Глава 9

Дорогая мама,

ну наконец-то! Наконец нашлась книга, которая мне понравилась! И всего-то понадобилось сколько – восемь попыток с твоей стороны?

Впрочем, поначалу все было не так однозначно. Главная героиня – девушка Элеонора – показалась мне очень странной. К тому же она еще и непопулярна в обществе. Одним словом, не суперзвезда. Но я очень хорошо ее понимаю, и вообще она мне очень нравится – настолько, что я хочу машину времени, чтобы мы с ней могли быть подругами. А парень, Парк, – просто улетный. Мне именно такой и нужен! Проблема только одна: он – вымышленный герой и, как и она, жил в восьмидесятые годы. А в остальном он красавчик. Ради него точно стоит хранить девственность. Но сначала – получить стипендию и построить машину времени.

Вчера утром не успели мы начать тренировку, как пошел дождь с грозой. Тренировку отменили, но папа уже уехал с Джо на занятие по точным наукам, и я просто сидела в бассейне в комнате для персонала, читала книгу и пила бесплатную диетическую колу – всего две банки, успокойся. По телевизору обсуждали какие-то незнакомые мне музыкальные группы, так что я переключила на спортивный канал, а сама начала читать «Элеонору и Парка». Потом поднимаю голову – а прошло уже три часа и за мной приехал папа. Я все это время читала! Ну что, ты теперь самый гордый библиотекарь в мире?

Я надеюсь, у тебя сегодня будет хороший день. Я знаю, что Лина и Талия что-то задумали, что поможет тебе весело проводить время, а не занудствовать в таком интересном и изобилующем развлечениями городе, как Нью-Йорк. Я искренне желаю тебе повеселиться, потому что скоро ты уже будешь дома, а мы голодные и кто-то должен постирать нашу одежду.

Ха-ха. Мы правда скучаем по тебе, и не только потому, что папа не может справиться с ужином. Вчера вечером он попытался накормить нас магазинными вареными яйцами, и тогда я поняла, что дело плохо, и сразу же закачала ему в телефон приложение по доставке сэндвичей.

Мы скучаем, но в остальном дела у нас хорошо. Папа… – он нормальный. Очень интересный. Он так сильно старается ради нас, что мы чувствуем, что должны быть с ним супераккуратными. Хотя иногда – когда очевидно, как хорошо он к нам относится и когда он говорит о наших положительных качествах, – мне хочется закричать: почему же ты нас оставил, если мы такие хорошие?

При всем этом я хочу его простить. Потому что он вернулся, и заметно, что ему совсем не все равно. Когда он извиняется за то, что ушел от нас, он делает это искренне. Я слышала, как вчера вечером он плакал – когда думал, что мы уже спим. Джо сказал, что это потому, что он варится в своем раскаянии. Стандартная фразочка Джо, да?

Но знаешь, мама, это правда. Он варится в своем раскаянии. Он словно одна большая горячая чашка с чувствами. Часто нас обнимает, постоянно покупает маленькие подарочки «просто так», любит вспоминать, какими мы были в детстве. Говорит про то, что нужно «наслаждаться каждой минутой» и все такое. Я спросила его, почему он вчера плакал, и он сказал – потому, что не сможет остаться в городе надолго из-за своей работы.

Я спросила его, была ли работа одной из причин, почему он от нас ушел. Он говорит, что ушел, потому что был в депрессии, его мучила тревога, и он ошибочно считал, что может сбежать от всех тех проблем. Но это похоже на дежурный ответ, мам. Такой ответ мог подсказать ему его коллега-пиарщик. Я потом еще раз задала ему тот же вопрос. Ведь он же оставил ВСЕ, что у него было в жизни, кроме работы. Значит, он очень сильно любит свою работу, так?

Сегодня утром он сказал мне, что вся его мужская идентичность заключалась в работе. Я поехала с этой мыслью на тренировку, и мне не очень понравилось в ней барахтаться. Я пыталась представить себе его мужскую идентичность. Что это вообще означает? Я знаю других пап, и я бы сказала, что для них роль папы стоит над остальным списком субличностей. Например, ты – библиотекарь, а еще учитель, подруга и женщина, не умеющая одеваться, но при этом самая главная твоя роль – мамы, так?

Почему он решил сохранить работу, а не нас?

Я не знаю. Не хочу больше об этом думать. Буду читать «Элеонору и Парка». Иногда легче читать книгу о проблемах других людей, чем думать о своих. Наверное, ты поэтому так любишь читать всю жизнь, да?

С любовью,

твоя поздно созревшая читательница, Кори.

