Мэгги

Я в изумлении повесила трубку и вновь уставилась на телефон. Меня так и подмывало набрать *69, чтобы убедиться, что это не розыгрыш.

Что ж, может быть, чудеса действительно случаются.

Не успела я осмыслить эту новую ситуацию, как услышала приближающиеся к моему столу шаги. Из-за угла появился отец Майкл, и вид у него был такой, словно он только что прошел через преисподнюю Данте.

– Джун Нилон не хочет иметь никаких дел с Шэем.

– Интересно, – сказала я, – поскольку мне только что звонила Джун Нилон и сказала, что согласна на встречу в рамках реституционного правосудия.

Отец Майкл побледнел:

– Вам следует ей перезвонить. Это плохая идея.

– Вы же сами выдвинули ее.

– Это было до разговора с ней. Если она придет на эту встречу, то не затем, чтобы выслушать предложение Шэя. Просто она хочет досадить ему, перед тем как его прикончит штат.

– Вы действительно полагаете, что Шэй скажет ей менее неприятные слова, чем она ему?

– Не знаю… Я подумал, если они встретятся, то, может быть… – Священник опустился в кресло перед моим столом. – Не понимаю, что я делаю. Очевидно, не всегда возможно восполнить нанесенный урон.

– Вы же пытаетесь, – вздохнула я. – Мы стараемся сделать все, что в наших силах. Я не так часто занимаюсь делами по оспариванию смертной казни, как мой босс. Он работал в Виргинии, а потом переехал на Север. Эти дела как эмоциональные минные поля: изучаешь заключенного и оправдываешь какое-нибудь гнусное преступление тяжелым детством, алкоголизмом, нервным срывом или наркотиками, пока не встретишься с родственниками жертвы и совершенно иным уровнем страданий. И вдруг начинаешь немного стыдиться того, что находишься в лагере защитников. – Я подошла к маленькому холодильнику, стоявшему у шкафа с картотекой, и достала бутылку воды для священника. – Шэй виновен, отец. Суд уже сообщил нам об этом. Джун это знает. Я тоже знаю. Все понимают, что неправильно казнить невиновного человека. Возникает вопрос: а правильно ли казнить виновного человека?

– Но вы пытаетесь добиться его повешения, – заметил отец Майкл.

– Я не пытаюсь добиться его повешения, – возразила я. – Я хочу защитить его гражданские свободы и в то же время привлечь внимание к проблемам смертной казни в этой стране. Единственный путь сделать то и другое – найти для него тот способ казни, который нужен ему. В этом заключается разница между вами и мной. Вы же хотите найти для него тот способ умереть, который нужен вам.

– Но ведь именно вы заметили, что сердце Шэя может оказаться неподходящим для девочки и вообще нежизнеспособным. И даже если оно подойдет, Джун Нилон ни за что не согласится принять его, – возразил священник.

Такое, конечно, было вполне возможно. Но, планируя встречу Джун и Шэя, отец Майкл совершенно выпустил из виду мысль, что, для того чтобы простить кого-нибудь, надо прежде всего помнить, какое зло вам причинили. А для того чтобы забыть, надо признать свою роль в случившемся.

– Если мы не хотим, чтобы Шэй потерял надежду, – сказала я, – нам самим не следует ее терять.

Майкл

В те дни, когда я не проводил полуденную мессу, то навещал Шэя. Иногда мы беседовали о телефильмах, которые видели. Мы оба очень переживали за Мередит из «Анатомии страсти» и считали девушек из «Холостяка» горячими, но тупыми как пробка. Иногда мы разговаривали о плотницком ремесле, о том, как кусок дерева сам наводит на мысль, что с ним делать. То же самое я мог бы сказать о прихожанине в беде. По временам мы беседовали и о его деле: о проигранных апелляциях, об адвокатах, работавших с ним все эти годы. Не всегда он бывал рассудительным и спокойным. Порой вдруг принимался бегать по камере, как посаженный в клетку зверь, или раскачиваться туда-сюда. В такие минуты он перескакивал с темы на тему, словно это был единственный способ пробиться сквозь джунгли своих мыслей.

