28

Де Сен превращается в легенду

Мы наконец покидаем Дубровку 15 июля. Передислокация несколько раз откладывалась из-за нелетной погоды. Пункт назначения – Микунтани, южнее Вильнюса, в четырехстах километрах отсюда.

«Гангстеры» из «первой», как нас зовут между собой другие пилоты, первыми вылетают на запад. Вторая эскадрилья садится на травяной полосе полевого аэродрома Микунтани через двадцать минут после нас. Но не в полном составе. На перекличке отсутствует Морис де Сен.

– У де Сена небольшая проблема – судя по всему, утечка масла. Они с Матра, его ведомым, решили вернуться в Дубровку, – объясняет Мурье, командир «второй».

Теперь вроде бы можно не переживать за де Сена, и мы безмятежно ждем прибытия еще двух эскадрилий. Но они что-то запаздывают, и беспокойство возвращается. Летчиков, которым ничего не остается, как вглядываться в небо, охватывает дурное предчувствие. А поскольку телефонная связь не работает, узнать, что происходит в Дубровке, невозможно.

Наконец, уже ближе к вечеру, мы слышим характерный шум мотора «яка» и бросаемся со всех ног к первому же приземлившемуся самолету.

– Ну?!..

По лицу пилота, спрыгнувшего с крыла, сразу становится ясно – случилось что-то серьезное. Он сразу пробивается сквозь окружившую его толпу к Пуйаду:

– Полковник… Де Сен… – И тут пилот замолкает на несколько секунд, чтобы перевести дыхание, а потом продолжает рассказ, не глядя на товарищей, собравшихся тесной толпой вокруг них с Пуйадом. Когда рассказ окончен, мы все потрясены не меньше, чем выслушанный нами очевидец трагедии.

У де Сена действительно произошла утечка масла, и он вынужден был вернуться. Находившийся в Дубровке с двумя эскадрильями майор Дельфино передал ему по радио, что полоса свободна, можно садиться. Де Сен, ничего не видевший сквозь лобовое стекло, забрызганное маслом, несколько раз пытался приземлиться на соседних болотах, но ничего не вышло. Видя, что посадка невозможна, Дельфино связался с командным пунктом 1-й воздушной армии, и ответ последовал незамедлительно: пусть пилот бросает самолет и прыгает с парашютом. Дельфино передал этот приказ де Сену. Последовало молчание, потекли секунды, казавшиеся бесконечными, а в небе не появилось и намека на белый купол. В то время майор еще не знал, что де Сен на борту не один. Белозуб, его механик и друг, путешествовал в тесном отсеке «яка» за спиной летчика.

Пилоты «Нормандии», ожидавшие приказа на взлет, собрались вокруг машины с радиопередатчиком. К нему подключили громкоговоритель, и всем было слышно тяжелое дыхание товарища, молчавшего в кабине самолета, который уже заволокло густым дымом. «Я бы тоже не прыгнул. Там с Морисом Белозуб, а у него нет парашюта», – раздался вдруг голос в толпе. «И я бы не прыгнул», – подхватил другой. «И я», – прозвучал третий.

Дельфино в отчаянии передал микрофон Агавеляну:

– Ты здесь представляешь советское правительство, сам ему прикажи.

– Морис, прыгай, это приказ! Другого выхода нет!

Но Морис де Сен не прыгнул. Через несколько секунд после очередной неудачной попытки приземления вслепую его Як-9 потерял управление и взорвался, задев склон холма.

Морис де Сен и Владимир Белозуб похоронены бок о бок между двумя избами в Дубровке. Когда закончилась короткая прощальная церемония, деревенские дети положили на могилу де Сена охапку цветов – красных, белых и синих. Это была первая дань уважения, простая и очень искренняя, принесенная советским народом французскому летчику, который пожертвовал жизнью, потому что не мог бросить своего брата из советской армии.

В тот вечер в Микунтани полковник Пуйад собрал нас всех на минуту молчания в память о погибшем соратнике. У меня в глазах стояли слезы, как и у остальных пилотов. Де Сен был прекрасным товарищем, всегда приветливым, всегда с улыбкой. Его любили в «Нормандии». По природе замкнутый, он понемногу оттаял и освоился в нашей компании за полгода, прошедшие со дня его приезда в Тулу.

Трагедия де Сена и Белозуба имела большой резонанс в СССР. Пресса не обошла вниманием рыцарский поступок французского летчика по отношению к советскому механику, а после войны этот эпизод вошел в учебники истории как символ нерушимой дружбы между Францией и Россией. Школьники учили наизусть стихи и песни о Морисе де Сене и Владимире Белозубе – французском аристократе и волжском крестьянине, которые вместе погибли ради торжества свободы.

