III

Верен до самой смерти

Солнце восходит над Арманом Марто

Эдгар Обан смилостивился и продлил испытательный срок Армана Марто до первого марта. А все потому, что, несмотря на плачевно бесплодную осень (с середины октября и до Рождества он не продал ни одного контракта), в течение святочной недели Арману удалось сбыть полумиллионный полис человеку, достаточно пожилому и достаточно нездоровому, чтобы страховой взнос оказался довольно внушительным.

Но подкрался новый год, а больше контрактов так и не было, и Арман принялся усиленно беседовать сам с собой. Он, конечно, маскировался, прикидываясь, будто говорит по телефону, но его выдавало лицо и затравленный взгляд, да и отсутствие гарнитуры в ухе, так что каждому было ясно: ничего он не продает, а просто ведет воображаемые переговоры-уговоры, задавая вопросы воображаемому клиенту.

Чем дальше он вот так «слетал с катушек», как выразились бы его коллеги-страховщики по ту сторону Ла-Манша, тем большим изгоем становился; так стая отвергает больное и слабое животное, которое не способно за себя постоять. Никто даже не смотрел в его сторону, и он обрел наконец своего рода приватность, но упаси боже от подобной приватности, каждая секунда которой – сплошное унижение и мука. И чем дальше, тем хуже. Они по-прежнему дразнили его Бегемотом, Слоном, величали «Титаником», толстомясым, награждали прочими подобными эпитетами – Шербур-в-штанах, Чудо-юдо-рыба-кит (и казались себе большими придумщиками), – но не весело поддевая, а зло, с ненавистью, как будто каждым оскорблением – за глаза или в лицо – они хотели оторвать от него клок, повалить его и терзать, пока ничего не останется и он, ко всеобщему долгожданному облегчению, не исчезнет с лица земли.

В феврале, когда календарь не сулил Франции ни одного праздничного дня в качестве отдохновения от серых будней, долгих ночей и промозглой слякоти, какой-то гений внушил всему штату филиала, что восемнадцатое число – это почти что праздник – как-никак Успение святого Колмана Линдисфарнского. Никто про этого Колмана Линдисфарнского знать не знал, но все на радостях устроили себе продленный обед с обильными возлияниями в каком-то ресторане Ла-Дефанса. То есть все, кроме Армана Марто. Его единственного оставили дежурить в конторе, вменив в обязанность принимать телефонные сообщения в течение трех часов затишья, когда новые клиенты практически не звонят, потому что все нормальные люди расходятся по домам на обед. Самые горячие часы обычно бывали с четырех до шести пополудни и с десяти утра до без четверти двенадцать.

Через двенадцать дней его здесь уже не будет. Марто буквально голодал. Он страдал от зубной боли и не мог позволить себе сходить к врачу. Жена его плакала по ночам. Дети плакали днем. Они начали задираться в школе. Этим утром он заснул в поезде по пути на работу, и кто-то, выходя на какой-то очередной станции в темноте под моросящим дождем, со всей дури влепил ему пощечину, то ли ради забавы, то ли от злости. Арман даже не смог разглядеть, кто это был, а когда поезд снова тронулся, он увидел на платформе каких-то дерганых юнцов, которые хохотали и показывали язык в окно уходящего поезда.

И вот теперь все смылись из конторы. Все до единого. Арно только развернул бутерброд и расправил на столе бумагу, в которую он был упакован, когда раздался телефонный звонок. Подумав, что это чей-то чужой клиент и ему придется лишь принять сообщение, озлобленный, брезгливый и несчастный Арман решил, что не обязан снимать трубку. Но он еще не надкусил бутерброд, поэтому, предвидя лишь очередной удар по своей гордости, поднял трубку и произнес название конторы.

– Это филиал «Эйкорна»? – поинтересовался голос на том конце провода.

– Да. Мы «Эйкорн».

– Мне нужно узнать условия страхования жизни, я туда попал?

– Да, – ответил Арман, осторожно напрягшись; так замирает рыбак, заметив рыбу, подплывшую к крючку с наживкой. Рыба не попросила к телефону никакого конкретного рыбака, а это означало, что Арман волен сам принять заказ. – Буду рад помочь вам. Наш отдел занимается продажей страховок с минимальной стоимостью в пять тысяч евро. – Он предполагал, что на этом все и кончится.

– Я хотел бы приобрети полис.