На второй день процесса преображения, когда я возвращалась в офис журнала из салона после невероятно долгой окраски волос, мне вдруг жутко захотелось позвонить Кори. Последние дни мы с ней переписывались на бегу. Я как минимум раз в день звоню на домашний Джона, но трубку всегда берет Джо и в мельчайших подробностях неторопливо рассказывает мне все последние новости. Так, вчерашний звонок был почти полностью посвящен текущему интересу Джо к геотермальным системам отопления. Поэтому сейчас из соображений личного интереса и удобства я набираю напрямую Кори на мобильный. Она не отвечает, и мое сердце начинает рваться из груди. Оставляю ей сообщение на голосовую почту: «Я думаю о тебе…» Через некоторое время получаю сообщение: «Все хорошо, мам. Тринити передает привет. Не волнуйся, книжки я читаю».

Я глубоко вздыхаю. Перед отъездом я обязала ее вести читательский дневник, чтобы у нее была возможность прорабатывать свой опыт и давать выход эмоциям, которые она неминуемо испытает в процессе общения с отцом. Я хотела избавить ее от необходимости фильтровать свои внутренние содержания и щадить мои чувства. Но теперь я жалею, что не потребовала от нее ежедневно присылать его мне. Надо было установить камеру в ее комнате, чтобы я могла включать ее, когда мне захочется. И оборудовать ее телефон прослушивающим устройством. И внедрить шпиона в команду. И вшить ей чип в голову, чтобы я получала уведомления каждый раз, когда уровень серотонина у нее в мозгу падает ниже нормы.

– Боже мой! Я вас не узнал! – говорит Мэтт, выдергивая меня из материнской паники. Я смотрю в одно из многочисленных офисных зеркал и сама себя не узнаю. Вот что Мэтт, Талия и «Pure beautiful» сотворили со мной за последние двадцать четыре часа:

1. Сменили прическу и мой светло-русый цвет. Вместо вечного хвостика на косой пробор у меня теперь пышные, волнистые сексуальные волосы с густой челкой на одну сторону. И да, теперь мой цвет – коричневый. Насыщенный шоколадный, который ближе к концам отливает в красный и в блонд. Выглядит хорошо – как будто я своровала парик у очень красивой женщины, нахлобучила его себе на голову и сказала: «А теперь эти волосы – мои!»

2. С помощью воска и пинцета придали моим бровям такую форму, что я выгляжу на три килограмма стройнее. Я в ужасе – у меня что, было три кило лишних бровей?

3. Окрасили брови в тон волос.

4. Причесали брови и нанесли на них гель. Они думают, я буду делать это каждый день? Я сказала им четыре или пять раз, что не буду. Они не обращают внимания.

5. Нанесли мне на ногти гель, который меняет цвет, когда становится жарко.

6. Нанесли мне на ноги другой гель, который цвет не меняет. Зато этот цвет – нефритовый.

7. Заставили меня раздеться до пояса и силой вынудили надеть лифчики, которые больше подошли бы проституткам, берущим по $3000 за ночь. А размеры этих лифчиков они, мне кажется, придумали на месте, чтобы пощадить мои чувства.

8. Купили мне три лифчика, которые бросают вызов не только гравитации, но и времени. Эти лифчики подняли мою грудь в ту самую точку, где она была до рождения Кори.

9. Дали мне на примерку такую огромную пачку джинсов из модного шкафа, что мне пришлось взять у них сумку «YSL» на колесиках, чтобы перевезти их в кабинет Талии.

Вечером мы с Талией покупаем на вынос тайский карри и ужинаем прямо у нее в кабинете за кофейным столиком. Я выгляжу на десять лет моложе и так стильно, как никогда в жизни. На мне волшебные джинсы, которые не топорщатся сзади и не жмут спереди. Я то и дело посматриваю на зеркальное окно, чтобы снова и снова увидеть свои распрекрасные волосы. Талия смеется каждый раз, когда я откладываю палочки, вскакиваю с дивана, бегу к зеркалу и взъерошиваю волосы, выпучивая от удивления глаза.

– Ты посмотри на меня, Талия, – чуть не кричу я. – Ты только посмотри на меня!

– Я смотрю! – смеется она.

– И это я еще без макияжа! Да я самая красивая женщина в Америке!

– А ты хочешь макияж?

Я ненадолго задумываюсь.

– Нет. А я должна завтра пойти на макияж?

Сегодня, к моему величайшему облегчению, уже слишком поздно совершать дополнительные телодвижения по изменению моего имиджа.

– Ну, ты ничего не должна, – успокаивает меня она.

Я смотрю на нее с долей скепсиса.

– Да? А мне кажется, что сегодня я была именно должна снять брюки. Когда ты их увидела, у тебя было такое выражение лица, что я поняла, что вариантов нет.

– Да, не спорю. Но с макияжем мы предоставим тебе большую свободу. Думаю, Мэтт захочет организовать мейкап для съемки «после», но в остальное время ты можешь ходить с голым лицом и при этом прекрасно выглядеть. Ты везунчик!

– Ооо, спасибо! – улыбаюсь я. Это, если мне не изменяет память, первый комплимент относительно моей внешности, который я когда-либо слышала от Талии.

