацию в своих целях. Но я до тех пор обнимал ее, пока она не смогла перевести дух.

Искупление вины почти не имеет отношения к общей картине, а скорее больше связано с частностями. Иисус мог простить Шэя, но какой в этом толк, если Шэй не простил себя? Именно это побуждение выразилось в его желании отдать свое сердце, точно так же как я захотел помочь ему в этом, поскольку таким образом отменялся мой голос за его казнь. Мы не можем вычеркнуть из памяти свои ошибки, поэтому пытаемся сделать что-то хорошее, чтобы отвлечь внимание от них.

– Жаль, я не встречался с вашей дочерью, – тихо произнес я.

Джун отодвинулась от меня:

– Мне тоже жаль.

– Я не хочу, чтобы вы сейчас вновь переживали. Шэй действительно хочет искупить свою вину. Он знает, что единственно хорошее, что может получиться из его жизни, – это его смерть.

Я бросил взгляд на спираль Бруно, опоясывающую тюремный забор: терновый венец для человека, пожелавшего стать спасителем.

– Он отнял у вас родных, – сказал я. – Позвольте ему хотя бы помочь спасти Клэр.

Джун нырнула в машину. Выезжая с парковки, она снова заплакала. Я смотрел, как она остановилась у ворот тюрьмы, включив указатель поворота.

Потом вдруг зажглись стоп-сигналы. Она быстро поехала задним ходом и, остановившись около меня в нескольких дюймах, опустила стекло с водительской стороны.

– Я приму его сердце, – хрипло произнесла Джун. – Я приму его и посмотрю, как умрет этот сукин сын, но все же мы не расквитаемся.

Онемев от изумления, я лишь кивнул. Я смотрел, как Джун отъезжает и, подобно глазам дьявола, мигают задние габаритные фонари ее машины.