– Могу я поинтересоваться, на какую сумму?

– Десять миллионов евро.

Сердце у Армана в груди подпрыгнуло, будто кошка, отчаянно пытающаяся выбраться из переноски, но он усилием воли заставил себя говорить бесстрастно:

– Скажите, пожалуйста, сколько вам лет?

– В июне исполнится семьдесят пять.

Страховой взнос маячил такой, какого никогда никто в конторе не отхватывал, а комиссионные стали бы просто спасением для Армана и его семьи. Насколько Арману было известно, хотя ничто не мешало выписывать полисы на такую громадную сумму, подобных договоров еще не заключали не только в его филиале, но и во всех других отделениях по всей Франции. Если ему это удастся, то он затмит кого угодно, спасет свою семью и сохранит работу. Внешне он оставался спокоен, будто его околдовали.

– Я был бы счастлив обсудить с вами условия в любое удобное для вас время. Где вы проживаете?

– В Сен-Жермен-ан-Ле.

– А мы в Ла-Дефансе.

– Да, я знаю. Мне это удобно, отчасти поэтому я вам и позвонил.

– Вы хотели бы приехать сами или мне приехать к вам?

– Приезжайте вы.

– Сегодня после обеда вы свободны? Когда вам удобнее?

– Можно прямо сейчас, – предложил Жюль.

– Какой у вас адрес?

Жюль продиктовал.

– Я смогу добраться до вас самое позднее – через час. Сегодня плохая погода, и я не взял машину, – соврал Арман. – Придется ехать на поезде.

– Не торопитесь, – сказал Жюль. – Всему свое время, как приедете – так приедете, жду вас дома.

Он повесил трубку, не прощаясь, как Джек или как некий обобщенный персонаж, который может позволить себе купить полис страхования жизни стоимостью десять миллионов евро. В полуобморочном состоянии Арно собрал свои брошюры, калькулятор, бланки, машинально засунул их в портфель, вышел из конторы, запер дверь и вошел в лифт, словно человек, введенный в состояние гипноза. Он знал, что коллеги взъярятся на него за то, что он покинул пост. Решат, что это уже последняя провинность, ниже падать некуда. И окажутся правы, если он не продаст этот полис. А вдруг, промелькнула у него в голове мысль, этот звонок – розыгрыш, и блуждать ему под дождем в Сен-Жермен-ан-Ле в поисках дома, который окажется какой-нибудь мясной лавкой или полицейским участком. Оттого-то, стоя на платформе в ожидании поезда и потом, уже в поезде и в самом городе, сойдя на станции, Арно испытывал такие муки, какие чувствует, наверное, приговоренный к казни на пути к эшафоту.

* * *

Но едва снедаемый опасениями Арман покинул вокзал и пошел напрямик через прекрасные сады Сен-Жермен-ан-Ле, солнце начало рассеивать тучи, оказавшиеся всего-навсего густым туманом, повисшим над пригородом. Поскольку было 18 февраля, солнце светило примерно с такой же интенсивностью, как 23 октября. День стоял не слишком холодный, безветренный. И вот, откуда ни возьмись, повеяло весной. И вышло солнце, окруженное синевой. Обрывки тумана, в отсутствие яркого света казавшиеся серыми и унылыми, теперь сияли белизной, взлетали вверх и таяли на глазах. Вечнозеленые хвойные и голые ветки деревьев и кустов покрылись бисеринками испарины, оставленной туманом, и эти капельки сверкали, как сотни миллионов крошечных солнц. А самое прекрасное – воздух, он был мягок и великодушен, как всегда бывает, когда свет возвращается в мир на смену зимней мгле.

Он не осмелился принять это как знамение, но все-таки предположил, что природа, по своему обыкновению, зло шутит над ним, словно над фермером, который вместо роскошного летнего благоуханного совершенства вдруг оказывается один на один с засухой или нашествием вредителей и понимает, что он жестоко обманут. Вот потому-то, помня, сколько урожаев погибло у отца, Арман Марто был готов увидеть, что здание по указанному адресу – на самом деле размалеванная граффити витрина магазина, ворота которого закрыты на замок и давным-давно проржавели.