– Под голым лицом я имею в виду тушь, крем-румяна и помаду, – поясняет она. – Понимаешь меня, да? Ты же белая женщина из Пенсильвании! Ты выглядишь как человек, забальзамированный в день зимнего солнцестояния и только что раскопанный археологами. Ты бледнее, чем был Хан Соло, когда его разморозила Лея. Скажи мне, что только что вернулась с Международной космической станции, и я тебе поверю. Ты выглядишь, как герой мультика «Полярный экспресс». Ты могла бы…

– Ладно, – перебиваю я этот поток лестных сравнений. – До меня дошло. Я бледная.

– Ты бледнее, чем глазурь на свадебном торте. Ты похожа на…

– Я буду пользоваться тушью, – делаю я вторую попытку остановить ее тираду.

– И румянами.

– И помадой, – полностью капитулирую я. – При этом я не буду каждое утро расчесывать и укладывать брови. Это слишком.

На этом мы и расходимся.

– А что еще меня ожидает? – спрашиваю я. – Уроки модельной походки? Ботокс? Уроки этикета?

Талия улыбается и качает головой:

– Нет, ты уже достаточно хороша. Теперь поработаем с внутренним миром.

Я удивленно вскидываю брови.

– Я прекрасно понимаю, что внешнее преображение было необходимо. Но внутри у меня все прекрасно. Я счастлива, занята, у меня прекрасные дети, прекрасная работа, прекрасный дом, прекрасная жизнь.

– Ммм…

– Никаких ммм, – огрызаюсь я. – Это так.

– Ммм.

– Я разрешила тебе покрасить мне ногти в серо-коричневый, – начинаю рычать я.

– А какого они цвета, когда ты разгорячишься? Хотя подожди, мы никогда этого не узнаем, потому что ты, судя по всему, зареклась заниматься сексом.

У меня отваливается челюсть.

– Я не зарекалась! Между прочим, у меня только на днях был секс! И все было отлично!

Теперь челюсть отваливается у Талии.

– Ты не говорила мне, что все было отлично!

– Ну, то есть… Мне почти что не с чем сравнить. Но он выглядел просто прекрасно, и мы оба… Ну, ты понимаешь, – краснею я.

– Я понимаю.

– Мне очень понравилось. Даю ему три с половиной звезды.

– Тебе стоит повторить. Нацеливайся на пять звезд.

– С Дэниэлом? – спрашиваю я и тут же осекаюсь, не слишком ли много энтузиазма было в моем вопросе.

– Конечно. Или с кем-нибудь еще. – Она, задумавшись, постукивает палочками по губам. – А как насчет Мэтта?

От неожиданности я выдыхаю.

– Ты имеешь в виду своего помощника? Это все равно что предложить мне переспать с твоим сыном!

Талия корчится от омерзения.

– Да, это совсем не то. Прости. Я, наверное, решила, что это будет отличная возможность понять наконец, какой он ориентации.

– Он гетеро. Разве нет?

– Может, би?

Я задумываюсь.

– Мы все немного би. Так говорит Лина.

– Обожаю эту твою монахиню. Ты могла бы спать с ней.

– Талия! Хватит. Мне не нужно ни с кем спать. Секс – не альфа и омега всей жизни, знаешь…

– Говорит человек, у которого никогда и не было первоклассного секса.

Я задумываюсь о жизни Талии, и не в первый раз. Детей нет. Очень мало друзей. Мало родственников. Работа – вся ее жизнь. Неудивительно, что для нее так важен секс. А для меня это не приоритет.

– Это не так, – вдруг говорит она.

– Что не так?

– Все то, о чем ты сейчас подумала и что заставляет тебя отказаться от надежды на счастливую личную жизнь. То, что ты недостаточно хороша, или что у тебя нет времени, или что это не важно, или что тебе нужно дождаться Джона…

– Он не вернется. То есть он вернулся, но не из-за меня, – грустно констатирую я. – Он вернулся из-за детей.

– Хотела бы я быть в этом так уверена, – вздыхает Талия.

– Ты же знаешь про Марику и про белье с эпиляцией.

– Да, но я все равно волнуюсь за тебя, Эмич. Волнуюсь, что, насладившись прекрасными моментами с прекрасными детьми, которых ты для него родила и воспитала, он начнет подступаться к тебе. Я думаю, он хочет вернуть свою старую жизнь, пусть даже сейчас он сам этого не осознает.

Вдруг я чувствую, как подступают слезы. Я всхлипываю. Глаза щиплет. Я задерживаю дыхание.

– Ты плачешь?

– Нет! Я не плачу, – решительно заявляю я и начинаю плакать. Отдельные всхлипывания перерастают в полноценный плач. – Прости, я не знаю, почему я плачу.

Сказав это, я понимаю, что это неправда. Я плачу из-за того, что Джон может захотеть вернуть меня. Я думаю о том, через что я прошла с тех пор, как он нас оставил. О том, что с его возвращением все станет гораздо лучше. И я думаю о том, что не должна этого хотеть. Думаю о списаниях из Гонконга. Я думаю: я просто тряпка. Я идиотка. Я в тупике. И начинаю рыдать еще сильнее.

