Третьего октября Ленин председательствовал на заседании Совнаркома. «Заседание было многолюдным, присутствовало 54 человека, – вспоминала Фотиева. – Пришли не только члены Совнаркома и их заместители, но все, кто имел хотя бы отдаленное право присутствовать на заседании СНК… Товарищи предполагали сделать это заседание особенно торжественным. Пригласили фотографа, заготовили приветственные речи. Но все вышло иначе. ВИ как-то незаметно вошел в зал из своего кабинета, сел на председательское место, открыл заседание и приступил к деловому обсуждению повестки, не дав никому произнести речей. ВИ согласился только сфотографироваться вместе со всеми, и то лишь после окончания работы».

Первое, что он предложил – попытаться упорядочить работу: вносить вопросы за 72 часа до начала заседания, за исключением тех, по которым будет специальное решение СНК или СТО. Для вопросов, вносимых из Малого Совнаркома и Финансового комитета, срок мог сокращаться до 24 часов. «Заседание было непродолжительным. Несмотря на сугубо деловой характер обсуждаемых вопросов и высказываний в прениях, заседание прошло на особенном подъеме. Каждый чувствовал: “Наш Ильич снова с нами”. И это было праздником»²⁵¹⁹. Со слезами на глазах.

Ленин стремился удивить собравшихся способностью выполнять свои обычные обязанности, как будто ничего не случилось, но слабость его и раздраженность были налицо. Луначарский, чуть менее, чем Фотиева, склонный к апологетике, замечал, что возвращение «было встречено с какой-то тревожной, таившей в себе грусть, радостью. Ленин был не совсем тот. Он надел большие очки, чтобы предохранить глаза, и это меняло его. Он по-прежнему бодро вел заседание, прекрасно вникал в суть дел, предлагал окончательные резолюции, но в его речи чувствовалась какая-то беспокоившая затрудненность. Наркомы шептались между собой:

– Поправился, выздоровел, еще есть следы болезни, но пройдет, наладится».

Но вместе с тем где-то в глубине сердца таилось мучительное сомнение»²⁵²⁰. Заседания Совнаркома теперь редко кончались позже 10 часов. «Можно определенно сказать, что к 10 часам ВИ уже чувствовал себя утомленным, – видел Леплевский. – То громадное внутреннее напряжение, с которым он вел заседание, к концу давало себя знать. Это явно обозначалось на лице ВИ, а также в нотках и тембре его столь богатого интонациями голоса»²⁵²¹.

На этом и следующих заседаниях коллеги старательно избегали полемики. Однако их вежливость только усиливала его возбуждение. Вечером 3 октября доктор Кожевников записал: «Чувствует ВИ себя хорошо, только беспокоит зуб. Он болит, назревает флюс. Заседание мало утомило ВИ, но он сам заметил, что были небольшие ошибки, так как он отвык от председательствования и еще недостаточно вошел в курс дела и не втянулся в работу». 4 октября в газете «Известия» было напечатано сообщение: «Тов. Ленин приступил к работе»²⁵²².

И на последующих заседаниях Ленин был гораздо пассивнее и менее внимателен, чем обычно. Иногда он, не замечая этого, терял место в зачитываемом тексте и повторял целые абзацы. Любой шум выводил его из себя. «Поручается Вам строго следить за тем, чтобы на заседаниях не велось частных разговоров и останавливать разговаривающих»²⁵²³, – написал он инструкцию секретариату СНК и СТО. Писать связные тексты не получалось. Зиновьев просил Ленина: «если время Вам позволит, не удастся ли Вам написать к выходящему № «К[оммунистического] И[нтернационала]» хотя бы небольшую статью о 5-летии? Может быть, в форме тезисов к будущему Вашему докладу? Крайне было бы необходимо». Ленин ответил категорическим отказом: «Никак не могу. Зуб проклятый оттянул дело; нервы пока плохи»²⁵²⁴. Выдерживать даже облегченный график не удавалось. 6 октября Каменеву: «Я сегодня с флюсом и с температурой. Думаю не выходить ни утром в ЦК, ни вечером в СТО. Давайте сноситься бумагами»²⁵²⁵.

Вновь обосновавшись в Кремле, Ленин опору свою по-прежнему видел в «тройке». «Вернувшись к работе осенью 1922 года, ВИ нередко по вечерам видался с Каменевым, Зиновьевым и Сталиным в своем кабинете, – писала Мария Ильинична. – Я старалась иногда по вечерам разводить их, напоминая запрещение врачей долго засиживаться. Они шутили и объясняли свои свидания просто беседой, а не деловыми разговорами»²⁵²⁶. Помимо тройки в списке нередких посетителей Ленина значатся и другие: Молотов, Лозовский, Уншлихт, Смилга. Возобновились многочисленные ленинские записочки, вновь касавшиеся всех аспектов государственного управления.

Продолжал Ленин появляться на заседаниях Политбюро и на предшествовавших им неформальных совещаниях. Однако следует заметить, что присутствие на заседаниях ПБ не вполне здорового Ленина начало тяготить «тройку». Некоторые серьезные решения старались принимать без его участия – когда его не было или ближе к концу заседания, когда Ленин из-за усталости уходил в свою квартиру.

Болезнь и не думала отпускать главу Советского правительства, а сам он и не думал соблюдать режим. «Не оспаривая предписания врачей, ВИ обходил их с помощью множества уловок и маленьких хитростей». Ленин в октябре – ноябре 1922 года написал не менее 177 писем и записок, принял до 150 посетителей, председательствовал на семи заседаниях Совнаркома и пяти заседаниях СТО, участвовал в 7 заседаниях Политбюро²⁵²⁷. Вся эта прыть здоровья не прибавляла. Врачи фиксировали склонность к неконтролируемому плачу, в том числе при звуках музыки, – ухудшение зрения, памяти, способности концентрировать внимание. 15 октября установленный по возращении режим работы – ежедневно пять часов с двумя днями отдыха – был изменен, добавился третий день отдыха²⁵²⁸. «Врачи настаивали, чтобы время председательствования ВИ на заседаниях не превышало 2–2 ½ часа, – фиксировала Фотиева. – Очередные заседания СНК происходили в этот период 1 раз в неделю по вторникам… Заседания СТО происходили по средам и пятницам также в 6 или 5 часов 30 минут дня. Заседания Политбюро – по четвергам в 11 часов утра».

Последний раз в театре Ленин – вместе с супругой – был 29 октября. В студии Художественного театра смотрели спектакль «Сверчок на печи» по пьесе Чарльза Диккенса. «Сентиментальная пьеса не понравилась ВИ, и после первого действия ВИ и Надежда Константиновна ушли домой»²⁵²⁹.

Не смог он досидеть и до конца последнего для него Пленума ЦК 6 октября, где решалась судьба союзного государства.

С легкой руки Сталина принято выделять три фазы создания СССР. Считалось, что после начала Гражданской войны возник военный союз республик для совместной борьбы за свое существование. Вторая фаза сближения была связана с подготовкой к Генуэзской конференции, когда восемь республик подписали соглашения о совместном участии в советской делегации, и это получило название их дипломатического союза. К лету 1922 года назрел третий этап, который Сталин стыдливо называл «фазой хозяйственного объединения»²⁵³⁰, но на практике означал формирование союзного государства. Главным мотором этого процесса выступал Генсек, который писал Ленину: «Мы пришли к такому положению, когда существующий порядок отношений между центром и окраинами, т. е. отсутствие всякого порядка и полный хаос, становятся нетерпимыми, создают конфликты, обиды и раздражение, превращают в фикцию т. н. единое федеративное народное хозяйство, тормозят и парализуют всякую хозяйственную деятельность в общероссийском масштабе»²⁵³¹.

