Мэгги

По идее, было бы гораздо проще позвонить какому-нибудь профессиональному медику, чтобы он объяснил мне все тонкости донорства органов. Но занятый врач сможет перезвонить не сразу, а, скажем, через неделю. Мой путь из тюрьмы лежал мимо больницы Конкорда, и только потому, что меня продолжал снедать праведный юридический пыл, я решилась заглянуть в отделение скорой помощи. Чем раньше я поговорю со специалистом, тем быстрее возьмусь за дело Шэя.

Однако медсестра из приемного покоя, внушительного вида седеющая женщина, сжала губы в тонкую линию, когда я попросила у нее разрешения поговорить с врачом.

– Какая у вас проблема? – спросила она.

– У меня есть несколько вопросов…

– Как и у любого пациента в приемной, но вам все же придется рассказать мне о своем заболевании.

– Гм… я не больна…

– Тогда где же пациент? – оглянулась она по сторонам.

– В тюрьме штата.

Медсестра покачала головой:

– Пациент должен присутствовать, чтобы зарегистрироваться.

Я с трудом верила в происходящее. Наверняка человека, потерявшего сознание в автокатастрофе, не оставляют лежать в приемном покое, пока он не очухается и не назовет номер своей медицинской страховки.

– Мы заняты, – сказала медсестра. – Когда приедет пациент, зарегистрируйтесь.

– Но я адвокат…

– В таком случае предъявите мне иск, – откликнулась медсестра.

Я вернулась в приемную и села рядом с парнем студенческих лет, рука которого была замотана окровавленной тряпкой.

– Со мной тоже такое было, – сказала я, – однажды, когда резала рогалик.

Он ухмыльнулся и прояснил ситуацию:

– Я разбил кулаком стеклянную дверь, потому что моя девушка трахалась с моим соседом по комнате.

Появилась медсестра.

– Уит Романо, – вызвала она, и парень поднялся.

– Поправляйся, – бросила я ему вслед.

Запустив пальцы в волосы, я задумалась. Если передать мою просьбу через администратора, нет никакой гарантии, что врач выполнит ее в текущем тысячелетии. Придется искать другой путь.

Через пять минут я вновь оказалась перед внушительной медсестрой.

– Пациент приехал? – спросила она.

– Ну да. Это я.

Она отложила ручку:

– Теперь вы больны. А раньше не были.

Я пожала плечами:

– Наверное, аппендицит…

– Знаете, – медсестра стянула губы в ниточку, – услуги скорой помощи обойдутся вам в сто пятьдесят долларов, даже если вызов ложный.

– Вы хотите сказать, страховка не…

– Нет.

Я подумала о Шэе, о скрежете, с каким закрываются стальные двери в тюрьме.

– У меня болит живот. Острые боли.

– С какой стороны?

– С левой?..

Услышав это, медсестра прищурилась.

– Ой, я имела в виду, с правой, – затараторила я.

– Посидите, – сказала она.

Я снова устроилась в приемной и до вызова в смотровую успела прочесть два номера журнала «Пипл», почти моих ровесников. Медсестра, более молодая, в розовом форменном костюме, измерила мне давление и температуру и начала заполнять мою карту, а я тем временем размышляла, обязательно ли связываться с уголовными делами, чтобы суметь сочинить собственную историю болезни.

Я лежала на смотровом столе, уставившись в потолок, когда вошел врач.

– Миз Блум? – спросил он.

Ладно, я должна это сказать. Он был потрясающий! Черные волосы и глаза цвета черники, которая растет в саду у родителей, – почти фиолетовые при определенном освещении и полупрозрачные в следующий момент. От его улыбки можно было рехнуться. На нем был белый халат и джинсовая рубашка с галстуком в принтах с куклами Барби. Вероятно, одна такая живая есть у него дома – возлюбленная с мерками девяносто-шестьдесят-девяносто, окончившая колледж по двум дисциплинам: юриспруденции и медицине или астрофизике и политологии.

Так все было кончено, не успев начаться, а я даже не сказала ему ни слова.

– Все-таки вы – миз Блум?

Как же я не заметила его британского акцента?

– Да, – ответила я, желая быть кем угодно, кроме миз Блум.

