27

Начало второй военной кампании

Май 1944-го выдался в Туле пасмурным и дождливым, но утром 25-го числа развиднелось. Лихорадочная атмосфера, воцарившаяся на базе, напомнила мне тот мартовский день сорок третьего, когда мы покидали Иваново, начиная свою первую военную кампанию. Чуть больше года назад в СССР было всего пятнадцать французских пилотов. Теперь нас почти шестьдесят, а наши новенькие Як-9 – на некоторых из них установлены грозные 37-миллиметровые пушки – находятся под опекой трех сотен советских механиков. Немцы, кто не спрятался – мы не виноваты…

«Нормандия» уже не просто политический символ. Это полноценный истребительный авиационный полк, отлично подготовленный и оснащенный. Однако можно сказать, что он чудом уцелел: если бы не Пуйад, пустивший в ход всю свою силу убеждения и настойчивость, этой зимой от французского авиаподразделения ничего не осталось бы.

Генерал Захаров, разумеется, не мог пропустить это событие, и 25 мая он с нами, причем взволнован еще больше, чем мы. Выбившись из официального графика на целый час, командир 303-й авиадивизии наконец усаживается в тесную для такого гиганта кабину Ла-5, и вслед за ним все четыре эскадрильи – «Руан», «Шербур», «Гавр» и «Кан» – взмывают в воздух малыми звеньями по два самолета. Вторая военная кампания началась! Отлично отдохнув и набравшись сил, мы надеемся, что она станет последней и с ее окончанием мы вернемся домой.

Авиаполк берет курс на запад, в Белоруссию. Пункт назначения в пятистах километрах – деревня Дубровка неподалеку от Смоленска. Нас направили туда, потому что готовится крупное наступление в районе Орши и Витебска. Мотор моего Як-9, отлаженный механиками Агавеляна, работает как часы. Я словно чувствую нетерпение самолета – он, как и я, готов ринуться в бой, и сделает это, стоит лишь мне качнуть рычаг управления двигателем. Давно я уже не испытывал такого наслаждения от пилотирования, тем более что рядом мои товарищи, и они тоже горят желанием броситься в схватку.

Под нами проплывают воронки от взрывов, обгоревшие остовы танков и разрушенные избы, напоминая, что по этой земле уже прокатилась война.

Я слышу в наушниках советы Марселя Альбера новичкам:

– Внимание, райаки! Мы входим в зону боевых действий. Не забудьте о предохранителях и коллиматоре. Включить компрессоры. Мало ли что…

Мы пролетаем над Днепром, над лежащим в руинах Смоленском, и вот уже видна Дубровка в каких-то двадцати километрах от линии фронта. На земле новички сразу получают культурный шок: здесь нет ни водопровода, ни электричества, консервная банка с дырочками, пробитыми гвоздем, служит насадкой для импровизированного душа, а гильзы от снарядов – керосиновыми лампами. Кроме того, в избах нас встречают полчища клопов, ужасно обрадовавшихся компании. Зато столовая очень уютная – маленькие столики накрыты скатертями, стены украшены картинками, а напротив входа красуется плакат: «Авиаполк «Нормандия», добро пожаловать! Слава доблестным французским летчикам, вместе с Красной Армией сражающимся против захватчиков!» От этих слов сразу теплеет на сердце. Представители службы тылового обеспечения авиации, которым поручена организация нашей повседневной жизни, потрудились на славу.

В первый день у каждого из нас есть право на сто граммов водки, чтобы отпраздновать новоселье. Вечер проходит весело в компании наших русских товарищей из 18-го гвардейского авиаполка во главе с их командиром полковником Голубовым – он производит сильное впечатление на новичков широченными плечами и манерой оглушительно стучать кулаком по столу, требуя выпивки.