Лет через двадцать после возвращения во Францию мы с моим другом де Панжем сопровождали генерала Захарова, пожелавшего нанести визит матери Мориса де Сена на авеню Эйлау в Париже. Там, на маленьком столике в гостиной, я с волнением увидел две фотографии, поставленные одна рядом с другой. Это были портреты де Сена и Белозуба.

Мать нашего товарища, элегантная пожилая дама, с нежной печалью сказала, что ее Морис сделал правильный выбор и что она им гордится. Когда мы покидали эту квартиру, даже у великана Захарова, закаленного годами войны, на глазах были слезы.

29

От «Нормандии» к «Нормандии – Неман»

В Микунтани как будто произошла смена декораций специально для нас: исчезли бесконечные русские просторы, березовые рощи и ставшие привычными избушки. Мы на территории старой Речи Посполитой. Кажется, вечность минула с тех пор, как я в последний раз видел холмистые луга и каменные домики. До чего же приятно на них смотреть – пейзаж напоминает мне об Анжу и о моей деревне Шампинье.

Авиаполк разместили на ферме с водокачкой посреди двора, прямо как у нас дома. Словно за какой-то час полета мы приблизились к Франции, по которой ужасно скучаем.

– Парни, это курорт! Ну чес-слово! – изрекает Марсель Альбер, мастер точных формулировок.

В небе здесь пока относительно спокойно, и мы пользуемся всеми преимуществами новой резиденции. Прежде всего налаживаем меновую торговлю – вокруг, куда ни глянь, разгуливают жирненькие, откормленные пернатые. За полтора года на каше, борще, котлетах и компоте аппетит у нас такой, что мы готовы слопать весь птичий двор.

У местных крестьян дефицит одежды, поэтому средство обмена сразу находится. Форменная рубашка Королевских ВВС за восемь цыплят, три пары носков за дюжину яиц, свитер за два литра самогона – деревенской водки… Капитану-инженеру Агавеляну, главному поборнику устава, происходящее не слишком нравится, но остальным наплевать. «Война скоро закончится, это барахло нам больше не понадобится!» – смеюсь я.

С десертами еще проще – в окрестных лесах черным-черно от черники, каждый день кто-нибудь идет по ягоды и возвращается с полными корзинками. В Микунтани у нас пышным цветом распускаются способности кашеваров. После долгого дня приготовлений к трапезе, когда каждый с удовольствием вносит свою кулинарную лепту, мы жарим на вертелах добытую домашнюю птицу под открытым небом. Вечер вокруг костра продолжается песнями, потом мы наперебой рассказываем забавные истории, которые вспоминаются одна за одной, как по волшебству, а когда луна уютно устраивается в небе, мы залезаем в спальные мешки и тоже укладываемся на боковую, сытые, веселые и довольные, как малышня на каникулах в летнем лагере. Ночевать на свежем воздухе мы решили с первого же дня на этой авиабазе, к огромному неудовольствию вшей и клопов, населяющих похожее на хлев строение, где нас разместили. И ничего, что на рассвете бывает довольно прохладно.

С приходом лета мы обретаем еще одно удовольствие – можно заниматься физкультурой на воздухе. Маленькое озеро рядом с фермой становится для нас штатным бассейном, а на лужайке мы босиком, в одних кальсонах играем в футбол и в волейбол.

У механиков другие развлечения. Они пристрастились к охоте на немецких дезертиров, которые в здешних краях бродят толпами и прячутся по чащобам. Почти каждый вечер механики отправляются ловить их в ближнем густом лесу, и порой мы просыпаемся по ночам от выстрелов. «Охотники нашли дичь», – бормочем себе под нос и снова засыпаем. Механики возвращаются под утро, улыбаясь до ушей и потрясая трофеями – касками, пистолетами, сапогами солдат вермахта. Если бы не эти ночные рейды, безусловно опасные, трудно было бы себе представить, что война еще продолжается и линия фронта совсем рядом.

Я не охочусь. Предпочитаю возиться с аистенком. Он выпал из гнезда, а мы с Жаном де Панжем его подобрали и выходили. Теперь приходится много времени тратить на выслеживание лягушек в окрестных прудах и канавах, чтобы его прокормить. За несколько дней аистенок становится ручным и подходит совсем близко, когда я протягиваю ему на ладони кусочки мяса, сидя в траве на солнышке и любуясь природой.

В последних числах месяца каникулы заканчиваются. Мы снова поднимаемся в воздух, чтобы обеспечить прикрытие сухопутным войскам, форсирующим Неман. После этого начнется наступление на Восточную Пруссию. Из авиаподразделений мы сейчас ближе всех, и русские очень на нас рассчитывают. С самолетов видно бетонный мост, полностью разрушенный, среди обломков опор застряли танки. Солдаты пересекают реку шириной три сотни метров на паромах, лодках, челноках и плотах из пешеходных мостков и настилов. Тут просыпается немецкая зенитная артиллерия, и нам становится не до наблюдений. Женэ возвращается на базу с зенитным осколком в левом элероне, а Шарра вынужден прыгнуть с парашютом.

