Жить, зная, что тебе вынесен смертный приговор, но не представляя, когда он будет приведен в исполнение, – все равно что висеть над пропастью. Каждое слово или жест, каждое дуновение ветра или капля дождя обретают болезненно веское значение. Пока что мы спаслись из этого положения. Смертный приговор по-прежнему висел над Мотом, но теперь у него появилось право его обжаловать. Он знал, что кортикобазальная денегерация волшебным образом не исчезла, но почему-то на время приостановилась. Теперь, когда у нас появилась возможность спокойно всё обдумать, когда смерть перестала нависать над палаткой, как злобный и упорный охотник, Мот наконец собрался сказать мне кое-что важное.

– Когда он все же придет, мой конец, я хочу, чтобы меня кремировали.

В дальнем поле на нашей ферме был уголок у самой изгороди, с видом на горы; в те дни, когда мы считали, что проживем на ферме всю жизнь, мы любили говорить, что там-то нас и похоронят. Но теперь не осталось ни поля, ни религии, ни места, где Мот считал бы безопасным лежать после смерти.

– Потому что я хочу, чтобы ты хранила меня где-нибудь в коробке, а когда ты умрешь, дети добавят твой прах к моему, потрясут нас и высыпят где-нибудь. Вместе. Тревожнее всего мне от мысли, что мы не будем вместе. Они могут развеять наш прах где-нибудь на берегу, на ветру, и мы вместе полетим к горизонту.

Я прижалась к нему, обхватив обеими руками, не в силах ничего сказать. Слово было произнесено: приближение смерти было признано. Да, он будет сражаться, но рано или поздно проиграет. Моту хватило сил, чтобы понять это с самого начала; теперь же и я достаточно успокоилась, чтобы признать, что это правда, и принять как неизбежность. Мы лежали в палатке на краю городка Лайм-Реджис, на полянке между шале и ловушками для лобстеров, и принимали смерть – а вместе с ней и жизнь. Поломанные, исковерканные, потерянные фрагменты нашей жизни чудесным образом вновь складывались вместе.

Уйдя от моря, мы вошли в лес; наши рюкзаки заметно потяжелели от окаменелых аммонитов с пляжа – реликвий прежних жизней, прежних тысячелетий, тех времен, когда мы еще были рыбами. Деревья сомкнулись за нами, и мы попали в особый мир: жутковатые, сырые британские джунгли, возникшие в канун Рождества 1839 года, когда восемь миллионов тонн земли сползли в море, оставив за собой глубокое ущелье. Оползень унес с собой овец, кроликов, чайную и целую область, известную как «козий остров». В море сползло также поле пшеницы, не пострадав, и следующим летом с него собрали урожай. Больше оползень не трогали, и постепенно все семь миль заросли папоротниками, плющом и деревьями, с которых непрерывно капала и сочилась вода. Земля, изменившаяся в одночасье и навсегда застрявшая в этом состоянии. Дикие растения, к которым никто никогда не прикасался, росли здесь как им вздумается, принимая собственную причудливую форму, свободно извиваясь, искривляясь и разбрасывая семена. Единственный вход в эти джунгли, как и выход из них, был через тропу, и мы прошли по ней немало, прежде чем вновь выбрались на свет божий.

Казалось, сил у нас прибывает с каждым днем – мы легко проходили милю за милей. Деревушки Ситон и Бир промелькнули мимо, как ожившая картинка из 1950-х годов, и мы остановились на каменном пляже возле деревни Бранскомб, чтобы приготовить еду. Бранскомб – часть юрского побережья, он защищен ЮНЕСКО, однако когда в 2007 году крупное грузовое судно «Неаполь» столкнулось со сложностями в Ла-Манше, власти решили направить его не в ближайшую гавань, Фалмут, а в Портленд. Не добравшись до цели, корабль остановился в миле от пляжа, возле деревни Бранскомб, в природоохранной зоне, критически важной для зимующих здесь птиц, а также для редкой и исчезающей морской фауны. Судно начало крениться, и вывалившийся в море груз – духи, вино и мотоциклы БМВ – понемногу стало выбрасывать на берег. Несмотря на все усилия властей, им не удалось остановить мародеров; позже было сказано, что они лишь «помогали в расчистке местности». Гуляя по пляжу, мы не увидели никаких признаков этого происшествия, но, уходя, заметили сияющий хромом мотоцикл в сарае позади кафе.

