В позднее советское время по всех библиотеках в свободном доступе на полках стояло Полное собрание сочинений Ленина. И по затрепанности корешков хорошо было видно, что именно из его наследия пользуется наибольшим интересом у трудящихся и исследователей. Мой зоркий глаз во всех многочисленных библиотеках, где довелось бывать, замечал безусловное предпочтение к томам 45 и 54. Там напечатаны последние труды и последние письма и записки Ленина. Под его «Завещанием» обычно понимали все диктовки после декабрьского удара. А часто – более узко – то, что принято называть «Письмом к съезду», то есть три диктовки – 23 декабря, 24–25 декабря и 4 января, где, в частности, предлагалось переместить Сталина с поста Генерального секретаря.

Ленинское «Завещание» было хитом советского времени. О нем начинали спорить в первую очередь и сразу же, как только в СССР разрешали спорить. Но, безусловно, самую яркую версию событий – уже за рубежом – оставил Троцкий. Кличку «Перо» он носил по праву. Версия заключается в том, что слабеющий вождь готов был передать власть именно ему, разочаровавшись в Сталине. Троцкий утверждал: «В этот же период – последние недели перед вторым ударом – Ленин имел со мной большой разговор о моей дальнейшей работе… Горячо, настойчиво, явно волнуясь, Ленин излагал свой план. Силы, которые он может отдавать руководящей работе, ограниченны. У него три заместителя.

– Вы их знаете, Каменев, конечно, умный политик, но какой же он администратор? Цюрупа болен. Рыков, пожалуй, администратор, но его придется вернуть на ВСНХ. Вам необходимо стать заместителем. Положение такое, что нам нужна радикальная личная перегруппировка.

Я сослался на аппарат, который все более затрудняет мне работу даже и по военному ведомству.

– Вот вы и сможете перетряхнуть аппарат, – живо подхватил Ленин, намекая на употребленное мною некогда выражение.

Я ответил, что имею в виду не только государственный бюрократизм, но и партийный; что суть всех трудностей состоит в сочетании двух аппаратов и во взаимном укрывательстве влиятельных групп, собирающихся вокруг иерархии партийных секретарей. Ленин слушал напряженно и подтверждал мои мысли тем глубоким грудным тоном, который у него появлялся, когда он, уверившись в том, что собеседник понимает его до конца, и, отбросив неизбежные условности беседы, открыто касался самого важного и тревожного. Чуть подумав, Ленин поставил вопрос ребром:

– Вы, значит, предлагаете открыть борьбу не только против государственного бюрократизма, но и против Оргбюро ЦК?

Я рассмеялся от неожиданности. Оргбюро ЦК означало самое средоточие сталинского аппарата.

– Пожалуй, выходит так.

– Ну, что ж, – продолжал Ленин, явно довольный тем, что мы назвали по имени существо вопроса, – я предлагаю вам блок: против бюрократизма вообще, против Оргбюро в частности.

– С хорошим человеком лестно заключить хороший блок, – ответил я.

Мы условились встретиться снова через некоторое время. Ленин предлагал обдумать организационную сторону дела. Он намечал создание при ЦК комиссии по борьбе с бюрократизмом. Мы оба должны были войти в нее. По существу, эта комиссия должна была стать рычагом для разрушения сталинской фракции, как позвоночника бюрократии, и для создания таких условий в партии, которые дали бы мне возможность стать заместителем Ленина, по его мысли: преемником на посту председателя Совнаркома». Идея блока «Ленина и Троцкого» против аппаратчиков и бюрократов была в тот момент полностью известна только Ленину и мне, остальные члены Политбюро смутно догадывались… Совместное наше выступление против Центрального Комитета в начале 1923 года обеспечило бы победу наверняка»²⁵⁹⁴. Смысл «Завещания» – гениальный план Ленина по мощению дороги Троцкого к власти и низложению Сталина.

Версия стала модной, если не основной, со времен борьбы Хрущева с культом личности Сталина. Но подкрепляется она, главным образом, источником не самым надежным и самым заинтересованным – Троцким. А потому нуждается в проверке.

В периоды хрущевской «оттепели» конца 1950-х – начала 1960-х и перестройки Горбачева было также модно обосновывать поворот к социализму с человеческим лицом ссылками на последние работы Ленина, в которых он якобы полностью поменял свою точку зрения на пути строительства нового общества, предложив поворот чуть ли не к демократии, для чего нужно было только сместить мешавшего этому Сталина.

Уже в XXI веке вокруг «Завещания» завертелась еще одна интрига. Профессор МГУ Валентин Александрович Сахаров, физически пощупав и тщательно прочитав все доступные первичные архивные документы, относящиеся к «Завещанию», пришел к выводу, что имел место мухлёж. Заметил, что «это машинописные тексты, не подписанные Лениным, не всегда прошедшие регистрацию в ленинском секретариате». Датировка его работы над текстами «либо не поддается надежной документальной проверке, либо дает отрицательные результаты… Единственным документом, зарегистрированным в день его создания (в режиме реального времени) в исходящем журнале секретариата является продиктованное В. И. Лениным 23 декабря письмо». «Дневник дежурства секретарей», который выступает как едва ли не главный источник датировки ленинских диктовок и определения их подлинности, вызывает вопросы: если до 23 декабря они были сугубо делопроизводительными, затем приобретают откровенно «мемуарный» характер, фиксируя события «задним числом»… Существуют разночтения этого Дневника и «Дневника дежурных врачей», ежедневно посещавших Ленина²⁵⁹⁵.

«Часть “Завещания” – опубликованная при жизни ВИ и в тот период, когда он мог по-настоящему контролировать свои тексты, – бесспорна: “Как нам реорганизовать Рабкрин”, “Лучше меньше, да лучше”, “О кооперации”. Но есть и другая часть – “Письмо к съезду”, “Письмо Троцкому”, “Письмо Мдивани”, “Об автономизации”, “Письмо Сталину” (ультиматум про НК), – которая материализовалась в собрании сочинений из не вполне надежных источников, не имеет черновиков, не зарегистрирована в ленинском секретариате и обзавелась репутацией надежной только за счет свидетельств лиц, у которых могла быть личная заинтересованность в том или ином развитии политической ситуации. Данилкин тоже не исключает, что «“общеизвестный” конфликт Ленина со Сталиным не имел под собой никакой почвы и, похоже, создан искусственно, задним числом, с помощью подложных текстов»²⁵⁹⁶.

Версия вызвала возмущение множества серьезных историков (или даже не удостоилась их внимания как нелепая). Они категорически такой вариант отвергают, ссылаясь на авторитет многочисленных исследований большого количества лениноведов, десятилетиями занимавшихся наследием классика. Хлевнюк, многолетний биограф Сталина, говорит о «нелепой конспирологической версии»: «На самом деле, ни у кого из ленинских соратников, включая самого Сталина, не было сомнений в отношении ленинских диктовок. В конечном счете, именно это является ключевым доказательством их подлинности»²⁵⁹⁷. Крупный лениновед Логинов соглашается, призывая в свидетели Сталина, Каменева, Зиновьева и Бухарина. Все они «хорошо знали ленинские работы и их автора, его взгляды и образ мыслей, специфические особенности его индивидуального стиля и т. п.». И никто не усомнился в подлинности ленинских диктовок. Даже Сталин никогда не отрицал подлинность ленинского совета убрать его с поста Генсека. А несуразности в «Дневнике дежурных секретарей» Логинов объяснял необходимостью для них «хранить абсолютную секретность диктовок – все это выводило данные записи за рамки обычного делопроизводства»²⁵⁹⁸.

Кто прав? Оставим двери открытыми для гипотезы.

Утром 23 декабря пением «Интернационала» открылся Х Всероссийский съезд Советов. Основной докладчик – Ленин – отсутствовал, но был избран почетным председателем съезда, ему отправили приветственную телеграмму. Делегаты не подозревали, что ночью болезнь Ленина обострилась. Ни правой ногой, ни правой рукой он не мог и пошевелить. Паралич не проходил в течение дня, лишь к вечеру фиксируют частичное возвращение подвижности правых конечностей²⁵⁹⁹.

«С этих пор ВИ больше не мог сам писать. Никто из должностных лиц, кроме М. А. Володичевой, меня, М. И. Гляссер и медицинского персонала, у ВИ с 23 декабря не бывал»²⁶⁰⁰, – подтверждала Фотиева. В этот момент, замечала Мария Ильинична, «он торопился ликвидировать свои дела, чтобы успеть сделать все, что он хотел, так как знал, что ухудшение в здоровье может наступить внезапно, так и теперь он торопился делать свои записи… Он торопился составить свое политическое завещание»²⁶⁰¹.

Как бы то ни было, 23-го Ленин просит Кожевникова разрешить ему продиктовать стенографистке в течение пяти минут, так как его «волнует один вопрос и он боится, что не заснет. Это ему было разрешено, после чего В.И. значительно успокоился». В дневнике дежурных секретарей после даты, проставленной Аллилуевой, следует запись Володичевой: «В начале 9-го ВИ вызвал на квартиру. В продолжение 4-х минут диктовал. Чувствовал себя плохо. Были врачи. Перед тем, как начать диктовать, сказал:

– Я хочу Вам продиктовать письмо к съезду. Запишите!

Продиктовал быстро, но болезненное состояние его чувствовалось»²⁶⁰².

Диктовки для Ленина были делом новым. Подтверждала сестра Мария: «Он никогда не пользовался услугами стенографа, когда был здоров, указывая, что ему трудно обходиться без рукописи, которая была бы перед ним. Кажется, только один раз в своей жизни он по совету одного товарища попробовал диктовать, но опыт был неудачен»²⁶⁰³. Ленин открывал для себя новый навык, причем в тот момент, когда силы были на исходе. Технология работы досконально воспроизведена родными и секретариатом, где оставались две стенографистки – Фотиева и Володичева. Третью – супругу Сталина Надежду Аллилуеву – отставили.