Однажды Шэй спросил меня, что говорят о нем за стенами тюрьмы.

– Ты же знаешь, – сказал я. – Ты смотришь новости.

– Они думают, я могу их спасти, – проронил Шэй.

– Ну да.

– Это в высшей степени эгоистично? Или эгоистично будет, если я не попытаюсь?

– Шэй, я не могу решить это за тебя.

Я пододвинул табурет ближе к двери камеры, чтобы создать более доверительную обстановку. У меня ушла неделя на то, чтобы отделить собственные ощущения в отношении дела Шэя от его ощущений. Я с изумлением узнал, что Шэй считает себя невиновным. Правда, начальник тюрьмы Койн сказал мне, что каждый заключенный независимо от приговора считает себя невиновным. Я недоумевал: неужели его воспоминания о тех событиях со временем размылись? Я сам прекрасно помнил эти ужасные улики, словно их предъявили мне вчера. Когда я немного надавил на него, поощряя рассказать подробней о несправедливом приговоре и объясняя ему, что Мэгги сможет использовать эту информацию в суде, а потом спросил, почему он пассивно согласился с казнью, если не был виновен, он замолчал. Он вновь и вновь повторял, что произошедшее тогда теперь не имеет значения. Я пришел к пониманию, что заявление о собственной невиновности скорее имеет отношение не к фактам его дела, а к хрупкой связи между нами. Я становился его наперсником, и он хотел, чтобы я хорошо о нем думал.

– Что, по-вашему, проще? – спросил Шэй. – Знать, что умрешь в определенный день и время, или знать, что это может случиться в любой момент, когда меньше всего этого ожидаешь?

В моем мозгу молнией промелькнула мысль: «Ты спрашивал об этом у Элизабет?»

– Я предпочел бы не знать, – ответил я. – Проживать каждый день, как свой последний, и все такое. Но по-моему, если знаешь, что скоро умрешь, то Христос научит, как сделать это с достоинством.

– Только подумайте! – ухмыльнулся Шэй. – У вас ушло целых сорок две минуты на то, чтобы вспомнить о старом добром Иисусе.

– Прости. Издержки профессии, – сказал я. – Когда Он говорит в Гефсиманском саду: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия…», то противится року… но в конечном счете принимает Божью волю.

– Трудно Ему пришлось, – заметил Шэй.

– Ну конечно. Когда Он нес крест, ноги у Него подгибались от усталости. В конце концов, Он был просто человеком. Можешь быть отважным, но это не спасет тебя от рези в желудке. – Я замолчал под пристальным взглядом Шэя.

– Вы когда-нибудь задумывались, что в корне не правы?

– В чем?

– Во всем. В том, что сказал Иисус, что Иисус хотел сказать. Он ведь даже не написал Библию. В сущности, люди, действительно написавшие Библию, не жили во времена Иисуса. – Наверное, у меня был совершенно ошарашенный вид, потому что Шэй торопливо продолжил: – Не то чтобы Иисус не был по-настоящему крутым – великий учитель, отличный оратор, бла-бла-бла. Но… Сын Бога? Где доказательство?

– В этом и заключается вера, – сказал я. – Верить, не видя.

– Ладно, – кивнул Шэй. – А те люди, которые верят в Аллаха? Или в то, что верный путь – Восьмеричный? Как мог парень, ходивший по воде, быть крещеным?

– Мы знаем, Иисуса крестили, потому что…

– Потому что так сказано в Библии? – рассмеялся Шэй. – Кто-то написал Библию, но это не был Господь. Точно так же кто-то написал Коран и Талмуд. И он, должно быть, решал, что будет понятно, а что – нет. Это вроде того, как пишешь в письме обо всем, чем занимался в отпуске, но умалчиваешь об украденном бумажнике и пищевом отравлении.

– Тебе действительно нужно знать, было ли у Иисуса пищевое отравление? – спросил я.

– Вы не понимаете главного. Нельзя открыть Евангелие от Матфея на главе двадцать шесть, стих тридцать девять или Евангелие от Луки на главе пятьсот, стих сорок три и прочитать это как факт.

