Глава 17

Дорогая мама,

я прочитала «До встречи с тобой», и мне стало грустно. Очень, очень грустно. Я задумалась – когда лето кончится, что будет с нами? Мне кажется, все будет как-то странно.

Я понимаю, что должна была задуматься об этом раньше, но вы же с папой не воссоединитесь после всего этого? Ты сказала мне, что с кем-то встречаешься в Нью-Йорке, но не хочешь посвящать меня в детали. Если ты с кем-то познакомилась, значит, ты не рассматриваешь возможность дать папе еще один шанс? А когда-нибудь думала об этом?

Если ты вернешься домой в конце месяца и у папы не будет варианта вернуться к тебе, он уедет? Я знаю – до начала всего этого мы говорили про его отъезд, но это было так давно! Кажется, что все сильно изменилось. Он не такой, каким я его себе представляла. С ним весело, и мы для него важны. Он знает, что совершил ошибку, и пытается все исправить. Но он все время говорит о тебе, у него на столе – твоя фотография, и я вижу, что он думает о том, можно ли войти в одну реку дважды и как все это будет.

Я загуглила румспрингу и прочитала историю одного парня, который по ее окончании уехал от своей семьи. Он влюбился в мир. Его друзья-амиши отнеслись к миру со страхом и подозрением, а он принял его с радостью и оптимизмом. Он сказал, что понимает, как важны обязательства перед семьей и церковью, и он боролся с собой очень долго, но в конце концов любовь, которую он ощутил к мирским вещам – в частности, к современным технологиям, свободе самовыражения и одноразовым салфеткам, оказалась сильнее его старых обязательств. А с тобой случится то же самое после мамспринги?

Ладно. Мы говорили с Джо и пришли к тому, что примем любое решение папы. Но если он решит, что хочет назад, в семью, ты могла бы, пожалуйста, хотя бы подумать об этом?

С любовью,

Кори.

После обеда с Кассандрой я придумываю какой-то повод и возвращаюсь домой одна. Проверяю почту и хожу по квартире кругами, снова и снова обдумывая то, что она сказала. Ужинаю едой на вынос, выпиваю немаленький бокал скотча Талии, смотрю по Нетфликсу «Ноттинг-хилл» и выплакиваю все глаза. Это первый вечер, который я провожу без Дэниэла, и он ужасен.

Следующим утром я первым делом звоню Лине. Талии я позвонить не могу – она в теории знает, что у телефонов есть какая-то функция передачи звукового сигнала, но совершенно не хочет ее тестировать. Кроме того, она – заинтересованная сторона. У нее нет детей и бывшего мужа, и ей выгодно, чтобы я переехала в Нью-Йорк и развлекала ее, как в старые добрые времена. Она не знает мою семью, она знает только старую версию меня. Ненастоящую.

Но настоящая версия меня влюбилась в Дэниэла. Я хочу быть с ним все время. Я не хочу встречаться с другими мужчинами, которые выбирают за меня еду в ресторане, пытаются продемонстрировать, сколько они зарабатывают и имеют за спиной долгие и неприглядные любовные истории. Я просто хочу валяться в кровати с Дэниэлом, читать с ним, спать с ним, есть с ним роллы с яйцом и сыром. После Джона я ни к кому не испытывала таких чувств. Может, даже к Джону не испытывала. Я не хочу уезжать от него через пару недель. Не хочу возвращаться в свой дом, в котором постоянно нужно что-то ремонтировать, бесконечно куда-то везти детей и ходить на неблагодарную работу. Это уже не мамспринга. Это что-то совершенно другое.

– Похоже, ты действительно им увлеклась, – говорит Лина.

– Да. И он тоже. Он так добр ко мне! А еще он самодостаточный – с ним я не чувствую себя зависимой или неуверенной. И он замечательно умеет слушать, когда я рассказываю про работу и детей.

– Это же прекрасно!

– Это ужасно!

В квартире Талии есть малюсенький балкончик – скорее всего, у Джульетты был такой же. Там стоит садовое деревянное кресло и подставка для ног. Я отодвигаю большую сдвижную дверь. Балкон очень узкий, и Талия убрала один из подлокотников – тот, который ближе к двери. То есть нужно открыть дверь, забраться в кресло, закрыть за собой дверь и наслаждаться бруклинским небом, желательно не двигаясь.

– Почему ужасно? Потому что он живет там?

– Да, а мое «там» – в другом месте, куда мне скоро нужно вернуться.

– Но сейчас-то ты в его «там». Ты там же, где и он.

Я сижу в крохотном патио в одноруком кресле, и стеклянная дверь настолько близко ко мне, что я могла бы повернуть голову и ее поцеловать. А другое мое плечо касается балконного парапета. Как часто я стала думать, что Нью-Йорк, в котором живет Талия, для меня, как Страна чудес!

– Но скоро я уеду! – Небо надо мной такое яркое, а звуки, которые долетают до этой высоты – сирены, сигналы машин, дрели – все приглушены. – Ты понимаешь, о чем я. Дома я буду «здесь», а для него это – «там».

