Я пошел к Томи, но она не открыла дверь. Возможно, ее не было в номере. Или она не хотела видеть меня.

Вернувшись к себе за связкой ключей, чтобы возобновить расследование, я вдруг почувствовал, что украденные чемоданы подорвали мой моральный дух и невозможно прямо сейчас добавить к ним еще и неудачные поиски в остальных номерах.

Однако после беседы с Софией меня заинтересовал владелец отеля. Возможно, стоило разузнать о нем побольше.

Запасные батареи для ноутбука, принесенные из супермаркета, похоже, не работали. Подключив портативное зарядное устройство, я также не обнаружил признаков жизни ноутбука, поэтому оставил его на кровати. Понимая, что не могу выйти в Интернет, я боролся с отчаянием – так хотелось увидеть фотографии моей семьи.

Когда я уже собрался уходить, в дверь постучали.

Это была Томи в сопровождении детей Иобари – девочки Рёко, ей семь лет, и мальчика Акио, ему шесть лет. По правде говоря, раньше я избегал даже смотреть на них. Каждый раз, когда я видел детей Иобари или до меня доносились их голоса, я едва сдерживал слезы. Вряд ли они понимают, что происходит. Интересно, вспомнят ли они, когда станут взрослыми, что-нибудь из нашего прежнего мира?

– Хочешь пойти погулять с детьми? – спросила Томи, как ни в чем не бывало.

– А где их родители?

– Хотели отдохнуть немного, а французские сучки заняты. Да все нормально, я и раньше присматривала за ними.

– Боже, Томи, они же дети, как ты можешь ругаться при них, – понизив голос, сделал я ей замечание.

– Расслабься! Они не знают, что такое «сучки».

– Сутьки! – радостно воскликнула Рёко.

Я не удержался от смеха:

– Ладно, только куртку надену.

Мне пришло в голову, что, возможно, у Томи найдутся ответы на мои вопросы о владельце отеля.

Запирая дверь, я почувствовал, как чья-то крошечная ручка обхватила мои три пальца. Это была Рёко. Я чуть не отдернул руку. Будто пол ушел у меня из-под ног. Сердце ёкнуло, и на глаза навернулись слезы.

Я посмотрел на Томи, которая ждала вместе с Акио ближе к лестнице. Она улыбнулась.

Собравшись с духом, я взял Рёко за руку, и мы вчетвером вышли на улицу. Дети почти не говорили по-английски, но, к моему удивлению, Томи немного говорила по-японски. Мы сидели на траве у кромки леса и смотрели, как Рёко и Акио гоняются друг за другом.

– Не знал, что ты любишь детей, – заметил я.

– Во всяком случае, больше, чем взрослых, – ответила Томи.

На мой взгляд, у Рёко немного странные черты лица. Непонятно почему, но оно казалось не совсем симметричным.

Когда дети нашли на земле что-то интересное и принялись копать яму, я расслабился. Это занятие удерживало их на одном месте.

– Слушай, как раз хотел спросить… – неуверенно начал я. – Ты говорила, что, когда собирала материал для своего проекта, практически ничего не нашла о его владельцах.

– О Балоше Брауне.

– Кто это?

– Последний владелец. В остальном доступной информации очень мало. Даже когда отелем владели компании, я обнаружила, основательно покопавшись, что этих компаний не существует или они обанкротились. Понимаешь, какое-то странное отсутствие бумажного следа. И оно не давало мне покоя. Именно поэтому я и взялась за такой проект. – Она искоса взглянула на меня: – Ты понимаешь, о чем я?

Я кивнул. Почти полное отсутствие бумажного следа иногда было единственным, что заставляло меня двигаться дальше, когда я сидел один в гостиничном номере, который выглядел как и любой другой гостиничный номер, независимо от того, в каком штате или стране я находился, если день начинался все с того же пакетика дешевого растворимого кофе и маленького чайника.

– Ты когда-нибудь задумывался о пустых библиотеках? – с выжидательной улыбкой спросила Томи.

– Боже мой, никогда.

– Ага, представил? По-моему, даже только из-за этого стоит попробовать вернуться в Штаты. Эта мысль не дает мне покоя.