Из воспоминаний Володичевой: «Лишь два раза в день по нескольку минут он мог писать свой дневник, диктуя его или тов. Фотиевой, или мне. Обычно это было днем, около 12 часов, и чаще вечером, около 6 часов. Половина шестого, без четверти шесть – у меня уже было напряженнейшее состояние… В 6 часов туда заходила Мария Ильинична или из квартиры ВИ звонили в Секретариат, и я шла к ВИ. Он лежал в своей комнате на кровати. Около него был приспособлен небольшой столик, за который я садилась записывать. ВИ обычно просто, по-товарищески, приветливо здоровался, протягивая левую руку»²⁶⁰⁴. Фотиева добавляла: «Диктуя свои последние письма и статьи, ВИ быстро, скороговоркой произносил сложившуюся в уме фразу и останавливался ненадолго, продумывая следующую. При этом ВИ никогда не повторял уже произнесенное предложение, и ни М. А. Володичева, ни я не осмеливались переспрашивать, боясь нарушить течение его мысли».

На кровати ВИ была сделана полочка наподобие пюпитра для нот. «Положив на нее свою статью, ВИ проверял запись, переворачивая страницы здоровой левой рукой, иногда вносил небольшие поправки. В те дни, когда состояние было лучше, В. И. Ленин шутил, улыбался, спрашивал, не очень ли мы устали. Но часто ВИ страдал головными болями, и тогда у него на голове лежал компресс».

Диктовки в основном были засекречены для членов Политбюро, но они совершенно не были секретом для семьи Ленина и его секретариата. «Сотрудники небольшого Секретариата СНК и СТО с огромным волнением ожидали каждый раз возвращения М. А. Володичевой или меня от ВИ, – писала Фотиева. – Иногда после нашего возвращения от ВИ в Секретариат приходила Надежда Константиновна или Мария Ильинична, чтобы прочесть то, что он продиктовал, и поделиться своими впечатлениями о его самочувствии»²⁶⁰⁵.

Мог ли секретариат Ленина затеять собственную игру (вместе с его женой и сестрой или без них)? Секретариат был вполне себе политизированным. Это не были тихие и незаметные стенографистки. Характеристику его ключевым сотрудницам дал Бажанов, который сам займет пост технического секретаря Политбюро: «Из двух секретарш Ленина главная и основная – Мария Игнатьевна Гляссер. Она секретарша Ленина по Политбюро, Лидия Фотиева – секретарша по Совнаркому. Вся Россия знает имя Фотиевой – она много лет подписывает с Лениным все декреты правительства. Никто не знает имени Гляссер – работа Политбюро совершенно секретна. Между тем все основное и важное происходит на Политбюро, и все важнейшие решения и постановления записывает на заседаниях Политбюро Гляссер… Гляссер секретарствует на всех заседаниях Политбюро, пленумов ЦК и важнейших комиссий Политбюро. Это маленькая горбунья с умным и недобрым лицом. Секретарша она хорошая, женщина очень умная». К Сталину относится плохо, «не делает никаких попыток перейти к нему на службу»²⁶⁰⁶. И, конечно, секретари в общении с Лениным, не ограничивались одними диктовками. Как подтверждала Гляссер, «пользуясь правом диктовать, он, под видом диктовки, вызывал секретаря и давал различные поручения» ²⁶⁰⁷.

В каком виде существовали диктовки, и в каком виде они дошли до нас? Оригиналы могли существовать только в виде стенографических записей секретарш. Известна только одна, написанная рукой Аллилуевой стенограмма диктовки от 23 декабря. Механизм бумагооборота, достаточно уникальный, тоже подробно описан секретарями. Володичева поведает в 1929 году: «Все статьи и документы, продиктованные В. И. Лениным за период времени с декабря 1922 г. (20-е число) до начала марта 1923 г., переписывались по желанию В. И. Ленина в пяти экземплярах, из которых один он просил оставлять для него, три экземпляра – Надежде Константиновне и один – в свой секретариат (строго секретно)… Черновики копий мною сжигались. На запечатанных конвертах, в которых хранились, по его желанию, копии документов, он просил отмечать, что вскрыть может лишь В. И. Ленин, а после его смерти Надежда Константиновна»²⁶⁰⁸. Фотиева подтверждала такую схему работы²⁶⁰⁹.

Значит, какие-то экземпляры диктовок, тем более что большинство из них не были секретными, должны были оседать у Крупской и в секретариате Ленина. Однако в архивах их нет, или, во всяком случае, исследователям они недоступны, а в Полном собрании сочинений наиболее существенные и резонансные тексты приведены по неподписанным машинописным копиям.

Но вернемся в 23 декабря 1922 года, к первой диктовке Ленина: «Я советовал бы очень предпринять на этом съезде ряд перемен в нашем политическом строе… В первую голову я ставлю увеличение числа членов ЦК до нескольких десятков или даже до сотни». Это нужно было «для поднятия авторитета ЦК, и для серьезной работы по улучшению нашего аппарата, и для предотвращения того, чтобы конфликты небольших частей ЦК могли получить слишком непомерное значение для всех судеб партии». Кроме того, Ленин предлагал «придать законодательный характер на известных условиях решениям Госплана, идя в этом отношении навстречу тов. Троцкому, до известной степени и на известных условиях». Благодаря этим мерам устойчивость партии «выиграла бы в тысячу раз», что облегчило бы ее «борьбу среди враждебных государств, которая, по моему мнению, может и должна сильно обостриться в ближайшие годы»²⁶¹⁰.

Эта диктовка сразу стала широко известна. Записка Фотиевой на имя Каменева от 29 декабря: «Т. Сталину в субботу 23/XII было передано письмо ВИ к съезду, записанные Володичевой. Между тем, уже после передачи письма выяснилось, что воля ВИ была в том, чтобы письмо это хранилось строго секретно в архиве, можно (так в тексте. – В.Н.) быть распечатано только им или Надеждой Константиновной и должно быть предъявлено кому бы то ни было лишь после его смерти». Фотиева просила никому не сообщать об оплошности. Каменев на этом же листке написал письмо Сталину, предложив ознакомить с заявлением Фотиевой «тех членов ЦК, которые узнали содержание письма ВИ (мне известно, что с содержанием его знакомы т. т. Троцкий, Бухарин, Орджоникидзе и ты)»²⁶¹¹.

На следующий день – 24 марта – Ленин проснулся в хорошем настроении, заявив врачам, что улучшение достигнуто потому, что накануне ему «дали возможность продиктовать то, что он считал нужным». Просил разрешить продолжить диктовку, но доктора были категорически против. Тогда Ленин поставил им ультиматум: «или ему будет разрешено диктовать стенографистке, хотя бы в течение короткого времени ежедневно, или он совсем откажется лечиться». Не шутил²⁶¹².

У Сталина собрался консилиум с участием Ферстера, Крамера, Кожевникова, Каменева, Бухарина и хозяина кабинета. Было принято решение: «1. ВИ предоставляется право диктовать ежедневно 5–10 минут, но это не должно носить характер переписки и на эти записки ВИ не должен ждать ответа. Свидания запрещаются. 2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать ВИ ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений»²⁶¹³. Механизма претворения подобного решения в жизнь, естественно, не было и быть не могло.

Поэтому неудивительно, что такой режим соблюдался недолго. «Постепенно время для диктовки ВИ было увеличено до 20 минут в день, а затем до 40 минут в два приема, утром и вечером»²⁶¹⁴, – писала Фотиева. Ленин продолжал получать и отправлять политическую информацию. Все обычные материалы продолжали поступать в секретариат Ленина вплоть до 21 марта 1923 года.

Логинов полагает, что именно в тот день – 24 декабря – Крупская поведала Ленину о своем бурном конфликте со Сталиным²⁶¹⁵. Мария Ильинична писала, что Крупская, давно привыкшая всем делиться с Лениным, «совершенно непроизвольно, не желая того, могла проговориться… прибавив, что они со Сталиным уже помирились»²⁶¹⁶. Молотов был уверен, что Ленин писал «Письмо к съезду», уже зная о конфликте и под влиянием Крупской²⁶¹⁷.

Итак… около шести вечера Ленин уже на легальном основании пригласил Володичеву. Запись ее в дневнике дежурных секретарей: «Предупредил о том, что диктованное вчера (23.XII) и сегодня (24.XII) является абсолютно секретным»²⁶¹⁸. Ленин давал характеристики шести членам высшего руководства партии – Сталину, Троцкому, Зиновьеву, Каменеву и «молодым» – Бухарину и Пятакову. Почему-то члены Политбюро Рыков и Томский, а также кандидаты в члены ПБ Калинин и Молотов, в то время точно более влиятельные, чем зампред Госплана Пятаков, оценок не удостоились. Сохранившийся текст диктовок 24–25 декабря (как и завершающей части «Письма» от 4 января) машинописный, без следов редактирования. Тексты не были зарегистрированы в ленинском секретариате и архиве²⁶¹⁹.

На первом плане для Ленина отношения Сталина и Троцкого, грозящие партии расколом, чтобы его избежать, нужно увеличить вдвое количество членов ЦК. «Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. С другой стороны, тов. Троцкий, как доказала его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела. Эти два качества двух выдающихся вождей современного ЦК способны ненароком привести к расколу, и если наша партия не примет мер к тому, чтобы этому помешать, то раскол может наступить неожиданно. Я не буду дальше характеризовать других членов ЦК по их личным качествам. Напомню лишь, что октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не являлся случайностью, но что он также мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкого».

Ничуть не меньше досталось Бухарину, который «не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, но также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики)». 25 декабря датирована характеристика Пятакова – «человек несомненно выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся администраторской стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе».

На следующий день Ленин продолжил диктовать, углубившись в тему улучшения работы партаппарата и предлагая экзотический рецепт – влить в ЦК принадлежащих «ближе к числу рядовых рабочих и крестьян»: «Увеличение числа членов ЦК до количества 50 или даже 100 человек должно служить, по-моему, двойной или даже тройной цели: чем больше будет членов ЦК, тем больше будет обучение цекистской работе и тем меньше будет опасность раскола от какой-то неосторожности. Привлечение многих рабочих в ЦК будет помогать рабочим улучшить наш аппарат, который из рук вон плох»²⁶²⁰. Почему большой ЦК сложнее расколоть, чем маленький, и каким образом рабочие от станка и крестьяне смогут усовершенствовать работу руководящей партийной инстанции, Ленин не пояснил.

Здесь мы нарушим ненадолго хронологию изложения и перенесемся сразу в начало 1923 года, в 4 января. Диктовка секретарями в тот день не зафиксирована. Врачи записали, что после бессонной ночи в прескверном настроении Ленин «два раза диктовал и читал»²⁶²¹. Этим днем датируются два важных текста. Один будет включен в ПСС в состав «Письма к съезду» как «Добавление к письму от 24 декабря 1922 года»: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места, назначить на его место другого человека, который во всех отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения написанного мною о взаимоотношении Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение»²⁶²².