В ту ночь мы поставили свою палатку на идеально ровном поле с коротко подстриженной травой – в 1935 году оно было отдано в общественное пользование неким мистером Корнишем. Поле окружала полоска низкого подлеска, и мы сидели на скамейке под серебристыми березами, глядя на огни городка Сидмут далеко внизу. Мимо бесшумно прошел барсук и исчез в папоротниках. Не обращая никакого внимания на запах людей, уже много дней не видевших душа, он слился с зеленью, но почти немедленно выглянул из нее в другом месте. Спустя буквально несколько секунд его голова возникла еще дальше, а потом опять на прежнем месте. Либо это был очень быстрый барсук, либо в папоротниках их было несколько. Рассматривая следы на следующее утро, выдавшееся на редкость росистым, мы решили, что барсуки охотятся стаями. Как же нам повезло, что мистер Корниш и другие люди создали такое убежище для диких животных и любителей пеших прогулок – и тем, и другим на этом побережье оно просто необходимо.

С тех пор, как мы вышли из Дорсета и вошли в Южный Девон, не только скалы приобрели красный оттенок, но и на каждом углу начали встречаться организованные стоянки для туристических автофургонов, так что найти место для дикого ночлега становилось все труднее и труднее. Когда мы уже в сумерках вышли из городка Бадли-Салтертон, эта задача показалась нам просто невыполнимой. Вокруг стемнело, а мы все шли по тропе: с одной стороны высокая живая изгородь, а с другой – проволочная сетка, огораживающая поле для гольфа.

– Я же говорила, надо было вернуться на пляж.

– Нет, там было слишком близко к городу.

– Всё лучше, чем здесь, посреди ничего.

Мы пришли на вершину холма; с обеих сторон от тропы были густые заросли ежевики и дрока высотой мне по плечо. Невдалеке внизу мы видели огни Эксмута, но между ним и нами сияла прожекторами и аккуратно проложенными дорогами огромная стоянка для автофургонов, похожая скорее на тюрьму, чем на место для отдыха. Нам ничего другого не оставалось – мы перелезли через проволочную сетку на поле для гольфа. Шестнадцатая лунка как будто специально была предназначена для стоянки. Идеально ровная полянка с короткой, мягкой как бархат травкой, да еще и со скамейкой. Великолепно. Стояла полная темнота, которую изредка прерывал только отблеск огней снизу. Поле для гольфа уходило вглубь полуострова, но со стороны моря между нами и тропой рос густой кустарник – как раз достаточно, чтобы укрыть нас от глаз утренних собачников. Если мы уйдем до появления гольфистов, все будет нормально.

