Ласковый ветер нес с Ла-Манша теплый воздух. На этот раз мы стояли на песке, волосы наши были насквозь просолены, и нам это нравилось. Голубая вода лизала нам ноги – вода жизни, неостановимый прилив, упорно поднимающийся вверх, непобедимый. Но не сейчас. Сейчас сверху были мы, мы дышали, мы были живыми. Все еще бездомными, но на этот раз впереди брезжила надежда, что это не навсегда.

Сойдя с парома, пришедшего из Пула, мы сфотографировали знакомый белый столбик с табличкой: «630 миль от мыса Саут-Хейвен до Майнхеда». В другой жизни, в той, где мы каким-то чудом пережили зиму в палатке на природе, мы могли бы закончить свой поход именно здесь. Но этого не случилось, и теперь мы собирались начать поход с конечной точки и отправиться в обратную сторону: на запад, в Полруан, к тому месту, в котором наше путешествие так внезапно закончилось почти год назад. Нам оставалось пройти всего 250 миль – бесконечное число шагов, которые, возможно, нам никогда не удастся преодолеть. Конец береговой тропы был отмечен скульптурой: компас и паруса, синие на фоне синего неба, начало с конца.

Мот скорчился под весом своего рюкзака – его мышцы ослабли под напором тау-белка. Приступы помутнения сознания обрушивались на него волнами, и он тихо разрушался, как замок из песка под напором прилива. Это было начало психической деградации, которая сопутствует КБД. Соленая вода гладила мне ноги, потихоньку поднимаясь, теплая и липкая, как сироп. Нас привели сюда пот и слезы прошлого года – признаки соленой тропы, по которой мы шли, они привлекли нас обратно к морю.

Мы пересекли удушающие дюны и вступили на тропу, вытоптанную в прибрежных травах и вереске. Я не сводила глаз с моря, и вот соленые потоки облегчения волнами потекли у меня по лицу. После долгих месяцев разлуки с морем, когда мы чувствовали себя чужими и отверженными, вернуться в край недосягаемого горизонта было невыносимой радостью. Мы свернули с жары под сень деревьев: здесь сквозь невысокую травку дорога вела толпы посетителей в сторону знаменитых белых скал Олд Харри Рокс, их арок и столбов. В горячем воздухе носились ласточки, ныряя, чтобы схватить насекомых, висевших над желтыми цветами низкорослого дрока. Глубоко вдыхая морской воздух и отвернувшись от многочисленных фотографов, мы встали лицом к ветру, лицом к тропе, которая разворачивалась на запад, вдоль белого мелового пояса юрского побережья.

От Олд Харри Рокс начинается природный объект всемирного наследия ЮНЕСКО протяженностью 95 миль; он идет вдоль южного побережья до мыса Оркомб, что возле Эксмута. Здесь береговая эрозия открыла такие породы, которые демонстрируют людям более 185 миллионов лет истории планеты, охватывая триасовый, юрский и меловой периоды. В камнях и земле здесь обнаружены окаменевшие останки существ и растений, от древовидных кактусов до насекомых, от моллюсков до млекопитающих; в некоторых даже сохранились остатки последнего приема пищи. Эти скалы рассказывают о путешествии от соли до почвы; они зафиксировали жизнь в движении и навеки сохранили ее в неподвижности.

Мои ноги вновь ощутили коротенькую, стриженную ветром траву, я вспомнила солнце, ветер, соль на губах, знакомую неизвестность впереди, неотразимое притяжение тропы, ведущей вперед. Что бы ни случилось дальше, я чувствовала, что мы находимся именно там, где нужно. На ночь мы расположились на холмах Баллард Даун, откуда через залив виднелись огни городка Свонидж, отражавшиеся в черной воде.

– Ты думаешь, мы правильно все решили? – Мот, приняв четыре таблетки обезболивающего, сидел на камне, а я втирала ему в плечи купленный в лавке целебных трав китайский гель от боли. Он пах вареной капустой и ничуть не помогал, но зато у меня было ощущение, что мы хоть что-то делаем.

– Разве мы могли решить неправильно? Мы заплатим за комнату деньгами, которые заработали, ты переучишься в университете, а я найду какую-нибудь работу. Если нет, я тоже пойду переучиваться. Но зато у нас будет собственный угол и мы перестанем обременять других людей.

– Да, я понимаю, это само собой разумеется. Я говорил про решение вернуться на тропу.

– Это вообще самое правильное решение, какое мы приняли в своей жизни.

– Хорошо. Я надеялся, что ты так и скажешь.

Мы улеглись в свои новенькие трехсезонные спальники. Они обошлись нам в пятьдесят фунтов и к тому же заняли кучу места в рюкзаках, но мы охотно пошли на эти жертвы. Без тарелок или запасного фонарика мы могли и обойтись, а вот тепло было нам жизненно необходимо.

По сравнению с тем, как тропа начинается на северном побережье, ее южная часть оказалась легкой и приятной: изредка нам попадались крутые ступеньки, которые шли вниз, а потом так же резко взбирались вверх, но за ними следовали долгие расслабленные переходы по покатым склонам, поросшим папоротником и дроком. Именно поэтому мы и хотели начать с этого конца, пока не поняли, что тогда нам неизбежно придется всю дорогу читать путеводитель задом наперед. Правда, теперь нас это особо не пугало – мы настолько хорошо изучили стиль Пэдди, что прекрасно понимали его с любого места и в любом направлении.

В районе скал Дансинг Ледж на камнях над тропой бесшумно паслись благородные олени, а с уступов внизу свисали скалолазы; ни те, ни другие, казалось, не замечали друг друга. Мы прошли посередине между этими двумя мирами, невидимые для обоих, и все, что после нас осталось, это следы Мота в пыли – он подволакивал левую ногу, тяжелую и неуклюжую.