Поскольку линия фронта проходит совсем рядом, Пуйад принял решение ежедневно высылать патрульные звенья над позициями. Марсель Лефевр, набравшийся инструкторского опыта в Туле, дает рекомендации новичкам и на этот раз: «Скорость 480, включить компрессор, активировать коллиматор, пушку и пулемет. Переключайте баки каждые полчаса полета. И главное, никогда не теряйте из виду командира звена…»

Бедняге Лефевру так и не довелось оценить успехи своих учеников. Утром 28 мая, возвращаясь из разведывательного вылета, он обнаружил, что давление в топливном баке упало до нуля из-за утечки в трубопроводе. Весь забрызганный маслом, задыхаясь от испарений, Лефевр постарался поскорее добраться до аэродрома. Но всего в нескольких метрах над посадочной полосой его Як-9 с портретом Папаши Мальгуара на фюзеляже вспыхнул в один миг. Лефевру удалось посадить его, открыть фонарь и выпрыгнуть, а самолет, охваченный пламенем, поехал дальше по полосе.

Мы с ужасом увидели, как Лефевр, живой факел, срывает с себя горящую куртку и лихорадочно катается по земле. Пилоты, механики и солдаты бросились к нему, чтобы потушить огонь. Самолет, между тем, уже полыхал, оглушительно взрывались боеприпасы.

Лефевра уложили на носилки. На него было страшно смотреть – кожа лоскутами свисает с обгоревшего лица, на руках тяжелейшие ожоги, одежда похожа на обуглившуюся бумагу. Но он как будто еще не чувствовал боли, даже пытался улыбаться и нашел в себе силы нас успокоить – мол, все будет нормально. Наш врач Лебединский, оказавший ему первую помощь, сразу оценил степень ожогов, особенно на бедрах, однако не решился высказаться.

Печальный выдался духов день. После полудня Лефевра перевезли в госпиталь в московских Сокольниках на борту связного Як-6. Агония, сопровождавшаяся долгими периодами забытья и бреда, продлилась неделю. Он умер на рассвете 6 июня, сжимая обгоревшей ладонью руку майора Дельфино, не отходившего от него сутками напролет.

Лефевр умер в знаменательный день, на который он возлагал большие надежды. Судьба не подарила ему возможности отпраздновать высадку союзников на побережье его родной провинции, давшей название нашему авиаполку.

Очередной траур, сразу после начала нашей второй военной кампании, тяжело переживают все пилоты. Новички потрясены – они потеряли лучшего инструктора; «старики» искренне скорбят. Мы больше не услышим страстных патриотических речей Ла-Фьевра, каждый день отмечавшего изменения линии фронта на штабной карте, которую он возил с собой с базы на базу. Мы лишились не только верного товарища, всей душой преданного советскому народу, – от нас ушел один из лучших летчиков-истребителей. Лефевр, бесспорно самый зрелый и серьезный из нас, говорил торжественным тоном: «Мы покинули Францию, когда она была унижена и оскорблена врагом. Мы можем вернуться туда только с победой».

Советское командование прислало в Дубровку «Дакоту», чтобы соратники Марселя Лефевра со дня основания «Нормандии» могли присутствовать на похоронах.

В этот день, 7 июня 1944 года, на Введенском кладбище в Москве нас шестеро: Альбер, Риссо, Шик, Лебединский, де Панж и я. Шестеро уцелевших из группы, прошедшей переподготовку в Иванове, несут на своих плечах гроб, накрытый трехцветным флагом, на котором лежат летная куртка и фуражка нашего товарища.

Когда военный оркестр почетного караула начинает играть Траурный марш Шопена, я не скрываю слез. Мы хороним Лефевра у подножия обелиска, поставленного в память о солдатах наполеоновской армии, сложивших голову в России.

Смерть Лефевра вызвала большой отклик в СССР. Несмотря на бурное развитие событий в провинции Нормандия, газета «Красная звезда» 7 июня посвятила половину первой полосы французскому летчику Марселю Лефевру, одержавшему 11 воздушных побед и погибшему в 25 лет.

Через две недели советские войска наконец-то начинают масштабное летнее наступление. Как и под Орлом, атаке предшествует грандиозная артиллерийская подготовка. Выстроенные в непрерывную линию протяженностью 600 километров от Украины до Белоруссии, тысячи пушек и «катюш» одновременно открывают огонь. Гром канонады не смолкает ни днем, ни ночью, у нас под ногами дрожит земля, а в избах мы уже не слышим друг друга.