Стойки вывалились из своего чехла с обычным грохотом. Смысла соблюдать тишину не было – ближайшее жилье находилось в миле, не меньше, разве что какой-то дом спрятался в зарослях дрока, что казалось сомнительным. В любом случае на протяжении всего пути у нас не возникало никаких проблем с людьми; нам встречались опасные скалы, муравьи-людоеды, чрезмерно дружелюбные собаки, но с людьми проблем не было. Однако шорох в кустах заставил нас насторожиться. Мы замерли на месте, прислушиваясь. Это мог быть барсук или лиса – и тех, и других здесь водилось в изобилии, и они не были поводом для беспокойства. Шорох раздался вновь, на этот раз на несколько метров левее. Шум двигался вдоль забора, окружающего поле, и раздавался из кустов, не с тропы. Может быть, это олень или мунтжак? Над кустами появилась чья-то голова, затем вновь исчезла – или нам это померещилось? Мы скорчились на земле, прячась под кустами терновника. Затем мы ясно увидели его. Высокая черная фигура, приникнув к забору, всматривалась в поле для гольфа; огни снизу подсветили седые волосы. Пока он стоял неподвижно, мы больше ничего не слышали, и понадеялись, что он был один, хотя с ним могли быть и другие, прятавшиеся и выжидавшие в темноте. Мы продолжали сидеть, не шевелясь, стараясь не дышать слишком громко. Он пошел обратно вдоль забора. Возможно, ушел совсем? Мы прождали целую вечность, но наконец не смогли больше сидеть на корточках и поднялись на ноги. Человек пулей вылетел из дрока в двух метрах перед нами и спиной вперед исчез в кустах. Мы слышали, как он ломится сквозь них, а затем убегает по тропе. Собирается ли он вернуться? И если да, то один или с подкреплением? Не осмеливаясь поставить палатку, мы сидели на скамейке, каждую секунду ожидая его возвращения с подмогой.

К полуночи мы сдались и всё же поставили палатку, замерзшие и промокшие от выпавшей росы. Мы слишком устали, чтобы готовить, поэтому съели по шоколадке, но еще не уснули, когда услышали глухой рокот, похожий на отдаленные раскаты грома. Это был не просто звук, а вибрация, исходившая от земли. Неужели это он возвращается назад с целой армией? Мы лежали, не шевелясь, и ждали, но ничего не произошло. Выбравшись из палатки, при свете звезд мы не услышали и не увидели ничего, кроме маленькой лодки, входившей в залив.

На следующее утро мы собрали палатку еще до шести и устроились на скамейке, чтобы выпить чаю. Солнце только-только вставало над горизонтом, заливая красные скалы глубокими тонами ржавчины и освещая шестнадцатую лунку. Не считая потревоженной росы, вокруг не было никаких признаков нашего пребывания здесь – мы уже давно превратили главное правило «дикого» походника – не оставлять никаких следов – в настоящее искусство. Невдалеке по полю шел мужчина с двумя собаками, неторопливо двигаясь от лунки к лунке, но явно приближаясь к нам. Наконец он подошел вплотную.

– Доброе утро! Прелестное место, чтобы встретить восход, не правда ли? – Мот сразу пошел в обезоруживающе обаятельное наступление. Мужчина осмотрел нас и фыркнул; собаки бегали вокруг, пока он ходил по лужайке, явно проверяя, не повредили ли мы его траву. Он ничего не нашел – мы тщательно убрали все комочки земли, оставшиеся после выдернутых из поля колышков.

– Так значит, вы позавтракаете и уйдете?

– Разумеется, мы ведь пришли только полюбоваться восходом.

Он снова фыркнул и пошел прочь; лучи утреннего солнца подсвечивали его седые волосы. Мы с облегчением смотрели ему вслед, а на плитке грелась вода для второй чашки чая.

Мы пошли вниз по холму, по направлению к туристической автостоянке, и очень скоро обнаружили источник странного ночного шума. Всего в паре сотен метров от нас случился большой оползень. Длинная полоска красной земли и камней съехала в море, и теперь у подножия скал кипел ржавого цвета суп. Весь отрезок суши между полем для гольфа и мысом Стрейт выглядел таким же хрупким, как и рухнувший кусок берега. В любую секунду туристический парк мог лишиться существенной части, да и нашему седовласому знакомому было о чем еще волноваться, кроме нескольких комочков земли на его идеальном газоне.

Пройдя сквозь ровные ряды туристических фургонов и шале, по длинному променаду мы спустились в Эксмут и не успели оглянуться, как юрское побережье осталось у нас за спиной. Мы купили риса, консервированного тунца и шоколадок, а потом сели на паром через реку Экс до деревни Старкросс. С пристани тропа повела нас вдоль дороги, а потом долго петляла между рельсами и зарослями кустов. Наконец мы вышли к курортной зоне Долиш Уоррен и поставили палатку позади туристического центра, прямо на природоохранной территории, потому что уже темнело.