Темные облака кучками неслись по вечернему небу, а мы поставили палатку на покрытом травой уступе на склоне мыса Сент-Алдхельмс. Под этим мысом сталкивается несколько течений и вода вскипает непреодолимой пенящейся массой. На наших глазах небольшие лодки, шедшие в Пул, одна за другой пытались преодолеть эту неспокойную зону, с трудом прорываясь вперед только для того, чтобы раз за разом быть отброшенными назад. Подошедшее рыболовное судно обогнуло место слияния течений по широкой дуге и достигло другой стороны задолго до лодок, продолжавших бороться с водным хаосом.

Меркнущий свет окрасился в оттенки серого и серебряного. Перед тем как темнота окончательно поглотила нас, я краем глаза заметила шевеление на тропе: из мрака появилось существо с широким черным туловищем и сиявшей в сумерках белой полоской на вытянутой морде. В двух метрах от нас барсук замер, испугавшись палатки, возникшей посреди его обычного вечернего маршрута. Время остановилось на несколько минут или секунд, мы все трое таращились в темноту, не зная, что делать. Затем барсук медленно повернулся и удалился в папоротники, чтобы пойти другим путем. Он исчез, а мы еще долго смотрели ему вслед, зачарованные этим сумеречным столкновением с дикой природой.

Наутро лодочки все также пытались преодолеть взбесившиеся течения под пристальным наблюдением двух старичков, дежуривших на посту береговой охраны.

– Нельзя ли у вас наполнить бутылки водой?

– Фунт за бутылку.

– О, я думаю, мы обойдемся.

– И не шляйтесь тут с фотоаппаратами.

Неужели тут запрещено фотографировать? Как-то жестковато; я знала, что мы приближаемся к военным зонам, но ведь это всего лишь полигоны.

– Камнепады. Один парень приехал сюда за несколько недель до вас, шагнул назад, чтобы сделать селфи на фоне моря, и привет. Нашли его уже внизу, на пляже.

Мот со своей больной ногой отошел на метр от края скалы.

Бутылки мы наполнили водой бесплатно из ручья возле холма Вест-Хилл, а затем медленно-медленно отправились вверх по скале Хаунстаут в сторону рифов Киммеридж, на которых без видимых усилий висели скалолазы в разноцветных лайкровых костюмах. Когда нам было по двадцать лет, мы каждые свободные выходные отправлялись лазить по утесам в местный природный парк, но, глядя на гибкие тела, ловко скользящие по поверхности камня, я не могла отделаться от мысли, что вспоминаю чью-то чужую жизнь. Как я ни старалась, мне не удавалось припомнить, каково это – двигаться с такой легкостью.

– Мы никогда так хорошо не лазили.

– Наверняка лазили, у них просто оборудование лучше.

Но то было в прошлой жизни, которой давно нет. Теперь же нам казалось, что мы медленно бредем из своего сегодняшнего существования в сторону новой и неизведанной жизни, в которой нас в лучшем случае ждет медленное увядание вдали от чужих глаз. Еще через тысячу лет кто-нибудь обнаружит в сланцевой породе окаменевшие останки пеших туристов. Последний ужин: макароны. Угрожающая тень нашего будущего понемногу принимала определенную форму, но я все еще цеплялась за воспоминания о бухте Портерас, о том, как Мот держал над головой палатку, и не переставала надеяться.

Мы шли через поля пшеницы, а жара все усиливалась. Пыль, поднятая убиравшими ранний урожай комбайнами, окутала наши рюкзаки, волосы и одежду. С тех пор как мы покинули свою землю, прошел год, и это время можно было измерить осевшей на нас грязью и теми редкими днями, когда мы бывали чистыми. Пыль с тропы, зеленая жижа от работы с овцами, пятна штукатурки. Грязь стала привычной частью нашей жизни. Из-за облака вышло солнце, и его лучи сверкнули, отразившись от окон машин на большой парковке возле скал Голтер Гэп. Восточная часть южного побережья не такая крутая и плотнее населена, чем северная, где мы только мечтать могли о том, чтобы помыть голову в раковине возле общественной уборной и сбросить рюкзаки на травку у фургона с мороженым. Мы наслаждались возможностью в любой момент получить питьевую воду, но одновременно уже невольно выискивали места более заброшенные, дикие и безлюдные.

На траве лежала женщина, прикрыв лицо шляпой. Возле нее стоял здоровенный рюкзак.

– Здравствуйте, вы тоже путешествуете с палаткой? Нас здесь не так-то много!

Она села и сняла темные очки: не просто походница, но еще и нашего возраста, двойная редкость! Вдруг стало темно. Большая черная тень закрыла собой солнце – можно было подумать, что началось затмение, но постепенно с двух сторон от тени вырисовались силуэты двух рожков мороженого, и она тоже уселась на траву.

– Разрази меня гром, вы что же, походники? Мы пеших туристов еще не видали, да, Джу? Хотя вообще-то это вранье, видели мы двоих возле Свониджа, они шли нам навстречу. Сказали, что пришли из Майнхеда, но мы им не поверили, верно, Джу? Слишком они были чистенькие. Потом было еще двое, но они только на выходные приехали, так что не считается, да? А мы вот пришли из Пула. Ну, на самом деле, из Борнмута. Собирались сесть на автобус до парома, а потом подумали – нет уж, лучше пойдем пешком, дошли досюда, а у них тут мороженое продается, вот и отличненько! А вы в палатке ночуете? Мы-то просто ставим палатку где попало. Только что вот помыли ноги в общественном сортире. Ну и воняют же они, мои ноги.

– Дейв, давай поспокойнее.

– Что? Я же просто им рассказываю, чем мы занимаемся и все такое.