Десятого августа ПБ постановило образовать комиссию Оргбюро во главе со Сталиным – по установлению формы единого государства и выработке конституции. После этого, как напишет сам Сталин, он в присутствии Орджоникидзе, Кирова и Мясникова набросал тезисы об объединении республик и повез их Ленину. Набросок этот, утверждал Сталин, был «известен тов. Ленину и одобрен им в бытность мою у тов. Ленина в “Горках”, кажется, в конце августа». В тезисах Сталин приходил к выводу: «необходимо завершить процесс все усиливающегося сближения республик объединением их в одну федерацию, слив военное и хозяйственное дело и внешние сношения (иностранные дела, внешняя торговля) в одно целое, сохраняя за республиками автономию во внутренних делах». После встречи в Горках Сталин написал «Первоначальный проект» предложений об образовании СССР, где говорилось: «В основу объединения положить принцип добровольности и равноправия республик с сохранением за каждой из них права свободного выхода из союза»²⁵³².

Однако в первых числах сентября Сталин предложил уже третий, еще более смелый документ, и именно его он направил для обсуждения в ЦК республик. И именно он получит название сталинского плана автономизации. Генсек решил попробовать уломать республики на «формальное вступление независимых Советских республик: Украины, Белоруссии, Азербайджана, Грузии и Армении в состав РСФСР»²⁵³³.

И ведь Сталину почти удалось! Его поддержали, хоть и без особого энтузиазма, ЦК всех республик кроме одной – Грузии. На заседании ЦК КПГ 15 сентября, куда специально был высажен мощный десант в лице Орджоникидзе, Кирова, Енукидзе, Сокольникова, предложение о вхождении в РСФСР было, тем не менее, отвергнуто пятью голосами против одного (Элиава). Миха Цхакая воздержался.

На первом заседании Комиссии Оргбюро Молотов председательствовал, центр представляли также Сталин, Орджоникидзе, Сокольников; Украину – Петровский, Белоруссию – Червяков, Азербайджан – Ага-Малы-оглы, Армению – Мясников, Бухару – Фейзула Ходжаев. Представителя Грузии Мдивани не было. И в его отсутствии одобрили главный пункт, где признавалась целесообразность «заключения договора между советскими республиками Украины, Белоруссии, Азербайджана, Грузии, Армении и РСФСР о формальном вступлении первых в состав РСФСР»²⁵³⁴. На следующий день появился Мдивани, выступивший главным возмутителем спокойствия. Тем не менее, с отговорками о необходимости еще раз все обсудить в самих республиках, формула автономизации была одобрена.

Тут-то – 22 сентября – Ленин и заинтересовался работой комиссии Оргбюро²⁵³⁵. Чтобы иметь информацию из первых рук, Ленин 23-го встретился с председателем Среднеазиатского бюро Рудзутаком, а затем членам комиссии Бухариным и 25-го – Сокольниковым.

Записка Сталина с обоснованием формулы автономизации пришла 25 сентября. Описав хаос в отношениях с республиками, их неподчинения Москве, он доказывал: «За четыре года гражданской войны, когда мы ввиду интервенции вынуждены были демонстрировать либерализм Москвы в национальном вопросе, мы успели воспитать среди коммунистов, помимо своей воли, настоящих и последовательных социал-независимцев, требующих независимости во всех смыслах… Сейчас речь идет о том, как бы не “обидеть” националов; через год, вероятно, речь пойдет о том, как бы не вызвать раскол в партии на этой почве, ибо “национальная” стихия работает на окраинах не в пользу единства советских республик, а формальная независимость благоприятствует работе»²⁵³⁶. Сталин в заключение писал: «Во вторник поговорим подробнее».

Встреча 26 сентября продолжалась 2 часа 40 минут и, не исключено, на повышенных тонах. Ленин со Сталиным не согласился и изложил ему собственный план «федерализации», который заключался не во вступлении республик в состав РСФСР, а в слиянии их вместе с Россией в формальный равноправной Союз Советских Республик Европы и Азии.

Ленин писал Каменеву: «Я беседовал об этом вчера с Сокольниковым, сегодня со Сталиным. Завтра буду видеть Мдивани (грузинский коммунист, подозреваемый в “независимстве”). По-моему, вопрос архиважный. Сталин немного имеет устремление торопиться… Одну уступку Сталин уже согласился сделать… Мы признаем себя равноправными с Украинской ССР и др. и вместе и наравне с ними входим в новый союз, новую федерацию, Союз советских республик Европы и Азии… Важно, чтобы мы не давали пищи “независимцам”, не уничтожали их независимости, а создавали еще новый этаж, федерацию равноправных республик… Сталин согласился отложить внесение резолюции в Политбюро Цека до моего приезда»²⁵³⁷. Далее Лениным предлагались поправки ко всему тексту резолюции.

В советское постсталинское время принято было считать, что Ленин, питая ненависть к царской «тюрьме народов» и национальному высокомерию, решил положить конец политике русификации, дать свободу, равноправие и самоуправление всем народам и их республикам. А Сталин – великорусский националист – собрался их поставить под жесткий контроль Москвы. Не совсем так.

Открытый союз республик был нужен Ленину, в первую очередь, для того, чтобы к нему в дальнейшем могли присоединяться другие страны Европы и Азии, свергающие капитализм. Не входить же, скажем, Германии, Англии или Японии после (пусть уже и не скорой) победы там социалистической революции в состав РСФСР. Современный историк вопроса А. Косаковский совершенно справедливо замечает: «Такая позиция Ленина, остававшегося по сути своей в первую очередь революционером, была основана на сохраняющейся у него вере в торжество грядущей мировой революции. С ее наступлением федеральное устройство государства, право на самоопределение открывают возможность присоединения к союзу все новых и новых республик. В отличие от Ленина, Сталин в своих взглядах на решение национального вопроса выступал в первую очередь как державник, а уж потом как революционер»²⁵³⁸. В сталинских идеях неделимости России Ленин видел препятствие на пути реализации глобальных планов соединения пролетариев всех стран в единую семью народов под эгидой Москвы и Коминтерна. И именно во имя этого ему нужна была формальная децентрализация, которую он намеревался на практике свести к нулю с помощью жесткой вертикали партийных органов, спецслужб и армии. Уже их-то он точно не собирался децентрализовывать.

«Ленин считал именно русский национализм главной опасностью, которая может препятствовать превращению русской революции в революцию мирового пролетариата»²⁵³⁹, – пишут Жорес и Рой Медведевы о сути конфликта между Лениным и Сталиным по поводу образования СССР. Ильич увидел у Кобы недопустимую «правизну». А спорить с больным Лениным? Никто на это не был настроен, даже Сталин, позволивший себе лишь небольшие арьергардные бои, хотя и был вне себя. Но формально пошел Ленину навстречу.

При этом Сталин резко возражал против создания над российскими еще и федеральных структур, считая что «существование двух ЦИКов в Москве, из коих один будет представлять, видимо, “нижнюю палату”, а другой – “верхнюю”, – ничего кроме конфликтов и трений, не даст…» Возразил еще против одного пункта: «по-моему, товарищ Ленин “поторопился”, потребовав слияния наркоматов финансов, продовольствия, труда и народного хозяйства в федеральные наркоматы. Едва ли можно сомневаться в том, что эта “торопливость” даст пищу “независимцам” в ущерб национальному либерализму т. Ленина».

Учитывая последующую громоздкость конструкции советских и российских органов, которая держалась только благодаря отсутствию компартии РСФСР, а также вспоминая обстоятельства распада Союза ССР в конце 1980-х – начале 1990-х, когда российский лидер просто уволил союзного, аргументы Сталина вряд ли можно признать безосновательными. Ленинская формула, как станет ясно много позже, и станет формулой распада СССР. Не знаю ни одну страну современного мира, где бы существовал принцип свободного выхода из нее любой части этой страны. Но устоять под напором авторитета возвращавшегося в Кремль Ленина было сложно.