Я засмеялся, потом вспомнил:

– Балох Браун?

– Балош. Я нашла несколько статей о том, как он завладел отелем. В основном обычный негатив в духе прессы девяностых – знаешь, убийства там, истории о призраках. Похоже, у него репутация еще той сволочи.

– Что ты имеешь в виду?

– Криминальное прошлое, жесткий тусовщик, все деньги получил по наследству, мелкая знаменитость в Европе. Кстати, поэтому мне и удалось хоть что-то накопать на него, единственного из всей череды владельцев.

– А ты знаешь, что они с Софией были женаты?

Она схватила меня за руку:

– Не может быть!

– Может! – Я сам пришел в восторг от ее удивления. – По крайней мере, были, но не уверен, женаты ли сейчас. Она наотрез отказалась говорить на эту тему.

– И поэтому она здесь работает?

Я кивнул.

– Ты молодец. Вот дерьмо… я хотела сказать… да ладно, неважно – похоже, никогда мне не завершить мое исследование. Но… это интересно.

Какое-то время мы наблюдали, как играют дети.

– Не хочу показаться вуайеристкой, – произнесла Томи, тщательно подбирая слова, – хотя, как социолог, я вообще-то люблю подглядывать… ты оставил свой Фейсбук залогиненным.

– Боже, Томи…

– Успокойся, я не читала твои сообщения, – фыркнула она. – У тебя очень милые дети. Младшая дочка очень похожа на тебя, а старшая вообще нет, скорее на маму.

– Я не являюсь ее биологическим отцом. Она мамина.

– Надина?

– Да, Надина.

– Надя напоминает Таню.

Трудно сказать, специально или нет она завела этот разговор, но мне было неприятно. Хотя Томи вроде и не собиралась сравнивать дальше.

– Как их звали? – поинтересовалась она.

Я стиснул зубы.

– Их зовут Рут и Марион. Марион – младшая.

– Прости, я не хотела смотреть фотографии. – Она помолчала. – Нет, хотела. Мне любопытно, и у меня есть пограничные вопросы… которые нельзя отнести к определенной области знания.

– Да не страшно, просто… – Мне не удавалось подобрать правильное слово.

– Тяжело?

Я кивнул, и мы немного посидели молча, глядя на играющих детей.

– Жалко, что так вышло, – произнес я, – не знаю, почему вдруг они накинулись на тебя с обвинениями. Некоторые уже, похоже, устали от отеля.

– Никаких «вдруг», они ведут себя так, начиная с Дня Первого. И не только они. – Томи пожала плечами. – Да плевать на них. Ну, что они сделают? Я их не боюсь.

Я провел ладонью по сухой траве:

– Не понимаю, зачем теперь поднимать этот вопрос. Дело сделано. Голосование окончено.

– Ты еще добавь «это не твоя вина».

– Ну… – Я сомневался, что именно хочу сказать. – Нельзя возложить всю вину на одного человека. Это коллективная ошибка.

– То есть ты утверждаешь, здесь частично и моя вина? – Она сделала неопределенный жест.

Я на мгновение задумался.

– Частично.

– Боже, ушам не верю.

– А по-твоему, кто виноват?

– Я не виновата!

– Я этого и не утверждал, я сказал, что это коллективная ошибка!

– Получается, все, кто голосовал, как и я, хотели ядерной войны и конца света? Звучит жуть как правдоподобно. Ты просто самодовольный идиот, поэтому никто и не стал голосовать, как ты.

– Некоторые голосовали.

Она замолчала.

Я чувствовал, что в этом споре победа осталась за мной, и в то же время сомневался, нужна ли она мне такой ценой. Мы говорили о мире, который ушел в небытие. Какой смысл теперь искать виноватых?

Дети закричали, и у меня чуть душа не ушла в пятки, но я тут же понял, что они смеются. Акио, похоже, нашел личинку жука и подбежал к нам с тонким, извивающимся на его пальцах червячком.

Томи что-то сказала ему по-японски, наверное, велела положить личинку обратно. Мальчик отошел и осторожно положил ее в землю.

– Приятно узнать, что жуки еще живы, – заметил я.

Она промолчала.

– Ладно, прости, ты не виновата.