– Мы тоже путешествуем дикарями.

– Я так и подумал. Мы прошлой ночью спали на скале Сент-Алдхельмс. Вы тоже прошли через эту пылищу? Ни фига было не разглядеть, да, Джу? Отличное у них тут мороженое; я, пожалуй, еще одно съем.

Он направился назад к фургону, и солнце вновь засветило как обычно. Мы переглянулись, а затем полезли в рюкзак за кошельком. Эти двое нам сразу понравились, и энтузиазм Дейва был заразительным. Мы расточительно купили две палочки фруктового льда и улеглись на травку, чтобы поболтать, – в основном, мы слушали, время от времени проваливаясь в дремоту, пока солнце не начало садиться за холм Тайнхем Кэп. Оставив новых знакомых пить кофе на парковке, мы отправились искать место для ночевки.

Маячивший впереди холм показался нам привлекательным, но по пути к нему мы прошли мимо нефтяного насоса и уперлись в шестиметровый забор, увенчанный колючей проволокой, – это начался полигон Лулворт. Здесь военные прячутся в подлеске, чтобы атаковать ржавые списанные танки; тянется территория полигона далеко на запад, до самой деревни Лулворт. Большой знак предупреждал, что здесь запрещено ставить палатки, разводить огонь, пить, бегать, фотографировать и без уважительной на то причины дышать, но поскольку были выходные, проход оказался не заперт. Мы могли бы вернуться назад и поставить палатку на парковке, но оттуда нас, скорее всего, прогнали бы. Или же мы могли бы попытаться дойти до вершины Тайнхем Кэп до темноты, поставить палатку в неприметном месте и надеяться, что нас не пристрелят. Мы отодвинули задвижку, прошли в калитку и пошли дальше. Мот слишком долго просидел на парковке, его мышцы остыли и теперь он не мог идти далеко. Пришлось поставить палатку на середине склона, где нас было не видно из деревни, но при этом мы могли бы уйти достаточно рано, чтобы нас не обнаружили замаскированные под овечек новобранцы.

Ночь прошла совсем не так спокойно, как мы надеялись. Меня разбудил странный звук – не то пощелкивание, не то хрип, – вначале он раздавался вокруг палатки, затем удалился по направлению к скалам. Затаив дыхание, я ждала, что двери палатки распахнутся и мы увидим начищенные кожаные сапоги, но шум утих, сапоги не появились, а Мот так и не проснулся, уютно устроившись в своем новом спальнике. Пришло утро, и мы поскорее ушли, пока никто не узнал, что мы ночевали на запретной территории. Едва перевалив через гребень Тайнхем Кэп, мы увидели на скамейке Дейва и Джули, попивавших кофе.

– А вы ранние пташки, да? Черт возьми, мы только кофе успели сварить. Как вам вчерашние олени? Я встал ночью отлить и подумал: бог ты мой, красотища-то какая! Вокруг вашей палатки они так и кишели, штук, наверное, двадцать, крутились там долго-предолго, потом пришли сюда и ушли вон в те кусты сбоку. Невероятное зрелище.

– Я слышала странные звуки, но мы ничего не видели.

– Очень зря, на это стоило посмотреть! Я сначала подумал, что это косули, но они обычно ходят по одной, если только не время гона, а для него еще рановато. В общем, это были олени, и они отправились вон туда, в заросли, вероятно, спрятались там до вечера и все такое. Очень может быть, что это благородные олени, но было темновато.

Джули молча пила кофе и с улыбкой слушала болтовню добросердечного Дейва, лишь изредка прерывая его стремительный монолог.

Мы оставили их собирать палатку, а сами отправились дальше, глубоко вдыхая свежий утренний воздух, вниз по холму к мысу Уорбэрроу Таут, мимо деревни Тайнхем, которую в 1943 году реквизировала армия. Местные обвиняют военных в том, что они так и не вернули им деревню. По идее, деревня была реквизирована на время, но после войны армия выпустила распоряжение о принудительном отчуждении этой земли со всеми постройками. Местные жители так и не смогли вернуться, лишившись своего дома, – теперь их история и воспоминания используются для учебной стрельбы.

Удивительным образом ограниченный доступ посетителей, отсутствие земледелия и периодический обстрел из стрелкового оружия явно пошел на пользу местной флоре и фауне. Получилась необычная милитаристская защита окружающей среды – результат, которого никто не ожидал, когда жители деревни покидали свои дома во время мобилизации.

В лучах раннего утра ярко-белые скалы, окружившие заливы Уорбэрроу и Муп, сияли на фоне безмятежно бирюзового моря. Крутой подъем на холм Флауэрс Бэрроу неожиданно напомнил нам, расслабившимся на покатых склонах, об истинном характере береговой тропы, и это напоминание оказалось шоком. Склон, покрытый ломкой, высохшей на жаре травой, был настолько отвесным, что по нему проще было бы ползти, чем идти. Выбившись из сил, мы едва добрались до вершины и остановились, пораженные великолепием вида: на север уходили мягкие холмы и долины Дорсета, а на запад, до самой бухты Лулворт, тянулись белоснежные меловые скалы.