На заседании ПБ 28 сентября Каменев и Сталин обменялись записками. «Каменев: Ильич собрался на войну в защиту независимости… Сталин: Нужна, по-моему, твердость против Ильича… Каменев: Думаю, раз ВИ настаивает, хуже будет сопротивляться. Сталин: Не знаю. Пусть делает по своему усмотрению»²⁵⁴⁰. Ленин меж тем не сидел без дела. 27 сентября он встретился с Мдивани, 28-го – с Орджоникидзе, 29-го – с Окуджавой, Цинцадзе, Думбадзе, а затем – с Мясниковым.

А шестого октября Ленин занял кресло председателя на специально обсуждавшем этот вопрос пленуме ЦК, где получил твердую поддержку от Каменева и рупора мировой революции Бухарина. Хотя до конца пленума Ленин не досидел – разболелся зуб, – Сталин в открытый конфликт вступать не стал. Было решено: «1. Признать необходимым заключение договора между Украиной, Белоруссией, Федерацией Закавказских Республик и РСФСР об объединении их в Союз Социалистических Советских Республик с оставлением за каждой из них права свободного выхода из состава Союза…»²⁵⁴¹

Ленин одержал легкую победу, но вовсе не успокоился. В вечер триумфа на пленуме он написал: «Т. Каменев! Великорусскому шовинизму объявляю бой не на жизнь, а на смерть. Как только избавлюсь от проклятого зуба, съем его всеми здоровыми зубами»²⁵⁴².

Ленинский проект «федерализации» был поддержан всеми республиками. За исключением, естественно, Грузии, где захотели войти в состав СССР не через Закавказскую Федерацию, а самостоятельно. Расхлебывавший эту кашу первый секретарь Закавказского крайкома Орджоникидзе с присущей ему прямотой назвал верхушку КПГ «шовинистической гнилью, которую немедленно надо отбросить»²⁵⁴³. ЦК КПГ протестовал и апеллировал к Москве. Ленин 21 октября жестко ставил грузинский ЦК на место: «Я был убежден, что все разногласия исчерпаны резолюциями пленума Цека при моем косвенном участии и при прямом участии Мдивани. Поэтому я решительно осуждаю брань против Орджоникидзе и настаиваю на передаче вашего конфликта в приличном и лояльном тоне на разрешение Секретариата ЦК РКП, которому и передано ваше сообщение по прямому проводу»²⁵⁴⁴. Казалось, вопрос о создании СССР – в том, что касается Ленина, – исчерпан. Так только казалось.

После этого весь ЦК Грузии ушел в отставку. Орджоникидзе получил карт-бланш на его обновление, чем вызвал еще большую озлобленность ЦК прежнего. Кончилось тем, что Орджоникидзе в ярости избил одного из сторонников Мдивани – А. Кабакидзе, – который назвал его «сталинским ишаком». На протяжении второй половины октября и почти всего ноября о конфликте по национальному вопросу не вспоминали. Однако в конце ноября по не вполне понятной причине, но в очевидном раздражении на Сталина, Ленин пришел к выводу, что в грузинском деле не все чисто. Он потребовал отправить в Грузию специальную комиссию во главе с Дзержинским.

Еще один конфликтный узел назрел в вопросе о монополии внешней торговли. Суть спора состояла вовсе не в том, допускать к ней субъекты рынка, частный капитал или нет. Об этом в высшем руководстве никто даже помыслить не мог. Речь шла о ширине бутылочного горлышка, через которое государственные структуры осуществляли бы внешнеэкономическую деятельность. Наркомат внешней торговли настаивал на своей монополии, и именно ее будет защищать Ленин. Многие другие полагали, среди них наибольшую активность проявляли Сокольников, Милютин, Фрумкин, что во внешней торговли могли бы участвовать и другие хозяйственные наркоматы, государственные корпорации и тресты.

Впервые этой проблемой Ленин, похоже, озаботился в марте 1922 года после возвращения из Костино, когда спрашивал Красина: «Прошу объяснить мне популярно (я болен и туп) не более чем в 10 строках разницу между 1) отменой абсолютной монополии внешней торговли с заменом ее режимом торговых концессий и 2) сохранением (не абсолютной) монополии внешней торговли». Получив информацию от Красина, который был сторонником монополии своего ведомства, Ленин начал подозревать приверженцев иной точки зрения в неуемной рыночности и намерении распродать Россию.

Вновь внешнеэкономической проблематикой Ленин озаботился в сентябре, перед возвращением в Кремль. Встал в практическую плоскость давно обсуждавшийся вопрос о предоставлении концессии Лесли Уркарту. Красин вступил с ним в Берлине в завершающую стадию переговоров, которые завершились 9 сентября подписанием предварительного концессионного договора. А уже 12 сентября Ленин пишет Сталину: «Прочитав договор Красина с Уркартом, я высказываюсь против его утверждения. Обещая нам доходы через два или три года, Уркарт с нас берет деньги сейчас. Это недопустимо совершенно». Красин 18 сентября появился в Горках. Проговорил с Лениным два с половиной часа, после чего предсовнаркома твердо и однозначно высказался против концессии: слишком большой срок – 99 лет, и слишком большой масштаб. Вопрос о договоре с Уркартом был внесен на октябрьский пленум ЦК, который его отклонил.

Там же принимается одно решение, которое Ленин счел категорически неприемлемым. Он разразился разгромным письмом Сталину: «Решение пленума ЦК от 6.Х (протокол № 7, п. 3) устанавливает как будто неважную, частичную реформу: “провести ряд отдельных постановлений СТО о временном разрешении ввоза и вывоза по отдельным категориям товаров или в применении к отдельным границам”. Но на деле это есть срыв монополии внешней торговли…»²⁵⁴⁵ Большинство Политбюро в недоумении: никто из них не собирался ликвидировать государственную внешнеторговую монополию. Но Ленин настаивал на пересмотре решения на следующем пленуме, намеченном на декабрь.

Сталин 20 октября обратился ко всем членам ЦК: «Письмо тов. Ленина не разубедило меня в правильности решения пленума ЦК от 6 октября о внешней торговле. Тем не менее, ввиду настоятельного предложения т. Ленина об отсрочке решения пленума ЦК исполнением, я голосую за отсрочку с тем, чтобы вопрос был поставлен на обсуждение следующего пленума с участием Ленина»²⁵⁴⁶. «Тройка» обещала исправиться, но Ленин ей уже в этом вопросе не доверял. Испытывая все большее нетерпение по мере приближения пленума, он обратится за поддержкой к Троцкому, чья безупречная ультралевизна предохраняла его от крамольных мыслей о свободе торговли.

Впервые после полугодового перерыва Ленин выступил на публике 31 октября – на IV сессии ВЦИК. Заседали в золоте Андреевского зала Большого Кремлевского дворца в присутствии представителей дипломатического корпуса, уже начавшего сомневаться в том, что глава советского правительства жив. «Его ждали с большим волнением, – заметила Фотиева. – ВИ также был взволнован и озабочен». Публичное выступление – в октябре – ноябре их будет три – превращалось в почти смертельный номер. Ленину было физически тяжело выступать.

Появление Ленина было встречено бурными овациями. Он сразу же предупредил, что ограничится «лишь небольшими словами приветствия».

– Необходимо, конечно, направить наше приветствие Красной Армии, которая на днях показала еще раз свою доблесть, взяв Владивосток и очистив всю территорию последней из связанных с Советской Россией Республик.