– Судя по карте, так будет еще миль тридцать. Плотная застройка, железная дорога, море. Ставить палатку негде. Как думаешь, может нам спустить последние деньги на билет на поезд, а потом автобусом добраться до Бриксхема? Вернемся в дикую местность и пойдем дальше. Либо это, либо неминуемо придется ночевать у кого-нибудь под забором, а этого делать не стоит, – Мот листал туда-сюда страницы путеводителя.

Я подумала о ночи, проведенной на поле для гольфа, и согласилась, что второй такой ночевки наши нервы могут и не выдержать.

– Ладно. Будет странно пропустить такой большой отрезок, но, может быть, мы когда-нибудь вернемся и пройдем его, и в Портленд тоже заглянем.

– По-моему, это неважно. Это же не паломничество. Верно?

Сойдя с автобуса в Бриксхеме, мы кругом вернулись на побережье в районе мыса Шаркхем. Жизнь снова вошла в нормальное русло. Рюкзаки у нас были набиты рисом и макаронами, в кармане лежало тридцать фунтов, а нос у меня покраснел и шелушился. Стоял август, самый пик туристического сезона, и на этом крайне популярном отрезке побережья было не протолкнуться от посетителей. Дорога в Плимут лежала через оживленные города и набережные; по пути нам предстояло как минимум пять раз переправляться на паромах. Потратившись на поезд, мы знали, что в ближайшие две недели не сможем позволить себе ничего, кроме билетов на паром.

– Знаешь, что я подумал? С тех пор как мы снова тронулись в путь, мы бредем себе потихоньку и дорога довольно легкая. – Ну если ты так считаешь, Мот, то конечно. – Что, если нам немного ускориться? Пройти этот отрезок со всеми паромами как можно быстрее? Мы не знаем, сколько придется отдать за билеты, но хотя бы так мы быстро с ними разделаемся и станет понятно, сколько у нас осталось денег на продукты.

– А что ты имеешь в виду, когда говоришь «ускориться»?

– Я имею в виду попытаться идти в темпе Пэдди.

– Ты шутишь.

– У нас получится.

– Ты мне больше нравился больным.

Пляж Мэнсэндс, пляж Лонгсэндс, пляж Скаббакомб-Сэндс, бухта Айви, бухта Падкомб, бухта Келли, бухта Ньюфаундленд, ой, смотри, чайка, бухта Милл, паром, бухта Компасс, мыс Комб, сон. Полил дождь, взбивая пену у подножия скал под названием Дэнсинг-Беггарз, «танцующие попрошайки». Пока мы собирали палатку, дождь превратился в легкую изморось.

Мот взглянул на карту.

– Сегодня будет длинный день. Как думаешь, ты справишься?

– Справлюсь ли я? Это ты у нас больной! Но вообще-то это безумие. Мы могли бы прокатиться на нескольких паромах, а потом подождать, пока у нас на счету появятся деньги.

– Тогда на следующей неделе будет все то же самое – будем бояться поесть, потому что неизвестно, во сколько обойдутся паромы. Давай уже покончим с этим и будем точно знать, на каком мы свете. После Плимута начинается отличный пляж. Можем там отдыхать хоть неделю, если хочешь.

– Хочу. Ну так что, пойдем мы сегодня куда-нибудь или нет?

Что происходит? Он стал сильнее, у него прибыло энергии, прояснилось в голове. Но я не осмеливалась надеяться – рано или поздно нам придется остановиться, и только тогда мы узнаем, насколько ему действительно лучше.