О политическом смысле «Письма к съезду» сломано немало копий. Как всегда, в первых рядах Троцкий: «Ленин называет в нем всего шесть лиц и дает их характеристики, взвешивая каждое слово. Бесспорная цель завещания: облегчить мне руководящую работу»²⁶²³. Не менее информированный, чем Троцкий, Молотов, с которым я имел возможность много раз обсуждать эту тему, не ставил под сомнение аутентичность «Письма к съезду». Смысл его видел в том, что Ленин начал подготовку к XII съезду, где собирался выступать сам, но боялся, что болезнь не позволит ему это сделать. Молотов неизменно обращал внимание на тот факт, что даже в «Письме» Сталин выглядит наиболее сильной и привлекательной фигурой. Он не только выдвинут вперед в качестве одного из «двух выдающихся вождей современного ЦК» наравне с Троцким. Молотов подчеркивал, что в устах Ленина (и в партийной массе, а особенно – в аппарате) «грубость» Сталина воспринималась как гораздо меньший грех, нежели «небольшевизм» Троцкого, «неслучайность октябрьского эпизода» Зиновьева и Каменева, «немарксизм» Бухарина и невозможность положиться в серьезном политическом деле на Пятакова. И Ленин никем не предложил Сталина заменить.

Молотов был уверен, что виной резких ленинских оценок в отношении Сталина была Крупская, невзлюбившая Сталина именно в связи с неоднократными резкими выговорами ей за несоблюдение установленного Политбюро для больного Ленина режима и по этой причине подначивавшая своего мужа. А о хамстве Сталина в отношении Крупской Ленину стало известно сразу, а не в начале марта 1923 года, как пишет большинство биографов. Иных оснований упрекать Сталина в грубости не было, при Старике он всегда был предельно корректен. При этом дед мне говорил, что Ленин был абсолютно прав в своей характеристике Сталина. Генсек действительно был до предела груб и резок.

Мне кажется, ключ к разгадке кроется в словах Марии Ульяновой. Она ссылалась на письмо Ленина, из которого следовало, «что под Владимиром Ильичем, так сказать подкапываются»²⁶²⁴. Человек, весь смысл жизни которого заключался сначала в завоевании власти, а затем в ее удержании, он увидел угрозу ее потери. Даже будучи уже сильно больным человеком, Ленин своим гениальным политическим чутьем лучше всех своих коллег понял, какая «необъятная власть» оказалась у руководителя партийной машины. «Коба явно подкопался под ленинскую власть. И Ленин испугался»²⁶²⁵, – сделал свой вывод Эдвард Радзинский. С этим мнением солидаризируется и профессиональный историк С. Павлюченков: «Ленин вышел из первой изоляции разгневанным против Сталина, и вызвано это могло быть только одним – подозрением в попытках удалить его от дел, от власти»²⁶²⁶.

Когда текст «Письма к съезду» стал известен высшему руководству страны и более широким партийным массам? Казалось бы, здесь все ясно. В ПСС напечатан подписанный Крупской документ от 18 мая 1924 года, озаглавленный «Протокол о передаче»: «Мною переданы записи, которые ВИ диктовал во время болезни с 23 декабря по 23 января – 13 отдельных записей… Среди неопубликованных записей имеются записи от 24–25 декабря и от 4 января 1923 г., которые заключают в себе личные характеристики некоторых членов Центрального Комитета. ВИ выражал твердое желание», чтобы «записи от 24–25 декабря 1922 года и от 4 января 1923 года, которые заключают в себе личные характеристики некоторых членов Центрального Комитета» после его смерти были доведены до сведения очередного партийного съезда»²⁶²⁷. Отсюда каноническая версия: Крупская получила от Ленина «Письмо к съезду» с указанием передать его на съезд партии после его кончины, а до этого хранить «Письмо» в тайне и в запечатанном конверте. Крупская, верная ленинскому напутствию, сберегала его от всех в строжайшем секрете до мая 1924 года, до периода подготовки XIII съезда партии, когда и вскрыла конверт.

Все не так. Кому, когда, почему были переданы документы – из «Протокола о передаче» вовсе не следует. Крупская передавала документы в разное время в соответствии с одной ей известной логикой и тем людям, кому считала нужным. О статусе документов, их адресате можно было судить исключительно с ее слов. И Надежда Константиновна не раз меняла свои показания на этот счет. «Протокол о передаче» – не известный ни ранее, ни после вид бюрократической бумаги – подтверждает только то, что документы уже были переданы раньше, до мая 1924 года. Хотя бы потому, что среди упомянутых 13 многие уже были опубликованы – при жизни Ленина.

С диктовкой от 23 декабря все понятно. Ее подлинность не оспаривается, и она в тот же день стала известна членам ПБ. В тот же день письмо было зарегистрировано почерком Аллилуевой в журнале исходящих документов ленинского секретариата: «Сталину (письмо В.И. к съезду)»²⁶²⁸. Письмо и было отправлено Сталину. С диктовками от 24–25 декабря, которые первоначально назывались «характеристиками», ясности меньше. Есть поздние воспоминания Володичевой и Фотиевой о том, что и эта часть письма уже тогда была передана Сталину²⁶²⁹. Не исключено. Однако, судя по первой реакции высших руководителей, зафиксированной лишь спустя несколько месяцев, характеристики были для них откровением.

В Архиве Троцкого можно обнаружить документ под названием «Сводка замечаний членов Политбюро и Президиума ЦКК к предложению тов. Зиновьева о публикации “Завещания Ленина”». Приведу полностью: «1. Я думаю, что статью нужно опубликовать, если нет каких-либо формальных причин, препятствующих этому. Есть ли какая-нибудь разница в передаче (в условиях передачи) этой статьи (о кооперации, о Суханове). Троцкий. 2. Печатать нельзя: это несказанная речь на П/Бюро. Не больше. Личная характеристика – основа и содержание статьи. Каменев. 3. Н.К. тоже держалась того мнения, что следует передать только в ЦК. О публикации я не спрашивал. Ибо думал (и думаю), что это исключено… Только эта запись (о Госплане) передана мне позже – несколько дней тому назад. Зиновьев. 4. Полагаю, что нет необходимости печатать, тем более, что санкции на напечатание от Ильича не имеется. Сталин. 5. За предложение тов. Зиновьева – только ознакомить членов ЦК. Не публиковать, ибо из широкой публики никто тут ничего не поймет. Томский. 6. Эта заметка ВИ имела в виду не широкую публику, а Цека, и потому так много места уделено характеристике лиц. Ничего подобного в статье о кооперации нет. Печатать не следует. А. Сольц. Тт. Бухарин, Рудзутак, Молотов и Куйбышев – за предложение тов. Зиновьева. Словатинская»²⁶³⁰. Татьяна Словатинская работала секретарем в аппарате ЦК.

Документ не датирован, но определить его хронологию несложно. Из слов Троцкого и Сольца следует, что обсуждение шло где-то в одно время с рассмотрением диктовок «О кооперации» и «О нашей революции» (в ней шла речь о Суханове), которые Крупская принесла в мае 1923 года. А Зиновьев упоминает, что «Письмо» передано до статьи о Госплане, а это самый конец мая – начало июня. Таким образом, процитированное обсуждение состоялось где-то в это время. А Крупская принесла «Письмо» лично Зиновьеву, не обозначив при этом четко выраженной воли Ленина в отношении этого документа.

Однако из процитированного обсуждения, а также последующих событий и переписки ясно, что тогда на руках у членов ПБ были только «характеристики». Но не диктовка от 4 января с предложением убрать Сталина с поста Генсека. Она начинала путь в историю как самостоятельный документ, который первоначально называли «Письмом Ильича о секретаре». В отношении времени и обстоятельств его явления в высший партийный свет ясности совсем мало. Точно известно, что с «Письмом о секретаре» раньше других были ознакомлены Зиновьев, Каменев и Бухарин – еще до отъезда Зиновьева и Бухарина в отпуск летом 1923 года. То есть, скорее всего, Крупская передала «Письмо о секретаре» Зиновьеву одновременно с «характеристиками», но тот до поры не счел нужным им воспользоваться (если, конечно, само письмо не родилось только летом 1923 года).

Из Кисловодска, где отдыхали, Зиновьев и Бухарин в конце июля 1923 года передадут – через Орджоникидзе – предложение создать Секретариат из Зиновьева, Троцкого и Сталина, намекнув и на существование ленинского письма, где предлагалось снять Сталина с поста Генсека. То есть, какое-то время «письмо Ильича о секретаре» было секретом именно от Сталина. Тот в ответном письме 7 августа 1923 года недоумевал: «Для чего понадобились ссылки на неизвестное мне письмо Ильича о секретаре, – разве не имеется доказательств тому, что я не дорожу местом и, поэтому, не боюсь писем?» Бухарин и Зиновьев подтверждали в послании Сталину 10 августа (оно, судя по всему, не было отправлено): «Да, существует письмо ВИ, в котором он советует (XII съезду) не выбирать Вас секретарем. Мы (Бухарин, Каменев и я) решили пока Вам о нем не говорить. По понятной причине: Вы и так воспринимали разногласия с В.И. слишком субъективно, и мы не хотели Вас нервировать»²⁶³¹.

И, конечно, загадкой остается адресат «Письма» якобы к съезду. Какой смысл знакомить его делегатов с убийственными характеристиками высшего руководства? Какой смысл рекомендовать делегатам съезда «обдумать способ», как убрать Сталина с Генсеков, когда этот способ прописан в Уставе партии, а избрание секретарей относится к компетенции пленума ЦК, а вовсе не съезда? У меня есть предположения.

Вернемся, однако, пока вновь в конец 1922 года, и восстановим хронологическую последовательность работы Ленина над «Завещанием», прерванную ради хитового «Письма к съезду».