Но, оказавшись перед сторожкой у ворот Шимански, он даже не знал, что и думать, потому что ради маскировки она была нарочито скромной и неприметной. И только когда ворота открылись, явив взгляду небольшой дворец, расположенный посреди собственного ухоженного парка, стало понятно, какая роскошь скрывается за невзрачными стенами. Арман постучался, все еще не зная, что его ждет, могло быть и так и этак. Но когда Клод, теперь неразговорчивый садовник в счастливом предвкушении двадцатки, открыл ворота, Арман Марто понял: вот он – его долгожданный шанс.

* * *

Жюль продал рояль, небольшую керамическую фигурку работы Пикассо, которую всегда терпеть не мог, продал «вольво», несколько первых изданий, полдюжины крюгеррандов и маленького Добиньи. Все вырученные деньги и всю свою оставшуюся наличность и сбережения он положил на один текущий счет. Нынешний баланс его составил 236 000 евро. Шимански навсегда отбыл на юг Франции, но мебель и прочее убранство пока оставались на прежнем месте. Все слуги, кроме садовников, уехали вместе с хозяином, но дом был оснащен всеми известными пищащими и мигающими средствами сигнализации, включая лазерные лучи, под стать великим музеям мира.

Жюль отключил сигнализацию заранее. Он встретил благоговеющего Армана Марто в главном зале, одетый в свой привычный блейзер, но повязал один из эрмесовских шелковых шарфов Жаклин вместо шейного платка. Видок у него был дурацкий, но зато вполне миллиардерский. Шимански носил шейные платки. Окажись Жюль не на мраморных плитах в роскошном зале с полотнами эпохи Ренессанса на стенах, а где-нибудь на парижском перекрестке, он выглядел бы идиотом, возомнившим себя Дэвидом Нивеном. А тут все было в самый раз.

– Спасибо, что так быстро приехали, – сказал он Арману.

– Мы существуем ради клиента, – процитировал Арман, стараясь, чтобы колени его не ходили ходуном.

– Хорошо, хорошо. Мне это нравится, – отозвался Жюль, играя роль человека, лучащегося уверенностью и доброжелательностью. – Проходите, и давайте побеседуем.

Арман заспешил следом. Он старался ступать размеренно, чтобы пол не заскрипел у него под ногами, привлекая внимание к его весу, но незыблемые мраморные плиты остались бы абсолютно беззвучными, даже если бы он начал скакать, как ребенок на гостиничной кровати.

Чуть ли не раскрыв рот, обозревал он оформление гостиной – Фрагонара, гобелен, потрясающий вид из восточного окна и затейливый свет, от которого все роскошные материалы декора и мебели выглядели еще богаче, – и старался делать вид, что совершенно спокоен, пока Жюль притворялся хозяином жизни.

– Так вы – дочерняя компания «Эйкорна»? – уточнил Жюль еще раз.

– В прямом владении. И располагаем всеми ресурсами «Эйкорна». Меня зовут Арман Марто, кстати, – он протянул Жюлю визитную карточку, – из офиса в Ла-Дефансе, одного из двух самых дорогостоящих во Франции.

Затем он пустился в общее описание «Эйкорна», его благонадежности, истории выплат бенефициарам, объясняя, что, несмотря на дороговизну, страховки выплачиваются гораздо быстрее, чем в любой другой компании.

– Вот потому-то я и выбрал «Эйкорн», – произнес Жюль, внутренне улыбаясь. – И какова стоимость страховки в десять миллионов?

– Сперва я обязан спросить: почему вы хотите ее приобрести. Мы спрашиваем об этом у всех наших потенциальных клиентов, чтобы знать их желания. В вашем случае не столь очевидно, что вы нуждаетесь в подобной страховке.

– С начала правления Олланда я не выводил из страны сколько-нибудь существенных сумм, – сказал Жюль, на самом деле говоря о наличности, которую брал в Америку на случай, если кредитная карта не будет действовать. – Я не верю в уклонение от налогов, даже если я нахожу режим налогообложения карательным и несправедливым. Впрочем, великое богатство часто намеренно связывают с неприятными осложнениями, которые до конца могут понять разве что эксперты. После смерти заслонка падает на твои активы, и чем ты богаче, тем больше времени требуется, чтобы поднять ее.

Арман кивнул. Все знают или, по крайней мере, подозревают, что так оно и есть на самом деле.

– Но это не касается страховых выплат. Я хочу, чтобы, когда я умру, у моей дочери были какие-то деньги немедленно помочь ей продержаться, пока не будут улажены имущественные вопросы.

– Да, с этим не поспоришь, – согласился Арман. – Это совершенно разумно.