Из Микунтани мы 29-го числа перелетаем в Алитус, на берег Немана. Полотняный Завод, Смоленск, Березина и вот теперь Неман – мы невольно следуем маршрутом Великой армии Наполеона, но в этот раз русские на нашей стороне, что очень обнадеживает.

Авиаполк разместили в заброшенных зданиях рядом с аэродромом на правом берегу реки. Город на другой стороне, и мы, обустроившись на новом месте, не можем устоять перед искушением туда наведаться. В отсутствие моста приходится перебираться через Неман на лодках, а самые небрезгливые пускаются вплавь по реке, которая без устали несет куда-то трупы немецких солдат. Некоторые из них прибивает течением к опорам развалившегося моста, мертвецы громоздятся друг на друге, раздуваются и чернеют на солнце. Это зрелище, однако, не мешает нам купаться чуть ли не каждый день – лето выдалось жаркое. На войне как на войне.

Освобожденный два дня назад Алитус почти опустел. Окна и витрины разбиты, двери выломаны прикладами, улицы засыпаны обломками взорванных домов – город являет собой картину опустошения, и у нас не возникает желания здесь задержаться. Наведаемся сюда позже, когда вернутся горожане и жизнь снова наладится.

Минувший месяц прошел практически впустую, и теперь мы наверстываем упущенное. Жак Андре, по прозвищу Четыреста Метров, красиво отпраздновал свой дебют на русском фронте, сбив в первом же воздушном бою «Фокке-Вульф 190». Но и ему самому досталось: обстрелянный немецкими зенитками Як-9 превратился в решето с практически выведенными из строя элеронами и еле дотянул до базы. На следующий день еще один FW-190 превратился в груду обломков стараниями Мурье, а Лорийон и Лемартело вместе уделали «Юнкере Ю-87».

Однако парни из люфтваффе оказывают жесткое сопротивление – они тоже «с усами», как говорится на нашем жаргоне летчиков-истребителей. Сбиты Монье, Бэссад, Фельдзер и Пинон. Первого нам вернули утром советские пехотинцы, после того как он всю ночь просидел на дереве в каких-то пятидесяти метрах от вражеских позиций. Второй попал в плен, но ему удалось сбежать и добраться до Франции. А Косте Фельдзеру повезло куда меньше. Его парашют отнесло ветром на оккупированную немцами территорию. Костю с обожженной головой и руками, едва он приземлился, окружили и избили нацисты, а затем, после жестокого допроса, отправили в концентрационный лагерь, откуда он сумел сбежать и вернуться во Францию лишь в марте 1945-го. Пинон погиб. На Нюрнбергском процессе кто-то из нацистов рассказал, что его казнили пулей в затылок прямо в кабине самолета, едва он совершил аварийную посадку на днище. Бедный Пинон был не первым французским летчиком, расстрелянным немцами без суда. Солдаты вермахта, как правило, четко исполняли приказ генерал-фельдмаршала Кейтеля и были безжалостны по отношению к французам, сражавшимся вместе с советскими войсками.

Первой эскадрилье пока не везет. Преследование двух десятков FW-190 заканчивается ничем. Мы возвращаемся на базу поджав хвосты и в отвратительном настроении. К счастью, у Пуйада есть чем нас порадовать – он получил грандиозные новости из Москвы.

– Это личный приказ Сталина, – начинает полковник, взволнованный как мальчишка. – Вот, слушайте, я прочитаю то, что касается нас… «В битве за переправу через Неман и прорыве немецкой линии обороны отличились летчики генерал-полковника Хрюкина и… – Пепито делает паузу, во время которой его лицо безудержно расплывается в улыбке. – Летчики полковника Пуйада!»

Столовая, где все мы собрались, наполняется аплодисментами и радостными возгласами. Пуйаду приходится нас перекрикивать:

– Стойте, стойте, вы еще не слышали самого главного!.. «В ознаменование победы воинские части и подразделения, отличившиеся при форсировании Немана и прорыве немецкого оборонительного рубежа, будут представлены к награде и получат почетное наименование «Неманские».

Помимо радости и гордости от того, что нам оказана столь высокая честь, мы испытываем воодушевление: все согласны, что «Нормандия – Неман» звучит превосходно. Отныне наш авиаполк будет называться именно так. Весь вечер в наших разговорах упоминается это название, в котором, как и в нашей униформе, смешались Франция и Россия.