21

Старая лавка судовых товаров – то место, куда приходят, дабы найти что-то потерянное или избавиться от того, что было найдено при сомнительных обстоятельствах. Осевшая от старости дряхлая лавка с оплетенными паутиной прокопченными окнами горбится на берегу Дептфорд-крика . Загляните в нее, и вашему взору откроется целый мир всякой всячины! Истлевшие канаты – на вид мотки пыли – настолько древние, что ими, наверно, еще сам Ной пришвартовывал свой ковчег!

Растрескавшиеся поплавки, уключины и отпорные крюки, топоры и вар, «летучие мыши» , изъеденные молью головки швабр, «обезьяньи кулаки»  и тысячи других приспособлений, сделанных из сетей, металла, веревок и бечевы. С потолка на крюках свисают странные предметы флотского назначения; на полу вздымаются груды пыльных сокровищ, которые изо дня в день становятся все выше. На двери – вывеска загадочного содержания:

Часы работы: каждый второй ВТОРНИК месяца.

За исключением тех случаев, когда магазин открыт каждый третий ЧЕТВЕРГ

Или каждый второй ПОНЕДЕЛЬНИК.

По вопросу проживания и столования обращайтесь в магазин.

По вопросам швартовки и конопачения – в мастерскую.

По распоряжению мистера У. Таккетта.

Когда дверь лавки открыта, речной бриз (обычно бесцельно рыскающий вдоль водного потока), пользуясь представившейся возможностью, устремляется в магазин вместе с нечаянным покупателем. Особенно ему нравится бить в колокол, что висит в лавке у входа, – в тот самый колокол, который трезвонил на борту «Летучего голландца». Погребальным звоном ветер мрачно приветствует незадачливого покупателя и затем принимается «наводить порядок» в самой лавке, заставляя раскачиваться, греметь, трястись, клацать, падать и кататься собранную в ней всякую всячину. И тогда кажется, будто магазин внезапно отчалил от берега. Над лавкой – комнаты, которые сдаются внаем. Сейчас они пустуют, а в счастливую пору, когда торговля шла бойко, постояльцев в них набивалось раз в десять больше, чем эти комнаты могли вместить. Жильцы были самые разные – и святые, и грешники; слепой капитан и однорукий портовый грузчик, десятки обнищавших джентльменов и ирландский сборщик трупов. В хорошую погоду квартиранты усаживались в рядок перед магазином и, щурясь на солнце, плевали вслед прохожим.

В часы работы магазина его владелец Билл Таккетт занимает свое место за прилавком. Под прилавком обитает ящик для денег (но теперь вместо столь необходимой наличности в нем лежат другие предметы: голыши, птичьи перья и зеленый стеклянный шарик). Сухопарый мужчина, словно законсервированный во времени с помощью заклинаний и соленой морской воды, Билл Таккетт сам подобен старому моряку. На нем вощеная зюйдвестка, натянутая на уши; брюки, чтобы не спадали, подвязаны веревкой. Сморщенный рот с поджатыми губами похож на раковину моллюска, черные вращающиеся глаза вполне уместно смотрелись бы на голове краба. Сегодня сморщенный рот Билла и вовсе вытянут в трубочку, а вращающиеся глаза так и зыркают во все стороны. После многих лет отсутствия объявилась его жена, и он не особо рад ее возвращению. Недоволен он и тем, что заявилась она в сопровождении некоего замшелого хмыря (якобы это доктор) и лодочника, с которым нужно расплатиться, да еще приволокла с собой сундук с каким-то непонятным товаром.

Доктора – по прибытии он едва держался на ногах, а в животе у него что-то постоянно булькало – проводили в давно пустовавшую комнату для гостей. Жена Билла немедленно принялась хлопотать вокруг него, напоила бедолагу бульоном из ножки для студня, и тот с тех пор носу не высовывал. А вот сундук оказался шумным: в нем что-то скреблось и постукивало. По просьбе жены Билл перенес сундук в мастерскую, что находилась рядом с лавкой. Работать в ней нельзя – помещение слишком темное; использовать в качестве склада тоже – там слишком сыро. Окно на уровне пола зарешечено, свет в него почти не проникает. Из обстановки – только верстак и стул. Его жена велела принести лохань и ведро рыбы – любой. Для удобства нового постояльца. Прежде чем открыть сундук, она выставила Билла из комнаты. После она вышла из мастерской, заперла дверь, а ключ, на прочном шнуре, повесила на шею.

Теперь Билл с женой сидят в глубине лавки судовых товаров. Он – на одном конце стола, она, положив больную ногу на скамеечку, – на другом.

– Вот и весь сказ, – говорит она. – Такие вот дела.

– Ты за свою жизнь, жена, много всяких гнусностей натворила, – ответствует Билл, – но это вообще ни в какие ворота не лезет.

Она смеется. На столе между ними грязные тарелки, три порожние бутылки из-под джина и блюдо с остатками холодной телятины.

– Устроилась на работу в загородный дом, выдала себя за няню… – ошеломленно произносит Билл. – И как теперь тебя величают?

– Миссис Бибби, – ухмыляется она.

– Это же девичья фамилия моей матери! – стонет Билл.

– У меня ни стыда, ни совести.

– Похитила ребенка, выкрала из-под носа лорда, будь он проклят…

– Баронета.

Билл прищуривает свои маленькие глазки.

– Везла бедную девочку через всю страну в гробу.

– В сундуке. Для ее же пользы.