Насколько крутым был подъем на Флауэрс Бэрроу, настолько же крутым оказался спуск по холму Биндон. Мы могли бы лениво пройтись по гребню вдоль всей гряды и спуститься по пологому склону к бухте Лулворт, но свернули не туда и оказались на крутой тропинке, ведущей к бухте Муп. К счастью, на полпути вниз нам пришлось остановиться, чтобы пропустить идущее вверх многочисленное семейство с собаками, вооруженное корзинками для пикника, пледами, переносными холодильниками. Мы смотрели, как они проходят мимо вереницей – впереди молоденькие тети, хихикающие с племянниками и племянницами постарше, потом замученные мамы и папы со складными стульями, собаки, сбивающие с ног детей поменьше, дети-подростки, что-то недовольно бурчащие в свои телефоны, и наконец, бабушка и дедушка, на каждом шагу останавливающиеся, чтобы передохнуть: «Напомни мне, почему мы каждый год на это соглашаемся?» Они прошли мимо, и мы с хрустом продолжили свой спуск, с каждым шагом теряя несколько лет жизни коленных суставов. У подножия холма мы остановились на скалистом выступе, чтобы рассмотреть громадные окаменелости внизу: несколько круглых возвышений, каждое метр с лишним в диаметре и с углублением посередине, словно гигантские, только что выдавленные прыщи. Как пишет Пэдди, это вовсе не окаменевшие останки тролля-подростка, а остатки хвойных деревьев, росших здесь 135 миллионов лет назад.

И без того измученные, с ноющими мышцами, мы прочувствовали каждый шаг этой прогулки сквозь тысячелетия. На краю полигона мы остановились и разулись. Ноготь на большом пальце, заживший было за зиму, снова продрал мне кожу насквозь. Я замотала его пластырем, и мы пошли дальше, по булыжникам вдоль подножия скал, окаймляющих круглую бухту Лулворт. Белые камни здесь перемешались с черными, и бухта была усеяна черно-белой галькой. Знаменитая своей живописностью, эта бухта, пожалуй, чаще всего красуется на фотографиях с юго-западной береговой тропы. Разумеется, туристов здесь было полным-полно. Но когда солнце начало клониться к закату и на скалах заиграли приглушенные отблески вечернего света, вид, должно быть, стоил того, чтобы немного потолкаться в толпе.

В деревне мы взяли бесплатную брошюру и попытались разобраться, куда идем – от мелового периода в сторону юрского или наоборот, – но сдались и вместо этого купили шоколадок и попросили в кафе кипятку. Когда стало вечереть, мы ушли из деревни и вдоль берега, украшенного утесами в форме колонн и башенок, добрались до большой каменной арки Дердл Дор. Когда мы наконец поставили палатку за мысом Свайр, уже темнело. Я любовалась тем, как последние лучи солнца окрашивают белые скалы в голубой и розовый, согретая не только трехсезонным спальником, но и криками чаек и куликов в ночи. Меня накрыло бесконечное спокойствие, какого я не ощущала с того самого дня, когда мы наблюдали за сапсаном на мысе Пенкарроу. Впервые за несколько недель я погрузилась в долгий, глубокий и безмятежный сон.

Драматические виды на высокие белые скалы закончились, тропа опустилась на уровень моря и привела нас к закусочной, где кормили завтраком. Утро было ясным, но небо понемногу темнело: со стороны острова Портленд наползала сиреневая дымка, на фоне которой сам остров выделялся особенно ярко. Портленд, на самом деле, не настоящий остров, а отросток суши, свисающий в море; он соединен с материком лишь ниточкой гальки, по которой проходит узенькая дорога. Однажды эрозия уничтожит и ее, и тогда Портленд действительно превратится в остров.

У нас почти закончились припасы съестного, так что мы заказали на двоих бутерброд с колбасой и чайник чая, отчаянно стараясь не тратить неприкосновенный запас наличных, но не в силах устоять перед ароматами. С пляжа вверх прошлепала группа аквалангистов, похожих на пингвинов: все в гидротермокостюмах и с ластами под мышкой. Ближайший к нам пингвин стянул с себя бесформенный термокостюм, под которым оказался еще один, на этот раз неопреновый, плотно обтягивающий очень женственную фигуру. Женщина стащила с головы капюшон, и ветер заиграл ее длинными черными волосами. Когда она начала с трудом высвобождаться из черной, плотно облегающей тело второй кожи, пожилые рыбаки за соседним столиком внезапно замолчали. К тому времени, как она наконец стянула гидрокостюм до уровня бедер, обнажив идеальную фигуру в красном бикини, наши соседи в полном экстазе практически посползали со скамейки на землю.

– Проклятье, любовь моя, прикройся, ты же простудишься так до смерти.

Она подняла глаза на Дейва, как будто не замечая эффекта, который произвела на рыбаков, стоя перед ними мокрой и почти обнаженной.

– Спасибо, сейчас прикроюсь.

Услышав ее хрипловатый голос, один из стариков окончательно перегрелся: схватившись за голову, он начал раскачиваться из стороны в сторону. Друзья налили ему стакан воды.

– Прими-ка свои таблетки от сердца, Дуглас, и отвернись.

– Ничего, приятель, если ты отключишься, я смогу оказать первую медицинскую помощь. – Дейв и Джули уселись за стол напротив нас. Выйдя из Тайнхем Кэп, они пошли тем же маршрутом, что и мы, отстав где-то на милю, разве что к бухте Лулворт пошли другой дорогой. – Проклятье, вот же стариканы, а? Я лично не хочу стареть, терпеть ангину, диабет, артрит и все такое. Нет уж, я собираюсь идти и идти, и тогда мы будем в порядке, да, Джу?

– Надеюсь.

– Мы все надеемся, – Мот выразительно посмотрел на меня, запрещая мне рассказывать им правду. Постороннему человеку показалось бы, что он просто смеется и пьет чай. Мы оставили Дейва и Джули доедать плотный завтрак, не рассчитывая увидеть их вновь.