Мы сидели в зарослях тростника между автомобильной дорогой и Слэптон-Лей, заповедным пресным озером, которое от соленой воды Ла-Манша отделяет длинная коса из гальки. Стоявший в начале озера информационный стенд обещал нам возможность увидеть богатую местную фауну, включая чомг и выдр. Пока что мы видели чуть облезлую цаплю, оцепенело стоявшую, покачиваясь на одной ноге, да нескольких воробьев, ссорившихся в тростнике, но никаких чомг или выдр. Может быть, все животные собрались на другом берегу, подальше от плотного потока машин, ехавших по дороге – она проходила прямо по верху косы.

В деревне Бисэндс мы ненадолго задержались, чтобы насладиться виртуальным обедом перед пабом, где молодая пара наворачивала громадные порции рыбы и салата с хрустящей белой булкой, а потом еще и десерт, лопающийся от шоколада и сливок. Мы задержали дыхание, когда тропа, ставшая здесь совсем узкой, повела нас по каменному выступу вокруг мыса Старт, но, когда дождь перестал моросить и наступил тихий ясный вечер, мы обернулись и смогли разглядеть далеко позади остров Портленд – или почти смогли, во всяком случае нам так показалось. У мыса Прол мы втиснули палатку в каменную расселину и подогрели себе риса с тунцом.

– Вот бы нам сейчас еду из того паба.

– Ты бы, наверное, не смог ее съесть, даже если бы тебе ее предложили. У меня аппетит почти совсем пропал.

– Да и у меня тоже. Но выглядела она очень вкусно.

Следующее утро было как будто специально предназначено, чтобы вызвать у нас аппетит: одно за другим нам попадались названия, позаимствованные из лавки мясника. Гэммон (окорок), Хэм Стоун (ветчина), Пигз-Ноуз (пятачок), паром. И вот город Солкомб. Мы пробежали его быстрым шагом, стараясь не смотреть на еду, и пошли дальше вокруг каменистого, продуваемого всеми ветрами мыса Болт Хэд. Наконец мы поставили палатку на мысе Болт Тейл и стали смотреть на огни кораблей, шедших в Плимут.

Когда в Бантаме мы сели на паром до Бигбери-он-Си, стало заметно жарче. Мы начали источать легкий запах мертвых животных. Семья, уже сидевшая в маленьком деревянном пароме, отсела от нас подальше, на корму, и мы, пыхтя, поплыли через устье реки. К тому времени, когда мы добрались до конечного пункта этого маленького путешествия, остальные пассажиры так вжались в корму, что нос лодки начал высовываться из воды. Временно отказавшись от гонки, мы прыгнули в море. Моя иссохшая кожа впитывала прохладную воду, а прибой уносил покрывавшие нас грязь и пот. Мы плавали кругами и качались на мягких волнах, пока не стали пахнуть только озоном и солью. Пока мы сушились на солнышке, наша отвратительно грязная одежда отмокала в воде. Мои волосы, восстановившиеся было за зиму, снова приняли форму вороньего гнезда, а кожа, мало-помалу избавившаяся от трещин и сухости, стремительно возвращалась к состоянию задубевшей шкуры.

День понемногу остывал, и мы двинулись дальше, посвежевшие и отдохнувшие, повесив мокрую одежду сушиться на рюкзаки. Когда начало смеркаться, мы остановились на мысе Бикон и проводили солнце, оно село за колеблющийся на горизонте Дартмур, а потом спустились в долину, к переходу через устье реки Эрм. Отлив уже начался, но вода была еще слишком глубокой, чтобы пытаться ее перейти вброд, так что мы сидели под деревьями, доедая последний рис. Стемнело, медленно начала всходить луна, отражаясь в убывающей воде. Мы могли бы дождаться утра, чтобы перейти реку, но вместо этого перешли ее по колено в воде, осторожно нащупывая путь при свете луны, а в деревьях, росших вдоль берега, ухала неясыть. Заночевали мы в поле за лесом и всю ночь слушали сову, летавшую вдоль берега.