Отметил, что это заслуга также и советской дипломатии, которой предстоит вновь заявить о себе на Лозаннской конференции по Ближнему Востоку. А далее перешел к повестке сессии, утвердившей кодекс законов о труде, земельный кодекс, закон о судоустройстве. Назвал их большим завоеванием советской власти. Привычно констатировал, что в сравнении с капстранами «мы наименее культурны, производительные силы у нас развиты меньше всех, работать мы умеем хуже всех». Посетовал в этой связи на государственный и советский аппарат в центре и на местах, подчеркнув необходимость его децентрализации.

– Мы уверены, что наш аппарат, который страдает весьма многими недостатками, который раздут гораздо больше, чем вдвое, который очень часто работает не на нас, а против нас, – эту правду нечего бояться сказать, хотя бы и с трибуны высшего законодательного учреждения нашей республики, – будет улучшен²⁵⁴⁷, – сказал творец этого аппарата его представителям, сидевшим в зале.

«Речь Владимира Ильича продолжалась 20 минут. В секретарской записи сказано, что выступлением остались довольны не только все, но и он сам:

– Сказал все, что хотел сказать»²⁵⁴⁸.

Приближался первый крупный юбилей – пятилетие – главного события в жизни Ленина и всей страны – Октябрьской революции. Его празднование закладывало традиции будущих больших торжеств. К 7 ноября в витринах магазинов красовались портреты Ленина, Троцкого и Маркса, загорались красным электрическим цветом большие пятерки.

В торжественный день на Красной площади выстроились войска. Ленина не было. В 11 утра прозвучала команда «Смирно!». Главвоенмор Троцкий пешком начал обходить и приветствовать войска. «Долго не смолкало над площадью восторженное «Ура!». Троцкий поднялся на специально построенную трибуну, где стояли члены ПБ, и произнес, как всегда, пламенную речь. Парад начался с пролета сорока аэропланов, затем по брусчатке зацокали копытами гнедые лошади кавалеристов, прогрохотали тачанки с пулеметами, лошади тянули артиллерию. Прошли курсанты, моряки, газовая команда, войска всевобуча. Проехали броневики «Степан Разин» и «Емелька Пугачев». В начале второго на площадь вошли колонны трудящихся столицы, потянулись грузовики с питомцами детских домов, инвалидами и пенсионерами, учащиеся пронесли революционные лозунги, чучела Чемберлена и Муссолини²⁵⁴⁹.

Ленин в тот день ограничился письменным поздравление трудящихся завода б. Михельсона, где его чуть не подстрелили: «Очень жалею, что маленькое нездоровье именно сегодня заставило меня сидеть дома. Шлю вам самые горячие приветствия и пожелания к пятилетнему юбилею. На следующее пятилетие желаю успешной работы»²⁵⁵⁰. Он отказался от выступления на объединенном заседании Коминтерна и Моссовета в Большом театре²⁵⁵¹, где его ждали делегаты IV конгресса КИ.

Участие Ленина в конгрессе изначально было под большим вопросом. Еще до возвращения в Кремль – 18 сентября – он давал Зиновьеву условное согласие выступить с докладом, но просил одновременно готовить страховочный вариант: «1) Троцкий должен быть тоже для замены (и для самостоятельного доклада); 2) я вправе надуть, но только если здоровье или дела не позволят».

На открытие конгресса 5 ноября в Петроград прибыли представители 58 коммунистических партий, а также Коммунистического Интернационала молодежи, Профинтерна, Международного женского секретариата, Организации негров США, Международной рабочей помощи. Ленин ограничился письменным посланием: «Петроградским рабочим и их новому Совету, принимающим в своем городе IV конгресс Коминтерна, лучшие пожелания и горячий привет… На ваше приглашение побывать в Петрограде надеюсь ответить приездом в скором будущем»²⁵⁵². Но затем делегаты перемещались в Москву.

Ленин решил пойти ва-банк. Чтобы продемонстрировать свою полную интеллектуальную реабилитацию, он отважился сделать доклад на тему «Пять лет российской революции и перспективы мировой революции». И не просто так, а на немецком языке. Впрочем, не исключаю, что немецкий был выбран для того, чтобы о связанности и содержательности речи могли судить только несколько делегатов, для которых немецкий был родным. И которые могли списать смысловые недостатки на издержки в знании иностранного языка. А россияне знакомились с речью в отредактированном переводе. Готовился тщательно. Штудировал стенограммы III конгресса Коминтерна и свою брошюру о продналоге на немецком. 11 ноября весь день готовился к докладу, вечером принял редактора немецкой секции Коминтерна и долго беседовал с ним по-немецки.

Тринадцатого ноября Аросев впервые за многие месяцы увидел Ленина – в фойе Большого Кремлевского дворца: «Быстрыми шагами, пальто внакидку, на голове шапка, у которой уши на макушке черным бантом завязаны, шел Ленин, а с ним обе сестры, жена и итальянец Бордига. С итальянцем он о чем-то говорил по-французски. Раза два поклонился кому-то.

Ленин сбросил на стул пальто и шапку и поспешно встал у кафедры, так что никто из членов президиума не поспел сесть за стол и открыть заседание. И только когда порывисто заплескались сотни рук, когда ни один из присутствующих ничего не мог вымолвить и сквозь радостную пелену влаги, окутавшую глаза, только хлопал и хлопал в ладоши… из комнаты справа к столу один по одному поспешно собрались члены президиума. Ленин был очень смущен. Чтобы чем-нибудь заняться у кафедры, он стал перебирать листочки. Потом попробовал откашляться, чтобы говорить. Тогда хлопки полетели с удвоенной силой. Ленин, порывшись в карманах, достал носовой платок и стал сморкаться. Потом опять крякнул, предвещая свое слово, но тут хлопки вдруг оборвались, и грянул на разных языках, но стройно, и мощно, и гулко Интернационал. Ленин быстрым и властным движением провел вправо-влево по своим рыжим усам и начал свою речь по-немецки» ²⁵⁵³.

– Я числюсь в списке ораторов главным докладчиком, но вы поймете, что после моей долгой болезни я не в состоянии сделать большого доклада. Я могу дать лишь введение к важнейшим вопросам. Моя тема будет весьма ограниченной.

Ленин действительно ограничился российской внутриэкономической проблематикой, не сказав практически ничего о мире или Коминтерне. Сначала напомнил содержание «Очередных задач Советской власти» весны 1918 года, где уже писал о предпочтительности государственного капитализма. Вывел из этого органичность новой экономической политики, которая тогда была «еще очень смутной идеей», но материализовалась в условиях «внутреннего политического кризиса Советской России» в начале 1921 года. Оживление в зале возникло, когда Ленин решил перечислить достижения на экономическом фронте.

– Прежде всего остановлюсь на нашей финансовой системе и знаменитом российском рубле. Я думаю, что можно русский рубль считать знаменитым хотя бы уже потому, что количество этих рублей превышает теперь квадриллион.

Смех в зале, и Ленин говорит, что инфляция вроде как замедлилась. Затем перешел к социальным целям.

– Самое главное – это, конечно, крестьянство. В 1921 году мы безусловно имели налицо недовольство громадной части крестьянства. Затем мы имели голод… Крестьянство за один год не только справилось с голодом, но и сдало продналог в таком объеме, что мы уже теперь получили сотни миллионов пудов, и притом почти без применения каких-либо мер принуждения.

Легкая промышленность демонстрирует «общий подъем», в тяжелой промышленности «положение все еще остается тяжелым», но «наблюдаем уже заметное улучшение».