После долгого периода относительного спокойствия мы рады снова взяться за дело. Сопровождаем бомбардировщики над вражескими позициями, но, к нашему великому удивлению, немцы реагируют вяло. Через два дня линия фронта прорвана между Витебском и Оршей, и сотни советских танков устремляются сквозь эту брешь в погоню за врагом. Мы тоже открываем новый счет воздушным победам – 26 июня за день сбиты восемь вражеских самолетов. Однако и список потерь пополняется – погиб Жак Гастон, по прозвищу Чемодан. Он прослужил в «Нормандии» всего три месяца.

Во время этого наступления полковник Голубов, командир 18-го гвардейского истребительного авиаполка, стал героем красочного эпизода. После боевого вылета, по пути на аэродром, его подстрелила немецкая зенитка. Голубову удалось совершить аварийную посадку на своем уже загоревшемся Ла-5. Спасаясь от огня, он отстегнул ремни, открыл фонарь, выпрыгнул из самолета, мчавшегося по земле на скорости 200 км/ч, и, кубарем прокатившись несколько десятков метров, потерял сознание. Какой-то солдатик, решив, что полковник мертв, взялся было стаскивать с него сапоги, и тут раздался громоподобный глас, будто из преисподней: «Я еще не умер!»

Голубов не умер, но был вужасном состоянии: кости переломаны, ушибы по всему телу.

«Ничего, ребята. И вы, французы, не сильно там расстраивайтесь. Я скоро вернусь и покажу им, из какого теста слеплен!» – пообещал он, лежа с забинтованной головой на носилках, перед тем как санитарный самолет унес его в Москву.

Голубов и правда вернулся через четыре месяца, собранный по косточкам и на совесть залатанный. Несмотря на хромоту, шрамы и спицы в костях, полковник снова взял на себя командование и во главе своего 18-го гвардейского участвовал в Восточно-Прусской операции.

Чертов Голубов! С каким же удовольствием я буду видеться с ним после войны по разным случаям и во Франции, и в России!

Под сокрушительными ударами советских танковых войск, пехоты и авиации немцы каждый день пятятся все дальше к Днепру и Березине, увязая в болотах, где их поджидают тысячи партизан. Орша освобождена 27 июня, Минск – 3 июля. Березина, ставшая общей могилой для наполеоновской армии 132 года назад, сейчас для нас, французов, – символ победы. За время весеннего наступления 1944 года уничтожены не меньше трех десятков вражеских дивизий. Все происходит так быстро, что нам опять нужно менять место базирования – перебираться ближе к передовой, поскольку линия фронта уже продвинулась на 200 с лишним километров. Ла-Фьевр не успевал бы перерисовывать ее на своей карте…

Под конец нашего пребывания в Дубровке случился инцидент, чуть было не повлекший серьезные последствия для двух наших товарищей. В один чудесный, теплый и солнечный день Амарже и Кюффо, у которых, надо думать, слегка кружилась голова от весеннего воздуха, а также от занудной лекции полковника Пуйада на тему русской революции, вломились в баню, когда там мылись женщины из службы тылового обеспечения.

Двое французов, тосковавших по приятным впечатлениям, даже не успели насладиться зрелищем, представшим перед их глазами в избе, где мы каждые две недели обливались водой с головы до ног. Под оглушительный аккомпанемент визга и воплей разъяренные дамы в клубах пара немедленно вышвырнули нарушителей за дверь, предварительно раздев их догола.

На том все могло бы и закончиться, однако советские фронтовики относятся к отношениям между полами очень серьезно и вольностей не дозволяют – контакты между мужчинами и женщинами на передовой здесь ограничиваются служебными интересами. Слухи о происшествии достигли ушей Захарова, и тот на следующий же день вызвал к себе в штаб Пуйада, чтобы пожаловаться ему на некультурных подчиненных.

Хорошенько наорав на двух нарушителей перед всем личным составом, Пуйад под конец заявил:

– Вам повезло, легко отделались. Поначалу генерал Захаров требовал выгнать вас из полка. Чтобы такого больше не повторилось!

Несмотря на грозный тон полковника, мы с трудом сохраняли серьезность. Я тоже кусал губы, стараясь не расхохотаться, когда слушал рассказ о подвигах наших Надин и Ктофа и представлял себе, какая запись могла бы появиться в их личных делах, если бы Захаров все-таки добился увольнения…