Ленин продолжал диктовать. 27–29 декабря то, что обзовут статьей «О придании законодательных функций Госплану». В ней он вдруг решил поддержать, хоть и частично, неоднократно им ранее отвергавшуюся идею Троцкого и леваков о необходимости максимальной централизации государственного контроля над экономикой через Госплан. «Эта мысль выдвигалась тов. Троцким, кажется, уже давно, – диктовал Ленин. – Я выступал противником ее, потому что находил, что в таком случае будет основная невязка в системе наших законодательных учреждений. Но по внимательном рассмотрении дела я нахожу, что, в сущности, тут есть здоровая мысль…»

Ленин полагал, что «можно и должно пойти навстречу тов. Троцкому, но не в отношении председательства в Госплане либо особого лица из наших политических вождей, либо председателя Высшего совета народного хозяйства и т. п. Мне кажется, что здесь с вопросом принципиальным слишком тесно переплетается в настоящее вопрос личный… На самом деле нам нужно в Госплане умелое соединение двух типов характера, из которых образцом одного может быть Пятаков, а другого – Кржижановский»²⁶³².

Статью эту Крупская передаст Зиновьеву почему-то только в конце мая – начале июня 1923 года, вопрос о публикации рассматривался в Политбюро. «За» был только родоначальник идеи – сам Троцкий. Прошло предложение Зиновьева, которое в протоколе обозначено так: «Н. К. тоже держалась того мнения, что следует передать только в ЦК. О публикации я не спрашивал, ибо думал (и думаю), что это исключено»²⁶³³.

Ленин 29 декабря 1922 года надиктовал Володичевой также несколько ценных мыслей о необходимости «пользоваться услугами высококвалифицированных специалистов», которые должны будут научить новых членов ЦК от станка и от сохи навыкам государственного управления²⁶³⁴.

А 30 декабря вошло в историю как день образования Советского Союза. Это событие на I съезде Советов СССР провозгласил Сталин, постаравшийся максимально избавиться от своего правого «национализма» в пользу ленинского интернационализма и назвавший новое государство прообразом «грядущей Мировой Советской Социалистической Республики»²⁶³⁵. А в декларации об образовании СССР, которая станет первой частью Конституции 1924 года, было записано, что Союз открыт не только для уже существующих республик, но и для тех, что оформятся в будущем.

В те же минуты, когда Сталин объявлял о создании нового государства, Ленин вызвал к себе Володичеву. Считается, что именно тогда родился на свет материал, который получит название – «К вопросу о национальностях или об автономизации». Под Новый год – 30 и 31 декабря – врачи фиксируют продолжительную диктовку Ленина, не раскрывая содержания. Дневниковые записи секретарей отсутствуют²⁶³⁶.

Он вспомнил (или ему напомнили) о «грузинском деле» и беседе с Дзержинским, которая у него была еще 12 декабря. «Если дело дошло до того, что Орджоникидзе мог зарваться до применения физического насилия, о чем мне сообщил тов. Дзержинский, то можно себе представить, в какое болото мы слетели. Видимо, вся эта затея “автономизации” в корне неверна и несвоевременна». Ленин беспокоился по поводу того, что «“свобода выхода из союза”, которой мы оправдываем себя, кажется пустой бумажкой, неспособной защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ. Нет сомнения, что ничтожный процент советских и советизированных рабочих будет тонуть в этом море шовинистической великорусской швали, как муха в молоке. Я думаю, что никакой провокацией, никаким даже оскорблением нельзя оправдать этого русского рукоприкладства и что тов. Дзержинский непоправимо виноват в том, что отнесся к этому рукоприкладству легкомысленно».

Отсюда следовал вывод о том, что «интернационализм со стороны угнетающей или так называемой “великой” нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически». Ленин, конечно, сильно недолюбливал русский народ. Но подобной откровенной русофобии ни в одном другом выступлении или тексте он себе не позволял. Как никогда ранее он не заявлял о необходимости допустить национальное неравенство, чтобы обеспечить национальное равенство.

Далее Ленин вернулся к «грузинскому делу» и заключил: «Тот грузин, который пренебрежительно относится к этой стороне дела, пренебрежительно швыряется обвинениями в “социал-национализме” (тогда как он сам является настоящим и истинным не только «социал-националом», но и грубым великорусским держимордой), тот грузин, в сущности, нарушает интересы пролетарской классовой солидарности… Политически ответственными за всю эту поистине великорусско-националистическую кампанию следует сделать, конечно, Сталина и Дзержинского». Нашел великороссов! А в конце Ленин и вовсе не исключил отказа от (своей же!) формулы Союза. Он предлагал не зарекаться от возможности на следующем съезде Советов (он планировался на лето 1923 года для принятия Конституции СССР) вернуться «назад, т. е. оставить союз советских социалистических республик лишь в отношении военном и дипломатическом, а во всех других отношениях восстановить полную самостоятельность отдельных наркоматов»²⁶³⁷.

Как и когда о диктовке «К вопросу о национальностях» стало известно? Эти записи были переданы Фотиевой Троцкому 5 марта 1923 года. Фотиева в тот же день в своем объяснении в ЦК впервые информировала о существовании этой «статьи» и подтвердила, что она «была сообщена т. Троцкому»²⁶³⁸. Именно представленная Троцким машинописная копия и была зарегистрирована в ЦК как письмо Ленина.

На Новый год Ленин был в приличном состоянии и хорошем настроении. 2 января 1923 года он надиктовал несколько «Страничек из дневника» о необходимости преодолеть «азиатскую бескультурность» через развитие школьного образования. «Народный учитель должен у нас быть поставлен на такую высоту, на которой он никогда не стоял и не стоит и не может стоять в буржуазном обществе»²⁶³⁹. Здесь все ясно. Статью опубликовали в «Правде» уже 4 января. Третьего января врачи фиксируют стабильное состояние здоровья и диктовку на протяжении 15 минут. О судьбе текста ничего не известно.

Четвертого января – диктовка о Сталине. А дальше Ленин принялся за вопросы кооперации. Пятого января читал и диктовал. 6 января диктовка врачами не отмечена, но этим днем датируется вторая часть статьи о кооперации. Итогами трудов остался недоволен: «Ни один вариант не удовлетворителен, ибо оба содержат в себе часть неверно формулированных положений, неверных теоретически, и обе требуют таким образом переделки. 7/I – 23», ²⁶⁴⁰ – записано в деле.

Текст Крупская принесла в ЦК почему-то в мае. 24 мая ПБ постановило: «Признать необходимым быстрейшее напечатание статей ВИ, переданных Надеждой Константиновной, с обозначенной на них датой». Свое название – «О кооперации» – тексты получили уже в редакции «Правды», которая опубликовала их 26 и 27 мая.

Статья поначалу не вызвала большого интереса в партийном руководстве. Однако уже очень скоро работа «О кооперации» окажется в центре партийной жизни и внутрипартийной борьбы из-за двух идей Ленина, сформулированных весьма нечетко. Во-первых, он намекнул на наличие в СССР предпосылок для строительства социализма вне зависимости от победы революции во всемирном масштабе. А во-вторых, уверял Ленин, создать общество нового типа «возможно более простым, легким и доступным для крестьянина» путем – через вовлечение масс в процесс кооперирования. «А строй цивилизованных кооператоров при общественной собственности на средства производства, при классовой победе пролетариата над буржуазией – это есть строй социализма»²⁶⁴¹.

Сталин увидит в статье «О кооперации» возможность построения социализма в одной отдельно взятой стране, а главным способом решения этой проблемы – массовую коллективизацию. Левые станут отрицать, что Ленин верил в возможность победы социализма в одной стране. Правые совершенно не будут уверены, что ленинский кооперативный план означал сплошную коллективизацию.

С 7 января у Ленина явное ухудшение, прервавшее систематическую работу. Лишь 10-го врачами зафиксирована короткая диктовка – на фоне начавшегося с ночи приступа: «Стонал и корчился от боли… Лицо озабоченное, беспокойное, настроение очень плохое». Днем, когда состояние улучшилось, настоял на двухминутной диктовке, несмотря на возражения Кожевникова²⁶⁴². О чем диктовал – неизвестно. Официально – 9 января «Ленин диктует статью “Что нам делать с Рабкрином?”».

Жизнь между тем продолжалась. 11 января Политбюро утвердило Ленина докладчиком по политическому отчету ЦК на предстоявшем XII съезде.

Тринадцатого января диктовки возобновляются. Похоже, работал над статьей о Рабкрине. С 16-го состояние здоровья вновь заметно улучшается, читал и диктовал. 17-го даже попросил разрешения читать газеты, но получил от врачей отказ. В эти дни Ленин диктует критические заметки по поводу прочитанных им 3-й и 4-й книг «Записок о революции» меньшевика Суханова. «Они все называют себя марксистами, но понимают марксизм до невозможной степени педантски. Решающего в марксизме они совершенно не поняли: именно его революционной диалектики»²⁶⁴³. Крупская передаст рукопись опять-таки в мае, и она выйдет в «Правде» 30 мая под заголовком «О нашей революции».

Восемнадцатого января врачи Ленина отметили только чтение. 19–20-го – напряженная работа – продолжительное чтение и диктовки. 21-го вновь неважно чувствовал, ограничился чтением. 22 января и врачи, и секретариат (редкое совпадение) фиксировали окончание работы над статьей «Как нам реорганизовать Рабкрин». Троцкий утверждал, что и статьи о Рабкрине были направлены против Сталина, коль скоро он много лет им руководил. Однако прошел уже год, как Сталин не имел к РКИ никакого отношения. Скорее, статьи были направлены против Троцкого, поскольку именно он возражал против всей рабкриновской идеи в принципе: «В условиях рыночного хозяйства “рабоче-крестьянская инспекция” есть абсолютнейшая и безусловнейшая чепуха, а бухгалтерия – все»²⁶⁴⁴.

В диктовке Ленин доказывал: «Наш госаппарат, за исключением Наркоминдела, в наибольшей степени представляет из себя пережиток старого, в наименьшей степени подвергнутого сколько-нибудь серьезным изменениям». По существу он предложил только одно новшество: предстоявшему съезду партии выбрать 75–100 новых членов ЦКК из рабочих и крестьян, которые вместе с 300–400 служащими Рабкрина должны были создать орган совместного партийно-государственного контроля. При этом работники Рабкрина и ЦКК должны были «присутствовать в известном числе на каждом заседании Политбюро», с целью, невзирая на лица, «следить за тем, чтобы ничей авторитет, ни Генсека, ни кого-либо из других членов ЦК, не мог помешать им сделать запрос, проверить документы и вообще добиться безусловной осведомленности и строжайшей правильности дел»²⁶⁴⁵. На крупную реформу государственного или партийного управления это предложение не тянуло, разве что содержало выпад в адрес Сталина как Генсека.