– Здесь, там… Может, если между вами что-то сильное, он сможет переехать.

– Он не сможет, – вздыхаю я. – Он совместно с бывшей женой воспитывает упертую дочь подросткового возраста. Она учится в «Бронкс-Сайенс» – это чуть ли не лучшая во всей стране государственная школа. Она никуда не поедет. Переезд Дэниэла будет фактически означать его отказ от права опеки.

Лина молчит, и я понимаю, что она тщательно подбирает слова.

– Есть мужчины, которые ради любви срываются с насиженных мест.

Я сжимаю губы.

– Это была не любовь, – отрезаю я. – Думай что хочешь, но я знаю, что Джон убегал не к девушке. Он убегал от нас.

– Я не имела в виду Джона.

Я делаю глубокий вдох, пытаясь наполнить мозг столь нужным ему сейчас кислородом. В воздухе витает аромат корицы и куркумы – кто-то из соседей готовит с открытым окном.

– Наверное, у кого-то так может быть. – Я представляю себе, как Дэниэл пакует вещи, оставляет дочь, и у меня сводит желудок. – Если он уедет от собственного ребенка, я его не приму.

– Боюсь и спрашивать – а ты бы переехала к нему?

– Конечно, нет. Ни при каких обстоятельствах. Никогда.

– Мне показалось, тебе хорошо в Нью-Йорке. И не только из-за свиданий. В твоих сообщениях столько счастья, восклицательных знаков. Два дня назад ты мне даже селфи прислала, как ешь сэндвич с бастурмой.

– Ты хоть видела размер того сэндвича?

– Да. Хороший размер. Я хочу сказать, что городская жизнь тебе идет.

Я стучу пальцами по губам и задумываюсь. Это правда? Мне нравится здесь больше, чем дома с детьми?

Снова накатывает чувство вины – горячее и засушливое, как августовский ветер. Потому что какая-то маленькая часть меня – эгоистичная и плохая – кричит ДА!

– Лина, я сейчас же порву с Дэниэлом. Прямо сейчас.

– Что? Подожди, как это мы пришли к этому выводу? Я хотела сказать тебе, чтобы ты получала удовольствие от жизни, которой ты сейчас живешь, а потом будет потом. Собиралась двинуть речь на тему «жизнь коротка». У меня уже и цитата из Руми была наготове.

– Я порву с ним сегодня. Мне нужно повесить трубку и позвонить ему. – Я пытаюсь встать между креслом и пуфиком, но, встав, понимаю, что ступить мне некуда. Я снова плюхаюсь в кресло, как рыба, бьющаяся о пирс в попытках спрыгнуть в воду.

– Нет, нет и нет. Эми, тебе не нужно с ним рвать. Это глупо.

– Мне нужно вернуться домой.

– Подожди. Как ты пришла к этой мысли? У меня такое ощущение, что мы с тобой говорим каждый о своем.

– Нью-Йорк меня достал, вот и все.

У меня начинается паника. Я хочу попасть в квартиру и не дышать больше воздухом этого города. Уйти с этого нелепого балкона. Я сгибаю ноги, тянусь к двери, отодвигаю ее и выталкиваю себя из кресла внутрь квартиры, чуть не падая на колени. Задвигаю дверь, прижимаюсь к ней спиной и вдыхаю тишину, кондиционированный воздух и полное отсутствие запахов.

Оглядываю квартиру. Талии здесь не было уже очень давно, и сейчас я ощущаю эти комнаты настолько же своими, насколько чужими они были, когда я только приехала. Повсюду лежат стопки моих книг, рядом с ноутбуком – листки бумаги с плодами мозговых штурмов по занятиям. На кухонной столешнице – пакетики соевого соуса, которые скопились у меня с доставок, четыре разных меню на вынос, упаковка моих любимых мюсли, картонная коробка клубники с рынка. У двери – четыре пары обуви и сумка с вещами, с которой я хожу заниматься на велотренажерах. Ощущение, что… я здесь живу. Как будто мои дети уже выросли и живут где-то далеко независимо от меня, а я живу в Нью-Йорке, работаю над повышением качества преподавания читательских навыков, хожу в театры и музеи, ужинаю в восемь вечера и отдаю грязную одежду в платную стирку.

Но это не я. Это не моя жизнь. Я должна вернуться домой, прежде чем снова забуду об этом. Звоню Дэниэлу и попадаю на голосовую почту.

