25

Франко-русская дружба

Мы покидаем Хатёнки 18 августа. Наша задача – прикрытие с воздуха нового наступления, которое готовится в районе Ельни. Немцы 3 августа отступили из Орла. Они отступают по всей линии фронта, но не прекращают ожесточенных боев.

После долгого периода, проведенного в Хатёнках – мы пробыли там два с половиной месяца, – в ближайшие две недели нам предстоит часто менять пункты базирования: Городечня, Спас-Деменск, Мишково, Барсуки, Филатки, Слободка. Каждый такой перелет приближает нас к вражеским позициям, а также способствует укреплению дружеских отношений между французскими пилотами и советскими механиками.

Во время коротких передислокаций пилоты нередко везут механика с собой в узком отсеке между бронированной панелью за сиденьем и хвостовой частью Яка. Прекрасное доказательство взаимного доверия: ты знаешь, что с тобой в самолете, зажатый в тесном пространстве, ничего не видя вокруг, находится человек без парашюта, и его жизнь зависит от тебя.

А поскольку я всё делаю не так, как все, мне порой удается прихватить на борт и Зазуту – белую собачонку с коричневыми пятнами на брюхе. Я ее недавно подобрал, и она тотчас сделалась талисманом «Нормандии». Однажды в процессе одного из таких «пассажирских рейсов» я для развлечения сделал в воздухе пару зигзагов, а по приземлении увидел, что мой верный механик Александр Капралов выбирается из самолета с Зазутой на руках. Меня это удивило – обычно собака первой выскакивала наружу, чтобы надышаться свежим воздухом.

– Ее укачало, – пояснил Капралов.

И правда – едва он поставил Зазуту на землю, у нее разъехались лапы от слабости, и бедняжка грохнулась в обморок. У меня в самолете были шоколад и бисквиты, я привел питомицу в чувство и принялся откармливать ее вкусностями.

– Эй, лейтенант! Это же НЗ! – возмутился Капралов.

– Да наплевать, – отозвался я. – Если меня собьют, он мне уже не понадобится, пусть лучше собака съест. Хотя, надеюсь, все же не собьют…

С течением дней отношения между нами, пилотами и механиками, становились все доверительнее. В некоторых случаях завязывалась настоящая дружба – как между мной и Капраловым, Лефевром и Метеевым, Риссо и Угроватовым, де Сеном и Белозубом. Эти советские ребята, большинство которых были нашими ровесниками, демонстрировали на фронте поразительную преданность своим летчикам.

Перед каждым боевым вылетом у нас проходит один и тот же ритуал. Механик, ответственный за самолет, поджидает пилота и докладывает ему: «Товарищ лейтенант, всё готово – мотор, радио, пушка. Всё хорошо!» Дальше следуют улыбка, рукопожатие, и ты поднимаешься в кокпит без опасений, с полной уверенностью в своем летательном аппарате.

Однажды вечером, вернувшись с задания, я бегу к шефу наших механиков, капитан-инженеру Сергею Агавеляну. Он невысокий брюнет, всегда подтянутый и безупречно одетый.

– У моего «яка», похоже, мотор барахлит. Я чувствовал вибрацию во время полета.

– Поглядим, что там у него внутри, месье лейтенант, – обещает Агавелян с извечной любезностью.

На следующее утро я прихожу на аэродром очень рано и вижу, что механики заканчивают монтаж двигателя. Они заменили его за ночь, пока я спал.

Своих летчиков механики боготворят, и вступятся за них перед кем угодно: это мой пилот, не смейте его трогать! Когда мы ночуем на аэродромах, расположенных совсем рядом с линией фронта, они порой охраняют наш сон с оружием в руках. Механики разделяют нашу радость после каждой воздушной победы – им в таких случаях полагается довольно существенная денежная премия. И не одного механика мы заставали в слезах, горевавшего в пустом капонире, когда его пилот не возвращался на базу.

Еще механики высоко оценили наше решение передавать собственные премии за сбитые вражеские самолеты советскому правительству на строительство новых летательных аппаратов. Моя личная позиция по этому вопросу проста: мне кажется полнейшим абсурдом брать деньги за убийство ближнего своего. Мы добровольцы, а не наемники.

Не менее теплые отношения связывают нас и с братьями по оружию из 18-го гвардейского авиаполка, а также с пилотами штурмовиков — штурмовых самолетов, которые мы прозвали «горбунами». Все эти летчики восхищаются нашей техникой пилотажа, хоть и считают ее несколько безрассудной. Мы вместе сражаемся, вместе едим, вместе устраиваем попойки. В общем, мы – банда приятелей, объединенная общей страстью к полетам и яростным стремлением очистить русское небо от нацистских самолетов.