– Не могу поверить, что все так просто: они считают меня причиной, по которой мы все находимся здесь. Мир не отправился на хрен, потому что я за это проголосовала. Мир давно охреневал, и на это ушли годы. Все происходило у нас на глазах. – Она вырвала горсть травы и разбросала ее. – Мы все, как один, оказались трусами, и никто не сделал того, что следовало сделать, поэтому мне и не понятно, почему теперь выстроилась целая очередь из обвиняющих меня.

– Сыграю роль адвоката дьявола… – произнес я.

– Ой, да не страдай фигней.

– Все знали, как глупо и опасно голосовать за такого человека.

– Так не мы нанесли первый ядерный удар!

– Никто не знает, кто ударил первым! Вряд ли сейчас стоит создавать комиссию по расследованию.

Она покачала головой:

– Ничего не понимаю. Что ты хочешь услышать от меня?

Секунду я просто смотрел на нее. Я чувствовал себя жестоким и одновременно понимал, что у меня нет причины злиться на нее. Во мне бурлила злость, с которой я боролся большую часть времени, проведенного в отеле, но всякий раз, когда я говорил с Томи или смотрел на нее, эта злость вырывалась на поверхность. С тех пор как мы начали спать вместе, ситуация только ухудшилась. Я действительно обвинял ее. Я действительно считал, что это ее вина. Где-то в глубине души я старался убедить себя, что она каким-то образом все спланировала, должно быть, хотела, чтобы голосовали за безумцев, которые помогли нам собраться здесь, разлучив меня с женой и детьми, вероятно, навсегда. Мне хотелось верить, что ею двигало некое злобное желание убить мир. Мне хотелось кого-нибудь обвинить.

– Серьезно, что ты хочешь услышать от меня?

Верх одержала моя худшая часть, и я сказал:

– Было бы неплохо, чтобы ты извинилась.

Она встала:

– Да чтоб вы все в ад провалились!

– Мы уже в нем! – крикнул я ей вслед и поморщился.

До меня дошло сразу, что я придурок, каких свет не видел, но гордость помешала догнать и вернуть ее. Дети Иобари посмотрели, как она уходит, но ее отсутствие, казалось, ничуть не смутило их. Они просто продолжили играть. Рёко что-то крикнула мне по-японски. Я не понял, но одарил ее своей самой широкой улыбкой, и она, похоже, довольная, рассмеявшись, нырнула за дерево.

Детям не обязательно понимать все, что им говорят. Дети просто знают, счастливы вы рядом с ними или нет.

Каждый раз, когда один из детей Иобари смотрел на меня, я улыбался изо всех сил, пока не начинал задыхаться, держа улыбку. Они выглядят такими счастливыми. Наверное, потому что ничего не понимают. Я завидую им: они даже не подозревают о том, что потеряли. Мне грустно, что они никогда не узнают мир таким, каким он был когда-то.

Иногда я размышляю о том, что мог бы делать в своей прежней жизни в это конкретное время дня, и сегодня, скорей всего, я был бы на работе, сидел у себя в кабинете, ожидая, когда студенты придут поговорить со мной о своих заданиях. Я бы читал. Теперь почти невозможно найти книги на английском языке. Я бы слушал музыку. В последний раз я слышал песню, когда Таня дала мне наушник. Я не могу пойти и купить сэндвич. Иногда меня захлестывают эмоции, если я слишком долго вспоминаю вкус пиццы. Эти малыши понятия не имеют, что они потеряли.

Рёко подошла и села рядом со мной.

– Привет, – сказал я. – Что у тебя там?

У нее ничего не было. Она протянула руку и погладила меня по плечу, будто я тоже был ребенком. Она указала на себя и что-то сказала. Судя по ее тону, что-то хорошее, и она улыбнулась мне. Потом она встала и вернулась к Акио.

Кто-то еще сел рядом со мной, и я вздрогнул. Это оказалась Таня.

– Извини, я видела, вы тут общались. Не хотела мешать.

Я вздохнул:

– Знаешь, дети такие невинные. От этого еще хуже.

– Понимаю. И очень завидую им.

– Я тоже. Боже, чувствую себя таким придурком.

– Не волнуйся, я никому не скажу.