«Дэниэл, мне нужно с тобой поговорить, – говорю я и, понимаю, что, когда он это услышит, у него сожмется сердце, я говорю все как есть: – Мне нужно вернуться домой, в мой настоящий дом. Я… слишком скучаю по детям и… – я замолкаю, думая, что сказать дальше. – Мне кажется, чем дольше мы вместе, тем больнее нам будет. Я думаю, ты и сам знаешь. Мы не говорим об этом всерьез, но мы были обречены с самого начала. – Я замолкаю и думаю, то ли мне повесить трубку, то ли начать заново, перезаписать сообщение, стереть его, передумать, стоять на своем, перестать делать глупости, перестать игнорировать опасность. В конце концов я просто добавляю: – ты дашь мне знать, если у тебя что-то получится с флекстологией?» – и вешаю трубку. Он послушает мое сообщение и рассердится. На его месте я бы точно рассердилась. Он послушает, рассердится и скажет: «Ну и пусть, без нее мне будет лучше», и ему правда будет лучше. И мне тоже. Бессмысленно думать о совместном будущем. Джо двенадцать лет. У меня осталось всего шесть лет до того, как он покинет дом. И каких-то три года с Кори. Я не собираюсь тратить это ценное время на бесперспективные любовные авантюры и пустое хождение по музеям и – что там еще – секс, разговоры в кровати и рогалики? Нет.

Я ощущаю себя полной идиоткой. Мамспринга! Что за бредовая идея! Я бросила детей. Мне должно быть стыдно. Детям нужна мать. Во мне нуждаются дома. Я не могу просто взять, подпрыгнуть и оставить свою жизнь ради симпатичного библиотекаря и вереницы японских ресторанов. Даже то, что я допускала подобные мысли, ставит под сомнение мою репутацию. Мечты о такой жизни означают, что я плохая мать.

Цирк окончен. Пришло время собирать вещи и возвращаться в реальную жизнь.

Я не проверяю почту. Ни на что не отвлекаюсь. Я собираю вещи, рассыпанные по квартире Талии, и пытаюсь уместить их в чемодан. Безуспешно. Журнал накупил мне столько вещей – красивых вещей! Велотуфли, и капсульный гардероб, и щетка из натуральной щетины. Повсюду книги – мои, Дэниэла и из публичной библиотеки. В конце концов я раскладываю вещи по трем коробкам, в которых мне доставляли продукты из службы «FreshDirect». В первой – библиотечные книги, во второй – то, что нужно будет отправить ко мне домой по почте, в третьей – вещи Дэниэла. Я пытаюсь упаковать все как можно аккуратнее, несмотря на суету.

Потом я вдруг вспоминаю: я же еду домой с пустыми руками! А я не могу поехать домой с пустыми руками. Мне нужно привезти детям из Нью-Йорка какие-то хорошие вещи. Почему я за все это время ничего им не купила? Последние два месяца я жила так, как будто у меня вообще нет детей! Ходила на свидания со стариканами, мальчиками и всеми теми, кто в промежутке, покупала вещи себе и ходила каждый день в спортзал, как будто я какая-то супермодель! Читала книги, ходила в театр, любовалась предметами искусства. Устроила себе курортный роман! Чем я лучше Джона?

Джон. По дороге в магазин одежды я шлю ему сообщение и предупреждаю о своем приезде. За несколько месяцев размер у Кори вряд ли изменился, а вот у Джо… он мог значительно вырасти. Папа у него не очень высокий, а вот мой отец – настоящий великан. Куплю ему рубашку того размера, который был у него в июне, и еще одну на размер больше. Господи, а вдруг ему нужны новые кроссовки? Хорошо, что я возвращаюсь домой раньше. Детей нужно одеть к сентябрю. А Кори нужно будет хорошо высыпаться перед началом сезона. Что сейчас читает Джо? Я беру телефон, чтобы засыпать Джона всеми этими вопросами, и вижу, что он уже ответил мне: «Зачем ты едешь домой сейчас? Завтра утром дети разъезжаются по лагерям».

Мое сердце бьется как сумасшедшее. Лагеря?! Как такое может быть? Как я могла напрочь забыть про лагеря? Я что, их записывала?

Да, конечно, теперь я все вспомнила. Кори едет в тренировочный лагерь стоимостью более ста долларов в день, где из них все жилы вытянут, пока не доведут до уровня национальной сборной и Олимпиады, так что я знаю, что цена оправдана. Оправдана, но без помощи Джона мне ее никогда не потянуть. А Джо едет в космический лагерь. Космический! Как будто мы миллионеры из Силиконовой долины! Обычные дети – даже те, чьи родители могут позволить себе в полном объеме оплатить обучение в нашей школе, не ездят в такого рода лагеря. Я уже не говорю про тех, кто получает дотацию. И я забыла про все это?

Мне так стыдно! Мой бывший муж, он же неплательщик алиментов, за два месяца дал им столько, сколько я не дала за три года. Они вообще захотят ко мне подойти, когда я вернусь? Может, он уже купил им и школьную форму, и ручки, и тридцать пачек салфеток, и все остальное из школьного списка? Может, он уже сводил их к врачу на обязательный осмотр перед учебным годом и получил нужные справки? Может, он уже начал следить за тем, чтобы Кори раньше ложилась спать? Вполне вероятно. Возможно, я больше и не нужна.