Утро принесло с собой волны дождя: невесомый, плывущий по воздуху, как муслиновые занавески воды, он нежно поглаживал мое лицо. Мы встряхнули палатку и скатали ее, зная, что, когда будем доставать ее в следующий раз, она окажется насквозь мокрой. Разговор не клеился, и, молча шагая сквозь моросящий дождик, каждый из нас погрузился в свои мысли. Впереди простирался Плимут, казавшийся значительной вехой, огромной городской дверью, через которую нам предстояло пройти в неизвестное будущее. К западу от Плимута, всего в нескольких днях ходьбы, был Полруан – конец нашего маршрута. Следующие две переправы на паромах стали символом последнего отрезка нашего путешествия. Тропа подарила нам уверенность, чувство безопасности, рожденное из знания, что и завтра, и послезавтра, и после-послезавтра мы точно так же будем складывать свою палатку и отправляться в путь. Мне было страшно, и, хотя вслух никто ничего не говорил, я знала, что Моту тоже страшно. Дело было не только в неизвестном будущем на новом месте, среди новых людей, которых нам еще предстояло встретить, не только в будущих финансовых сложностях или трудностях начинания жизни заново. Нас мучил и другой страх, куда более сильный и настойчивый. Рано или поздно нам придется перестать идти, чтобы снова зажить в мире нормальных людей, и что тогда случится с Мотом? Этот вопрос преследовал нас, словно стая чаек, учуявших нашего тунца. Ночевали мы над деревушкой Уэмбери, чтобы подольше не заворачивать за угол, за которым становилось видно Плимут.

У скал Маунт-Баттен мы столкнулись с новыми бытовыми вопросами – типичными для нашего теперешнего образа жизни. Как поступить: сесть на паром до Барбикана за три фунта, а потом пересесть на рейс подлиннее, до остановки Косэнд, еще за восемь фунтов, или же на рейс покороче, до остановки Маунт-Эджкамб, но за три фунта? Или вообще приберечь денежки и пойти через город пешком, пять-шесть миль, в надежде успеть на последний паром? Косэнд ближе к открытым скалам, поэтому там проще будет найти место для ночевки, но зато билет туда стоит дороже. Билет до природного парка Маунт-Эджкамб дешевле, но если мы попадем туда к вечеру, то наверняка натолкнемся на ночной патруль, и тогда нам придется в темноте разыскивать новое место для ночевки. А если мы пойдем по городу пешком, чтобы сэкономить на первой переправе, но не успеем к причалу до отхода последнего парома, нам придется искать ночлег в городе. Слишком много вариантов. У нас оставалось пятнадцать фунтов, одна пачка макарон и полпакетика мармеладок. Мы решили сесть на паром до Барбикана, там пересесть на следующий до Маунт-Эджкамба, а в промежутке потратить оставшиеся девять фунтов на еду на следующие два дня.

Сойдя с парома, мы прошлись по Барбикану, богатому и живописному району Плимута, с трудом нашли магазин, где продавались продукты, а не готовая еда, купили, что смогли, и побрели назад к парому – до следующего рейса оставалось еще полчаса. Мы ждали на металлических мостках вместе с остальными пассажирами и ели булочки и бананы. Паром все не шел. Люди в очереди начали терять терпение. Он по-прежнему не шел. Наконец к причалу подошла лодка, мы все двинулись к ней, но паромщик загородил проход.

– Нет, я не иду до Маунт-Эджкамба. Следующий паром туда пойдет только завтра.

– Да что случилось? Мы прождали целый час.

– Сел на мель. Капитан недооценил отлив. Сегодня он уже точно никуда не поплывет.

Остальные люди из очереди побрели прочь, недовольно бормоча что-то про долгую поездку на автобусе и цены на такси. Мы остались стоять на подрагивающих мостках.

– Вот черт.

– Хочешь сливочный батончик? – Мот присел на свой рюкзак.

– И что теперь? Напомни-ка мне, почему раньше мы никогда не строили планов. Ах да, вспомнила, потому что это всегда кончалось вот так, – я ощутила волну паники: мне совсем не хотелось оставаться в Плимуте.

– Так что, может погуляем по городу? Все равно больше заняться нечем.