– Несомненно, что мы сделали и еще сделаем огромное количество глупостей. Никто не может судить об этом лучше и видеть это нагляднее, чем я (Смех). Почему же мы делаем глупости? Это понятно: во-первых, мы – отсталая страна, во-вторых, образование в нашей стране минимальное, в-третьих, мы не получаем помощи извне… В-четвертых, по вине нашего государственного аппарата²⁵⁵⁴.

Постепенно речь набирала обороты. «Сначала осторожно: видно, жалел себя, соразмерял свои силы, – наблюдал Аросев. – Потом проснулся в нем старый, сильный, пламенный революционер. Он загорячился. Забыв немецкие слова, пощелкивал пальцем, чтобы вспомнить. Из первых рядов и из президиума вперебой подсказывали нужные слова. Некоторые подсказки он отвергал и искал выражений более тонких, более точных.

– Что делается, совсем прежний Ильич!

– А ведь ему усиленно телефонировали с того света, – сказал мне кто-то сбоку в ухо, – и поэтому я думаю, не рано ли ему выступать?

Должно быть, так же змий посеял сомнение в душу человеческую о ее безгрешности. Что же, змий был прав… В середине речи у Ленина наступил какой-то перелом: он, видимо, стал уставать. Голос становился глуше, и реже он пощелкивал пальцами, – должно быть, не мог уже так заострять свою мысль»²⁵⁵⁵. Лозовский в зале переживал: «Вид у него был чрезвычайно болезненный… Говоривший обычно свободно по-немецки, на этот раз он запинался: чувствовалось огромное внутреннее напряжение, которое ему потребовалось для того, чтобы вообще выступить на конгрессе»²⁵⁵⁶. Концовку, касавшуюся собственно Коминтерна, Ленин очевидно скомкал.

– Я беседовал с некоторыми прибывшими сюда делегатами и надеюсь в дальнейшем ходе конгресса хотя и не лично участвовать в нем – это, к сожалению, для меня невозможно, – но подробно поговорить с большим числом делегатов из различных стран.

Раскритиковал резолюцию предыдущего конгресса «об организационном построении коммунистических партий и о методах и содержании их работы»:

– Резолюция прекрасна, но она почти насквозь русская, то есть почти все взято из русских условий… Все сказанное в резолюции осталось мертвой буквой.

И завершил речь призывом к «русским и иностранным товарищам» учиться:

– Мы учимся в общем смысле. Они же должны учиться в специальном смысле, чтобы действительно постигнуть организацию, построение, метод и содержание революционной работы, если это совершится, тогда, я убежден, перспективы мировой революции будут не только хорошими, но и превосходными²⁵⁵⁷.

Бурные овации. Бухарин напишет: «У нас сердце замирало, когда Ильич вышел на трибуну: мы все видели, каких усилий стоило Ильичу это выступление. Вот он кончил. Я подбежал к нему, обнял его под шубейкой: он был весь мокрый от усталости – рубашка насквозь промокла, со лба свисали капельки пота, глаза сразу ввалились…»²⁵⁵⁸

Операторы потом досадовали, что упустили шанс запечатлеть исторический момент. «Ильич тогда только что оправился после тяжкой болезни, и его не разрешено было снимать, но, когда заседание конгресса закончилось, операторы остались ждать у Кремля в надежде увидеть ВИ и испросить у него разрешения на съемку, – расскажет В. Яковлев. – И действительно, вскоре на пороге появился тов. Ленин.

– А-а, питерцы, здравствуйте! – обратился он к съемщикам. – Что, опять приехали снимать меня? Не дам.

Это была последняя киновстреча»²⁵⁵⁹.

Двадцатого ноября собралась руководящая в коминтерновских делах «пятерка ЦК» в составе Ленина, Троцкого, Зиновьева, Радека и Бухарина и утвердила подготовленный Лениным проект резолюции конгресса КИ о его программе: «1. Все программы сдаются в Исполком Коминтерна или в комиссию, назначенную им, для детальной обработки и изучения… 2. Конгресс подтверждает, что национальные партии, не имеющие еще своих национальных программ, должны немедленно приступить к выработке таковых с тем, чтобы не позже, как за три месяца до следующего конгресса, внести их в Исполком для окончательного утверждения на будущем конгрессе»²⁵⁶⁰.

Осенью 1922 года Ленин вполне благодушно смотрел на окружающий мир и высоко оценивал достижения собственной дипломатии, в которой не видел необходимости каких-либо изменений²⁵⁶¹.

Его последней внешнеполитической игрой стала подготовка к международной конференции по Турции. «При живейшем участии ВИ была обсуждена и принята та программа, которую мы защищали в Лозанне… Обсуждение вопроса о проливах с ВИ было последним, которое я с ним имел»²⁵⁶², – напишет Чичерин.

Англичане, французы и итальянцы неохотно начали переговоры, когда стал ясен исход греко-турецкой войны. Генеральное сражение произошло у Афьон-Карахисара 26 августа. Разбитая греческая армия побежала к Смирне. 40 тысяч греков были посажены на суда, а еще 50 тысяч оказались в плену, а армия Мустафы Кемаля, отпраздновав свой триумф сожжением Смирны и неистовой резней христианского населения, повернула свои колонны к Константинополю и проливам»²⁵⁶³. Перед европейскими державами замаячила перспектива величайшего унижения: изгнания их войск из Стамбула бойцами Ататюрка. Итальянцы и французы сбежали, но не англичане, защищавшие Чанак при поддержке флота, который стоял в проливах. Перемирие между Турцией и странами Антанты было подписано 11 октября.

Десятого ноября 1922 года в интервью «Observer» и «Manchester Guardian» Ленин заметил: «Конечно, окончание греко-турецкой войны, которая поддерживалась Англией, является моментом, который увеличивает в известном отношении шансы на заключение англо-русского соглашения. К этому соглашению мы стремились и до окончания этой войны и будем стремиться теперь с наибольшей энергией»²⁵⁶⁴. В Лондоне пришлось иметь дело уже с новым правительством: Чанакский кризис положил конец премьерству Ллойд Джорджа, которого сменил глава консервативного кабинета Э. Бонар Лоу²⁵⁶⁵.

Встал вопрос об участии России в Лозаннской конференции. Ленин отвечал на него положительно. Британская пресса интересовалась у него: считала ли Москва свое участие в решении ближневосточных проблем «делом престижа только, или Вы исключительно исходите из реальных интересов России?». Ленин дал поразительный ответ: «Я надеюсь, что всей нашей международной политикой в течение пяти лет мы вполне доказали, что к вопросам престижа мы относимся совершенно равнодушно и никогда не способны выдвигать какое бы то ни было требование или ухудшать действительные шансы мира между державами только из-за престижа. Я уверен, что ни в одной державе нет в народных массах такого равнодушия и даже такой готовности встретить вопрос престижа самой веселой насмешкой». Понятие государственного престижа для Ленина было просто пустым звуком.

Конкретную же позицию России по проливам Ленин излагал так: «Во-первых, удовлетворение национальных стремлений Турции… Во-вторых, наша программа заключает в себе закрытие проливов для всех военных кораблей в мирное и военное время… В-третьих, наша программа в отношении проливов состоит в полной свободе торгового мореплавания»²⁵⁶⁶.

В Лозаннской конференции участвовали на полных правах Великобритания, Турция, Франция, Италия, Япония, Греция, Румыния, Югославия, делегации России и Болгарии пригласили только для обсуждении вопроса о проливах. Лозанну нередко считают провалом России и дипломатическим успехом Англии и Турции. Проливы с согласия Кемаля были оставлены открытыми не только для торговых, но и военных судов всех стран в мирное время²⁵⁶⁷. Таким образом, южные пределы России становилась открытыми для интервенции. Ататюрк ответил на оказанную ему Лениным военную помощь черной неблагодарностью.