Я кладу телефон в сумку, которая даже не моя, а журнала. Только сейчас понимаю, что она перекочевала ко мне из их модного шкафа. И вот я стою в магазине молодежной моды в своих модных брюках с чужой дизайнерской сумкой и рассчитываю купить любовь собственных детей. При этом я забыла про их важнейшие планы, их размер одежды. Что же дальше? Я забуду их полные имена? Это не про меня! Как я до такого дошла? Как мне вернуться назад?

Вспоминаю момент, когда весной я впервые увидела Джона, возвращаясь с фермерского рынка. Я могла бы с ним не разговаривать. Могла бы не давать ему шанс, не позволять детям провести с ним неделю, не продлевать этот срок на все лето. Я притворяюсь, что меня вынудили уехать в Нью-Йорк, но правда в том, что я приехала сюда добровольно, убегая от своих обязанностей с той же легкостью, как это сделал Джон три года назад. Я сказала, что всего-навсего хочу короткую передышку, но я влюбилась в свою мамспрингу, как только села в поезд. С каким удовольствием я высыпалась утром, ела в ресторанах, жила без споров про длину юбки, без хлопанья дверями и слез Джо украдкой. С каким удовольствием я занималась любовью с Дэниэлом, проводила время с Мэттом и даже ходила на свидания со всеми теми мужчинами, у каждого из которого были свои странности. Все это время я на самом деле не хотела домой – ни разу. А сейчас я хочу все повернуть вспять. Я не должна была оставлять свою жизнь, потому что теперь мне страшно, что я не смогу ее вернуть. А если и смогу, то мне страшно, что я не вспомню, как в этой жизни чувствовать себя счастливой.

Ко мне подходит консультант и спрашивает, не помочь ли мне что-то найти. Я еле сдерживаюсь, чтобы не сказать, что я потерялась в жизни и мне нужно помочь найти путь. Беру себя в руки и прошу найти мне «классные» кофты для пятнадцатилетней девочки и двенадцатилетнего мальчика. Вместе с ними он приносит мне еще и сумку, стилизованную под чехол для солдатской фляги с вышитой на коже водонапорной башней. Даже я способна понять, что она шикарна до невозможности. «Да, возьму ее. И могли бы вы найти что-то столь же классное для моего сына?» И этот усатый молодой человек приносит мне квадратный портфель из нейлона оранжево-серой расцветки. Я в недоумении смотрю на него.

– Оранжевый нейлон? Вы серьезно? И на нем написано: «Мне жаль, что я такая ужасная мать?»

– На них на всех это написано, мэм, – добродушно отвечает он. – А как вам вот этот? – протягивает он мне гораздо более стильный рюкзак из переработанного брезента с различными эмблемами. Мои богатые студенты вполне могли бы ходить с таким рюкзаком.

– Да, этот подходит. Мой сын уезжает в космический лагерь, – говорю я и протягиваю ему свою кредитную карту. Как редко я прибегала к ней последние месяцы. За меня все время платили Дэниэл, журнал, Джон. И это тоже совершенно для меня несвойственно – позволять платить другим, забывая о своей заработанной тяжким трудом финансовой независимости.

– Космический лагерь, круто! Нам надо будет сшить портфель из старых скафандров. Это будет прикольно!

Джо когда-то рассказывал мне, что, чтобы разрезать скафандр, нужны лазеры. Они сконструированы таким образом, что их нельзя проколоть. Гибкие они только в рукавах и местах стыков. Остальные участки – жесткие и тяжелые. Джо посмеялся бы над идеей сшить рюкзак из скафандра. Как бы я хотела, чтобы он сейчас был здесь. Я бы хотела, чтобы вместо мамспринги я привезла сюда детей на лето и оставила Джона с носом. С чего я вообще тогда решила, что мне нужно уезжать от детей?

Со всеми этими мыслями, чувствуя себя полной дурой, я тороплюсь в квартиру Талии. Тем не менее у меня в голове звучат и другие, более разумные голоса: «Но тебе же здесь понравилось», и «Но ты же влюбилась в Дэниэла», и «Но тебе действительно был нужен отпуск».

Я настолько сжилась с чувством вины и ощущением, что все плохо и ужасно, что я игнорирую эти голоса. Повернув за угол, я вижу Дэниэла – он нервно ходит перед подъездом Талии. Я же продолжаю гонять кругами эти темные, пугающие мысли, и вместо того, чтобы подбежать к нему и обнять, я останавливаюсь и говорю:

– Нет-нет, Дэниэл. Пожалуйста, уходи. Пожалуйста, я не вынесу твоей доброты.

Он весь оседает вниз, как будто я только что надела ему на плечи свинцовую накидку.

– Эми. Расскажи мне, что с тобой происходит?