– И какова же стоимость полиса на десять миллионов?

– Это очень крупная страховка, и в вашем возрасте сумма взноса меняется каждый год и составляет нечто среднее между базовой стоимостью, то есть минимумом, который вы будете выплачивать постоянно, и максимумом. Определение страхового взноса осуществляется, принимая во внимание выплаты, сделанные в предыдущий год, но первый год вы платите только минимум, который тем не менее весьма внушителен и, в свою очередь, зависит от состояния вашего здоровья. Вы курите или курили раньше?

– Никогда.

– Как бы вы охарактеризовали ваше здоровье? Отличное, хорошее, удовлетворительное или плохое?

– Отличное.

– Проходите ли вы лечение в связи с каким-либо диагнозом или состоянием?

– Нет, слава богу.

– Так, будем считать, что здоровье у вас отличное, вы не курите и тэ дэ. Если физически вы по всем параметрам соответствуете наивысшему уровню, то стоимость вашего первого взноса, разделенного на четыре платежа, составит двести тридцать пять тысяч евро. Но со второго года, учитывая наихудшие возможные инвестиционные прогнозы, взнос может составить миллион – миллион пятьдесят девять тысяч евро.

Он вытащил ламинированный график и развернул его:

– Вот здесь можно наглядно увидеть это сумасшествие. В возрасте ста лет ваш взнос составит девять миллионов две тысячи евро, но это лишь для иллюстрации, потому что по максимальным тарифам к тому времени вы уже многократно выплатите стоимость полиса. Еще никто этого не сделал.

– Двести тридцать пять тысяч, разделенные на четыре платежа? – переспросил Жюль. – Почему такая маленькая сумма в первый год?

– Чтобы привлечь клиентов. В первые два года исключается самоубийство, так же как и смерть во время пилотирования самолета, случайная гибель в горах во время занятий альпинизмом, авария во время автогонок, и там еще довольно большое число исключений. Статистически, если вы в наилучшей физической форме, начисление вам минимума для нас даже выгодная сделка. Но мы выпишем полис, только если вы успешно пройдете медосмотр.

– Я уверен, что пройду, так что, пожалуй, возьму полис, – совершенно буднично сказал Жюль, будто газету покупал.

Арман почувствовал прилив восторга. Внезапно он будто стал невесомым.

– На десять миллионов? – Он все еще не мог поверить.

– Да. – Жюль выглядел бесстрастным и равнодушным.

– Нам понадобятся банковские реквизиты.

– Разумеется. – Жюль подошел к письменному столу Шимански и вынул оттуда кожаную папку, куда перед прибытием Армана Марто он положил копии собственных банковских выписок и прочие документы. – Мой текущий счет в БНП «Парибас», здешнее отделение находится, – он взмахнул правой рукой, как регулировщик, разрешающий движение, – на рю-де-Пари, тридцать один, номер счета: семьсот восемьдесят один четыреста девяносто два восемьдесят шесть. Это на ежедневные расходы.

– Баланс?

– Не знаю, честное слово. Тысяч двести–триста, кажется.

Записав все это, Арман спросил:

– Есть ли у вас другие банковские счета, с большей суммой, возможно? Нет, я не считаю эту сумму недостаточно высокой! Просто я должен спросить в связи с тем, что полис очень крупный.

– Повторюсь, деньги все в обороте, вложены. Но я могу дать вам другой. В отличие от текущего счета, это не на мое имя. Траст, связанный с этим домом. Название траста – мой адрес.

Арман Марто записал адрес, который дал ему Жюль, перечитал его вслух, чтобы убедиться, что все правильно.

– Все точно. А следом: «Девятьсот шестьдесят восьмой траст».

– Цифрами или письменно?

– Цифрами. Мы завели его во время студенческих волнений, потому что никто не знал, что нас ждет дальше.

Шимански действительно завел его именно тогда и именно по этой причине. Жюль знал номер счета в «Сосьете Женераль», потому что годами вносил символическую ежемесячную плату в десять евро, чтобы быть включенным в общую страховку, относящуюся к дому.

– И он не на ваше имя?

– Нет. Это траст. Только адрес. Периодически я его пополняю, конечно.

Это была чистейшая правда.

– Баланс?

– И снова я вам скажу, что не знаю.