– Ты чудовище. Креста на тебе нет, – говорит Билл, беря со стола нож. – Отпусти ее. Верни девочку ее друзьям, – геройски требует он.

– Не нарывайся, положи нож, а то не поздоровится. – Разражаясь сочной бранью, его жена сдвигает больную ногу на скамеечке, ища для нее удобное положение. – Я немало намучилась с этой девчонкой и хочу получить вознаграждение за свои труды.

Билл кладет нож на место.

– А доктор? Он тоже захочет получить свою долю, и, если что-то пойдет не так, он первый тебя сдаст, сделает крайней, и ты загремишь на виселицу.

– Какой доктор?

– О нет, только не это… – Билл возводит глаза к потолку. – Неужели прямо здесь?

– Плохо же ты обо мне думаешь.

Билл поднимается со стула, обходит стол и садится рядом с супругой.

– Жена, вот я сижу здесь, – с искренностью во взоре он смотрит на нее, тщательно подбирая каждое слово, – рядом с твоей вонючей гниющей ногой, и умоляю, заклинаю тебя: оставь в покое этого ребенка. Поступи по совести, будь человеком.

– Муж, ты как был остолоп, так им и остался.

– Жена, ты ведь еле ходишь. Посмотри на свою ногу: раздулась, пальцы – гнойные подушки.

– Не спорю.

– Надеюсь, они у тебя отвалятся один за другим, твои пальцы. Надеюсь, эта твоя болячка сожрет тебя всю целиком. У тебя всегда было черное сердце.

Смех жены Билла рокочет, как поток воды в сточном желобе.

* * *

В лавку зашел незнакомец – рослый, плотный, но проворный. Лицо и руки иссечены шрамами; волосы коротко пострижены; бесформенная борода, как у ветеранов Крымской войны. И чувствуется в нем затаенная враждебность. Билл, немало повидавший на своем веку, сразу понимает, что этот человек не просто привык преступать закон – он делает это мастерски. Билл ничего не говорит посетителю, но настороженно следит за ним из-под полей своей зюйдвестки. Его жена ведет незнакомца меж грудами затянутого паутиной хлама в комнату, что находится в глубине лавки, дверь за ними закрывается. Билл туже завязывает веревку на брюках, натягивает зюйдвестку на уши – на тот случай, если в лавку внезапно ворвется шквальный ветер, и подкрадывается к двери. До него доносятся отдельные слова: пакет, Полгейт, доставка. Потом он слышит шаги, направляющиеся к выходу. Билл спешит ретироваться за прилавок, чувствуя, как мучительно стонет под ребрами его изношенное старческое сердце. Незнакомец, покидая лавку, на прощание приподнимает шляпу и награждает Билла столь недвусмысленно злобным взглядом, что старый моряк умчался бы в море в бадье, будь у него хоть одна недырявая посудина.

* * *

Девочка не замечает, как миссис Бибби входит в мастерскую, потому что она стоит у окна.

Крышка сундука откинута. На дне лежат спутанные ремни. Сама виновата, ругает себя миссис Бибби. Не она ли, в порыве жалости, собственными руками, приоткрыла сундук, – чтоб ребенку легче дышалось, – и чуть расслабила ремни на растущей девочке?

И вот вам пожалуйста: любуйтесь на Кристабель Берик.

Стоит на свету, что сочится в низкое зарешеченное окно. Бледная, в белой ночной сорочке, как самый обычный тощий ребенок, которому грош цена в базарный день.

Миссис Бибби чувствует, как в ней всколыхнулась жалость. Наверно, это жалость. Откуда ей знать, если сердце ее черство, как мозолистая подошва? И тем не менее почему-то она готова заплакать, глядя на эти худенькие ручки и тоненькие косолапые ножки. Или на то, как девочка неуверенно поводит плечами и неуклюже покачивается, делая робкие шаги, будто напуганный цыпленок. Добавьте к этому ее полупрозрачное одеяние, странный изгиб спины, хрупкие узловатые запястья. Да, миссис Бибби могла бы плакать веки вечные, не будь она бездушной старой ведьмой.

За окном голоса – веселые, писклявые.

По другую сторону окна – Кристабель. Настороженно принюхивается, смотрит во все глаза.

Сквозь решетку просовывается детская ручонка. Ладошка медленно раскрывается. В ней – голышек.

Кристабель наклоняется, чтобы лучше рассмотреть камешек. Рука шевелится. Кристабель отшатывается. Ладошка предлагает ей взять голышек. Двумя пальцами Кристабель осторожно, осторожно берет камешек. И прижимает его к губам. Целует.

Миссис Бибби, ковыляя, ближе подходит к девочке.

Кристабель вздрагивает и на четвереньках отползает в угол, в испуге позабыв, что она умеет ходить – позабыв, что она умеет стоять и ходить, как самый обычный тощий ребенок, которому грош цена в базарный день.

Миссис Бибби ее игнорирует. Раздвигая губы в кошачьей улыбке, она подходит к окну, наклоняется.

Из-за решетки на нее смотрят три маленьких личика.

– Заходите к нам на чай, прошу вас, – ласковым медовым голосом обращается она к самой старшей девочке, которая стоит посередине. – У нас есть пирожки: сдобные, с тмином, джемом и ягодами. И с яблоками, конечно!

С минуту девочки переговариваются, затем старшая поворачивается и, подталкивая остальных, неторопливо идет ко входу в старую лавку судовых товаров.