Я хочу объяснить, но не могу вымолвить ни слова. Я только что начала любить этого человека и, пусть я еще многое про него не знаю, мне очень больно, что приходится его оставлять. Я подхожу к нему, беру за руки и тыкаюсь в него своим лбом. На этом расстоянии я могу позволить себе уронить слезу, потому что он не увидит. Так мы стоим очень долго. Через какое-то время мимо проходит женщина с маленькой собачкой, которая начинает проявлять повышенное внимание к обуви Дэниэла, и я говорю:

– Пойдем в квартиру, пока собака не решила, что ты столбик.

Мы отодвигаемся друг от друга, и я беру его за руку.

– Мы…

Он замолкает, и я начинаю быстро говорить:

– Дэниэл, слушай, мне нужно вернуться домой. Я попытаюсь объяснить, но не думаю, что у меня получится. Дело совершенно не в тебе. Просто мне нужно. Я должна поехать домой.

Он хмуро кивает. Мы заходим в лифт и молчим, пока он едет. Дэниэл переступает порог, видит перевернутую вверх дном квартиру и начинает раскладывать вещи по местам. Когда он доходит до коробки с его вещами, он трет шею, идет в ванную и возвращается оттуда со своей бритвой и дезодорантом в знак молчаливого согласия с моим решением.

– Я понимаю. – Он закрывает коробку и ставит ее у двери. – Ты нужна детям.

Я качаю головой и начинаю плакать уже по-настоящему. Он очень правильно ведет себя, когда видит мои слезы – обнимает меня, усаживает на кровать, гладит по спине и ничего не спрашивает очень долгое время.

– В том-то и дело, – выдавливаю я из себя сквозь рыдания. – Ты не понимаешь. Я еду домой не потому, что нужна детям. Я еду потому, что не нужна.

На прощание Дэниэл целует меня на вокзале. Я приезжаю домой в семь вечера, и дети меня ждут. Это последний вечер дома перед началом их собственных приключений. Мы заказываем китайскую кухню, и, откровенно говоря, ее вкус оказывается ужасным по сравнению с тем, что я ела в Нью-Йорке. А потом мы сидим за обеденным столом и говорим, смеемся, начинаем играть в покер на печеньки, но за разговорами то и дело забываем про игру. В полночь я отправляю детей спать. Впервые за два месяца они спят в своих кроватях. А в шесть утра мы поедем в аэропорт, где нас будет ждать Джон. Джо сядет в самолет до Хантсвилла, а мы втроем сядем в машину и будем три часа ехать до лагеря Кори. Не сказав мне, Джон доплатил за то, чтобы она жила в отдельной комнате. «Чтобы хотя бы ночью она могла отдохнуть от наушников», – объясняет он, и я понимаю, о чем он беспокоится. Кори очень чутко спит и просыпается, даже если смыть унитаз или если у Джо насморк и он храпит через две комнаты от нее. С его стороны это проявление заботы, свидетельство того, что прошедшие два месяца он был внимателен к ее потребностям. Все эти дары – время, деньги, забота о моих детях – как выданные читателю библиотечные книги, которые он все не возвращает и не возвращает, и нам приходится их списывать. А потом, если он их все же принесет, это настоящий праздник. Но поскольку это Джон, а с ним я чувствую себя очень неуверенно, я спрашиваю:

– Как же она познакомится с кем-нибудь, если у нее не будет соседей по комнате?

– А разве есть малейший шанс, что она не познакомится? – смеется Джон. – Я больше переживаю за то, чтобы она успела там хоть немного попрыгать, в перерывах от общения с новыми подружками.

Я сдаюсь, признавая его правоту. Кори найдет себе друзей даже на манекенной фабрике. И, конечно же, не успели мы забросить к ней в комнату спальник и сумку, как она уже улизнула в комнату отдыха в компанию своих новых знакомых.

– Одноместная комната – это очень хорошая идея, – говорю я Джону. – Ты прекрасно управлялся с детьми все это время.

Джон внимательно смотрит на меня.

– Это невероятно тяжелый труд. Не знаю, как ты столько времени справлялась одна.

Мне хочется ответить, что кому-то же надо было это делать. Мне хочется еще раз обвинить его, но зачем? Во мне почти не осталось возмущения, которым было заряжено мое отношение к Джону с тех пор, как он ушел. Не осталось и склонности выдавать желаемое за действительное. Вместе они создавали гремучую смесь – дремавшую, но ожившую с его возвращением. Поэтому я откладываю топор войны и с непривычки неловко ищу оливковую ветвь.

– Мне приятно, что этим летом ты разделил со мной этот груз, – признаюсь я, хотя меня гложет навязчивое чувство, что я все сделала не так. – Спасибо, что вернулся и уговорил меня уехать в отпуск.

Услышав мои слова, Джон чуть не падает в обморок, но быстро берет себя в руки.

– И тебе спасибо за то, что вернулась раньше. Не знаю, как ты поняла, что ты здесь нужна, но это так. Не знаю, сел бы Джо сегодня в самолет без твоей поддержки.

– И без телефона Кори. Кстати, он написал мне двадцать минут назад, что стыковка прошла по плану и он уже в самолете. Теперь он может расслабиться и всю неделю получать удовольствие.