– Видишь ли, Шэй, тут ты не прав. Я могу открыть Евангелие от Матфея на главе двадцать шесть, стих тридцать девять и знать, что это Божье слово. Или Луку на главе пятьсот, стих сорок три, если так далеко зайдет.

К этому моменту заключенные на ярусе вовсю подслушивали нас. Некоторые из них – Джои Кунц, православный, и Поджи, баптист, – любили, когда я приходил к Шэю и читал Священное Писание. Другие даже просили меня остановиться около их камер и помолиться с ними.

– Заткни пасть, Борн! – выкрикнул Поджи. – Попадешь в преисподнюю, как только они воткнут иглу тебе в руку.

– Я не говорю, что прав, – повышая голос, произнес Шэй. – Я говорю, что, если вы правы, это не значит, что я ошибаюсь.

– Шэй, – сказал я, – перестань кричать, или меня попросят уйти.

Он приблизился ко мне, прижимая ладони к той стороне стальной ячеистой двери.

– А если не имеет значения, христианин ты, иудей, буддист, виккан или… трансценденталист? Если все пути ведут в одно и то же место?

– Религия объединяет людей, – сказал я.

– Ага, верно. Можно адресовать религии любую острую проблему в этой стране. Исследование стволовых клеток, война в Ираке, право умереть, однополые браки, аборты, эволюция, даже смертная казнь – где линия разлома? Эта ваша Библия… – Шэй передернул плечами. – Вы действительно считаете, Иисус обрадовался бы тому, что творится на свете?

Я подумал о террористах-смертниках, о радикалах, врывающихся в клиники планирования семьи. Я подумал о сводках новостей с Ближнего Востока.

– Полагаю, Господь ужаснулся бы некоторым вещам, совершаемым Его именем, – согласился я. – Наверное, есть такие места, в которых Его послание было искажено. Вот поэтому, я думаю, еще важнее распространять именно то послание, которое Он имел в виду.

Шэй отодвинулся от двери камеры:

– Посмотрите только на парня вроде Кэллоуэя…

– А пошел ты, Борн! – отозвался Рис. – Не хочу быть частью твоей речи. Не хочу даже, чтобы твой поганый рот произносил мое имя.

– …на придурка, поджегшего синагогу…

– Ты покойник, Борн, – процедил Рис. – Покойник.

– …или на охранника, который водит тебя в душ и не смеет посмотреть тебе в глаза, потому что, повернись его жизнь чуть по-другому, в наручниках мог оказаться он. Или на политиков, которые думают, что могут забрать кого-то неугодного им в обществе и заточить в тюрьму…

При этих словах другие заключенные разразились приветственными возгласами. Тексас и Поджи схватили обеденные подносы и принялись колотить ими в стальные двери своих камер.

– Что у вас происходит? – прозвучал в динамиках голос офицера.

Шэй как будто стоял на кафедре, проповедуя перед прихожанами, оторвавшись от привычного хода вещей и упиваясь своей ролью.

– А те – настоящие монстры, – которых даже не подпускают к своим женам и детям, – те, вроде меня, – от них избавляются. Потому что это проще, чем признаться, что между ними и мной мало разницы.

Раздался свист, приветственные крики. Шэй отступил назад, словно стоя на сцене, и согнулся в поклоне. Потом вышел на бис:

– Посмеюсь я над вами. Одной подкожной инъекции будет недостаточно. Расколите кусок дерева – и найдете меня. Поднимите камень – и найдете меня. Посмотрите в зеркало – и найдете меня. – Шэй в упор посмотрел на меня. – Если вы действительно хотите узнать, что превращает человека в убийцу, то спросите себя, что заставит вас это сделать.

Я сжал пальцами Библию, которую всегда приносил с собой к Шэю. Как оказалось, Шэй ни на что не сетует. И он не оторван от реальности.

Это я оторван от реальности. Потому что, как предполагал Шэй, мы не так уж сильно отличаемся, как мне хотелось бы думать. Мы оба были убийцами.

Единственное различие состояло в том, что смерть, которой я поспособствовал, была еще впереди.