Последний раз Ленин появился на публике 20 ноября 1922 года в 18.30 – на объединенном заседании пленума Московского Совета с членами районных Советов. «Правда» на следующий день писала: «Появление на эстраде тов. Ленина встречается громкими раскатами “ура”, горячими и продолжительными аплодисментами, переходящими в долго несмолкаемую овацию, почти заглушающую не менее мощные звуки “Интернационала”… Тов. Ленин пробует начать свое слово, но его перебивают снова и снова горячие возгласы, несущиеся со всех сторон: “Да здравствует вождь мировой революции!”» Ленин с ходу признавался (неправленый текст стенограммы):

– После болезни, начиная с декабря месяца, я весьма порядочно, выражаясь языком профессионалиста, потерял работоспособность довольно длительно, и в силу уменьшения работоспособности мне пришлось откладывать неделю за неделей настоящее собрание, и пришлось очень значительную долю работы, которую я в начале, как вы помните, взвалил на т. Цурюпу, а потом на т. Рыкова, еще дополнительно взвалить на т. Каменева, и надо сказать, что на нем оказалось внезапно, выражаясь сравнением, которое я уже употребил, два воза, и, хотя продолжая сравнение, надо сказать, что лошадка оказалась исключительно способной и ретивой (Аплодисменты), но все-таки тащить два воза не очень полагается, и я теперь с нетерпением жду времени, когда вернутся товарищи Цурюпа и Рыков, и мы разделим работу хоть немножко по справедливости²⁵⁶⁸.

В основном, оправдывал введение нэпа, делая при этом упор на его временном характере:

– Странное название. Эта политика называется новой экономической политикой потому, что она поворачивает назад. Мы сейчас отступаем, как бы отступаем назад, но мы это делаем, чтобы сначала отступить, а потом разбежаться и сильнее прыгнуть вперед.

Редчайший случай – Ленин заговорил о ценности человеческих жизней (в данном случае, павших от рук врагов):

– Мы из-за них понесли всевозможные потери, потеряли всякого рода ценности и главную ценность – человеческие жизни в невероятно большом масштабе. Теперь мы должны, со всей внимательностью присматриваясь к нашим задачам, понять, что главной задачей теперь будет – не отдавать старых завоеваний. Ни одного из старых завоеваний мы не отдадим.

Последние слова последнего выступления Ленина:

– Позвольте мне закончить выражением уверенности, что, как эта задача ни трудна, как она ни нова по сравнению с прежней нашей задачей и как много трудностей она нам ни причиняет, – все мы вместе, не завтра, а в несколько лет, все мы вместе решим эту задачу во что бы то ни стало, так что из России нэповской будет Россия социалистическая²⁵⁶⁹.

Бурные и продолжительные аплодисменты.

Заседание СТО 24 ноября Ленин довести до конца не смог, вышел через полтора часа, усадив на председательское кресло Каменева. 25-го утром случился приступ: судороги в ноге, Ленин упал в коридоре своей квартиры. Родные бросились его поднимать, но он уверил, что поднимется сам. Кожевников и Крамер приехали к полудню. Они предписали недельный отдых и настаивали, чтобы Ленин в течение этого времени абсолютно отказался от любой работы. Однако он упрямо продолжил сидеть на заседаниях Политбюро, СНК и СТО, вести переписку и принимать посетителей. До конца месяца – никаких приступов, встречи – Сталин, Аванесов, Адоратский, Цюрупа, Молотов, Сырцов. Но Ленин все реже появлялся в своем рабочем кабинете, письма и пакеты все чаще оставались невскрытыми или без ответа на столах секретарей.

Четвертого декабря Крамер и Кожевников отметили ухудшение его самочувствия. «Сам В. И. находит тоже, что в последнее время он стал легче утомляться. Вид не особенно хороший, цвет лица землистый. Было предложено уехать на несколько дней в Горки и совершенно не заниматься. Сначала В. И. не хотел на это согласиться, но в конце концов его удалось уговорить поехать в четверг после заседания и вернуться в понедельник или во вторник»²⁵⁷⁰.

Шестого декабря Ленин пришел в кабинет в начале 12-го. Поручил написать от его имени несколько писем. Беседовал со Сталиным в течение 1 часа 40 минут. Вечером принял Богданова и Довгалевского, после чего продиктовал упоминавшиеся в 1-й главе воспоминания о Федосееве и поручил послать их Анне Ильиничне. Седьмого декабря Ленин появился в кабинете в 10.55. В 11 часов началось заседание Политбюро, где он продержался до 14.20. Это было последнее заседание ПБ с участием Ленина. Вечером он появился в кабинете, поговорил по телефону со Сталиным. Внес поправки в проект постановления ПБ о распределении полномочий между Луначарским и его заместителями. В 18.15 ушел домой, после чего наконец-то уехал в Горки²⁵⁷¹.

В Горках не получилось ни отдыха, ни работы: ежедневно накатывали приступы паралича. Мария Ильинична запомнила, что брат в подавленном настроении часами просиживал на террасе, грустный и молчаливый²⁵⁷². Отвлек от печальных мыслей присланный протокол прошедшего накануне заседания ПБ. Оказывается, после его ухода оставшиеся коллеги, да еще вне повестки, осуществили настоящую идеологическую диверсию, отложив высылку из Москвы Рожкова на том хлипком основании, что он покаялся и отрекся от меньшевизма. Ленин вновь вне себя. До этого судьба Рожкова обсуждалась в Политбюро с его участием уже дважды – 20 октября и 16 ноября. И оба раза Ленин добивался принятия решения об изгнании. 8 декабря он пишет Сталину: «Я оспариваю законность принятого вчера решения о Рожкове… Я настаиваю на передаче вопроса на пленум, тем более что до пленума осталась только одна неделя». До пленума дело не дошло. 14 декабря ПБ, отменив свое решение, согласилось выслать Рожкова в Псков.

Полагаю, именно случай с Рожковым заставил Ленина 8 декабря продиктовать из Горок записку: «1. Политбюро заседает по четвергам от 11-ти и никак не позже 2-х. 2. Если остаются нерассмотренные вопросы, то они переносятся либо на пятницу, либо на понедельник на те же часы. 3. Повестка дня Политбюро должна быть разослана не позже, чем к 12-ти часам дня среды. К тому же сроку должны быть присланы материалы (в письменном виде) к повестке».

На следующий день Ленин попытался построить и Совнарком, продиктовав большое письмо Цюрупе – о порядке работы замов и Председателя СНК, прописав график их деятельности. «1. Время работы: 11–2, 6–9; вместе с предСНК в дни: понедельник и вторник, четверг и пятница». Ленин предлагал, чтобы три зама «“сидели” на определенной работе по два месяца, а потом ее меняли. (Это необходимо в интересах ознакомления всех замов со всем аппаратом в целом и в интересах достижения настоящего единства управления)… Так как работа улучшения и исправления всего аппарата гораздо важнее той работы председательствования и калякания с замнаркомами и наркомами, коя до сих пор занимала замов целиком, то необходимо установить и строго проводить, чтобы не менее двух часов в неделю каждый зам “опускался на дно”, посвящая личному изучению самые разнообразные, и верхние и нижние, части аппарата, самые неожиданные притом».