Тропа шла невысоко и полого, среди деревьев и высоких живых изгородей. Под порывами ветра потрескивали в стручках семена дрока и постукивали друг об друга ветви терновника. Из-за крон деревьев над головой мы не заметили вовремя, что сиреневое облачко закрыло полнеба, и не увидели, что с моря к нам приближается стена дождя. Без малейшего предупреждения небо разверзлось, и на нас обрушился настоящий потоп, превратив пыльную тропу в коварный суп. Острые иглы дождя били по лицу с такой силой, что мы почти не разбирали дороги. Внезапно у меня ушла земля из-под ног, и я увидела, словно в замедленной съемке, как мои ноги взмыли в воздух, а мир вокруг завертелся, как волчок. Небо оказалось сначала впереди, потом внизу, а потом из ниоткуда на меня выскочила живая изгородь. Я перестала катиться и попыталась встать, но оказалось, что я пришпилена к кусту терновника десятками шипов. С большим трудом мне всё-таки удалось подняться на ноги, и Мот по одной вытащил из меня колючки: ноги и руки у меня превратились в пульсирующие от боли подушечки для булавок. И без того не слишком водонепроницаемый плащ порвался и теперь совсем не защищал меня от дождя, к тому же я с ног до головы была покрыта черной грязью. Мы побрели дальше, через деревушку Осмингтон Миллз, где десятки людей прятались под садовыми зонтиками.

Солнце выглянуло из-за туч так же быстро, как пропало, и осветило залив Уэймут. Грязь, которой я была покрыта, понемногу высохла коркой, потрескалась и отвалилась. Ссадины ужасно болели. Мы вытащили последние торчавшие из меня колючки и, ориентируясь на фонари, пошли в город, чтобы закупить еды и заночевать на пляже, если не найдем ничего получше. Такой у нас был план, но мы зря забыли, что в нашем случае самый лучший план – это отсутствие плана.

Уэймут – самый большой город, встретившийся нам на тропе после Ньюки, где мы были год назад. Возле статуи Георга III мы купили мороженое, а потом пошли гулять по городу, особенно оживленному в первую неделю летних каникул. Было время ужина, и семьи расползались по ресторанам: усталые дети, которым давно пора спать, тещи и зятья, которые явно были бы рады больше не видеть друг друга никогда в жизни. В животе у меня нарастало странное ощущение, как будто желудок сжимался до размера горошины, а потом стремительно расширялся и становился с футбольный мяч. Может быть, я просто устала, или проголодалась, или что-нибудь потянула, когда падала. Спазмы в животе ускорились, и меня бросило в жар, а потом вырвало мороженым и остатками утреннего бутерброда. Спустя полчаса рвоты мой желудок извергал только странную пену из зеленой желчи, но тошнить меня не переставало. Мот нашел такси и попросил водителя отвезти нас к любому ближайшему кемпингу.

– Нет смысла, приятель, они все под завязку забиты.

Мы сидели на скамейке на пляже, меня продолжало выворачивать наизнанку. Так прошло еще два часа, и я уже не могла сдвинуться с места, зависнув в странном состоянии между полусном и рвотными позывами.

– Ты можешь идти? Я нашел гостиницу.

Я даже не заметила, что Мот куда-то уходил.

– Мы не можем… На это уйдут все оставшиеся сбережения.

– Можем, я уже заплатил.

В крошечной гостинице оказался лифт, кровать и уборная, и в следующие тридцать шесть часов я больше ничего не видела. Я лежала на кровати, потом меня рвало в унитаз, и так я бродила от кровати в туалет и назад, иногда забываясь дремотой. Потом меня снова тошнило. Потом я опять спала. Около пяти утра я сообразила, что уже следующий день, что мы второй день проводим в гостинице. Я потрясла спящего Мота за плечо.

– Что мы тут делаем? Нам это не по карману!

– Всё нормально, всё уже оплачено, поспи еще.

Я уснула, и мне приснилось зеленое мороженое.

На следующее утро я отважилась выйти из номера в столовую и поесть сухарик. Мне едва хватало сил, чтобы подносить его ко рту.

– Тебе лучше? На вид не особо, – на соседний стул тяжело опустилась знакомая рослая фигура. Дейв. – Мот рассказал нам про терновник. Я, правда, не слыхал, чтобы от него людей тошнило. Артрит вот да, бывает. Мы сегодня отправляемся гулять в Портленд. Он похож на Уэймут. Мы тут немного походили по магазинам – пытались стирать вещи, но они не сохнут, так что мы купили новые носки и футболки, сходили в музей, даже затащили меня в художественную галерею, да, Джу? Но ненадолго. Так что мы в Портленд. Думаю, дня на два, так что потом мы с вами уже не встретимся.

– А что вы тут вообще делаете? Я, кстати, не знаю, в терновнике ли дело. Может, в мороженом.

– Так больше некуда было податься. Все кемпинги переполнены, полиция не дала нам ночевать на пляже, так что мы тоже тут застряли, это единственное место, где были свободные номера. Хотя мне лично Уэймут нравится.

После завтрака мы помахали им на прощание – со своими громадными рюкзаками и палками для ходьбы они казались больше, чем на самом деле, и резко выделялись на фоне отдыхающих. Прощаться с ними вновь было грустно.

Местная набережная ничем бы не отличалась от набережной в любом другом приморском английском городке, если бы не потрясающие особняки в георгианском стиле. Когда-то они принадлежали аристократам и членам королевской семьи, и в них проводились роскошные балы, где веселились сливки общества. Сегодня в них располагаются гостиницы и гест-хаусы, кафе и сувенирные магазинчики. Пляж, где когда-то прогуливались, прячась под зонтиками от солнца, самые скромные и нежные дамы, вдыхая полезный для здоровья морской воздух, теперь ломился от шезлонгов, надувных матрасов и кругов, жареной картошки и чаек, розовой плоти и препирающихся семейств. Не знаю, с какими чувствами стоял на своем постаменте Георг III, – возможно, ужасался, во что превратился город, а возможно, жалел, что в его времена не было вьетнамок и надувных динозавров. Я проспала целый час на скамейке, положив голову Моту на колени, а потом спала на пляже, пока не зажглись фонари.