Талия смотрит на меня боковым зрением, как будто я – не я, а затмение солнца. Долго не мешкая, она начинает что-то печатать на компьютере.

– Привет, – вдруг говорит она, и я смотрю на нее. Она смотрит в монитор. Она что, будет с кем-то говорить по видеосвязи, пока я тут плачу у нее в офисе?

– Привет, как дела? Что случилось? – слышу я знакомый голос и убавляю громкость хлюпаний, чтобы определить, кто это.

– Она плачет. Что мне делать?

– Она что? Она же не умеет плакать. А что ты сделала? Эми? Эми, ты там?

Это Лина. Талия просит ее подождать и садится рядом со мной на диване так, чтобы мне тоже был виден экран.

– Привет, Лина, – вою я, увидев ее на экране.

– Воу! Ты прекрасно выглядишь, – говорит она. – Закрой рот и посмотри на меня. Ой, и высморкайся. Да, так лучше. Замечательно! Волосы выглядят сногсшибательно. Ты теперь похожа на саму себя, на ту себя, которую я знаю – красивую, открытую, доброжелательную, смелую. Удивительно, как многое может рассказать о тебе прическа! – Я открываю рот, чтобы ее поблагодарить, и тут она вдруг спрашивает – А куда делись твои брови?

Я качаю головой, потому что не знаю ответ на этот вопрос.

– Они исчезли в одну секунду.

– Ты поэтому плачешь? Слушай, реально, ты выглядишь просто фантастически! А брови у тебя отрастут, если вдруг тебе не хватает тени, которую они создавали и защищали тебя от солнца. Талия, поздравляю, прекрасная работа!

Я перестаю плакать.

– Значит, вы обе в сговоре. И ты тоже знала про статью в журнале?

Лина косится на Талию, выдавая их обеих с головой.

– Я чувствую себя использованной, – говорю я им. – Я думала, что еду в Нью-Йорк встретиться со старой подругой. Вместо этого меня разряжают в пух и прах, чтобы продать побольше журналов.

– Ты чувствуешь себя использованной, потому что тебе бесплатно сделали стрижку и покрасили волосы? – уточняет Талия.

– Без предупреждения.

Талия жмет плечами.

– Впредь я буду тебя заблаговременно уведомлять, если захочу подарить что-то хорошее.

– Я буду тебе очень за это благодарна, – всхлипываю я.

– Ты в порядке, Эми? – обеспокоенно спрашивает Лина. – Я ни разу не видела, как ты плачешь. Может, только раз, сразу после ухода Джона. И с тех пор больше никогда.

Я рассказываю Лине про то, что сказала про Джона Талия, затем – про списания с кредитной карты. А потом я совсем распускаю нюни и говорю, что, видимо, я все еще люблю Джона.

Талия даже не прячет своего возмущения.

– Он же негодяй! – восклицает она.

Лина смотрит на меня.

– Почему ты так решила?

– Из-за чувства вины. Мне стыдно, что я переспала с библиотекарем. У меня такое ощущение, что я нарушила свадебные обеты.

Лина смотрит на меня, и ей, очевидно, меня жаль.

– Дорогая, ваши обеты нарушены уже давно.

Я киваю и откидываюсь на подушку.

– Тогда почему же я сейчас плачу? – спрашиваю я присутствующих.

Талия пожимает плечами и от бессилия раскидывает руки:

– Я без понятия! Ты и твоя новая прическа сейчас должны заниматься сексом с этим библиотекарем. Ты явно что-то делаешь не так.

– Она говорит, что библиотекарь – это связь на одну ночь, – объясняет ей Лина.

– Значит, в следующий раз пусть отвяжутся, – острит Талия.

Несмотря на свое расстройство, я не могу сдержаться и смеюсь, делаю глоток вина и откашливаюсь.

– Девочки, я думала… глубоко внутри я надеялась… что Джон вернулся и пытается что-то поправить… Что я могу сказать? Мы вместе полжизни прожили. Он был рядом, когда я защитила диплом. Когда мы узнали, что беременны. Когда Кори попыталась сама проколоть себе уши. Когда у Джо выпал первый зуб прямо в том ужасном парке развлечений. Джон отвез меня в Париж впервые в жизни и плакал со мной, когда рождались наши дети. И он спас наш свадебный альбом, когда затопило подвал. Такую любовь не выключишь, как выключатель.

Лина глубоко вздыхает, а Талия кладет руку мне на плечо.

– О, Эми. Ты красотка, но идиотка.

Я горестно качаю головой.

– Я знаю.

– Слава богу за эту кредитную карту, – говорит Лина.

– В смысле?

