Когда мне было 10 лет, то на вопрос, кем я хочу стать, когда вырасту, я непременно отвечала: парикмахершей.

Моя тетя, бывало, брала меня на все процедуры в модные салоны, расположенные в моем совершенно не модном родном штате. Я часами смотрела, как клиентам обесцвечивают, окрашивают и осветляют волосы; они входили с секущимися кончиками, а выходили с асимметричными стрижками «под мальчика» и розовыми ирокезами, которые были так популярны в 80-е. Это было, как я воображала себе, все равно что зависать за кулисами канала MTV. Однажды Линда, парикмахерша моей тети, которая на тот момент была наикрутейшей девчонкой, какую я только встречала, и которая до сих пор находится в первой десятке лучших людей в моей жизни, провела расческой с полустойкой пурпурной краской по моим каштановым волосам. Цвет был едва виден, но я чувствовала себя как чертова Синди Лопер, придя в школу на следующей неделе.

Я заразилась этой идеей, и она осталась со мной на всю жизнь. С того времени я побывала черноволосой, красноволосой, рыжей, обесцвеченной блондинкой, попробовала себя в образах миссис Мии Уолас из «Бульварного чтива» и Мии Фэрроу из «Ребенка Розмари». Многие парикмахеры в Новой Англии, Нью-Йорке и Доминиканской Республике неплохо заработали на мне.

Но однажды, когда мне было лет 12–13, подруга моих родителей задала мне невинный вопрос о моих карьерных планах, и ей совершенно не понравился ответ. Все выглядело, как будто я сказала ей, что намереваюсь стать карточным шулером или извращенкой со склонностью к ножному фетишизму. Она навела меня на мысль, что я могла бы достичь в жизни большего, чем обесцвечивание кончиков волос и кайф от паров состава для перманентной завивки.

– Разве ты не хочешь поступить в колледж? – спросила она.

В то время я даже не была уверена, нужно ли учиться в колледже, чтобы стать парикмахершей. Я не думала об этом. Я была не против этой идеи, так как колледж казался местом, где вы могли учиться сколько угодно и жрать ужины из автоматов. Но причина, по которой я не думала об этом долго, заключалась в следующем: «та, кем я хотела быть, когда вырасту» не зависела от того, «как я приду к этому».

Я просто хотела заниматься прическами.

Не то чтобы я не понимаю, что имела в виду эта женщина. Но ее неодобрение моего будущего, которое я счастливо нарисовала себе, подействовало как порез мочки уха рабочими ножницами. Было больно, и это чувство осталось со мной. Я начала думать, что, наверное, это «неправильно», если я стану парикмахершей, как Линда. Люди разочаруются во мне, если я предпочту веселую, немного чокнутую компанию парикмахерского салона интеллектуальной дисциплине высшего образования.

Постепенно идея стать парикмахершей растаяла как тень, и я обратилась к миру университетской науки, надеясь получить диплом магистра и доктора философии, стать профессором. Подумайте только! (Как вы знаете, к тому моменту, когда я столкнулась с необходимостью сдавать общий экзамен, я уже пересмотрела этот план.) Несколько фальстартов – халтурка во время интернет-бума, закончившаяся крахом всего предприятия, шесть месяцев вкалывания в книжном магазине по низкой ставке, работа «встречальщицей» важных гостей в одном заведении на Бродвее – и я нашла свою колею на поприще книгоиздания в должности редактора книг. Через 15 лет я выбросила все это на помойку, чтобы произвести радикальные перемены и начать работать на себя, а совсем недавно стала писательницей, чья визитная карточка – «слова, которые нельзя напечатать в газете «Нью-Йорк таймс».

Тем самым я хочу сказать следующее: в 1991 году никто из нас не имел представления, кем я стану, когда вырасту. Но почему это обстоятельство было так важно для подруги моих родителей, что она пыталась отговорить меня от стези, которую я на тот момент выбрала и предвкушала ее с восторгом?

Ясно, что она думала, будто помогает мне, – как и те люди, которые говорят, что в будущем я пожалею об отсутствии детей, думая, что тем самым оказывают мне услугу, спасая меня от меня самой.

Но большинству из нас не нужно спасение.

Пришло время выдать себе такое разрешение. Жить по стандартам и определениям успеха от других людей – все равно что преследовать чужие мечты, убегать от чужих страхов и приспосабливать свои представления к понятиям других о риске и сожалении. Это не идет на пользу никому.

А кто, в конце концов, та единственная персона, которой становится больно, когда вы строите свою жизнь по стандартам других людей?

Продолжайте.

Можно сказать, что я повернута на дорожных конусах.

У меня в коллекции есть не одна и даже не две фотографии себя любимой с дорожным конусом вместо шляпы на голове. Один из таких снимков был сделан в канун Нового, 2012 года. Мы с друзьями возвращались с вечеринки в Бруклине, и я отстала, потому что занялась примеркой конуса и пыталась нахлобучить его себе на голову, перед тем как закричать, чтобы кто-нибудь из моих спутников обернулся и заснял меня. Конус сполз мне на лицо, и мой муж сказал, уже сделав снимок: «Ты ведь знаешь, что собаки мочатся на эти штуки?»

Что я могу сказать? Я предана своему искусству.

Я также до смерти люблю заниматься тем, что я называю «баловством» или «дуракавалянием». То и дело на меня нападает желание побежать вприпрыжку – по тротуару, по пляжу, по чьему-то двору (другие люди могут назвать это нарушением границ частной собственности) – и закатить собственную танцевальную вечеринку. Хорошее баловство прогоняет грусть и тоску, как бы могла сказать Марло Томас, и при этом вы также получаете хорошую порцию физической нагрузки.

Я «позаимствовала» надувного дельфина из подарочного магазина отеля и танцевала с ним перед толпой под песню Кельвина Харриса «Чувствую так близко» на дорогом благотворительном мероприятии. Я попыталась и не смогла взобраться на пальму, чтобы произвести впечатление на трехлетнюю девочку. Я однажды играла Похоть на хеллоуинской вечеринке на тему «Семь смертных грехов» и ела виноград с груди девчонки, изображавшей Чревоугодие. У меня есть фото- и видеодоказательства всех этих деяний.

Я совершаю эти безумные выходки осознанно, помня, какими странными они могут казаться со стороны и сколько улик может быть однажды использовано против меня в суде YouTube. Иногда это случается, если я под мухой. Ну ладно, очень часто. Но я не стесняюсь своей странности, потому что это весело, это забавно и к тому же именно такая я и есть – мое лицо Януса, излечивающаяся перфекционистка, которая слишком серьезно воспринимает многие вещи. Плюс, как вы, вероятно, поняли, ознакомившись с историями о моем конформизме в юности, – я потеряла много времени, и его нужно наверстать.

Может быть, с вами все так же?