– Тут вам поспать не удастся. Как только стемнеет, полиция вас выгонит. Лучше прямо сейчас выдвинуться из города.

На песке стояли двое мужчин, нагруженных рюкзаками и сумками. Они были такие же грязные, как мы, загоревшие дочерна, волосы убраны под шапки. Вероятно, походники; возможно, бездомные. Нет, вряд ли туристы, судя по громадным упаковкам еды в сумках. И не бездомные, с таким-то количеством еды.

– Вы здесь живете?

– Нет, за городом. Вы куда дальше собираетесь?

– Пока не знаем, – Мот поднялся на ноги, но мне не хватило силы воли, чтобы встать. – Кемпинги все забиты, Рэй плохо себя чувствует, наверное отравилась, так что мы сегодня не сможем уйти далеко.

Мужчина постарше посмотрел на меня сверху вниз. Его лицо немного расслабилось, морщины разгладились, и под ними стала видна белая кожа – лицо человека, который много времени провел на открытом воздухе, месяцами щурился от солнца и ветра. Он сел, но сумки из рук не выпустил. Было что-то странное в том, как висела на нем одежда, как крепко он вцепился в сумку.

– Меня зовут Джон. Так что, вы походники? – и в том, как кудрявились из-под потрепанной шерстяной шапки его седые волосы.

– Ну да.

– Это хорошее решение – просто продолжать идти вперед, когда вам некуда идти. Те, кто остается на месте, быстро опускаются. Да, тут много таких, кто слишком задержался на месте, – они сдались и приняли как данность, что теперь живут на улице.

– Откуда вы знаете? Вы что, соцработник или вроде того?

– Нет, вы сами себя выдали. Лежите тут, подложили рюкзаки под спины, но при этом руки из лямок не вынули. Турист бы снял рюкзак, а вы нет – вам слишком дорого его содержимое, чтобы рисковать его потерять.

– Что, правда?

– Если хотите, можете отправиться с нами. Мы живем за городом, вы сможете поставить там палатку. Но только на одну ночь. Это не близко, но у нас есть фургон.

Необдуманно – или инстинктивно – мы доверились им. Мот помог мне подняться, и мы последовали за ними к припаркованному невдалеке фургону. Мы лежали на одеялах в кузове, а фургон уносил нас прочь из города, прочь от берега, в темноту проселочных дорог. Полчаса или даже дольше я то просыпалась, то засыпала, пока фургон не остановился. Выбравшись наружу, мы увидели, что приехали на парковку в лесу; над головой шелестели сосны, которые раскачивал поднявшийся ветер.

В темноте мы шли вслед за Джоном и Гавейном, углубляясь в лес при неярком свете луны. Деревья здесь росли не так густо, и усеянную сосновыми иголками тропинку было чуть лучше видно. Впереди, между деревьями, мы увидели какие-то тени, освещенные лишь маломощными фонарями на батарейках. Палатки, брезентовые навесы, шалаши из ветвей. Целая деревня лесных жителей, которые тихо общались и готовили ужин. Джон показал нам свободное место, где можно поставить палатку, а потом мы сидели с ними, пока Гав разгружал покупки – в магазин они ездили централизованно, два раза в неделю. Остальные забрали свои продукты и разошлись по палаткам, а Джон остался, чтобы рассказать нам о себе и своих соседях.

– Не мог я жить в городе: когда у тебя в крови деревня, оставаться в городе невыносимо, он тебя опустошает.

Джон всю жизнь проработал на ферме, где ему полагалось жилье в маленьком коттедже. Но когда ферму продали, коттеджи выкупили отдельно и перепродали как дачи – так он стал бездомным. Работу он нашел легко, но без проживания, а на съемное жилье зарплаты не хватало. Тогда-то он впервые поставил палатку в лесу. Вскоре к нему присоединились и другие, и со временем их стоянка превратилась в целую деревню с непостоянным населением – кто-то приходил, кто-то уходил, в зависимости от потребностей.

– Когда приезжают все сразу, нас бывает до тридцати человек, но в среднем тут человек восемнадцать, плюс-минус.

Большинство местных жителей работали: неполная рабочая занятость, нестабильные рабочие места, низкие зарплаты, сезонные заработки – все это мешало им снять нормальное жилье.

– Но здесь мы можем жить и продолжать чувствовать себя людьми. Кто-то уезжает, когда дела налаживаются, потом возвращается, если что-то опять идет не так. У нас тут чистая территория: мы ничего не употребляем, как многие из тех, кто живет на улицах. Мы обычные деревенские жители – деревня наш дом, но цены нас вытеснили.

Свою жизнь они держали втайне, не разводя костров, чтобы дым не выдал их укрытия. Зимой они использовали газовые обогреватели и толстые одеяла, выстилая землю сосновыми ветками, чтобы не месить грязь. Летом жизнь проще: теплыми ночами они спят под пологом леса, а вокруг благоухают сосны.

– Наверняка кто-то знает, что мы здесь, но мы следим, чтобы нас не видели всей толпой – тут есть несколько входов и выходов. Не знаю, сколько мы еще тут пробудем. Говорят, власти хотят вырубить лес – пуристы мечтают вернуть пустошь, которая была тут когда-то давно, во времена Томаса Харди. Я думал, у них тогда были леса – разве Харди не написал книгу про лес? «В краю лесов» – вот как она называется. Власти никак не могут понять красоты того, что есть сейчас.

– До того, как тут посадили сосновый лес, здесь были листопадные леса. – Я тоже любила «В краю лесов».