Затем Ленин сел писать конспект своего выступления на Х съезде Советов. 11 декабря Аллилуева записала в дневнике: «Никаких поручений не было. ВИ ни разу не звонил. Проверить, чтобы в кабинете было не меньше 14 градусов тепла»²⁵⁷³. Наутро ожидался приезд Ленина в Москву. Он вернулся из Горок утром 12 декабря. В полдень пришел в кабинет и до 2 часов беседовал с Рыковым, Каменевым и Цюрупой по поводу распределения их полномочий. Ни о чем не договорились. «После этого ушел домой, не дав никаких поручений на вечер. Вечером ВИ пришел в кабинет в 5 часов 30 минут, несколько минут говорил по телефону. От 6 часов до 6 часов 45 минут у ВИ был Ф. Э. Дзержинский, только что вернувшийся из Тифлиса. ВИ беседовал с ним по вопросу о конфликте в ЦК Грузинской компартии… Беседа с Дзержинским сильно взволновала ВИ»²⁵⁷⁴. Из общих соображений можно предположить, что Дзержинский одобрял линию Заккрайкома и самого Орджоникидзе, но проговорился об инциденте с мордобоем. Ленин просил Дзержинского вернуться в Грузию для дополнительного изучения ситуации.

После этого предсовнаркома просмотрел материал о работе торгпредства в Берлине и принял его главу Стомонякова. Тот, полагаю, передал письмо полпреда в Германии Крестинского, написанное еще 3 декабря в Берлине. Крестинский замечал, что «ряд товарищей, побывавших за границей, становятся сторонниками монополии (Цюрупа, Владимиров, Рыков, Аванесов)». Ленин переслал письмо Крестинского Троцкому с припиской: «Черкните поскорее, согласны ли; я буду воевать на пленуме за монополию. А Вы?». Троцкий согласился, добавив, что требуется гибкое регулирование внешней торговли, приспособленное к общим хозяйственным потребностям, чем мог бы заняться Госплан, на который он имел виды. В 20.15 Ленин покинул кабинет. Больше ему в нем работать не придется.

У Ленина 13 декабря было два приступа, когда паралич охватывал правые конечности. Похоже, это был второй инсульт (или он будет 16-го). Проведенное в 11 утра Кремером и Кожевниковым обследование показывало, что состояние заметно ухудшилось, хотя все объективные показатели были в норме. В истории болезни запись: «С большим трудом удалось уговорить ВИ не выступать ни в каких заседаниях и на время совершенно отказаться от работы. ВИ в конце концов на это согласился и сказал, что сегодня же начнет ликвидировать свои дела»²⁵⁷⁵. Согласился отправиться в Горки. Реально остался на 3 дня, которые провел в кремлевской квартире в суматошной активности.

После ухода врачей, около полудня Ленин вызвал Фотиеву «на квартиру и продиктовал три письма: Сталину – “Для пленума ЦК”; Фрумкину и Стомонякову – о монополии внешней торговли; Цюрупе, Рыкову и Каменеву – о порядке работы заместителей Председателя СНК и СТО»²⁵⁷⁶. В первом письме просил пленум отменить решение Политбюро относительно Рожкова. В послании Каменеву, Рыкову, Цюрупе прерывал затянувшиеся споры о распределении полномочий: «Ввиду обострения болезни я должен ликвидировать сейчас всякую политическую работу и возобновить свой отпуск. Поэтому наши разногласия с вами теряют практическое значение… К первым функциям (т. е. председательствование, контроль за правильностью формулировок и т. д.) больше подходит т. Каменев, тогда как функции чисто административные свойственны Цюрупе и Рыкову». Ленин намеревался вскоре вернуться к работе: «Прошу только иметь в виду, что я даю свое согласие на предложенное вами распределение не на три месяца (в отличие от вашего предложения), а впредь до моего возвращения к работе, если оно состоится ранее чем через три месяца».

Под фотиевским «письмом Фрумкину и Стомонякову» скрывалось на самом деле послание Троцкому (копия Фрумкину и Стомонякову): «Мне думается, что у нас с Вами получается максимальное согласие, и я думаю, что вопрос о Госплане в данной постановке исключает (или отодвигает) спор о том, нужны ли распорядительные права для Госплана. Во всяком случае, я бы очень просил Вас взять на себя на предстоящем пленуме защиту нашей общей точки зрения о безусловной необходимости сохранения и укрепления монополии внешней торговли. Так как предыдущий пленум принял в этом отношении решение, идущее целиком вразрез с монополией внешней торговли… в случае нашего поражения мы должны будем перенести вопрос на партийный съезд…»²⁵⁷⁷

В 12.30 к Старику зашел Сталин, беседовали «до 2 часов 35 минут». Это был последний их разговор. Считается, что говорили о Грузии и монополии внешней торговли. «Вечером, от 7 часов 30 минут до 8 часов 25 минут ВИ диктовал письмо Сталину о монополии внешней торговли. Письмо было разослано членам ЦК как материал к пленуму, назначенному на 18 декабря»²⁵⁷⁸. Там Ленин утверждал: «Вопрос состоит в том, будет ли наш НКВТ работать на пользу нэпманов или он будет работать на пользу пролетарского государства. Это такой коренной вопрос, из-за которого безусловно можно и должно побороться на партийном съезде». Основной запал был направлен против Бухарина, чьи рассуждения «о таможенной политике на практике означают не что иное, как полнейшую беззащитность русской промышленности и прикрытый самой легкой вуалью переход к системе свободной торговли»²⁵⁷⁹.

Четырнадцатого декабря Ленин пригласил Ярославского, который в тот момент был, помимо прочего, председателем комиссии СНК по ревизии деятельности торгпредств РСФСР за границей, чтобы поговорить о монополии внешней торговли. «Он тогда очень волновался, что вопрос этот не будет пересмотрен в желательном для Ленина смысле, то есть в смысле отмены предыдущего постановления пленума, и особенно волновался по поводу позиции Зиновьева, Каменева, Бухарина и Сокольникова… Ленин знал, что Сталин высказался уже в письме в Политбюро, что он за сохранение монополии. Он просил меня сговориться с тов. Троцким и вместе защищать вопрос на пленуме ЦК, а если понадобится, то и перенести на фракцию съезда Советов» ²⁵⁸⁰.

Ленин 15 декабря сначала продиктовал записку Троцкому: «Я считаю, что мы вполне сговорились. Прошу Вас заявить на пленуме о нашей солидарности. Надеюсь, пройдет наше решение, ибо часть голосовавших против в октябре теперь переходит частью или вполне не нашу сторону». А затем надиктовал добавление, где основная мысль: «Я убежден, что если нам грозит опасность провала, то гораздо выгоднее провалиться перед партсъездом и сейчас же обратиться к фракции съезда, чем провалиться после съезда»²⁵⁸¹.

Записки о монополии внешней торговли Троцкий будет использовать для доказательства его альянса с Лениным, направленного против Сталина и «Тройки». Основание слабое. Не Сталин был противником Ленина в вопросе о монополии – имелись другие мишени. К тому же, замечал Ярославский, «Ленин неоднократно в таких случаях обращался к отдельным членам ЦК, обеспечивая определенную поддержку своим предложениям. Говорить на основании такого соглашения по данному вопросу с тов. Троцким о блоке против Зиновьева и Каменева Ленина с Троцким вообще было бы совершенно неправильно»²⁵⁸².

