Люций

В день, когда вернулся священник, я работал над пигментами. Мой любимый материал – это чай, пятно от него можно варьировать по интенсивности от почти белого до желто-коричневого. Драже «Эм-энд-эмс» хотя и яркие, но с ними сложнее всего работать – приходится смачивать ватную палочку и тереть ею по поверхности конфеты, нельзя просто удалять пигмент замачиванием, как я делал этим утром со «Скитлс».

Я положил на стол крышку от баночки и добавил в нее примерно пятнадцать капель теплой воды. Затем опустил в нее зеленое драже, покатав его пальцем и наблюдая, как сходит пищевой краситель. Фокус здесь в том, чтобы вынуть конфетку, как только заметишь под оболочкой белый сахар. Если в краску попадет сахар, она не будет работать.

Отбеленную пуговку конфеты я закинул себе в рот. Теперь, когда стоматит прошел, я мог это делать. Посасывая ее, я вылил содержимое крышки (зеленое, как трава, по которой я много лет не ходил босиком; как цвет джунглей; как глаза Адама) во флакон из-под аспирина на хранение. Потом я смогу варьировать пигмент, добавив зубной пасты, разбавленной водой, для получения нужного оттенка.

Процесс кропотливый, но у меня было время.

Я уже собирался повторить попытку с желтой твердой карамелью – выход краски в четыре раза больше, чем со «Скитлс», – когда к двери моей камеры подошел священник Шэя в бронежилете. Конечно, я мельком видел его в день, когда он впервые приходил к Шэю, и лишь издалека. Сейчас, когда он стоял прямо перед дверью моей камеры, я понял, что он моложе, чем я предполагал, с прической, какие не носят священники, и мягкими, как серая фланель, глазами.

– Шэя сейчас стригут, – пояснил я, поскольку был день стрижки и Борна забрали минут десять назад.

– Да, Люций, знаю, – ответил священник, – поэтому рассчитываю поговорить с вами.

Вот что я вам скажу: меньше всего на свете мне хотелось болтать со священником. Я точно не напрашивался на этот разговор и по прежнему опыту знаю, что проповедники хотят лишь читать мне мораль на тему о том, как плохо быть геем и как меня любит Бог, но не любит мою мерзкую привычку влюбляться в других мужчин. То, что Шэй вернулся тогда в камеру с надеждой, что его новый адвокат – та девица – и этот священник собираются сдвинуть ради него горы, не означало, что я разделяю его энтузиазм. Вопреки факту, что Шэй сидел уже одиннадцать лет, он был самым наивным зэком из тех, что мне попадались. К примеру, вчера вечером он повздорил с надзирателями, поскольку был день стирки и они принесли чистые простыни, а Шэй отказался стелить их. Он заявил, что чувствует запах отбеливателя, и настоял на том, чтобы спать на полу.

– Спасибо, Люций, что встретились со мной, – сказал священник. – Рад слышать, что вы чувствуете себя лучше. – Я настороженно уставился на него, а он продолжил: – Давно вы знаете Шэя?

– Несколько недель, с того момента, как его поместили в соседнюю камеру.

– Тогда он говорил о пожертвовании органов?

– Поначалу нет, – ответил я. – Потом у него случился припадок и его отправили в лазарет. Вернувшись, он только и твердит о пожертвовании своего сердца.

– У него был припадок? – переспросил священник, и я понял, что это для него новость. – С тех пор у него были еще припадки?

– Почему бы вам не спросить об этом Шэя?

– Мне хотелось услышать ваше мнение.

– На самом деле вы хотите, – поправил я, – чтобы я сказал, действительно ли он творит чудеса.

– Пожалуй, так и есть, – медленно кивнул священник.

Некоторые сведения успели просочиться в прессу. Я полагал, что рано или поздно узнают и остальное. Я рассказал ему о том, что видел собственными глазами.

– А он не говорит, что он Бог? – слегка нахмурился отец Майкл, когда я закончил.

– Нет, это про Крэша, – пошутил я.

– Люций, – обратился ко мне священник, – а вы верите, что Шэй – Бог?

– Не спешите, отец, потому что я не верю в Бога. Я перестал верить примерно в то время, когда ваш уважаемый коллега сказал мне, что СПИД – наказание за грехи.

Честно говоря, я разделил для себя религию на светскую и духовную, предпочтя сосредоточиться на красоте картины Караваджо, не замечая Мадонны с Младенцем; или найти отличный рецепт ягнятины для обильного пасхального обеда, не думая о Страстях Господних. Религия дает надежду людям, понимающим, что конец не будет легким. Вот почему заключенные в тюрьмах начинают молиться, и вот почему начинают молиться пациенты, услышав диагноз неизлечимой болезни. Религия – это как одеяло, которое натягиваешь до подбородка, чтобы согреться, обещание того, что в конце не умрешь в одиночестве. Но та же религия может запросто оставить тебя дрожащим на холоде, если то, во что ты веришь, становится более важным самого факта веры.

Я пристально посмотрел на священника:

– В Бога я не верю. Но я верю в Шэя.

– Спасибо, Люций, что уделили мне время, – тихо произнес он и отошел от камеры.

Пусть он и духовное лицо, но ищет чудеса не в том месте. К примеру, день со жвачкой. Я посмотрел выпуск новостей – там говорили, что Шэй взял крошечную пластинку жвачки и размножил ее. Но спросите кого-то, кто там был – меня, Крэша или Тексаса, – и поймете, что не было никаких внезапно появившихся кусочков жвачки. Все это больше похоже вот на что: выуживая жвачку из-под двери камеры, каждый из нас, вместо того чтобы взять как можно больше, довольствовался малым.

Жвачка чудесным образом тиражировалась. Но мы – откровенно жадные – взвешивали потребности других семи чуваков, в тот момент посчитав их столь же важными, как свои собственные.

А это, скажу я вам, было даже бо`льшим чудом.