– Но сосны здесь уже так давно! Теперь они – такая же часть пейзажа, какой раньше был старый лес. Я знаю, что здесь слишком темно, но здесь живут канюки, они тут гнездятся каждый год, и лисы, и барсуки, вальдшнепы, медяницы и гадюки – на опушках и полянках. Куда деваться канюкам? Это их дом. Это и наш дом тоже.

Мы спали в палатке, слушая, как ветер свистит в ветвях деревьях, но на мягкой подстилке из сосновых иголок нам было тепло и спокойно.

Наутро Джон подбросил нас до Феррибриджа, а сам поехал на работу.

– Возвращайтесь, если будет нужно. Во всяком случае в этом году. Позже леса может уже не быть.

– Если это случится, надеюсь, вы найдете другое место. Берегите себя!

– Вы тоже.

Джон уехал, а мы остались стоять на тротуаре, глядя на дорогу, которая связывала остров Портленд с сушей. Она казалась бесконечно долгой.

– Что, может пропустим Портленд? Просто несколько дней отдохнем где-нибудь на Чезиле? Я совершенно без сил.

– Конечно. Мы же не пуристы на задании!

Пляж Чезил – вовсе не пляж, а галечная коса длиной тридцать километров и высотой пятнадцать метров. Она начинается у острова Портленд на востоке и уходит за залив Вест-Бэй на западе. Считается, что эта полоса камней, которые море за тысячи лет отполировало до идеальной гладкости, сформировалась в период, когда уровень моря был выше; такие косы называют переймами или томболо. Возле Портленда камни размером с кулак, а в районе Вест-Бэя – с виноградину; это, вероятно, свидетельствует о том, что море во время приливов подняло их с двух разных слоев галечника и оставило там, где проходила кромка прибоя. Каменная коса отсекает от водной глади лагуну Флит, отрезанную от моря, но по-прежнему подверженную его приливам и отливам. На востоке, возле Феррибриджа, где в лагуну вливается море, вода соленая, но с западного конца, где в нее впадают пресные ручьи, соленость снижается в два раза. Место, где суша и море двигаются вместе, бесконечное партнерство, в котором каждый в равной степени теряет и приобретает, но ни один не может существовать без другого.

Вдоль лагуны шлось легко, легкая дымка и слабость после перенесенной болезни придавали всему некоторую нереальность. Со стороны суши на галечном берегу то тут, то там попадались крошечные домики, иногда перед ними виднелись весельные лодки. Вдоль тропы шел забор из проволочной сетки, огораживавший возделанное поле, и на каждом столбе восседала ворона – пятьдесят с лишним безмолвных черных птиц. Мы приостановились: проходить через строй вороньих стражей нам не хотелось. В уэльском мифологическом цикле под названием «Мабиногион» ворона считается предвестником смерти, но при этом форму вороны могут принимать люди, наделенные магической силой, чтобы избежать опасности. В других культурах их считают вестниками перемен. Или просто птицами, которые любят рассиживаться на заборах. Два шага вперед, и они взмыли в воздух черным каркающим облаком.

– Хорошо, что мы не суеверны, – засмеявшись, Мот пошел дальше, его силуэт мерцал в мареве, поднимавшемся от нагретой сухой земли, а в пыли оставались четкие следы.

Тропа петляла по зарослям камыша и стрельбищам, пока не вышла на одноколейную дорогу, у которой стояла горстка сараев, выкрашенных в выцветшие синие и зеленые тона; краска на них облупилась от жары и соленого воздуха. На деревянной скамейке в тени сарайчика сидели три старичка, иссохших, сморщенных и облупившихся, как краска. Одеты они были в майки, соломенные шляпы и широкие хлопковые штаны; все трое были босиком. Не дай бог, очередные прорицатели. Один из них заговорил:

– Куда путь держите?

– На запад.

– Это далеко.

– Да.

– Дальше будет гостиница, вон в ту сторону, за лебедями.

Живая изгородь и пыльное поле потянулись дальше, мы шли по ровной поверхности легко и ритмично, ни о чем не думая. В изгибе лагуны собралась белая дымка, которая внезапно превратилась в стаю белых лебедей – их было больше сотни, они плавали, чистились клювами или выходили на сушу.

– Я думала, он говорил образно, как тот, что пообещал нам прогулку с черепахой. Не ожидала увидеть здесь настоящих лебедей.

– Да, я тоже, этот день чем дальше, тем абсурдней.

Действительно, за лебедями мы увидели гостиницу «Мунфлит Мейнор» – из романа Джона Фолкнера про контрабандистов и их грязные делишки.

– Пойдем посмотрим. Я в детстве читал эту книгу, но не знал, что это место существует на самом деле.

Почти весь остаток дня мы просидели в саду во дворе гостиницы с чайником кипятка и одним пакетиком чая, воображая лунные ночи и подлых преступников. Перед уходом я отправилась в уборную, чтобы побаловать себя: посидеть на настоящем унитазе. Выходя из кабинки, я столкнулась нос к носу с Джули.

– Не может быть! Абсурд-то все крепчает!

Мы вымыли руки под горячей водой, а потом густо намазали свои солнечные ожоги ароматнейшим кремом – ни дать ни взять, две подруги, которые знакомы всю жизнь.

Из гостиницы мы вышли вчетвером и тихо отправились дальше все вместе в густом воздухе идеально безветренного вечера. Солнце садилось, окрашивая небо в мягкие тона южного лета. Земля впереди нас сделалась синей из-за сгустившейся тени, а лагуна смолкла – вода в ней убывала безо всяких волн или возмущения, оставляя лишь мутные ручейки на песке, и птицы исчезали на глазах. К берегу возвращалась лодочка: черной тенью она бесшумно скользила по струйкам расплавленного неба, исчезая из виду по мере того, как ил и камни становились всё меньше различимы в последних низких лучах солнца. С воды начал подниматься туман; воздух засеребрился, вечер посинел, а тростник превратился в темные силуэты на фоне каменного берега и меркнущего неба. Мы поставили палатки среди болотной травы. Вокруг ничего не было слышно, кроме вечерних криков птиц да шелеста сухих колосков на ветру.