– Я доктор Галлахер, – сказал он, усаживаясь на табурет. – Рассказывайте, что с вами такое.

– Ну, – начала я, – по сути дела, у меня все хорошо.

– В истории болезни написано, что у вас боли в животе справа. Давайте посмотрим.

Поднявшись, он вставил трубочки от стетоскопа себе в уши и опустил его мне в вырез на груди. Не помню, когда последний раз парень засовывал мне руку под блузку.

– Дышите, – сказал он.

Ага, ладно.

– Правда, – добавила я, – я не больна.

– Не могли бы вы лечь на спину?

Этого было достаточно, чтобы я буквально рухнула с облаков на землю. Начав прощупывать мой живот, он не только поймет, что у меня нет аппендицита… Он, вероятно, сможет сказать, что на завтрак в «Данкин донатс» я съела комбо с двумя пончиками, тогда как всякому известно, что на переваривание – каждого – уходит три дня.

– У меня нет аппендицита! – выпалила я. – Просто я сказала медсестре о приступе, потому что хотела переговорить с врачом…

– Хорошо, – мягко произнес он. – Сейчас позову доктора Тавасаку. Уверен, она побеседует с вами обо всем, что вас интересует. – Он высунулся за дверь. – Сью? Набери психи…

Ха! Отлично, теперь он думает, что я больная на всю голову.

– Мне не нужен психиатр, – сказала я. – Я адвокат, и мне нужна медицинская консультация по поводу клиента.

Я замялась, ожидая, что он вызовет охрану, но вместо этого он сел и сложил руки на груди:

– Продолжайте.

– Вам известно что-нибудь о трансплантации сердца?

– Не много. Но могу сразу сказать, что, если вашему клиенту требуется пересадка, он должен зарегистрироваться в Службе обеспечения донорскими органами и встать в очередь, как любой другой.

– Ему не нужно сердце. Он сам хочет стать донором.

Я наблюдала, как меняется выражение его лица, когда он осознал, что мой клиент, вероятно, смертник. Просто в наши дни в Нью-Гэмпшире не много заключенных, жаждущих стать донорами органов.

– Его скоро казнят, – сказал доктор Галлахер.

– Да. Посредством смертельной инъекции.

– Тогда он не сможет пожертвовать свое сердце. У донора сердца должна наступить смерть мозга, а смертельная инъекция вызывает коронарную смерть. Иными словами, когда сердце вашего клиента остановится во время казни, оно не заработает в теле другого человека.

Об этом мне говорил уже отец Майкл, но я отказывалась верить.

– Знаете, что интересно? – спросил врач. – Полагаю, в летальной инъекции применяется калий, который останавливает сердце. Это то самое вещество, используемое в растворе для кардиоплегии и впрыскиваемое в донорское сердце перед пересадкой его пациенту. Оно приостанавливает сердце, пока в нем не установится нормальный кровоток, пока не будут окончены все манипуляции. – Он взглянул на меня. – Не думаю, что руководство тюрьмы пойдет на удаление сердца как способ казни.

Я покачала головой:

– Казнь должна состояться в стенах тюрьмы.

– Сам не могу поверить, что говорю это, однако жаль, что больше не используются расстрельные команды. Меткий выстрел мог сделать заключенного идеальным донором органа. Даже повешение подошло бы, если бы после подтверждения смерти мозга удалось подключить аппарат искусственного дыхания. – Он поежился и добавил: – Извините. Я привык спасать пациентов, а не убивать их, пусть и теоретически.

– Понимаю.

– К тому же, если даже он станет донором сердца, оно наверняка окажется чересчур большим для детского тела. Кто-нибудь задумался об этом?

Я покачала головой, понимая, что шансы Шэя тают.

Врач посмотрел мне в глаза:

– Боюсь, плохая новость состоит в том, что ваш клиент невезучий.

– А есть хорошие новости?

– Конечно, – улыбнулся доктор Галлахер. – У вас нет аппендицита, миз Блум.