Но… Сахаров не поленился проверить. И этих напечатанных в ПСС слов – «ни Генсека, ни кого-либо других членов ЦК» – не обнаружил ни в архивном ленинском тексте, ни в гранках, с которыми работал Ленин, ни в опубликованной 25 января 1923 года в «Правде» статье, ни в сочинениях Ленина, выходивших до конца 1950-х годов²⁶⁴⁶. Когда и кто их вписал, можно только догадываться.

Инициатива с Рабкрином, как и высказанное ранее предложение Ленина об увеличении членов ЦК, замечала Элен Каррер д’Анкосс, «было парадоксальным решением: для борьбы с бюрократией Ленин предлагал создать новый бюрократический орган, “сверхбюрократию”»²⁶⁴⁷. Статья «Как нам реорганизовать Рабкрин», сразу переданная в ЦК, вызвала в руководстве очевидное замешательство. Инициатива в принципе представлялась крайне спорной. Перспектива, чтобы рабочие и крестьяне сидели на сверхсекретных заседаниях Политбюро и запрашивали любые документы, тоже, полагаю, никому не нравилась. По рассказу Троцкого, ему позвонила Крупская с просьбой вмешаться. «На немедленно созванном по моему предложению Политбюро все присутствовавшие: т. т. Сталин, Молотов, Куйбышев, Рыков, Калинин, Бухарин, были не только против плана т. Ленина, но и против самого напечатания статьи», – свидетельствовал Троцкий. Куйбышев предлагал даже напечатать только один экземпляр «Правды» со статьей, чтобы продемонстрировать ее Ленину. По версии Троцкого, ему вместе с опоздавшим к началу заседания Каменевым удалось убедить собравшихся в целесообразности публикации лишь с помощью аргумента, что статьи Ленина от партии все равно не утаишь²⁶⁴⁸.

ПБ действительно вопрос рассматривало, но на очередном, а не по просьбе Троцкого созванном заседании. Куйбышев подтвердит, что у него, как и у других, были сомнения: «Обращалось внимание на отдельные места в статье, которые будучи взяты обособленно, были непонятны и казались странными: раскол партии, лучший наркомат НКИД, детальное определение количества служащих РКИ и т. д.». В итоге, расскажет Сталин, «было принято Политбюро не одно, а два решения: а) немедленно сдать в печать статью Ильича; б) разослать всем местным организациям письмо ЦК за подписями всех наличных членов Политбюро и Оргбюро с разъяснением о том, что нет оснований опасаться раскола в партии и ЦК. Это письмо было в тот же день отправлено организациям в шифрованном виде»²⁶⁴⁹.

Действительно, рукой, похоже, того же Троцкого одновременно было написано разъяснительное письмо, разосланное в партийные организации, в котором говорилось, что врачи позволили Ленину «ввиду невыносимости для него полной умственной бездеятельности, вести нечто вроде дневника, куда он заносит свои мысли по разным вопросам, причем части этого дневника, по указанию самого тов. Ленина, появляются на страницах печати… Во внутренней работе Цека совершенно нет таких обстоятельств, которые давали бы какие бы то ни было основания для опасения «раскола»». Подписали Андреев, Бухарин, Дзержинский, Калинин, Каменев, Куйбышев, Молотов, Рыков, Сталин, Томский, Троцкий²⁶⁵⁰.

Ленин 23 января, по сведениям секретарей, читал и редактировал гранки статьи о Рабкрине для «Правды». Врачи добавляют к этому 45-минутную диктовку. О чем – неизвестно. С 24 по 26 января и с 29 января по 1 февраля доктора не заметили, чтобы Ленин работал с секретарями. Зато отмечали у него сильные головные боли²⁶⁵¹. Но, по сведениям секретарей и по официальной биохронике, именно в эти дни он развил кипучую деятельность, связанную с «грузинским делом».

Политбюро разбирало «грузинское дело» 13 января. Был одобрен доклад комиссии Дзержинского и решено отозвать из Грузии и перевести на работу в других регионах Мдивани, Кавтарадзе и Цинцадзе. Ленина (или кого-то рядом с ним) это решение не устроило. Далее информация о реакции Ленина шла исключительно от его секретариата. 24 января «Ленин дает задание Фотиевой запросить у Дзержинского или Сталина материалы комиссии Политбюро по грузинскому делу; поручает Л. А. Фотиевой, Н. П. Горбунову, М. И. Гляссер изучить эти материалы и представить докладную записку; указывает, что ему “требуется это для партийного съезда”»²⁶⁵².

При этом, как свидетельствовала Гляссер, объясняя полную секретность этой своей деятельности от Политбюро, «он взял с нас слово держать все в строжайшей тайне до окончания работы… Именно потому, что он был болен и страшно подозрителен – ему все время казалось, что с ним уже не считаются (я так думаю), обмануть его доверие было для нас немыслимо»²⁶⁵³. Удивительная инициатива Ленина: технические секретари должны секретно накопать компрометирующий материал на членов ЦК и Политбюро и сделать заключения об их деятельности?! Технический секретарь ПБ должен держать дело в строжайшей тайне от Политбюро?! Хм…

Фотиева продолжала: «25 января ВИ спросил, получены ли материалы комиссии. Я ответила, что Ф. Э. Дзержинский приедет из Тифлиса лишь в субботу, 27 января. 27 января я спросила у Ф. Э. Дзержинского материалы комиссии по “грузинскому вопросу”, но он сказал, что они у И. В. Сталина. Послала письмо И. В. Сталину, но его не оказалось в Москве. 29 января И. В. Сталин по телефону сообщил, что материалы без Политбюро дать не может. Спрашивал, не говорю ли я ВИ чего-нибудь лишнего, откуда он в курсе текущих дел. Например, статья об РКИ указывает, что ему известны некоторые обстоятельства. Ответила, что не говорю и не имею оснований думать, что он в курсе дел. 30 января ВИ вызвал меня, спросил, что ответил Сталин, и сказал, что будет добиваться получения материалов»²⁶⁵⁴.

Гляссер позднее напишет Бухарину, что к концу января Ленин «имел уже предвзятое мнение, нашей работой буквально руководил и страшно волновался, что мы не сумеем доказать в своем докладе то, что ему надо и он не успеет до съезда подготовить свое выступление»²⁶⁵⁵. Правда, тут непонятно, кто кем руководил.

Фотиева рассказала, что первого февраля Ленин продиктовал ей вопросы, на которые хотел бы получить ответы от «комиссии» Горбунова, Фотиевой и Гляссер: «И добавил:

– Если бы я был на свободе (сначала оговорился, а потом повторил, смеясь: если бы я был на свободе), то я легко бы все это сделал сам²⁶⁵⁶.

В тот день «на заседании Политбюро было разрешено выдать нам материалы по «грузинскому вопросу»²⁶⁵⁷. Со 2 по 7 февраля врачи заметили некоторый подъем работоспособности: Ленин диктовал, читал, разговаривал с секретарем. Похоже, в это время он доводил до ума статью «Лучше меньше, да лучше»²⁶⁵⁸. 3-го приехал Ферстер, который остался доволен пациентом, разрешил гимнастику, прибавил время для диктовки. Правда, пользоваться этим послаблением Ленин не стал или не смог.

Через два дня у него была Гляссер, вспоминавшая, что «видела ВИ первый раз с того времени, как он снова заболел в декабре, и в последний раз – живым… В тот день, когда он меня вызвал – пятого февраля, он лежал уже без компресса на голове, был наружно весел, смеялся и шутил. Дал несколько поручений, говорил совсем легко, как прежде, разве немножко медленнее; по-прежнему старался предугадать все детали для беспрепятственного и быстрейшего выполнения его поручений. Его интересовала разработка материалов по переписи, произведенной ЦСУ в Москве и Петрограде (он знал об этом до заболевания): затребовал точных сведений, в каком положении находится разработка этих материалов, в какой срок предполагается ее закончить и будут ли они опубликованы. Говорил, что нужно “поднажать”»²⁶⁵⁹.

Седьмого февраля «Ленин беседует с Л. А. Фотиевой о подготавливаемом сборнике по результатам переписи советских служащих, о работе над материалом по грузинскому вопросу, об отношении коллегии НК РКИ к плану реорганизации Рабкрина»²⁶⁶⁰. Кожевников говорил Фотиевой, что заметно «громадное улучшение». С 8 по 13 февраля врачи вновь констатируют плохое самочувствие и настроение. Ленин не диктовал, только 11-го читал. Запись врача за 9 февраля: «Сам ВИ находит, что в эту болезнь ему стало труднее находить слова не только немецкие, но и русские». 10 февраля доктор пишет в Дневнике: «Вид усталый, говорит с большим затруднением, забывая мысль и путая слова». 11 февраля: «Он обычно не может вспомнить, болела ли у него накануне голова, новые врачебные назначения он тоже забывает»… «Я не могу сказать, что хочу, не нахожу слов», – произнес пациент. 12 февраля вновь затруднения с речью²⁶⁶¹. Фотиева записала в дневнике секретарей: «ВИ хуже. Сильная головная боль… По словам Марии Ильиничны, его расстроили врачи до такой степени, что у него дрожали губы».

Но официальная биохроника вновь отмечает в эти дни бурную ленинскую политическую активность. 9 февраля Ленин беседует с Фотиевой о намерении внести вопрос о реорганизации Рабкрина на XII съезд РКП(б); просит поручить Кржижановскому и Свидерскому контролировать подготовку сборника о результатах переписи советских служащих», диктует заключительную часть статьи “Лучше меньше, да лучше”». То же 10-го и 12-го.

Четырнадцатого февраля, отметили врачи, Ленин почувствовал себя на редкость хорошо, и это вселило в него надежды на выздоровление. Фотиевой, которую вызвал вечером, он сказал, «что он совершенно здоров… Намерен непременно провести кое-что к съезду и надеется, что может». Фотиева пишет: «Затруднялся речью, видимо устал. Говорил опять по трем пунктам своих поручений. Особенно подробно по тому, который его больше всего волновал, т. е. по грузинскому вопросу. Просил торопиться… Намекнуть Сольцу, что он на стороне обиженного. Дать понять кому-либо из обиженных, что он на их стороне»²⁶⁶².

С 15 февраля по 4 марта записи в Дневнике дежурных секретарей отсутствовали. Медики отмечали беседы с Фотиевой 18. 19, 20, 27 февраля и 2 марта, о которых она не вспоминала. 20 февраля Ленин предпринял последнюю попытку писать: «ВИ только с трудом вывел буквы: Вла, причем они очень неясно написаны и все в зигзагах из-за тремора». 21 февраля – сильный нервный срыв в ответ на предложение медсестры принять лекарство.