Весь следующий день мы шли вместе, а на ночь остановились возле деревни Вест-Бексингтон, прямо на галечном пляже. Берег был усеян рыбаками, ловившими скумбрию; огоньки их фонарей покачивались в ночи, а под ногами в темноте тревожно шуршала галька. С первыми лучами солнца они собрались и ушли, унося полные ведра рыбы.

Когда мы собирали палатку, одна из стоек сломалась, продрав пластиковую трубку на стыке. Дейв покопался в своем громадном рюкзаке, вынырнул оттуда с плоскогубцами, маленькой пилой и мотком изоленты. Мы откусили сломанный пластик, замотали стык изолентой и отправились дальше.

С Дейвом и Джули мы расстались в городке Вест-Бэй, где они собирались сесть на автобус до дома. Обняв их на прощание, мы знали, что на этот раз действительно расстаемся навсегда. Делить с ними тропу было большой радостью, приятной возможностью отвлечься от своей собственной жизни, и без них нам показалось, что солнце светит чуть менее ярко. Мы купили моток изоленты и пошли дальше, но еще много миль продолжали оборачиваться, надеясь увидеть Дейва и Джули.

Под холмом Торнкомб Бикон, где дул холодный юго-западный ветер, мы внимательно осмотрели стойки палатки. Почти везде на местах соединений пластик начал крошиться по краям; еще несколько дней или всего одна ветреная ночь – и палатка станет непригодной. Мы тщательно обмотали концы всех стоек изолентой и осторожно вставили в соединительные трубки, которые теперь стали им маловаты.

– Они должны продержаться – надеюсь, нам не придется ставить палатку в спешке.

Пока я натирала Моту плечи гелем с ароматом вареной капусты, ветер усилился, так что на случай, если изолента не сработает, мы сразу убрали все лишнее в рюкзаки.

Палатка продержалась до утра, но с первыми же лучами солнца начался ливень и шквальный ветер. Он согнал нас вниз по холму, с ревом промчался через поле кукурузы, стуча высокими стеблями, и в ярости унесся прочь так же внезапно, как и налетел, оставив после себя плотный, противный туман. Мы медленно поднимались на холм Голден-Кэп в густейшем облаке, не дававшем нам шанса понять, почему его назвали «голден» – золотым. Тем не менее этот холм был самой высокой точкой южного побережья, и мы должны были отдать ему дань уважения.

На вершине среди кустов дрока стоял каменный триангуляционный знак, и во все стороны расходились тропинки – в тумане невозможно было разобрать, куда они ведут. В Уэльсе мы жили в горной местности и постоянно отправлялись гулять по холмам. Дети еще не ходили в школу, когда поднялись на свою первую гору, но чем старше они становились, тем труднее нам было придумывать поводы, чтобы выманить их из дома на утомительную прогулку в холодную погоду. Поэтому каждый раз, как нам встречался триангуляционный знак, Мот запрыгивал на него и позировал для фотографии: он ложился ничком на каменный столб и делал вид, что летит – лишь бы взбодрить уставших детей. Позировать на знаках стало доброй семейной традицией, и при виде столба на вершине Голден-Кэп мы не смогли устоять, несмотря на КБД.

– Как думаешь, ты сможешь на него залезть и не убиться?

Он сбросил рюкзак на землю, оперся руками о вершину столба и подтянулся на него. Я ждала, что он вскрикнет от боли, что неминуемо поплатится за свое легкомыслие. Но ничего не случилось. Он распростер руки в стороны и полетел в облака, свободный и невесомый, как будто бессмертный. Я бегала вокруг и снимала его на телефон с таким энтузиазмом, словно он взлетел в первый раз – или в последний.

– Может, это капустный гель помогает.

Лицо его было ясным и спокойным, он явно не превозмогал боль, а даже смеялся. В укутанном туманом вереске мы обнимались и скакали, смеясь, целуясь и крича. Неужели это возможно? Буквально только что он не мог нормально встать с кровати, а теперь всего за две недели окреп и смог нормально пользоваться руками и ногами. Невероятно, но факт. Я должна была бы раньше заметить, что он перестал подволакивать ногу, но это как-то ускользнуло от меня.

– Может, это потому, что мы отдохнули в Уэймуте. Может быть, мой организм в этот раз быстрее адаптировался, ну знаешь, как будто акклиматизировался к высоте.

– Но как? Как ты так быстро вернул подвижность суставам? На северном побережье на это ушли недели!

– Не представляю. Я заметил в последние пару дней, что лучше себя чувствую, но боялся надеяться.

– Как думаешь, может это быть связано с кислородом? Мы уже это предполагали, ведь на тропе ты вынужден дышать особенно глубоко. Этот мощный приток кислорода, вдруг он каким-то образом влияет на мозг? Хотя нет, не может такого быть. Если бы все было так просто, больница просто выдавала бы всем кислородные баллоны.

– Я не знаю. Но явно есть какая-то связь этого улучшения с тяжелой физической нагрузкой, на износ. Наверное, она вызывает какую-то еще не изученную реакцию организма. Не знаю, как это работает, но я чувствую себя прекрасно.

Мы прыгали и танцевали в тумане на вершине Голден-Кэп.

– Осторожнее на ступеньках.

– И не стройте долгосрочных планов.

– А нам и не нужно их строить – для этого у нас есть Пэдди. Даже если он всё пишет в обратном порядке.