Чтобы не впасть в уныние на бескрайних просторах этой огромной страны, куда не доходят весточки от наших близких, мы неосознанно возвели стену между собой и внешним миром. О прошлом говорим редко и об исходе войны предположений не строим, потому что слишком хорошо понимаем: наши шансы вернуться домой ничтожны. Мы – сплоченная компания друзей, и дружба лишь крепнет от того, что у нас общий быт, общие задания и общие заботы. Поскольку нет смысла выдумывать планы на будущее, наши разговоры вертятся в основном вокруг самолетов, моторов, столкновений с противником, прогнозов погоды и, по необходимости, вокруг вонючего супа.

Но даже если наша еда воняет, а в избе вместо раковины – один на всех солдатский котелок с водой, если наши тюфяки кишат клопами и вшами, а от родственников месяцами нет вестей, я ни секунды не жалею о том, что выбрал службу в «Нормандии». Комфортные условия британских авиабаз меня не прельщают. Душевная теплота советских людей, с которой они нас приняли и взяли под крыло, помогает забыть обо всех неудобствах, лишениях и одиночестве.

Мы поем и пляшем под звуки аккордеона с пехотинцами, сделавшими привал возле нашего аэродрома перед тем как отправиться на линию фронта. Мы можем обменяться лишь парой слов, но в эти слова вкладываем всю душу. Благодаря переводчикам узнаём от них о страшных сражениях под Сталинградом.

Даже «ночные ведьмы» не обходят нас своим вниманием. Однажды вечером, пролетая над аэродромом, они сбросили шерстяную куклу в цветах нашего флага, которую специально связали для французов из «Нормандии». Надо ли говорить, как мы были растроганы, увидев ее.

Вопреки устрашающему прозвищу, «ночные ведьмы» – очаровательные девушки из 588-го ночного легкобомбардировочного авиаполка, сформированного исключительно из пилотов женского пола. Когда наступает ночь, они отправляются бомбить вражеские позиции на борту своих У-2, самолетов той же модели, что у нашего пилота-связного Жана де Панжа. У-2 летят на предельно низкой высоте, чтобы остаться незамеченными для немецких ночных истребителей. Поблизости от цели девушки глушат моторы и переходят на планирующий полет. А когда немцы с ужасом слышат характерный свист, издаваемый скользящими в воздухе бипланами, уже слишком поздно – «ночные ведьмы» сбросили бомбы и снова завели двигатели, чтобы пуститься в обратный путь. Но и в рядах «ночных ведьм» потери очень велики. Бипланы из фанеры и полотна, медленные и уязвимые, становятся легкими мишенями для немецких зенитчиков, которые разносят их вдребезги, едва поймав в перекрестье лучей прожекторов.

Прозвище свое «ночные ведьмы» получили от немцев, измученных непрерывными налетами У-2, не дававшими отдохнуть после ожесточенных дневных боев. И если им удавалось захватить экипажи живыми, они, увидев под шлемофонами и очками длинные светлые волосы и хорошенькие личики, поступали с девушками безжалостно.

Как и мои товарищи, я пополнил личный список воздушных побед в тот период, когда шло освобождение Ельни и началось наступление на Смоленск: семь сбитых вражеских самолетов между концом августа и серединой сентября. Некоторые победы я одержал в одиночку, другие – вместе с одним или несколькими соратниками.

Я был доволен прежде всего потому, что удалось подстрелить три «фокке-вульфа» – в паре с моим другом Альбером, в паре с Жозефом Риссо и единолично. FW-109 мы не любим – эти истребители «сложны в обработке», что на нашем летном жаргоне означает следующее: их трудно загнать в такое положение, чтобы можно было открыть прицельную стрельбу. Они стремительно набирают высоту, да и вообще летают на запредельных высотах, выше всех, поэтому особенно опасны – немецкие летчики занимают позицию против солнца, а затем могут совершить молниеносный заход на атаку и уйти в пике.

Думаю, все эти бои я сумел провести без излишнего риска, ведь в наушниках моего шлемофона не переставал звучать голос Марселя Альбера, аса из асов «Нормандии», повторявшего приказ: «Не забывай, Поип, хороший пилот – живой пилот».

Без риска и еще без ненависти. Как и Падди Финукейн, мой командир в Королевских ВВС, я стрелял в самолеты, не в летчиков. Когда удавалось сбить вражеский истребитель, я сначала испытывал гордость – это же была победа, – но потом задумывался о человеке, который сидел за его «штурвалом». Однажды я спикировал метрах в двадцати от падающего самолета, только что прошитого очередями из моих пулеметов, и успел разглядеть парня, застрявшего в кокпите. Мне стало не по себе. А чуть позже, увидев, как в небе подо мной раскрывается парашют, я вздохнул с облегчением. Нет, война – это совсем не здорово. Воевать хотят лишь те, кто не знает, что это такое.