– Я думала, мы всегда сможем избежать ночевки в городе. Слишком много людей вокруг – мало ли что может случиться.

– Пойдем просто погуляем, хотя бы убьем несколько часов.

Мы ушли из благополучного района Барбикан, полного туристов и веселой подвыпившей молодежи, и бесцельно бродили по улицам, пока не оказались в центре города. Зажглись вечерние фонари. Мимо торгового центра и дальше, вдоль университетских зданий.

– В следующем месяце я буду ходить в этот университет, а сейчас я иду мимо него и у меня нет денег даже на автобус.

– Ты вообще-то будешь студентом, так что денег на автобус у нас не будет все равно.

Стемнело, и под эстакадой мы увидели бездомного, который устраивался на ночь: раскладывал на бетоне картонку и спальник. Очень приличный спальник; я задумалась, откуда у него такой. Куда качественнее, чем те, что были у нас в прошлом году, но мужчина явно жил на улице уже давно.

– Эй, приятель, не подкинешь деньжат? Мне бы только купить еды на ужин. Я сегодня еще не ел.

– Извини, мы на мели, – я чувствовала, как Мот перебирает в голове содержимое рюкзаков. – Есть немного хлеба и банка тунца.

– Спасибо, приятель, это чертовски щедрый подарок.

Мы вышли из-под моста, вернулись на бульвар и сели на скамейку, рассматривая людей, спешивших мимо по своим делам. На скамейку напротив уселся мужчина и уставился на нас, не сводя глаз. Я пыталась его не замечать, но он все смотрел и смотрел. На вид лет пятидесяти, хотя точно сказать сложно – на улицах люди старятся значительно быстрее, чем на диване перед телевизором. Поношенные штаны, дешевые кроссовки, рваная флисовая куртка поверх кофты с капюшоном – все это выдавало в нем бездомного, но новенькая бейсболка никак не укладывалась в образ. Вероятно, он разглядывал нас с похожими мыслями.

– Никак не могу взять в толк, что вы из себя представляете. Что вы здесь делаете? – Он встал, пересек бульвар и подсел к нам.

Я ощутила легкий страх, хотя не могла понять почему. Возможно, это был отголосок иррациональной тревоги из моей прежней жизни – той жизни, в которой я сама еще не была бездомной? А может быть, дело было в том, что мы находились в городе, и кто бы к нам ни подошел, я начинала нервничать?

– Вы походники? Похожи на походников, но что-то в вас есть странное.

– Бездомные походники. Мы здесь всего на одну ночь, – казалось, Мот чувствует себя в полной безопасности.

– Бездомные походники – это мне нравится. Ну что же, сегодня вы будете не одиноки, нас тут довольно много. Где собираетесь спать? Будьте осторожны, не займите ничье место, мы тут чувствительны к таким вещам. Я, кстати, Колин. Пива хотите?

– Извините, у нас нет денег.

– Да нет же, это у меня есть пиво – хотите?

Мот взял банку, отпил из нее и передал обратно.

– Перепало мне только потому, что дочь заходила меня проведать. У меня сегодня день рождения. Она подарила мне пиво и вот эту кепку, отличная кепка.

– У вас есть родственники, но вы с ними не живете?

– Нет, ну да, у меня всё было, жена, дети, дом. А потом всё просто развалилось. Они теперь меня стыдятся.

Мы посидели в молчании. Что тут скажешь? Ему не нужно было объяснять нам, с какой легкостью налаженная жизнь может рассыпаться в прах. По бульвару к нам шел мужчина помоложе, вязаная шапка натянута по самые брови, драная куртка болтается.

– Проклятье, ну вот, начинается. Аккуратней выбирайте слова и выражения. Привет, Дин, братан, как дела?

Дин был еще молод и вел себя довольно нагло, но по его худобе и ввалившимся щекам было заметно, что жизнь у него не сахар.

– Уже пьешь, братан, и без меня?