– Мне кажется, это тот звоночек, который тебе так нужен. Он лишил тебя иллюзии, что ты и Джон можете заново склеить вашу жизнь. Те списания показывают, кто он такой на самом деле и чего он хочет. Лучше узнать об этом сейчас, а не в конце лета, когда он полетит домой, к голым половым губам женщины на пятнадцать лет моложе тебя.

Талия морщится.

– Очень зрелищно, Лина. Пожалуйста, больше никогда не произноси ничего подобного.

Я обхватываю голову руками.

– Поверить не могу, что мне нужно будет встретиться с ним уже через три дня.

– Как нам тебя подготовить? – участливо спрашивает Лина. – Что поможет тебе рядом с Джоном чувствовать себя сильной и уверенной, а не раненой и слабой?

Я качаю головой, потому что это невозможно. Лина и Талия смотрят друг на друга через экран и в один голос говорят: мамспринга!

– Мамспринга, – снова повторяет Талия. – Реальная. Не для статьи. Может, устроить отпуск на все лето? Учеба, второй язык, новая страсть, новый взгляд…

Я мотаю головой.

– Нет, этого не будет, и я не уверена, что меня может спасти что-то, кроме старых добрых врачей – времени и слез.

– Ты уже пробовала время и слезы, – напоминает Талия, но Лина махает на нее рукой:

– Оставь это нам. Я уверена, мы поможем тебе вернуть запал.

– У меня никогда и не было никакого запала. У меня был парень, который превратился в мужа. Потом пара детей, работа, жизнь без мужа и огромная ипотека. Запалом там и не пахнет.

Лина косится на Талию.

– Мы сможем это сделать, но будет трудно. Она противится запалу.

– Не говори! Она хотела влезть в штаны для йоги и провести всю неделю за просмотром фильмов и пиццей.

– Я люблю штаны для йоги, – снова начинаю выть я.

– Эту мать вообще можно спасти? – спрашивает Талия.

– Эта мать вообще-то прямо здесь! – напоминаю я им.

– Мы должны попробовать, – решает Лина. – Она еще слишком молода, чтобы сдаваться в архив.

– И кормиться пиццей…

– И тонуть в болоте кабельного телевидения…

Я издаю стон в надежде прервать их милую беседу:

– Прошу прощения, народ. Я знаю, что вы хотите мне помочь, но я не хочу мамспрингу. Я хочу домой. Я люблю пиццу, кино и штаны для йоги. Если мне предстоит страдать по бывшему мужу, я хочу через это пройти так, как это задумывал Бог – на диване с бумажными салфетками, вином и фильмами с Хью Грантом. Я не хочу быть вдали от своей семьи, ходить в стройнящих джинсах и заниматься сексом с незнакомыми мужчинами.

Они обе вздыхают.

– Пусть делает как хочет, – обреченно вздыхает Талия. – Мы устали.

Лина кивает.

– Мы просто хотим, чтобы ты была счастлива, Эми.

– Я знаю. И мне было здесь очень хорошо. Но моя жизнь – там, дома. Мне нужно быть там.

– Тогда приезжай домой, – предлагает Лина. – Я куплю вина.

Талия обнимает меня.

– Запал – не для всех, – с грустью констатирует она. – Но хотя бы сегодня вечером, раз уж ты здесь, не спеть ли нам «Маленькую серенаду»?

Это сейчас, «Marie’s Crisis» – бар, где для гостей играют мелодии из бродвейских мюзиклов, а раньше здесь был бордель. Поэтому мы точно знаем, что в определенный период истории в эти стены приходили и гетеросексуальные мужчины. Но сегодня вторник, туристов немного, а пианист – один из лучших исполнителей бродвейских номеров, и шансы встретить здесь гетеросексуалов почти нулевые. Это идеальное место и для меня в крайне нестабильном преображенном состоянии, и для моей спутницы, которой не нужно никакое преображение, чтобы привлекать внимание противоположного пола. Мы можем быть уверены, что останемся незамеченными. Талия ведет меня к столику слева от пианино, откуда нам прекрасно видно, что будет исполняться следующим пунктом.

– «Фантастикс», – тихо шепчет мне Талия.

– Тогда пойдем скорее в бар. Разве можно пропустить «Try to remember»?

Пианист заканчивает играть последние такты «Kiss of the Spider Woman», и Талия исчезает. От нечего делать я оглядываюсь вокруг. Цокольный этаж, тусклое освещение, грязные стены, медленное обслуживание в баре, ужасная акустика. Все точно так же, как было годы назад. Правда, публика выглядит гораздо лучше и моложе, чем в моих воспоминаниях. И мы не единственные женщины здесь, как было тогда, когда мы захаживали сюда пару десятилетий назад. Это значит, что Талия может лишиться возможности исполнить свое коронное соло «Defying Gravity»^∗, которое всегда кто-то заказывает каждый раз, когда мы оказываемся здесь (я подозреваю, что это подстроено).