– Так он о стыковке так волновался? – спрашивает Джон, очевидно забыв про свой давнишний приступ раздражения в аэропорту, когда он оставил меня одну с четырьмя чемоданами и двумя детьми перед шестичасовым перелетом, не в силах прожить без пива еще полчаса. – Очень странно.

Вечером Джону нужно провести несколько конференц-звонков, поэтому мы берем два разных номера в ближайшем «Мариотте». Он приглашает меня поужинать, но недолго думая я выбираю доставку в номер, и в этот момент на меня снисходит масштабное озарение: я окончательно избавилась от тоски по бывшему мужу.

На следующее утро мы выезжаем рано, чтобы Джон успел попасть за рабочий компьютер до закрытия лондонского офиса. По дороге мы долгое время говорим о детях. Он рассказывает мне, как замечательно они проводили время вместе, как выезжали за город на длинные выходные, и как он заставил Кори первый раз пойти в поход, и как она, вопреки собственному нежеланию, полюбила эти вылазки. Джон постоянно восхищается тем, как я воспитала детей, и это мне действительно очень приятно слышать. Но сейчас все комплименты на свой счет я помечаю звездочкой со сноской: при всем этом я оставила собственных детей на целых два месяца.

Но он не унимается. Он говорит, как я была права, что заставила Кори перетерпеть первый год в секции и не бросать прыжки – участие в команде принесло ей за эти годы настоящее счастье и дало мощный толчок к развитию. А как он восхищен тем, насколько уверенно ощущает себя Джо в походных условиях, несмотря на отсутствие отца. «Я по глупости считал, что только мужчина может научить его разводить костер», – делится он.

Джон говорит без остановки. Я рада слушать про детей, но мне тяжело осознавать, как много я пропустила. Около часа я почти ничего не говорю. Так мне легче удержаться от порыва схватить Джона за шиворот и спросить: «А дальше что?»

Получается, мое будущее снова находится в руках этого мужчины. Останется ли он в Штатах по окончании лета или вернется в Гонконг, в свою старую жизнь? Что произойдет, когда я попрошу у него развода? Будет ли он претендовать на совместную опеку? А может, он будет претендовать на что-то большее? У меня в голове крутятся самые разные варианты. Я стараюсь не сравнивать каждое его движение с Дэниэлом. Но разве я не хотела бы сейчас ехать в машине не с ним, а с мужчиной, который не бросит?

Через какое-то время мое молчание начинает бросаться в глаза. У Джона заканчиваются смешные истории про детей. Смятение, пустота и неизвестность ощущаются как расстройство желудка. При каждом повороте, неровности и резком маневре я чувствую приступ тошноты. Мое состояние наконец замечает и Джон.

– Эми, что с тобой?

– Мне что-то нехорошо. Наверное, меня укачало.

Джон вздыхает, и я знаю, что его немного раздражает моя чувствительность. Он чуть опускает мое окно, и от притока свежего воздуха мне тут же становится лучше.

– Спасибо.

– Тебе нужен арахис? – спрашивает он, намекая на время, когда во время обеих беременностей меня укачивало даже в самых непродолжительных поездках и как я обожала в те периоды ореховые смеси и арахисовое масло.

– Ха-ха! – смеюсь я в ответ, а затем прокручиваю в памяти последний наш с Дэниэлом секс и мысленно благодарю свою спираль. – Я очень сомневаюсь. Хотя все может быть. – Мне вдруг очень хочется, чтобы он знал наверняка, что у меня была связь с другим мужчиной. Но Джон приманку не заглатывает. Вместо этого он спрашивает:

– А помнишь, как мы возили их в Диснейлэнд?

Диснеевский парк во Флориде – мы с Джоном с самого начала хотели их туда свозить, но когда мы наконец созрели, Кори было уже десять лет и время веры в волшебство улетучивалось на глазах. Наши дети не очень любили диснеевские фильмы, но я была в этом парке в детстве, и у меня остались удивительные воспоминания. А Джон никогда там не был, но очень хотел.

Мы забронировали отель на территории парка, сели в машину и отправились на юг. Это была наша первая семейная поездка на машине, и вдруг меня начало укачивать. Нам пришлось дважды останавливаться, и меня тошнило прямо на обочине. Я жевала имбирные леденцы, пила газировку «7UP» и наконец уговорила Джона разрешить мне сесть за руль на несколько часов. Я была убеждена, что виной всему – его агрессивный стиль вождения, который я в шутку называла местью тракториста. Но и за рулем мне не стало лучше, а впереди был еще целый день пути. Я бы его не перенесла.

Доехав до ближайшей аптеки, я попросила там пластыри от укачивания. Фармацевт уже готов был мне их продать, поскольку они подходят большинству людей, но затем добавил: «Если вы беременны или теоретически можете быть беременны, вам нужно проконсультироваться с врачом, прежде чем их использовать».