– У меня кое-что есть. – Я вспомнил про конфеты в кармане. – Хочешь одну? София угостила из своих запасов.

– Потрясающе. – Она взяла конфетку и указала на детей: – С ними, наверное, тоже стоит поделиться.

– Именно так я и собирался заманить их в отель после прогулки. Я не говорю по-японски.

– Хорошая идея. – Было слышно, как она гоняет во рту карамельку. – Я видела, у вас тут разыгралась какая-то драма.

Опускались сумерки, но пока не стало холоднее. Белый шум листьев, трущихся друг о друга, гипнотизировал.

– Да, но можно было разрулить все гораздо изящнее.

– Вы с Томасом встречаетесь?

– С Томасом?

– Прости, с Томи. Я не люблю ее, поэтому она – Томас.

Я рассмеялся:

– Это обидное прозвище.

Я ничего не успел ответить в свое оправдание, поэтому просто сказал:

– Мы…

– Не волнуйся, все знают.

– Знают что? Вот уж благодарю, мне сразу стало легче. – Я почувствовал, как краснею. – Мы даже не друзья, просто… В общем, не знаю.

Не понимаю, с какой стати я стал оправдываться перед ней.

– Не нужно ничего объяснять. Любому иногда надо выпустить пар, и, по-моему, она симпатичная, если тебе нравятся такие. Ее даже можно назвать милой, когда она молчит. Что ты делаешь, чтобы она заткнулась?

Я снова рассмеялся, не в силах сдержаться.

Она ухмыльнулась:

– Извини. Теперь я говорю пошлости.

– Наверное, я слишком строго обошелся с ней, – признался я. – Сначала попробовал извиниться, а в следующий момент обвинил ее в ядерной войне. Это не делает мне чести.

– Ты считаешь, она виновата?

Я должен был подумать, но…

– Здравый смысл подсказывает, что нет. Но когда я вижу ее и речь заходит о ядерной войне, я просто не могу сдержаться.

– Значит, в глубине души ты все-таки считаешь, что она виновата.

– Нет, я так не считаю. Ерунда какая-то – свалить всю вину за глобальную катастрофу на одну девушку. А тебе так не кажется?

– Не кажется. Хотя всегда приятно свалить всю вину на другого.

– По-твоему, я поэтому и срываюсь? – поинтересовался я.

– По-моему, то есть с точки зрения медицины, – и она слегка закатила глаза, будто медицина была преувеличением, – ты переживаешь скорбь.

Почему-то ее вывод потряс меня.

Я нахмурился:

– У меня нет доказательств, что Нади и детей больше нет.

– Необязательно, что ты скорбишь по конкретным людям, хотя неведение тоже имеет психологические последствия. Ты скорбишь по потере твоей прежней жизни, прежнего мира. Здесь все скорбят, и никто с этим не справляется.

Я подумал о симптомах скорби – вине, гневе, отчаянии, апатии, – и вдруг мои реакции перестали казаться такими уж иррациональными. Мысль, что я вел себя с Томи как придурок, ведь она-то тоже скорбит по-своему, еще больше окрепла во мне.

– Я часто мечтаю, чтобы моя жизнь вернулась в прежнее русло… и я была дома, с моим женихом, и мы бы просто смотрели телевизор. Знаешь, чего мне действительно не хватает сейчас?

– Чего?

– Пиццы.

Мой почти истеричный смех привлек внимание детей Иобари, и они тоже засмеялись, словно услышали шутку.

– О боже, у меня тоже самое! – произнес я, едва переводя дыхание. – Я совсем недавно вспоминал о пицце.

– Кажется, такой пустяк, но… – Она приложила руку к губам и сделала глубокий вдох, стараясь успокоиться. – В этом не было ничего особенного. Иногда мы заказывали пиццу, а теперь уже не сможем. Никогда. Неужели никогда снова будет нельзя наслаждаться едой, которая мне нравится? Например, бургером или чем-то таким. Боже, я согласна даже на брокколи!

Я приобнял ее за плечи, но она сбросила мою руку.

– Прости.

Не глядя на меня, Таня вытерла глаза:

– Я присмотрю за малышами. Иди проверь, как она там.