В тот день открылся Пленум ЦК, который должен был рассмотреть повестку для следующего съезда партии. В Политбюро трудно было не разглядеть возни Ленина и его секретариата вокруг «грузинского дела». Поэтому пленум ЦК решает не спешить с публикацией готовившихся к XII съезду тезисов по национальному вопросу: «Тезисы не публиковать, сообщив их т. Ленину (с разрешения врачей). Если т. Ленин потребует пересмотра тезисов, собрать экстренный пленум»²⁶⁶³. Предложения лидера партии о расширении состава ЦК и реорганизации Рабкрина принимаются к исполнению.

26 февраля – 1 марта врачи фиксируют плохое самочувствие, отвратительное настроение, затруднения в речи. Ленин ограничивался чтением, 28 февраля не мог и читать²⁶⁶⁴. Второго марта Ленину стало значительно хуже. «При разговоре… нелегко подыскивает слова». Тем не менее «начал заниматься с тов. Фотиевой, но скоро разболелась голова, боль стала крайне интенсивной». В этот день, как считается, Ленин завершил месячную работу над своей последней статьей – «Лучше меньше, да лучше». Она была опять посвящена вопросам Рабкрина, и ее опубликуют в «Правде» уже 4 марта. Если статья тогда и привлекла внимание, то скорее резким критическим тоном, что многими опять интерпретировалось как завуалированный наезд на Сталина: «Наркомат Рабкрина не пользуется сейчас ни тенью авторитета. Все знают о том, что хуже поставленных учреждений, чем учреждения нашего Рабрина, нет и что при современных условиях с этого наркомата нечего и спрашивать». Призывал позаботиться «о сосредоточении в Рабкрине человеческого материала действительно современного качества, т. е. не отстающего от лучших западноевропейских образцов».

У Запада надо учиться. Но Запад все равно обречен: «Исход борьбы зависит, в конечном счете, от того, что Россия, Индия, Китай и т. п. составляют гигантское большинство населения… В этом смысле окончательная победа социализма вполне и безусловно обеспечена». Если удастся сохранить за рабочим классом руководство над крестьянством», тогда «мы в состоянии будем пересесть, выражаясь фигурально, с одной лошади на другую, именно, с лошади крестьянской, мужицкой, обнищалой… на лошадь крупной машинной индустрии, электрификации, Волховстроя и т. д. …»²⁶⁶⁵

Реакция на схему реорганизации Рабкрина в партии была кислой. С помощью создания «сверх-Рабкрина» (термин Красина, публично критиковавшего ленинскую затею) с бюрократией справиться было невозможно – это подтвердила и практика Рабкрина, все-таки реорганизованного по принципам вождя на XII съезде партии и ставшего одним из самых бессмысленных и бюрократизированных звеньев госаппарата.

Третьего марта настроение Ленина и общее его состояние слегка улучшились. Но при разговоре «иногда не хватало слов, и он старается заменить это слово описанием того предмета, который оно определяет». Получил от Марии Ильиничны корректуру статьи «Лучше меньше, да лучше», но, «прочтя 2 страницы, сказал, что устал и больше читать не может. После этого ВИ стал нервничать… Он начал путаться в своих мыслях, хотя и говорил связные фразы, но между отдельными фразами связи не было, вследствие чего Надежда Константиновна не могла понять его, что еще больше расстроило ВИ»²⁶⁶⁶. Именно в тот день, как рассказывала Фотиева, она передала Ленину «нашу докладную записку и заключение о материалах комиссии Ф. Э. Дзержинского по “грузинскому вопросу”» ²⁶⁶⁷.

Момент для начала решительного боя с великодержавным шовинизмом был не самым удачным. Ленин был не в состоянии читать материалы комиссии или что-то формулировать! Четвертого марта Ленин продолжал заговариваться, порывался читать, но его отговорили от этой затеи²⁶⁶⁸.

Когда Ленин оказался не в состоянии осилить представленный ему «комиссией» (она не была как-то формализована) Горбунова-Гляссер-Фотиевой материал, Гляссер нашла возможность доложить Ленину, что у него в Политбюро есть союзники в борьбы с шовинистами. Как – не известно, поскольку, по ее собственным словам, она видела Ленина в последний раз 5 февраля. Сам Троцкий подтвердит это в деталях: «Не переговорить ли с Зиновьевым и Каменевым? – подсказывают ему секретари. Но Ленин досадливо отмахивается рукой. Он отчетливо предвидит, что в случае его отхода от работы Зиновьев и Каменев составят со Сталиным “тройку” против меня и, следовательно, изменят ему.

– А вы не знаете, как относится к грузинскому вопросу Троцкий? – спрашивает Ленин.

– Троцкий на пленуме выступал совершенно в вашем духе, – отвечает Гляссер, которая секретарствовала на пленуме». (Но ее же не было у Ленина. – В.Н.).

На следующий день Гляссер якобы передает Ленину записку с изложением речи Троцкого на пленуме, после чего, рассказывала Гляссер Троцкому, «ВИ просиял: ну, теперь другое дело! И поручил передать Вам все те рукописные материалы, которые должны были войти в состав его бомбы к XII съезду» ²⁶⁶⁹. Гляссер потом даст пояснение своих действий: стараясь, мол, успокоить Ильича, «я рассудила – может быть слишком примитивно, – что если Вл. Ил. узнает о том, что тт. Зиновьев и Троцкий думают так же, как и он, то он не будет так сильно волноваться… В.И. действительно, узнав об этом, обрадовался и как будто успокоился»²⁶⁷⁰. Уж в чем-чем Гляссер нельзя было заподозрить, то это в примитивности мышления.

Три последние письма Ленина (и единственные за 1923 год) были продиктованы 5 и 6 марта и адресованы Троцкому, Сталину и грузинским независимцам. Все начинаются с редчайшего для Ленина обращения «Уважаемый т.». Запись доктора Кожевникова от 5 марта: «Проснулся в удовлетворительном настроении, без головной боли… Около 12 часов В.И. пригласил к себе Володичеву и продиктовал ей два письма в течение 15–20 минут. Письма, по словам В.И., его нисколько не разволновали, так как они были чисто деловые, но как только ушла стенографистка, у В.И. появилось чувство озноба… Через некоторое время головная боль усилилась… После обеда вместо того, чтобы поспать, начал читать свою статью» ²⁶⁷¹.

Запись Володичевой в «Дневнике дежурных секретарей» от 5 марта: «ВИ вызвал около 12. Просил записать два письма: одно Троцкому, другое – Сталину; передать первое лично по телефону Троцкому и сообщить ему ответ как можно скорее. Второе пока просил отложить, сказав, что сегодня у него что-то плохо выходит. Чувствовал себя нехорошо».

Вот послание Троцкому, помеченное «Строго секретно. Лично»: «Уважаемый тов. Троцкий! Я просил бы Вас очень взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Дело это сейчас находится под “преследованием” Сталина и Дзержинского, и я сам не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив. Если бы Вы согласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным. Если Вы почему-то не согласитесь, то верните мне все дело. Я буду считать это признаком Вашего несогласия»²⁶⁷². То есть читателем и адресатом «всего дела» (надо думать, того, что подготовили Горбунов, Гляссер и Фотиева) становился уже Троцкий.

Володичева подняла трубку, соединилась с Троцким и продиктовала ему это послание. Реакция Троцкого была в чем-то неожиданной. Ведь он, по его словам, вроде только и ждал сигнала от Ленина, чтобы начать совместный с ним поход против средостения бюрократического аппарата в лице Сталина и К^о. Но нет. Володичева записала в «Дневнике»: «В ответ на прочитанное т. Троцкому письмо ВИ о грузинском вопросе т. Троцкий заявил, что так как он болен, то не может взять на себя такого обязательства, но так как надеется, что скоро поправится, то просил прислать ему материалы… для ознакомления и, если здоровье ему позволит, он их прочитает… Говорил, что у него острые боли, что подошел к телефону с трудом и лишь потому, что знал, что будут звонить от ВИ; сказал, что он не может сейчас работать, положительно парализован»²⁶⁷³.

Далее с Троцким общается Фотиева. В мемуарах он опишет свой диалог с ней и последующие события: «Почему вопрос так обострился? – спрашиваю я. Оказывается, Сталин снова обманул доверие Ленина: чтоб обеспечить себе опору в Грузии, он за спиною Ленина и всего ЦК совершил там при помощи Орджоникидзе и не без поддержки Дзержинского организованный переворот против лучшей части партии, ложно прикрывшись авторитетом Центрального Комитета.

– Каменев едет завтра в Грузию на партийную конференцию, – говорю я Фотиевой. – Я могу познакомить его с ленинскими рукописями, чтоб побудить его действовать в Грузии в надлежащем духе. Спросите об этом Ильича.

Через четверть часа Фотиева возвращается, запыхавшись:

– Ни в коем случае!

– Почему?

– ВИ говорит: «Каменев сейчас же все покажет Сталину, а Сталин заключит гнилой компромисс и обманет.

– Значит, дело зашло так далеко, что Ильич уже не считает возможным заключить компромисс со Сталиным даже на правильной линии?

– Да, Ильич не верит Сталину, он хочет открыто выступить против него перед всей партией. Он готовит бомбу.

Примерно через час после этой беседы Фотиева снова пришла ко мне с запиской Ленина, адресованной старому революционеру Мдивани и другим противникам сталинской политики в Грузии…

Грузинский вопрос волнует его до крайности, он боится, что свалится совсем, не успев ничего предпринять. Передавая записку, он сказал: “Чтоб не опоздать, приходится прежде времени выступить открыто”.

– Но это значит, что я могу теперь поговорить с Каменевым?

– Очевидно.

– Вызовите его ко мне».