И тут я все поняла. Джон и дети сидели в машине с включенным кондиционером, и за спиной у нас был многочасовой путь. Останавливались мы только для того, чтобы меня вырвало и чтобы сходить в туалет в «Макдоналдсе». Я вышла и сказала им, чтобы они пошли в кафе на другой стороне улицы, а я подойду чуть позже. Вернувшись в аптеку, я купила тест на беременность и пошла в аптечный туалет. Там моя беременность подтвердилась.

Фармацевт порекомендовал для облегчения моего состояния «Юнисом», витамин В6 и браслет против укачивания. К этому я добавила шесть бутылок имбирного лимонада и огромную упаковку чипсов с солью и уксусом. И «Сникерс». «Сникерс» я съела прямо в магазине, а затем перешла дорогу, зашла в кафе, где меня ждали Джон с детьми, и купила огромную порцию мороженого с шоколадным соусом и арахисом.

– К тебе вернулся аппетит! – обрадовался Джон, когда я пришла к ним за стол с большим стаканом. В тот день он был в приподнятом настроении. Между нами не все было хорошо, но тот период был одним из самых счастливых.

– Да. – Я мгновенно просветлела от одного вида его улыбки. – Лекарство уже работает. Но мне нельзя водить, так что вот тебе ключи.

Мороженое было вкусным. Желудок успокаивался на глазах. Дети радовались нашей поездке, а как скоро обрадуется мой муж! Нельзя сказать, что я тогда хотела ребенка, но и сказать, что не хотела, тоже нельзя. Я удивилась беременности, но не пришла в ужас. Но Джон – я была уверена – будет вне себя от радости. Сам он из многодетной семьи и хотел иметь вдвое больше детей, чем было у нас, но мне нужно было время между родами, чтобы прийти в себя, а после Джо я уже чувствовала себя слишком старой. Но, по всей видимости, для старости было еще рано.

Мне не терпелось ему сказать. Я дала детям мелочь, и они пошли к игровому автомату. Я взяла руки Джона в свои, расплылась в улыбке и чуть было не заплакала. Как только дети отошли достаточно далеко, я сказала:

– Мы беременны. У нас будет ребенок!

И вот сейчас мы снова едем с Джоном в машине, и до дома остался всего час.

– Тогда я столько арахиса съела! И чипсов.

– Нереальное количество чипсов. Я переживал, что ты съешь весь мировой запас.

– Помнишь, ты еще спросил меня, какой вес я хочу набрать за беременность.

– А ты чуть меня за это не убила.

– И меня бы оправдали. – И, поскольку я не осмеливаюсь задавать ему вопросы про будущее, я спрашиваю про прошлое: – Бывает, что ты тоскуешь по тому ребенку?

– Нет, – качает головой он. – Прости, Эми. Значит, так должно было случиться.

– Ты всегда так говорил. Но сначала же ты так обрадовался.

Джон выглядит более осунувшимся и прибитым, чем когда-либо раньше.

– Нет, не обрадовался.

– Ты делал вид?

– Я старался радоваться изо всех сил.

Я пытаюсь не принимать его слова близко к сердцу, но у меня не получается.

– Но, если бы ребенок родился, все сложилось бы иначе. Ты не оставил бы меня с двухлетним ребенком на руках. Мы бы были вместе.

– Я иногда думаю об этом, – откликается Джон, не отводя взгляд от дороги.

– Значит, если бы я сохранила беременность, то и ты бы меня сохранил? – пискливо спрашиваю я, не веря, что осмелилась высказать вслух эту страшную мысль. Но разве не этот вопрос я сотни раз задавала сама себе?

Джон вздыхает. Он вдруг весь сникает и выглядит изможденным. Перед своим уходом он точно с таким же видом еле носил ноги по дому, все время вздыхая.

– Что значит «сохранил»? Я же не пришел в магазин и не вернул тебя по чеку, как непригодный товар.

– Ну а что же это было? Я потеряла ребенка, а потом ты от меня ушел.

Я чувствую, что в горле у меня ком и знакомая боль. Начинаю часто моргать и сглатываю слезы.

– Нет, я ушел от всего. Ты была частью этого всего. Ты, дом, город, моя семья, друзья и мои дети. Я ушел от всего. Мне тогда казалось, что мне всего лишь нужна короткая передышка – как и тебе сейчас. Просто мне потребовалось три года, чтобы вернуться, а тебе – два месяца.

– Между этими поступками нет ничего общего! – Хотя я уже столько раз мысленно их сравнивала.

– Нет, конечно. Ты гораздо лучше выполняешь свою родительскую роль, чем я. Ты лучше меня. Мне даже кажется, что в жизни тебе хочется одного – противостоять мне. – Я вижу, что его это ранит, но он продолжает: – Ты же видишь, насколько это все грустно, Эми? За все эти три года ты не только не отпустила ситуацию, не перестала на ней зацикливаться, ты целиком и полностью прониклась ролью моей невинной жертвы.