– Меня больше волнует, как ты тут.

Она не ответила. Я вырвал еще пару клочков травы и позволил ветру разметать их.

Подошла Рёко и, почесывая щеку, заговорила со мной.

– Что случилось? – спросил я, надеясь, что она объяснит как-нибудь по-другому.

Она взяла мою руку, потянулась к своему лицу и вынула правый глаз.

Когда она положила этот глаз мне на ладонь, от потрясения у меня перехватило дыхание.

Сделанный из стекла, светло-карий глаз смотрел на меня. Я взглянул на личико Рёко, и она выжидательно моргнула в ответ: на месте ее правого глаза была розовая впадина, а левый излучал счастье.

– Я, гм… – Я искал слова, но тщетно.

Таня отвела от меня взгляд и улыбнулась:

– У нее была ретинобластома. Иногда ее глаз нуждается в чистке. Вот что она пыталась сказать.

– Похоже, что так, – кивнул я, все еще потрясенный тем, что ее глаз до сих пор лежит у меня на ладони. – Я почищу. Иди в отель.

Рёко смотрела то на меня, то на Таню, и мне стало стыдно, что я выказал страх. Протянув руку, я погладил ее по щеке, и она, казалось, не понимала, что происходит.

– Прости, напугал тебя, – произнес я, – у тебя красивые глазки.

Рёко что-то радостно ответила, потирая кожу под глазницей. По-моему, мне удалось объясниться.

Таня едва заметно усмехнулась.

Ковры в вестибюле грязные, потертые, с въевшимися темно-коричневыми пятнами. Придется организовать пару человек, кто поможет почистить их. Неприятно видеть столько грязи.

Шипящее «Тс!» отвлекло меня от грязных ковров, заставив оглядеться. Ни за стойкой регистрации, ни в ресторане, ни на лестнице никого не было. Начинало темнеть, поэтому, как и ожидалось, люди находились у себя в комнатах.

– Тсс! Джей!

Шепот донесся из бара. В дальнем конце зала, за стойкой, виднелись две фигуры.

Подойдя к двери, я прищурился:

– Томи?

– Тс! Иди сюда.

Я подошел к стойке:

– Что случилось?

Томи. И Миа.

– Что случилось? – повторил я вопрос, сбитый с толку манящим шепчущим голосом Томи и неловкостью, которая сквозила от Мии.

– Расскажи ему! – Томи уперла руку в бок. – Расскажи ему, что мы только что слышали. Что я слышала.

– Что?

– Ну, я пришла в бар, стараясь отвлечься от твоего обвинения. Ты обвинил меня в конце света, надеюсь, не забыл? – негромко произнесла Томи.

– Я…

– И услышала, как Дилан и София секретничают на кухне. Я стояла прямо здесь, у двери, но ничего не понимала, поэтому, увидев Мию, которая собиралась выйти на прогулку, притащила ее сюда, и она перевела.

– Перевела что?

Миа прижалась к полкам:

– Не вмешивайте меня в свои дела.

– Поздно. Скажи ему прямо сейчас, что ты слышала! – Томи раздражалась все больше и, когда Миа промолчала, повернулась ко мне: – Миа слышала, как Дилан и София говорили о каком-то происшествии, и они не хотят, чтобы о нем узнал ты.

– Они все еще там? – Я недоверчиво указал на дверь, ведущую в кухню.

– В смысле? А, нет, конечно. Ушли, а мы спрятались за барной стойкой.

– Я пойду? – спросила Миа. – Ты и сама можешь рассказать, что я перевела тебе.

– Ладно, иди! Стой, подожди… – Томи с угрожающим видом схватила девушку за руку и заглянула ей в глаза: – Проболтаешься – неприятности будут у всех нас.

– Да кому я проболтаюсь? Томи, у тебя крыша едет. – Миа выдернула руку и вышла.

Томи облокотилась на стойку:

– Так вот, она сказала…

– Слушай, можем поговорить в другом месте, а не здесь, в темноте, словно в романе с Филипом Марлоу ?

Мы поднялись к ней в номер, и Томи налила мне выпить. Ее запасы ворованного алкоголя впечатляли. К моему удивлению, она достала пачку кондитерского шоколада, отломила кусок и сунула в рот.