Затем Старик попытался написать письмо Сталину, но, по записи дежурных врачей, «секретарша разобрать не смогла, и ВИ пришлось его продиктовать»²⁵⁸³. В ПСС значится как надиктованное по телефону. «Я кончил теперь ликвидацию своих дел и могу уезжать спокойно. Кончил также соглашение с Троцким о защите моих взглядов на монополию внешней торговли. Осталось только одно обстоятельство, которое меня волнует в чрезвычайно сильной мере, это невозможность выступить на съезде Советов. Во вторник у меня будут врачи, и мы обсудим, имеется ли хоть небольшой шанс на такое выступление. Отказ от него я считал бы для себя большим неудобством, чтобы не сказать сильнее. Конспект речи у меня был уже написан несколько дней назад. Я предлагаю поэтому, не приостанавливая подготовки для выступления кого-либо другого вместо меня, сохранить до среды возможность того, что я выступаю сам, может быть, с речью, сильно сокращенною против обычного, например, с речью в три четверти часа. Такая речь нисколько не помешает речи моего заместителя (кого бы Вы ни уполномочили для этой цели), но, думаю, будет полезна и политически и в смысле личном, ибо устранит повод для большого волнения». И через какое-то время сделал добавление: «Я решительно против оттяжки вопроса о монополии внешней торговли… Уверен, что Троцкий защитит мои взгляды нисколько не хуже, чем я, это – во-первых; во-вторых, Ваше заявление и Зиновьева и, по слухам, также Каменева, подтверждает, что часть членов ЦК изменили уже свое прежнее мнение; третье, и самое главное: дальнейшие колебания по этому важнейшему вопросу абсолютно недопустимы и будут срывать всякую работу»²⁵⁸⁴.

В ночь на 16-е произошел новый удар. В 11 утра у постели Крамер и Кожевников. «Вид у ВИ плохой, утомленный. ВИ сообщил, что ночью, около часа, у него случился паралич правых конечностей, который продолжался 35 минут. Речь не была затронута. Затем движения стали восстанавливаться. В правых конечностях значительное ослабление силы и некоторое нарушение координации. Движения все возможны, но они совершаются медленно и неуклюже… Писать может только крайне медленно, причем буквы очень мелкие, лезут одна на другую… Речь не расстроена»²⁵⁸⁵. Врачи вновь настаивали на отъезде в Горки, постельном режиме и полном отказе от работы. Ленин по инерции отказывался.

Продиктовал Крупской послание для Каменева, Рыкова и Цюрупы, главное в котором: «Госплан надо отдать Рыкову»²⁵⁸⁶. Фотиева записала, что в тот день «ВИ ни разу не звонил и никаких распоряжений не делал. Вечером позвонила Надежда Константиновна и просила сообщить И. В. Сталину от имени ВИ, что выступить на съезде Советов он не сможет. На мой вопрос, как чувствует себя ВИ, сказала: “Средне, по внешности ничего, а вообще сказать трудно”»²⁵⁸⁷.

Пленум ЦК собрался 18 декабря. На утреннем заседании, как Ленину и обещали, подтвердили «безусловную необходимость сохранения и организационного укрепления монополии внешней торговли». На вечернем заседании приняли ленинские предложения по созданию СССР. И тот же пленум возложил на Сталина персональную ответственность за соблюдение режима, установленного для Ленина в соответствии с рекомендациями доктора Ферстера. Задача была не простой.

Девятнадцатого декабря у Ленина поднялась температура, но терапевт Гетье не нашел ничего сверхтревожного. 20-го приехал вновь из Германии Ферстер. Записала Мария Ильинична: «Рекомендации те же, что у отечественных эскулапов – постельный режим, отдых. Ферстер не возразил против того, чтобы он надиктовал записку»²⁵⁸⁸. Но встречи были запрещены. Ленин возмущался. Крупская разделяла его возмущение. В 1935 году она расскажет: «Когда врачи запретили чтение и вообще работу, думаю, что это неправильно было. Ильич часто говорил мне о своем критическом отношении к этому запрету:

– Ведь они же (и я сам) не могут запретить мне думать»²⁵⁸⁹.

Но информация о пленуме ЦК до Ленина доходит. 21 декабря Троцкому была отправлена записка: «Как будто удалось взять позицию без единого выстрела простым маневренным движением. Я предлагаю не останавливаться и продолжать наступление и для этого провести предложение поставить на партсъезде вопрос об укреплении внешней торговли и о мерах к улучшению ее проведения. Огласить это на фракции съезда Советов. Надеюсь, возражать не станете и не откажетесь сделать доклад на фракции». Над текстом Крупская написала: «Лев Давидович! Профессор Ферстер разрешил сегодня Владимиру Ильичу продиктовать письмо, и он продиктовал мне следующее письмо к Вам». После текста добавила: «ВИ просит также позвонить ему ответ. Н. К. Ульянова»²⁵⁹⁰.

Полагаю, Надежде Константиновне льстила возможностью вновь, как во времена юности и эмиграции, играть роль главного, если не единственного политического помощника мужа. Возможно, понимая, что без политики Ленин долго не протянет, она с соблюдением ей хорошо знакомых норм конспирации и в нарушение предписаний врачей и ПБ обеспечивала связь Ленина с внешним миром.

В тот день Сталин был на заседании Оргбюро, которое утвердило отчет Дзержинского о проверке в Грузии. Орджоникидзе отделался легким испугом, более того, было принято решение о смещении Мдивани и его сторонников со всех постов в Грузии. Ближе к ночи Сталин получает записку от Каменева: «Сегодня ночью звонил мне Троцкий. Сказал, что получил от Старика записку, в которой Старик, выражая удовольствие принятой пленумом резолюцией о Внешторге, просит, однако, Троцкого сделать по этому вопросу доклад на фракции съезда и подготовить тем почву для постановки этого вопроса на партсъезде. Смысл видимо в том, чтобы закрепить сию позицию». В ответе Сталин старался сохранить спокойствие: «По-моему следует ограничиться заявлением в твоем докладе, не делая демонстрации на фракции, как мог Старик организовать переписку с Троцким при абсолютном запрещении Ферстера»²⁵⁹¹.

Но Молотов рассказывал, что Сталин был в ярости, и вся она в итоге выплеснется на Крупскую:

– Я не буду ходить перед ней на задних лапках! Спать с Лениным, еще не значит разбираться в болезнях и ленинизме! Из-за того, что она пользуется с Лениным одним нужником, я не могу ценить ее так же, как его!²⁵⁹²

В таком настроении Сталин снял трубку, позвал к телефону Крупскую, отчитал ее и пригрозил партийными санкциями. Правда, потом, в объяснении Ленину, который уже не сможет с ним ознакомиться, Сталин утверждал, что не переходил грани приличия и «сказал ей (по телефону) приблизительно следующее: “Врачи запретили давать Ильичу политинформацию, считая такой режим важнейшим средством вылечить его, между тем Вы, Надежда Константиновна, оказывается, нарушаете этот режим; нельзя играть жизнью Ильича” и пр. Я не считаю, что в этих словах можно было усмотреть что-либо грубое и непозволительное».

Но Крупская восприняла разборку иначе. «Надежду Константиновну этот разговор взволновал чрезвычайно: она была совершенно не похожа сама на себя, рыдала, каталась по полу и пр.», – свидетельствовала Мария Ильинична. Крупская жаловалась Каменеву (письмо датировано 23 декабря): «Лев Борисович, по поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку ВИ с разрешения врачей, Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину… О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача, т. к. знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина… Я тоже живая, и нервы напряжены у меня до крайности».

Сталин перед Крупской извинится, хотя и не совсем понятно когда. Мария Ильинична подтверждала, что «через несколько дней… Сталин действительно звонил и, очевидно, старался сгладить неприятное впечатление, произведенное на Н.К. его выговором и угрозой». Как казалось, «инцидент был исчерпан». Ленину тогда, похоже, Крупская об инциденте не рассказывала. После очередного визита Ферстера он вечером настоял на приглашении Фотиевой и продиктовал ей:

– Не забыть принять все меры и достать – доставить… в случае, если паралич перейдет на речь, цианистый калий, как меру гуманности и как подражание Лафаргам. Эта записка вне дневника. Ведь вы понимаете? Понимаете? И я надеюсь, что Вы это исполните.

Велел хранить в абсолютной тайне»²⁵⁹³. Яд должен был обеспечить тот же Сталин.