– Ну да, у меня сегодня день рождения. Получил подарки, – Дин взял последнюю банку пива, явно предназначенную ему.

– Пьешь с чужаками, а не со мной, братан, так не делается. Кто вы, блин, вообще такие?

– Не волнуйся, братан, они бездомные туристы, уже собираются уходить, да?

– Пьешь с чужаками, братан, какого хрена?

Мужчина, лежавший под эстакадой, сложил свою картонку, взял под мышку и убрался подальше. Дин приблизил лицо вплотную к Колину, который незаметно подавал нам знаки, чтобы мы уходили.

– Свалите отсюда, вы двое, не понимаю, какого хрена вы вообще тут делаете.

Мы медленно пошли прочь, хотя больше всего мне хотелось побежать бегом. К тому времени, как мы отошли на пятьдесят метров, они уже сцепились на скамейке.

– У меня такое чувство, что это мы его подставили, а потом бросили в беде. – Я первая хотела оттуда уйти, но теперь меня мучило чувство вины.

– Мы тут ни при чем. Судя по реакции Колина, это повторяется каждый вечер.

Мы побродили по городу, невидимые для вечерних гуляющих толп, и отправились в сторону прибрежного парка Хоу, надеясь найти там спокойное местечко. Но каждый переулок или скамейка оказались уже заняты – всюду спали бездомные, либо в спальниках, либо укрывшись одеялом, либо просто свернувшись в позе эмбриона на голой земле. По официальным данным, осенью 2014 года в Плимуте было тринадцать бездомных. Если это правда, то той ночью мы встретили их всех, а потом еще столько же.

У памятника Джону Смитону нам удалось найти незанятую полянку. Мы раскатали матрасы и спальники в самом укромном уголке, не осмеливаясь поставить палатку – это было бы слишком очевидно. До конца так и не стемнело, из-за фонарей на улице были как будто вечные сумерки. Я чувствовала себя незащищенной и уязвимой – на тропе я еще ни разу такого не ощущала. На природе, несмотря на холод и сырость, я ничего не боялась, но здесь, среди множества людей, мне впервые за всю свою бездомную жизнь было страшно. Звук шагов, голоса, хлопнувшая дверь машины – все заставляло меня дергаться от выброса адреналина.

Как только начало светать, мы собрали спальники и уселись на скамейку, чтобы вскипятить воды для чая, благодарные за то, что эта ночь кончилась.

– Как они могут так жить? Это невероятно изматывает.

– Наверное, к этому привыкаешь, как и ко всему остальному.

Бродя по пустым улицам, пока утро вступало в свои права, мы видели, как из ворохов тряпья поднимаются тела и потягиваются, встречая новый день. Жизнь продолжалась; пора было браться за привычные дела.

Проходя мимо банкомата, мы остановились, чтобы проверить баланс счета, не уверенные, какой сегодня день и есть ли там деньги. На счету оказалось тридцать фунтов, и мы с благодарностью их сняли. Потом мы нашли открытое кафе и сели у окна, есть один сэндвич с колбасой на двоих и смотреть, как пробуждается утренний город. Среди прилично одетых людей по узкой улице брел мужчина; даже натянутый на лицо капюшон не скрывал его синяков. Мот купил еще один сэндвич и попросил завернуть его с собой.

– Колин! – позвал он человека в капюшоне, и тот неохотно остановился и повернулся.

– А, блин, это ты, братан. Я обычно здесь не бываю, но вчера пришлось сбежать от Дина подальше. Он слегка разошелся. Совсем у него плохо с тормозами.

– Ты в порядке? Выглядишь кошмарно. Вот, я купил тебе сэндвич.

– Что? Ты мне купил сэндвич? Вот спасибо! Ой, с колбасой, обожаю колбасу.

– Мы пошли на паром. Береги себя, приятель.

– И вы тоже, бездомные походники. Я, может, и сам однажды последую вашему примеру: пойду в поход. Да, однажды непременно так и сделаю.