После «Try to remember» приходит очередь попурри из песен Уильяма Финна. Я совсем не знаю слов. Отхожу от пианино, нахожу старую потертую, обитую бархатом скамью, усаживаюсь и слушаю красивые голоса. Там меня и находит Талия. Она вставляет бокал с мартини в мою застывшую в ожидании руку и возвращается в поющую толпу. Я смотрю, как люди смеются, поют, путают слова. Я вспоминаю все, что пережила с тех пор, как была здесь последний раз. Тогда я была похожа на бесформенную ракушку, ожидающую начала своей жизни. Я не торопила события и просто ждала момента. Время – это все, что у меня было тогда.

Пью мартини и скучаю по детям. Наконец через полчаса слышатся знакомые аккорды. Поднимаю голову как раз в тот момент, когда Талия поворачивается и смотрит на меня. «Dream girls» – говорит она одними губами и машет мне, чтобы я подошла.

Я встаю. Талия и я пели песни из этого фильма бесчисленное количество раз, мы знаем их до последней буквы. Не успели мы дойти до «One Night Only»^∗, как я поняла, что все мои горести позабыты. Я забыла, что мне уже не двадцать один. Мы поем час, два, а потом выходим на улицу, и оказывается, что освещение там ярче, чем в баре. Талия открывает приложение, чтобы вызвать такси. Я чувствую, что из меня выжали все соки.

– Видишь, как было весело! – хрипло говорит она.

– Я пятнадцать лет не бодрствовала до такого времени, – срывающимся голосом отвечаю я.

– И сколько всего пропустила, живя в провинции.

Я мотаю головой.

– Да. Но сейчас все иначе.

– Ты о чем? Marie все та же.

– Но мы-то – нет.

Талия вздыхает, и впервые с момента нашей встречи я вижу на ее лице грусть. Она качает головой.

– Иногда мне кажется, что я – да, – загадочно говорит она.

– Ты когда-нибудь жалеешь о том времени, когда… ну, когда Саймон сделал тебе предложение?

– Ни разу. Дети, дома, вот это вот все – это никогда меня не привлекало так, как тебя. А ты этого хотела с самого начала. Больше всего на свете. А я хотела кабинет директора, – вздыхает Талия. – А что касается темы про «совместить в жизни все», – она пожимает плечами, – мне кажется, это огромный напряг.

– Так и есть.

– Но я рада, что у тебя все это есть. Прекрасные дети и уютный дом. Я горжусь тобой, что ты управляешься с тем, с чем я бы никогда не смогла.

– И я тоже. Я тоже горжусь тобой.

– Я просто пишу про шмотки. А ты родила этому миру новых людей.

Я беру ее руки в свои.

– Ты хотя бы представляешь, какое влияние ты оказываешь на огромное количество людей, как приятно, когда на почту приходит твой журнал? Сколько раз сильная статья, фото модели с лишним весом в купальнике и бокал вина вдохновляли меня после длинного рабочего дня!

Талия смотрит на меня не без грусти.

– Эми, я так скучала по тебе. Останься еще хотя бы на неделю. Хотя бы до конца недели.

Мимо проезжает такси, но мы не пытаемся его остановить.

– У тебя все нормально? – спрашиваю я.

Талия качает головой и сжимает губы.

– Я люблю журнал, но не знаю, на сколько еще меня хватит.

– В смысле?

– Да нет, ничего. – Я пристально смотрю на нее и не даю сменить тему. Она пожимает плечами. – Просто нужно еще очень много сильных статей опубликовать, прежде чем можно будет уйти с чувством выполненного долга. – Ее беззаботность возвращается снова. – Может, хотя бы еще одну, про мамспрингу, – добавляет она с озорством.

Я закатываю глаза.

– Я останусь еще на несколько дней. Просто пусть все будет по-моему.

– Штаны для йоги и книга?

– Я такая, какая есть.

Талия приобнимает меня.

– И я.

И мы стоим с ней на тротуаре в районе, который знаем с юных лет, как свои пять пальцев, и тем не менее я чувствую, что сейчас мы обе немного потеряны.

– Поехали в Mamoun’s. Фалафель в два ночи все исправит.

И с этим нельзя не согласиться.

На следующее утро мы обе проспали. Талия выползает из дома около девяти, что для нее неимоверно поздно. Она говорит, что подчиненные должны быть благодарны ей за то, что у них «был отпуск длиной почти в целое утро», и я начинаю их жалеть. В свою очередь я иду и покупаю настоящий нью-йоркский рогалик с толстым слоем творога, свежевыжатый апельсиновый сок и гигантский стакан кофе. Возвращаюсь в квартиру Талии, пытаюсь вылечить больное горло и жалею себя. Без детей и работы я не знаю, чем себя занять. Понимаю, что надо ехать домой – оставаться здесь странно и неправильно. Но ехать домой, пока с детьми Джон, – нечестно. Мне нужно будет смириться с тем, что он не хочет вернуть меня, и я смогу это сделать. Но я не знаю, как мне перестать хотеть вернуть нашу старую совместную жизнь.