«Прониклась ролью невинной жертвы». От этих слов – от этой правды – я прихожу в ярость!

– Почему ты вернулся, Джон? – Мне нужно было задать ему этот вопрос несколько месяцев назад. Мне нужно было заставить его ответить, объясниться. Не надо было ходить вокруг да около, боясь… как я это называла – спутать карты? К черту карты! – Ты вернулся из-за меня?

Он шумно выдыхает.

– Я вернулся из-за них. Из-за Джо и Кори. Но я люблю тебя, Эми. После восемнадцати лет брака мне кажется, я всегда буду тебя любить. – Знакомым движением он сжимает мне руку. – Я допускал, что, вернувшись, пойму, что детям будет лучше, если мы попробуем воскресить наш брак, и для меня это не стало бы неприятной ношей. Ты замечательно выглядишь, прекрасная мать, проявляешь недюжинное терпение в сложившейся ситуации. Мало кто на такое способен.

Я качаю головой. Еще в начале лета я, может, и хотела бы услышать эти слова, но сейчас они меня больше не трогают.

– Я не хочу этого, Джон.

Он кивает – с некоторым сожалением.

– Я это понял сейчас. И думаю, детям это тоже не нужно.

Он прав. Я вдыхаю и с трудом выдыхаю.

– Тогда что дальше? Какой у тебя план?

– Думаю, что лето закончится и я снова вернусь за океан. Буду ужасно скучать по детям, но рано или поздно мне придется вернуться в офис, и я не сомневаюсь, что у вас после моего отъезда все будет замечательно.

Его слова бьют меня наотмашь. Я хотела правды. Я думала, что готова услышать правду. Теперь же, когда я ее услышала, чувствую себя проигравшей. И не просто проигравшей, а разодранной на части. Ничего не изменилось. Я оставила Дэниэла, Талию и Нью-Йорк и все, чем я могла бы там заняться, и вернулась в то же самое состояние, в котором пребывала до возвращения Джона в наши жизни.

Только сейчас все стало еще хуже, потому что теперь Джо, Кори и я доподлинно знаем, что мы потеряли.

Какое-то время мы с Джоном едем молча. Мое сердце кровоточит и стенает. Оно похоже на целый город под названием боль, здания в котором выстроены из сожаления и потерь, а улицы выложены страхом. Я мысленно иду по этому городу, пробираюсь сквозь боль, причиненную его словами, мимо памятников разбитому сердцу, которые я возвела внутри себя. Я вспоминаю день, когда я оставила Дэниэла. День, когда я увидела в аптеке Джона. День, когда я узнала про Марику. День, когда Джон позвонил из Гонконга и сказал, что никогда не вернется. День, когда на тринадцатой неделе беременности я пошла на осмотр и узнала, что сердцебиения нет.

Дойдя до этого сокровенного памятника, про который знаем только мы с Джоном, я не могу двинуться дальше. Тогда меня спрашивали, хочу ли я сделать анализ ДНК плода? Были ли у меня судороги или кровотечение? Хочу ли я знать пол? Будем ли мы еще пытаться забеременеть? Но я была настолько оглушена, что воспринимала это все как какой-то шум. У меня никогда до этого не было выкидыша, не было повода думать о его рисках. Я принимала фолиевую кислоту, не пила алкоголь с четвертой недели, испытывала нормальный для своего состояния токсикоз, у меня были мягкая грудь и привес в четыре килограмма. Я даже открыла счет на образование ребенка. Все это я рассказала доктору, пытаясь убедить ее, что она ошибается. Я говорила ей, что беременна уже почти три месяца – как будто она не знала этого и как будто это могло что-то изменить.

– У тебя телефон звонит, – эти слова Джона возвращают меня в машину, в настоящее, в то место, где ребенок не родился, а муж – ушел, и где последние пять лет я держусь за эти свои травмы так, словно от цепкости хвата зависит моя жизнь.

– Что?

– Слышишь этот звук? Похоже на вибрирующий телефон.

– Да. Ты прав. Это мой телефон.

– Ты не хочешь взять трубку?

Я не двигаюсь. Это может быть Дэниэл. Или Талия из Майами звонит узнать, куда я делась. Или Мэтт, расстроенный, что я слилась, не сказав ни слова. Или еще кто-то, кого я подвела.

Телефон замолкает и через минуту снова начинает вибрировать. Я вытаскиваю его и вижу сообщение на голосовой почте. Код абонента мне не знаком. Крайне медленно звуковое сообщение переводится в текст, и наконец я могу его прочитать. Телефон выпадает у меня из рук.

– Джон, разворачивайся. Сейчас же разворачивай машину. Кори получила травму.

– Что?

– Вот, здесь есть разворот. Возвращайся в лагерь.

– Что случилось? – повторяет он, включая левый поворотник и сбрасывая скорость.

– Мы должны ехать в больницу, – говорю я в ужасе и хватаю его за плечо. – Кори ударилась головой о вышку и не приходит в сознание.