– Вот какая штука, – сказала я Оливеру, после того как положила для нас еды навынос из китайского ресторана, которой хватило бы на семью из четырех человек. Остатки я скармливала Оливеру – ему нравится овощное му-шу, хотя мама говорит, что кролики не едят готовую еду. – В штате Нью-Гэмпшир уже шестьдесят девять лет никого не казнили. Мы полагаем, что единственный способ – смертельная инъекция, но, возможно, мы ошибаемся. – Взяв коробку с ло-мейн, я намотала лапшу на палочки и отправила себе в рот. – Знаю, это где-то здесь, – пробормотала я, глядя на кролика, скачущего среди листов с юридическими текстами, разбросанных на полу гостиной.

У меня не было привычки читать «Уголовный кодекс Нью-Гэмпшира» – это словно продираться сквозь черную патоку. Перевернешь страницу назад – и выясняется, что прочитанное за секунду до этого уже начисто забылось.

Смерть.

Смертная казнь.

Тяжкое убийство.

Инъекция, смертельная.

650:5 (XXIII). При вынесении смертного приговора обвиняемый помещается в тюрьму штата в Конкорде вплоть до назначенного дня казни, которая должна произойти не позднее чем через год после вынесения приговора.

В деле Шэя прошло одиннадцать лет.

Приведение смертного приговора в исполнение осуществляется путем непрерывного внутривенного введения летального количества барбитурата кратковременного действия в сочетании с химическим паралитическим агентом до момента фиксации смерти лицензированным врачом в соответствии с принятыми стандартами медицинской практики.

Все известное мне о казни я узнала в Союзе защиты гражданских свобод. До работы там я особо не задумывалась о смерти, пока кого-то не казнили и СМИ не раздували из этого шумную историю. Теперь я помнила имена тех осужденных. Я слышала об их апелляциях, поданных в последний момент. Я знала, что после приведения приговора в исполнение оказывалось, что некоторые заключенные невиновны.

Летальная инъекция – это как усыпление собаки… Человек засыпает, чтобы никогда не проснуться. Никакой боли, никаких страданий. Это смесь трех препаратов: пентотала натрия, седативного препарата, погружающего заключенного в сон; павулона, парализующего мускулатуру и останавливающего дыхание; и хлорида калия, отключающего сердце. Пентотал натрия имеет кратковременное действие, а это означает, что от его влияния можно быстро избавиться. Это также означает, что у человека остается чувствительность, но седативный эффект не позволяет ему двигаться.

Британский медицинский журнал «Ланцет» в 2005 году опубликовал анализ токсикологических отчетов о состоянии сорока девяти заключенных, казненных в четырех штатах США. Сорок три из них получили уровень анестезии ниже того, что требуется для хирургии, а двадцать один – уровень, указывающий на сохранение сознания. Анестезиологи считают, если человек находится в сознании во время введения хлорида калия, то у него возникает ощущение, будто по венам течет кипящее масло. Человек может почувствовать, что его словно сжигают изнутри, но двигаться или говорить он не в состоянии вследствие паралича мышц и минимальной седации, вызванных двумя другими препаратами. Верховный суд стал сомневаться. Хотя смертная казнь по-прежнему признавалась конституционной, были отменены казни двух заключенных в связи с более узким вопросом: а не является ли чрезмерная боль, вызываемая летальной инъекцией, нарушением гражданских прав, которое возможно оспорить в суде низшей инстанции?

Или – проще говоря – смертельная инъекция может оказаться не такой гуманной, как принято считать.

630:5 (XIV). Специальный уполномоченный по внесению поправок или его заместитель определяют вещество или вещества, а также процедуры, применяемые в любой казни, при условии, однако, что если по любой причине уполномоченный сочтет непрактичным введение требуемого летального вещества или веществ, то смертный приговор может быть приведен в исполнение через повешение согласно положениям закона о смертной казни через повешение, принятого 31 декабря 1986 года.

Оливер устроился у меня на коленях, и я перечитала эти слова.

Шэй не будет казнен посредством летальной инъекции, если я смогу заставить уполномоченного – или суд – счесть ее непрактичной. Если подкрепить это законом, защищающим религиозные права заключенного, и если я смогу доказать, что представление Шэя об искуплении вины включает в себя пожертвование органа, то летальная инъекция становится непрактичной.

В этом случае Шэй будет повешен.

И – вот настоящее чудо! – если верить доктору Галлахеру, это означает, что Шэй Борн сможет стать донором сердца.