Звонит телефон. Смотрю на экран – это из офиса «Pure beautiful». Решаю не брать трубку – это либо Талия звонит проверить, чем я занимаюсь, либо Мэтт будет уговаривать сделать что-то для статьи про мамспрингу. У меня нет сил отбиваться ни от той, ни от другого, так что я открываю новый триллер от своего любимого автора и выпадаю из реального мира. Не успел всплыть первый труп, как снова звонит телефон. На этот раз звучит мелодия, которую я установила для Джона, и у меня подскакивает сердце – что-то с детьми!

– Что случилось? – говорю я вместо приветствия. – С детьми все в порядке?

– Тебе тоже доброе утро. Дети в порядке, – слышу я, и только после этого мое сердце снова начинает биться. – Даже лучше, чем в порядке. Как ты, я уверен, знаешь, за Кори волочится один парень, и она пытается решить, то ли пока придержать его, то ли бросить, а я ежедневно узнаю все больше о том, как работает женский ум. А Джо! Он просто лучший человек на свете. Такой классный парень! Ты знала, насколько круто он управляется с БПЛА?

– С чем?

– Проще говоря – с дроном. Я купил по одному себе и ему и установил на его аппарат водонепроницаемую гоупро^∗. Теперь мы чертим метеорологические карты, рассчитываем параметры облачности и обсуждаем, как прикрепить к нему спектрометр, чтобы он мог… В общем, мы с ним сошлись на этой теме и прекрасно проводим время.

– Здорово! – Я сгораю от ревности. Я ничего не знаю про дроны, спектрометры и то, на чем они сошлись. Джо с отцом – прирожденные инженеры. Мне в этом плане за ними не угнаться. Каждый раз, когда я пытаюсь обсуждать с Джо научные темы, все заканчивается тем, что он читает мне лекцию по физике и отсылает заниматься своими делами. – А как тебе Брайан?

– Приятель Кори? Он тупой, как бревно. Я не свожу с него глаз. Как только они вместе садятся на диван, тут же возникаю я с тарелкой крекеров.

– Отлично! Она способна за себя постоять, но в голове у нее все равно еще бардак.

– Да? У него тоже. А как ты? Хорошо ли в Нью-Йорке?

Я корчу гримасу. Что, будем вести светские беседы?

– В Нью-Йорке отлично. А как в Пенсильвании? Вы готовы к моему возвращению?

– В общем-то, я поэтому и звоню.

– Мда? – чую неладное я.

– Время летит так быстро, Эми. Я знаю, у меня нет права просить, но мне нужно больше времени с детьми.

– Нет, – сразу говорю я. – У тебя нет права просить.

– Как я сам и сказал.

– И я с тобой согласна.

– Но я, тем не менее, прошу. Ты была с ними одна все эти три года. А я только начинаю заново с ними знакомиться. Я не могу – то есть я не готов…

– Ты тоже мог быть с ними три года.

Он молчит, и я чувствую себя праведной злыдней.

– Да, ты права, – соглашается он. – Я знаю. Да, это все моя вина, и я должен буду вечно просить у тебя прощения, пресмыкаться перед тобой, подвергать себя самобичеванию и все такое. Я уже все это делал и впредь буду продолжать извиняться. Я совершил ошибку и очень сожалею. Но я уже не могу ничего изменить.

– Не думаю, что ты стал бы что-то менять, даже если бы смог, – с возмущением выдаю я, думая о Марике Шью.

Он молчит. Тоже про нее думает?

– Ты не права, – наконец говорит он, и у меня сжимается грудная клетка. Я не могу вдохнуть, и мне слишком страшно выдохнуть. – Ты даже не представляешь себе, насколько ты неправа.

Я качаю головой и вспоминаю, что вчера сказала Талия про то, что он, возможно, вернулся за мной. «Это просто мышечная память», – говорю я себе.

– Ладно. Скажи, чего ты хочешь.

– Все лето.

– Ты что, шутишь?!

– Подумай, насколько все выиграют от этой ситуации. Лина рассказала мне про твою программу с чтением, которую ты реализуешь в школе. Ты могла бы углубленно ее проработать. Может, оформить заявки на гранты? Сделать что-то по дому? Или просто выдохнуть после всего, что ты сделала для детей за последние три года. Можешь провести недельку в Филадельфии, или проехаться до национального парка, или…

– Нет.

– У детей все отлично, Эми. И я думаю, им это на пользу. Я читал в книге про совместное воспитание, что дети, у которых сильная связь с отцом, на 75 % реже разводятся, когда у них появляются собственные семьи. А Джо очень нужна возможность с кем-то поботанить. Ты представляешь себе, насколько он талантлив? Здесь есть группа техскаутов и секция по точным наукам для отцов и сыновей. Мы могли бы создавать роботов, поехать в Бостон на Кэмбриджский чемпионат по шахматам. И не восприми это на свой счет, но детям очень нравится жить у меня в квартире.