Он знал, но очень приблизительно. Это был последний траст, не захваченный сынками-монстрами, и Шимански вложил туда многое из того, что у него осталось. Шимански назвал Жюлю примерную сумму и сказал, что сынки и это отберут к концу года. А пока траст был заморожен.

– Но там определенно свыше пятидесяти миллионов, – сообщил Жюль Арману.

– Пятьдесят миллионов? – переспросил Арман, выпучив глаза.

– Он обслуживает нужды недвижимости. Здесь и в других местах. И хозяйственные.

– Вы обязательно пройдете медосмотр, – чуть ли не велел Жюлю Арман.

Жюль воспринял это снисходительно:

– Конечно пройду. Я бегаю и плаваю каждый день. Не знаю, как долго я останусь в добром здравии, учитывая мой возраст, но вот прямо сейчас…

– Это еще один пункт, – сказал Арман. – При полисах высокой стоимости страховой случай наступит автоматически, если вы утратите трудоспособность. Если по закону вы считаетесь нетрудоспособным, то получаете пять тысяч евро ежемесячно. Пособие является неотъемлемой частью страхования жизни. Вы не можете от него отказаться.

– А с чего бы я стал отказываться?

– А! Понимаете, тут кроется одна проблема – для некоторых людей. Конечно, вам это не понадобится, но вы должны принять его, чтобы полис остался в силе, и вы больше не можете работать. Вы можете делать личные вложения, но вам запрещено заниматься вашей профессиональной деятельностью, какой бы она ни была, в какой бы то ни было форме. Но вы же на пенсии, не так ли?

– Нет, у меня сокращенное расписание, но я все еще преподаю в университете. Даю частные уроки. И сочиняю музыку. Ведь могу же я сидеть дома и сочинять музыку?

– Можете. Но если вас поймают, то полис аннулируют.

– И заниматься с частными учениками я тоже не могу?

– Нет.

– А если я не беру с них платы? Мне не нужны деньги.

– Не важно. Это относится к перечисленным видам деятельности.

– И не могу для собственного удовольствия написать сонату?

– Вы когда-нибудь раньше хоть раз продавали свои музыкальные сочинения?

– Да.

– Тогда нет.

– А как же кто-то об этом узнает?

– Могут и не узнать, но если узнают…

– Как? У них, то есть у вас, что, есть собственные детективы?

Арман секунду помедлил. Он чуточку подвинулся в кресле и наклонился к Жюлю. А потом посмотрел ему прямо в глаза:

– У них целая армия детективов, для которых стимул – проценты с каждого аннулированного полиса.

– И сколько же процентов они получают?

– Десять. Вот так. Десять процентов от всего, что вы выплатили, если мошенничество обнаружится до того, как будет выплачена страховка. Если же страховка выплачена и компания может выцарапать деньги назад, поощрение – тоже десять процентов, что в вашем случае может составить миллион евро. И если, после того как полис вступит в силу, возникнет хоть намек на нарушение условий, вы станете очень популярны, уверяю вас.

– То есть мне нельзя будет даже маленькую песенку сочинить?

– Песенка, симфония, соната, ария – для них это все одно и то же.

* * *

Спустя полтора часа, заполнив все бланки, получив надлежащие подписи и чек на первую четверть первого взноса, которая будет получена после успешно пройденного медосмотра, Арман вышел на улицу и повернул налево, навстречу золотому закату, расплескавшемуся на бирюзовом небе. Его румяное лицо сияло оранжевым светом, а глаза сверкали, как аквамарины.

Он тяжело дышал и крепко прижимал к груди портфель. Наверное, это был сон? Нет – не сон. Теперь он чувствовал, что легко мог бы продавать вот такие полисы, может даже по нескольку раз в месяц. Если Жюль пройдет медосмотр, а он его пройдет, то Арман Марто станет ведущим агентом. Эдгар Обан станет его распекать наутро, а он возьмет и скажет, будто между прочим: «Вчера я продал полис на десять миллионов евро человеку, которому в июне исполнится семьдесят пять лет. Вот все подписи. Вот чек». А потом будет наблюдать, как Эдгар Обан грохнется в обморок или воспарит к потолку.

Арно шел по улицам Сен-Жермен-ан-Ле, вдыхая воздух, такой душистый, несмотря на восемнадцатый день февраля, он шел, озаренный волшебным ярким светом, и думал: неужели это как быть худым? Быть красивым? Быть богатым? Быть обожаемым?