В октябре эскадрилья «Нормандия», одержавшая в воздушных боях больше пятидесяти официально засвидетельствованных побед, удостоилась от генерала де Голля звания «соратник Освобождения».

А 6-го числа я попал под обстрел вражеских самолетов и, возвращаясь на аэродром, почуял, что с моим «яком» что-то не так. Пришлось по радиосвязи попросить, чтобы его внимательно рассмотрели с земли.

– Одну стойку шасси заклинило, Ролан. Похоже, пневматический привод задет, – сообщил мне майор Пуйад. – Агавелян говорит, надо прыгать, другого выхода нет. Что думаешь делать?

Я ответил без колебаний:

– Буду садиться на одно колесо.

Пуйад, помедлив пару секунд, дал мне «добро». Заходя на посадку, я видел под крыльями «яка» направлявшиеся к посадочной полосе санитарный фургон и пожарную машину. Туда же спешил весь технический состав аэродрома.

Я предельно концентрируюсь, планирую на минимальной скорости, выравниваю «як» и преспокойно сажусь на одно колесо, как будто так и надо. В конце пробега даю крен на правое крыло и совершаю поворот на 90 градусов, прежде чем остановить аппарат.

Пуйад с облегчением переводит дыхание. Агавелян тоже, потому что мне удалось вернуть самолет без серьезных повреждений.

– Прости, Капралов, я слегка помял «такси», – говорю я, вылезая из кокпита, довольный, что удалось так легко отделаться.

Агавелян со своей извечной педантичностью забрасывает меня вопросами – хочет знать новую технику посадки в мельчайших подробностях. На основе моих ответов наш капитан-инженер составит пошаговую инструкцию посадки «яков» на одно колесо. Оказывается, я, сам того не ведая, изобрел «метод де ла Пуапа», и многие мои товарищи испробуют его в ближайшие месяцы.

Но не всем сопутствовало мое везение – «Нормандия» дорого заплатила за свои победы тем летом и той осенью 1943-го. Жану Рею 28 августа оторвало голову выпущенным с земли снарядом, когда он выполнял связную миссию в паре с Луи Астье. Поль де Форж и Жан де Сибур были сбиты 31 августа. На следующий день Альбер Дюран, один из лучших пилотов эскадрильи, прибывший в СССР, как и я, осенью 1942-го, не вернулся на авиабазу. Жеральд Леон был убит осколком 4 сентября. Андре Ларжо пропал без вести 14-го, Андре Бальку – 20-го. Очередной траурной датой стало 13 октября – были сбиты Роже Дени и Морис Бон. А еще через два дня мы лишились Лео Барбье.

К счастью, случались и чудеса. Пьер Жаннель с разорванным парашютом приземлился на участке танкового наступления в разгар боевых действий. Он сломал позвоночник и был обязан своим спасением медсестре, которая всю ночь согревала его своим телом, чтобы раненый не умер от переохлаждения. Полгода пролечившись в госпитале, лейтенант Жаннель вернулся к нам и пилотировал связной самолет Як-6.

В своей первой военной кампании, одновременно доблестной, победоносной и трагической, эскадрилья понесла потери, но и набралась опыта. Немцы отступали на запад по всей линии фронта. Советские войска освободили Смоленск ценой почти полного разрушения города. Как и французский Сен-Ло, с которым то же самое случилось несколько месяцев спустя, Смоленск, уже не раз в своей истории подвергавшийся опустошению, мог отныне называться «столицей руин».

Мы одержали больше семидесяти воздушных побед и при этом потеряли двадцать одного пилота из личного состава, насчитывавшего всего тридцать шесть. Из четырнадцати первых летчиков-истребителей, приехавших в Иваново в конце 1942 года, нас осталось пятеро: Марсель Альбер, Дидье Беген, Марсель Лефевр, Жозеф Риссо и я. Еще нужно добавить Жана де Панжа, нашего пилота-связного, много раз рисковавшего жизнью, чтобы вызволить из беды своих товарищей, потерявшихся или совершивших вынужденную посадку.

Тюлана, Литольфа, Бизьена, Кастелена, Дервиля, Дюрана, Познанского и Прециози, ветеранов с авиабаз Райака и Иванова, больше нет. Что до Ива Маэ, он был сбит 7 мая, попал к немцам в плен, три раза бежал из лагеря, но его ловили и возвращали. В итоге он станет одним из немногих пленных, выживших к концу войны. Мы увидимся с ним лишь в августе 1945-го, после возвращения во Францию.