Каменев, якобы по первому свистку Троцкого, явился к нему через час. «Он был совершенно дезориентирован. Идея “тройки” – Сталин, Зиновьев, Каменев – была уже давно готова. Острием своим “тройка” была направлена против меня. Вся задача заговорщиков состояла в том, чтоб, подготовив достаточную организованную опору, короновать “тройку” в качестве законной преемницы Ленина. Маленькая записочка врезывалась в этот план острым клином… Каменев был взволнован и бледен. Почва уплывала у него из-под ног…»²⁶⁷⁴

Каменев поспешил к Сталину. Тот после разговора с Каменевым не стал делать – по крайней мере, внешне – далеко идущие выводы, а 7 марта просто предупреждал Орджоникидзе: «Я узнал от т. Каменева, что Ильич посылает тт. Махарадзе и другим письмецо, где он солидаризируется с уклонистами и ругает тебя, т. Дзержинского и меня… Нечего и говорить, что уклонисты, получив это письмецо, используют его вовсю против Заккрайкома, особенно против тебя и т. Мясникова. Мой совет. Никакого давления не делать Заккрайкому на волю большинства Компартии Грузии, дать этой воле, наконец, полностью проявиться, какова бы она ни была»²⁶⁷⁵.

Троцкий же после ознакомления с материалом «комиссии» Горбунова-Гляссер-Фотиевой своего мнения не поменял. Он не захотел ввязываться в эту историю с великорусским шовинизмом. Троцкий был согласен с мыслями Ильича. Но его совсем не радовала перспектива предстать перед партсъездом, пусть и с ленинским текстом на руках, и клеймить великорусских шовинистов: на съезде (в отличие от высшего партийного руководства) большинство делегатов все же были русскими.

Ответ Троцкого якобы передали Ленину. Реакция председателя Совнаркома неизвестна. Запись Володичевой, датированная 6 марта: «Спросил об ответе на первое письмо (ответ по телефону застенографирован). Прочитал второе (Сталину) и просил передать лично и из рук в руки получить ответ. Продиктовал письмо группе Мдивани. Чувствовал себя плохо»²⁶⁷⁶. Запись в этот день в дневнике врачей: подиктовал Володичевой «несколько строк, всего 1 ½ строчки»²⁶⁷⁷.

Несколько строк, это послание «тт. Мдивани, Махарадзе и др.»: «Уважаемые товарищи! Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь»²⁶⁷⁸.

Письмо Сталину – тоже «строго секретное и сугубо личное» (но почему-то с копиями Каменеву и Зиновьеву) Володичева лично отнесла Генсеку. Когда письмо было передано Сталину? Ответ дает последняя запись, сделанная Володичевой шифром в «Дневнике дежурных секретарей» и расшифрованная ею… через 32 с лишним года – 14 июля 1956 года – как раз в разгар разоблачения культа личности Сталина после ХХ съезда КПСС. «Надежда Константиновна просила это письмо Сталину не посылать, что и было сделано 6-го. Но 7-го я сказала, что я должна исполнить распоряжение ВИ. Она переговорила с Каменевым, и письмо было передано Сталину и Каменеву, а затем и Зиновьеву, когда он вернулся из Питера. Ответ от Сталина был получен тотчас же после получения им письма ВИ (письмо было передано мной лично Сталину, и мне был продиктован его ответ ВИ). Письмо ВИ еще не передано, т. к. он заболел»²⁶⁷⁹.

Сталин прочел: «Уважаемый т. Сталин! Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу вас взвесить, согласны ли вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения»²⁶⁸⁰.

Смысл послания, как его понял Логинов: «То есть рано смотреть на него как на мертвого льва, которого любой может пинать ногами»²⁶⁸¹. Это похоже и на защитную грамоту для Крупской, надиктованную Лениным или ею самой.

В 1967 году в беседе с писателем Беком Володичева добавит подробностей (может и точные, человеческая память имеет свойство хранить детали самых ярких и важных событий в жизни, а в ее жизни вряд ли было что-то более захватывающее): «Передавала письмо из рук в руки. Я просила Сталина написать письмо ВИ, так как тот ожидает ответа, беспокоится. Сталин прочел письмо стоя, тут же при мне, лицо его оставалось спокойным. Помолчав, подумал и произнес медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, делая паузы между ними:

– Это говорит не Ленин, это говорит его болезнь. – И продолжил: – Я не медик, я – политик. Я Сталин. Если бы моя жена, член партии, поступила неправильно и ее наказали, я не счел бы себя вправе вмешиваться в это дело. А Крупская – член партии. Но раз ВИ настаивает, я готов извиниться перед Крупской за грубость» ²⁶⁸².

Генсек сумел подавить в себе первый порыв – ответить Ленину в духе кавказских представлений о роли женщины в семье настоящего мужчины. Вместо этого ответил куда более мягко, хотя тоже грубовато: «Если Вы считаете, что для сохранения “отношений” я должен “взять назад” сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чем тут дело, где моя “вина” и чего, собственно, от меня хотят»²⁶⁸³.

Володичева продолжала: «Я записала коротенький ответ Сталина. Уйдя от Сталина, я отправилась на квартиру к Каменеву. Мне посоветовали это мои товарищи, в частности, Мария Игнатьевна Гляссер. Она сказала, что обязательно надо зайти и показать это письмо Каменеву, потому что Сталин может написать такое, что вызовет беспокойство ВИ. Каменев его прочитал и вернул мне со словами, что письмо можно передать. После посещения Каменева я вернулась к себе в секретариат. Но письмо не было передано, потому что уже было поздно. ВИ было плохо»²⁶⁸⁴. Перестраховка и интриганство были поставлены по первому разряду: по совету Гляссер и товарищей (Горбунова и Фотиевой?) показать письмо – (переписка «сугубо лично и строго секретно») Каменеву, прежде чем передать ответ Сталина лидеру партии Ленину! Уже не Генеральный секретарь ЦК, а Надежда Константиновна и секретариат решали, кому показывать его личные и строго секретные послания первому лицу государства! Заметим, три последних ленинских письма не оставили никаких следов ни в книге исходящих документов секретариата Ленина, ни в секретариатах Каменева или Троцкого.

Письмо Сталину было впервые раскрыто в партийной среде в выступлении лидера объединенной оппозиции Зиновьева (в этой оппозиции состояла тогда и Надежда Константиновна) на июльском 1926 года пленуме ЦК:

– Ленин в личном письме к товарищу Сталину рвал с ним товарищеские отношения.

Сталин обратится к пленуму с письменным заявлением «по личному вопросу»: «Ленин никогда “не рвал” со мной личных товарищеских отношений. О личных отношениях Ленина ко мне можно судить хотя бы по тому факту, что Ленин во время болезни несколько раз обращался ко мне с такими ответственнейшими поручениями, с какими он не обратился бы никогда и не попробовал обратиться ни к Зиновьеву, ни к Каменеву, ни к Троцкому. Члены Политбюро и тт. Крупская и Мария Ильинична знают об этих поручениях»²⁶⁸⁵.

У Сталина были основания для опасений за свое политическое будущее. Список прямых ленинских обвинений, уже вынесенный на обсуждение в руководстве, был весьма внушителен: национализм, грубость и нетерпимость, оскорбление жены вождя. Плюс к этому не озвученное, но уже известное некоторым в верхушке предложение снять Сталина с поста Генерального секретаря. Кумулятивный эффект авторитета Ленина, помноженного на энергию и красноречие Троцкого, действительно могли привести к потере Сталиным этой должности (хотя вряд ли места в Политбюро или в Оргбюро). Но могли и не привести. Ведь решение должен был принять избранный на съезде пленум, большинство делегатов которого окажутся работниками партаппарата. Здесь мы вынуждены говорить в сослагательном наклонении, поскольку в реальной истории угроза Сталину так и не материализовалась. Кумулятивный эффект не получился, антисталинские аргументы, если и выстреливали, то поодиночке, производя впечатление не бомбы, а хлопушек.

Было ли «Завещание» новым словом в теории социализма, как говорили в годы «оттепели» Хрущева и перестройки Горбачева?

Перечитав в очередной раз эти работы, нахожу их очень путаными, с массой повторений, нарушенной логикой. Никакого пересмотра основ созданной Лениным государственной системы я не обнаружил, а предложенные рецепты совершенствования управления выглядят беспомощными и более чем спорными даже в рамках коммунистической ортодоксии. Единственное, в чем Ленин оказался прав в своем анализе ситуации, так это в предвидении усиления борьбы внутри партии, и того, что лидерами соперничающих фракций окажутся Сталин и Троцкий.

Были ли какие-то части «Завещания» продиктованы не Лениным, а написаны кем-то другим, а подтверждающие их подлинность документы подделаны? Однозначного ответа, полагаю, уже не сыскать. Но никто не запрещает поразмышлять. Могли ли вокруг Ленина и его наследия интриговать в высших эшелонах власти? Конечно, только этим и занимались. Ленинскими словами и фразами подкрепляли любой шаг и затыкали рот любому.

Могли Крупская и секретариат Ленина вести какую-то свою игру? Могли ли они подыграть, скажем, Троцкому, которому передали все материалы по нацвопросу? Или Зиновьеву, которому Крупская принесла «Письмо к съезду»? Или Каменеву, который уже председательствовал и в Политбюро, и в Совнаркоме и которому подчинялись Горбунов, Фотиева и частично Гляссер? Почему бы нет. Сталина в последнем окружении Ленина явно недолюбливали, о будущем задумывались, а Троцкий в тот момент выглядел фигурой более (по крайней мере, ничуть не менее) перспективной, чем Сталин в качестве преемника вождя. Да и Зиновьев с Каменевым подавали надежды. Могли Троцкий, Зиновьев или Каменев подыграть окружению Ленина в интриге против Сталина? Почему нет: столь сильный конкурент их тоже не устраивал.

От самих близких Ленина и его секретариата откровений на этот счет невозможно было ожидать, особенно после того, как верх взял Сталин. Но Троцкий, как мы видели, так и прямо это подтверждал. И не только в отношении Гляссер или Фотиевой, которых Троцкий называл своей «связью» с Лениным²⁶⁸⁶, но и Крупской. Она в последующие годы будет состоять во всех антисталинских оппозициях.