– Им нравится со мной.

– Конечно. Но ты же знаешь – они стремятся к большему. Ты очень много работаешь, и они тоже. Но им нужны и детские активности, не только взрослые. У меня в доме есть бассейн. Мы можем запускать дроны. Я могу сводить команду Кори на пиццу после тренировки. Я многое могу им дать, понимаешь…

– Вещей? Денег? – завожусь я.

– И времени. Это не компенсация за прошлое. Я и не пытаюсь сделать вид, что это какая-то замена.

– Хорошо.

– Но разве они не заслужили летний отдых? Вместо того, чтобы на рассвете кожуру с кукурузы сдирать – а это единственный вариант подработки, при котором здешние дети могут заработать чуть больше минимальной зарплаты, Кори может несколько часов в неделю работать в бассейне с друзьями. Я могу определить ее на неделю в тренировочный лагерь по прыжкам в воду, отправить Джо в космический лагерь – если помнишь, у меня есть студенческий друг, Энди, который сможет устроить нас даже сейчас, когда прошли все сроки. Я все продумал. Я не позволю им сидеть на месте, но детям нужен… отдых.

– Не рассказывай мне, что нужно моим детям, – огрызаюсь я.

Он послушно молчит. Я же хочу впиться ему в горло. Если детям и пришлось работать больше обычного в последние годы, то только из-за него. Я злюсь и мне больно. И меня раздражает, что дети, которым давно и отчаянно нужен отдых, – не только мои. Но Джону я в этом никогда и не признаюсь.

– Эми? – прерывает он мое затянувшееся молчание.

– Да, я тут. Я просто загрузилась. Пытаюсь справиться со странным чувством, когда практически незнакомый человек рассказывает мне, как растить моих собственных детей.

Он вздыхает:

– Возможно, ты воспринимаешь меня как незнакомого человека, но это не так. Я их отец. – Я фыркаю. – Мы пятнадцать лет прожили вместе.

Я молчу и вспоминаю моменты в течение этих пятнадцати лет, когда я так сильно в нем нуждалась, а его не было рядом. Как тяжело мне было в одиночку переживать свою боль, какой потерянной я себя чувствовала. Я вспоминаю самый черный момент нашего брака – когда я одна несла то, что мы должны были нести вместе. Я молчу.

– Ты не обязана принимать решение прямо сейчас. Подумай. Возвращайся в воскресенье, и мы все встретимся.

– Я подумаю, – честно обещаю я. – Но после того, как я подумаю, ответ все равно будет «нет».

– Хорошо. Просто действительно, по-настоящему обдумай этот вопрос. Это все, чего я прошу. Реши, что лучше для тебя и детей, и будь честна с собой. Если ты решишь, что лучше выкинуть меня из жизни и продолжить биться дальше без какой-либо надежды на передышку, что мне останется, кроме как откланяться?

Я еле сдерживаюсь, чтобы не зарычать прямо в трубку.

– У меня сейчас передышка! – говорю я.

– Отлично! – раздражается он.

– И она прекрасна! – вру я.

– Я очень рад это слышать!

– Бесконечно покупаю нижнее белье и делаю восковую эпиляцию, – продолжаю язвить я.

Но он не понимает, на что я намекаю, и я тут же начинаю жалеть, что позволила себе этот пассивно-агрессивный взбрык.

– Что? – с удивлением переспрашивает он. – Я рад за тебя, если это делает тебя счастливой. Тебе не нужно доказывать мне, что ты прекрасная мать. Дети стали такими, какие есть, благодаря тебе. Но совершенно очевидно, что ты все время на взводе, и всем детям нужно иногда выпускать пар. Неважно, насколько идеальной старается быть их мама, побыть со вторым родителем – это неплохо. Просто подумай о том, что это может принести пользу всем нам.

– Да, ведь для тебя всегда главным было то, что лучше для всех, – саркастически произношу я.

– Прости, – вздыхает он. – Я буду извиняться столько, сколько захочешь.

– Выбей татуировку себе на лбу, – не унимаюсь я.

– Если бы это как-то помогло, я бы это сделал. Но ты решила продолжать быть жертвой, вне зависимости от того, что я скажу или сделаю. Так что какой смысл?

– Смысл в том, что ты козел, – говорю я, не успевая осознать, что он прав.

– Нам стоит закончить этот разговор.

– Я согласна.

– Давай дадим друг другу некоторое время. В воскресенье вернемся к этой теме.

– Мой ответ все равно будет «нет».

– Отлично. Значит, в воскресенье я его услышу.

– В воскресенье, – угрожаю я.

– До свидания, Эми.

Я нажимаю отбой и говорю:

– До свидания, козел.

Но гнев – это лишь фасад. Глубоко внутри я не гневаюсь. Я расстроена. Потому что я знаю, что он совершенно и полностью прав. Я вжилась в роль жертвы и успела ее полюбить.