Использовались ли во времена Хрущева, когда готовилось Полное собрание сочинений Ленина, создавалась каноническая история его противостояния со Сталиным в последние месяцы жизни, подтасовки исторических документов для целей политической борьбы? Еще как. Отсутствовала ли цензура при издании ПСС? Конечно, нет. Полное собрание сочинений, как мы сейчас прекрасно знаем, было далеко не полным, многие ленинские труды увидели свет только после «перестройки» Горбачева и после исчезновения СССР. А какие-то, я уверен, не доступны до сих пор. Во времена хрущевской «оттепели» писала мемуары Фотиева…

Сталин и другие члены высшего руководства действительно нигде и никогда не ставили под сомнение подлинность всех без исключения ленинских текстов. И как ведущие члены Политбюро могли не заметить подмену хорошо им известного ленинского стиля, если действительно бы фальсификации имели место? Но был человек, который много лучше всех членов ПБ, вместе взятых, знал этот стиль. Который много лет писал письма за Ленина и от его имени. Начисто (и редактируя) переписывал все его труды. При этом никто и никогда не усомнился в ленинском авторстве текстов, написанных от его имени этим человеком. Этот человек знал о Ленине все, являлся автором самых подробных и, на мой взгляд, лучших воспоминаний о нем. Как Вы, наверное, догадались, речь идет о Надежде Константиновне. «Скучная, вечно больная, безобразно одетая, вздорная, одуревшая от бездетности старуха, потолок которой – педагогическая деятельность: заставить школьников в учебное время собирать шишки на топливо? Или все же – ослепительно красивая, весьма остроумная, очень скрытная – и очень умная женщина, которую все – кроме, видимо, ВИ – катастрофически недооценивали?»²⁶⁸⁷ – пишет Данилкин. Очевидно, что если подтасовки имели место, то они точно не могли осуществляться без участия Крупской – хранителя и легитимизатора ленинских текстов.

Не стоит забывать и то, что Зиновьев, Каменев, Троцкий, даже если что-то знали и подозревали, видели в «Завещании» выгоду – в борьбе со Сталиным. Досталось от Ленина им всем. Но сделать оргвыводы предлагалось только в отношении Генерального секретаря. У остальных не было столь уж большого стимула, желания, побудительного мотива оспаривать аутентичность диктовок. А Сталин? У него-то мотив точно был. Но если бы Сталин усомнился в подлинности текстов, направленных против него, ему бы инкриминировали откровенный саботаж «Завещания» Ленина. Кого Сталин мог обвинить в фальсификации? Крупскую? Ему и так ставили в вину безосновательные атаки на беззащитную женщину и верную соратницу вождя. А письмо Ленина с угрозой разорвать отношения со Сталиным, если он не извинится перед Крупской, вообще давало ей индульгенцию от сталинской критики на все обозримое будущее.

Документы вбрасывались дозированно, не все сразу, и по разным каналам. Диктовки о национальностях и грузинском деле – пришли от Троцкого. «Характеристики» и «Письмо о секретаре» – от Зиновьева. О «Письме о секретаре» Сталин узнал позже других, когда его подлинность не оспорили, а фактически подтвердили все другие члены Политбюро. Оспаривать каждый из документов в отдельности было просто невозможно, тем более, что поступали они в ЦК не только прямо от Крупской, но и через членов Политбюро. И Сталин не мог в каждый конкретный момент знать, что еще, кому, когда и зачем может принести Надежда Константиновна.

Сталин принял вызов «Завещания» его власти как данность. Выстояв перед этим – самым опасным, ленинским – вызовом Сталин становился, по сути, неуязвим перед вызовами серьезными, но не такими смертоносными – со стороны других членов Политбюро.

Но это – гипотеза.

В то же время очевидно, что мухлеж вокруг ленинского «Завещания» был. Масштабы и состав участников этого процесса установить невозможно. И, что самое главное, и в чем правы противники конспирологии: для практической политики вопрос о подлинности или сфальсифицированности каких-то документов Ленина не имел ни малейшего значения. Потому что все они воспринимались всеми участниками политического процесса как подлинные и именно в таком качестве играли свою роль в истории. Остальное – для интеллектуальных упражнений.

Восприятия в политике куда более важны, чем реальность.

Был ли возможен политический альянс Ленина и Троцкого против «тройки» или лично Сталина? Проверить эту версию тоже невозможно. Троцкий в этом вопросе свидетель не беспристрастный, а других свидетелей не существует.

Нет спора: Ленин считал Троцкого сильнейшей – наряду со Сталиным – политической фигурой. Но при этом ни с кем из коллег у Ленина не было такого количества столкновений, как с Троцким – как до революции, так и после. Никто из коллег так не старался насолить Ленину и подсидеть его, как Троцкий. Ни против кого другого из коллег Ленин так много не интриговал, пытаясь его изолировать. Никого из коллег Ленин не награждал таким количеством самых оскорбительных эпитетов. Вот основные: «свинья», «Балалайкин», «подлейший карьерист», «Иудушка», «позер», «шельмец», «проходимец», «жулик», «лжец». Сталин не удостоился ничего подобного. Для старой большевистской гвардии «небольшевизм» (меньшевизм) Троцкого был грехом, который простить было нельзя. Крайне маловероятно, чтобы Ленин рассматривал Льва Давидовича своим преемником. Но, как бы то ни было, даже если планы такого альянса существовали, им не суждено было реализоваться.

Был ли Сталин в опале у Ленина в последние месяцы его жизни? Свидетельств недовольства Сталиным немало, притом не только в «Завещании». Так, скорее всего, к февралю 1923 года надо относить события из рассказа Марии Ульяновой: «Раз утром Сталин вызвал меня в кабинет В. И. Он имел очень расстроенный и огорченный вид:

– Я сегодня всю ночь не спал, – сказал он мне. – За кого же Ильич меня считает, как он ко мне относится! Как к изменнику какому-то. Я же его всей душой люблю. Скажите ему это как-нибудь.

Мне стало жаль Сталина. Мне казалось, что он так искренне огорчен. Ильич позвал меня зачем-то, и я сказала ему, между прочим, что товарищи ему кланяются.

– А, – возвратил В.И.

– И Сталин просил передать тебе горячий привет, просил сказать, что он так любит тебя.

Ильич усмехнулся и промолчал.

– Что ж, – спросила я, – передать ему и от тебя привет?

– Передай, – ответил Ильич довольно холодно.

– Но, Володя, – продолжала я, – он все же умный, Сталин.

– Совсем он не умный, – ответил Ильич решительно и поморщившись»²⁶⁸⁸.

Умными Ленин считал себя, Маркса, Энгельса и еще может быть Лафаргов.

У опалы Сталина был и еще один аспект – идеологический. Чем дальше, тем больше Ленин начинал усматривать во взглядах Кобы такие моменты, которые свидетельствовали о его стремлении открыть дорогу национальным, рыночным веяниям в противовес интернационализму и «прекращению отступления» ленинской позиции. Сталин оказывался более правым политиком, чем Ленин.

И, конечно, никогда не стоит сбрасывать со счетов фактор супруги. Когда жена относится к кому-то очень плохо (особенно, если этот кто-то еще не нее повышает голос), то мужу всегда очень сложно относиться к такому человеку с большой симпатией. Особенно, когда супругу видишь каждый день, беседуешь с ней, зависишь от ее внимания, а этого человека не видишь вообще. Надежда Константиновна не любила Сталина, и чувства их были взаимны. Кстати, здесь могло быть не только личное, Крупская была тоже идейно заметно левее Сталина.

Все так. Однако одновременно нельзя не заметить, что в последние месяцы жизни у Ленина в партийной верхушке не было более близкого человека, чем Сталин. По книгам регистрации входящей и исходящей документации секретариата Ленина подсчитано количество его контактов с ключевыми членами Политбюро в 1921 и 1922 годах, получилось, что со Сталиным их было 115, с Троцким – 70, с Каменевым – 59, а с Зиновьевым – 53²⁶⁸⁹.

Та же Мария Ильинична Ульянова имела основание написать – пусть и с подсказки Бухарина – в президиум июльского (1926 года) пленума ЦК: «В.И. очень ценил Сталина. Показательно, что весной 1922 г., когда с В.И. случился первый удар, а также во время второго удара в декабре 1922 г. В.И. вызвал к себе Сталина и обращался к нему с самыми интимными поручениями, поручениями такого рода, что с ними можно обратиться лишь к человеку, которому особенно доверяешь, которого знаешь как истинного революционера, как близкого товарища». В 1922 году Сталин навещал Ленина в Горках 12 раз, Троцкий – один раз. Скандал с Крупской? «Тов. Сталин извинился, и этим инцидент был исчерпан. Нечего и говорить, что, если бы Ильич не был в то время, как я указала, в очень тяжелом состоянии, он иначе реагировал бы на этот инцидент». Ни о каком разрыве отношений речи не шло: «Отношения эти были и остались самыми близкими и товарищескими»²⁶⁹⁰.

Молотов об отношениях Ленина со Сталиным в то время говорил так: «У Ленина не было друзей в Политбюро… Со Сталиным у Ленина отношения были тесными, но больше на деловой основе… В последний период Ленин был очень близок со Сталиным, и на квартире Ленин бывал, пожалуй, только у него… Видел ли он в Сталине своего преемника? Думаю, что и это могло учитываться. А для чего нужен был Генеральный секретарь?»²⁶⁹¹

В чем же суть Завещания? Прикованный к кровати, увечный, с угасающим сознанием, Ленин сохранил могущество духа и политическую силу. Данилкин прав, преполагая, что «комплекс надиктованных в декабре 1922-го – марте 1923-го текстов напоминает интриганскую деятельность, направленную на то, чтобы, лавируя между группировками Сталина и Троцкого, создать себе условия, при которых можно вернуться во власть в тот момент, когда врачи разрешат Ленину не заматывать голову холодным полотенцем»²⁶⁹².

Сталин своим политическим возвышением ломал альфу и омегу ленинской кадровой политики – своеобразную систему сдержек и противовесов, – при которой у всех лидеров были конкуренты, и отдельные ветви государственного управления были противопоставлены друг другу. Троцкий Ленину осенью 1922 года понадобился не как преемник, а как противовес непомерно укрепившемуся Сталину.

Ошибочно думать, будто Ленин уже покончил счеты с жизнью и судорожно искал себе преемника. Никаких признаков такого поиска нет. Предложив уволить Сталина с поста Генсека, он никого не выдвинул взамен. Конечно, Ленин надеялся выздороветь – ему уже столько раз это удавалось – и вновь навести порядок в ЦК, поставив на место зарвавшихся младших коллег. «Его внешняя скромность часто могла быть очаровательной, – писал Роберт Сервис, – но под ней таилось высокомерие человека, уверовавшего в свое природное право быть верховным вождем»²⁶⁹³. Полагаю, из «Завещания» мог следовать только один вывод: в стране нет никого, кроме Ленина, кто был бы достоин ею управлять.

Старик намеревался править сам.