– Не смотри на меня так, – сказала она с набитым шоколадом ртом. – У шоколада для готовки качество хуже, чем у настоящего шоколада.

– Где ты ее взяла?

Она помолчала, пока прожевала и проглотила шоколад.

– У них в холодильниках полно всякой всячины. Там целые комнаты еды. Я подкупила Натана. Хочешь немного?

– Чем ты его подкупила?

Она ухмыльнулась:

– Так ты хочешь или нет?

– Отказываться не стану.

Странное чувство – пробовать ужасный по качеству кондитерский шоколад, одновременно понимая, не факт, что до конца жизни доведется попробовать что-то лучше. Поэтому мы прикончили всю пачку вдвоем.

– По словам Мии, они говорили, что ты собираешься что-то выяснить. София волновалась, а Дилан сказал, чтоб она не беспокоилась. Просто надо следить за развитием ситуации. Не знаю, насколько точно она перевела.

Что-то в этом роде я подозревал с самого начала из-за их неизменно странной реакции.

– О чемоданах что-нибудь говорили?

– Нет. Я бы не поняла в любом случае, но Миа не упоминала чемоданы.

– Значит, чемоданы все еще в отеле.

Озорная улыбка.

– И у тебя все еще есть запасные ключи. Если бы Дилан забрал их, сейчас это выглядело бы слишком подозрительно.

Я оживился:

– Может, пойдем поищем?

– Скоро стемнеет, не люблю передвигаться на ощупь. Особенно после всех этих долбаных историй об отеле.

– Ладно, тогда утром?

– Откуда такая уверенность, что я и дальше буду шпионить за людьми в качестве твоего напарника? – спросила она, снимая сапоги и закидывая ноги на кровать. – Ты просто ничтожество. Про Дилана и Софию я рассказала только потому, что так правильно. Хочу, чтобы ты нашел убийцу той девочки. Но я не твоя Скалли . Теперь можешь идти.

Я все еще держал стакан, так ничего и не выпив из него, и медленно поставил его на комод:

– Слушай, мне правда жаль, что я наговорил тебе всякой ерунды.

– Не сомневаюсь, но это ничего не меняет. Иди уже!

Я заметил рядом со стаканом кактус:

– Откуда он у тебя?

Томи посмотрела, куда я указывал:

– Да так, пустяки.

– Раньше его здесь не было. Я не помню его.

– Можешь просто уйти?

– Ты взяла его в супермаркете?

– Да, я взяла его в супермаркете, – со вздохом ответила она, – потому что у нас был дурацкий разговор о декоре. Но теперь я тебе его не отдам.

Она покраснела и принялась вычищать грязь из-под ногтей.

Я чувствовал себя ужасно – настолько виноватым, что почти обиделся на нее.

– Ты не виновата, – произнес я.

– Я знаю!

– И я не виню тебя в том, что случилось.

– Прошу тебя, уходи.

– Нет, никуда я не уйду. – Я присел на край кровати и заметил, как она напряглась. – Наговорил тебе всякой ерунды, я врал.

– Я знаю.

– Поверь, на самом деле я так не считаю. И наговорил со злости. Но я зол не на тебя, просто бесцельная злость… на все! Понимаешь, я злюсь на все!

Едва заметно нахмурившись, она потерла глаза:

– Меня не интересует, почему ты это сказал. Я не принадлежу тебе, чтобы ты срывал свою злость на мне.

– Понимаю.

– Тогда почему ты все еще здесь? Сказала же тебе пять раз – убирайся! Хочешь – забирай дерьмовый кактус!

– Я здесь не из-за дерьмового кактуса.

– Но и не из-за меня! Ты здесь, чтобы оправдать себя, и очень боишься, что дальше придется спать одному. Меня достало, ты разговариваешь со мной как с пустым местом! Если у тебя проблемы, то иди срывайся на ком-нибудь другом!

Протянув руку, она столкнула меня – физически столкнула – с кровати.

Я не знал, что сказать. До меня только теперь дошло, что, похоже, я все непоправимо испортил без всякой причины и потерял единственного друга в отеле.

Скрестив руки на груди, она смотрела в пол, ее лицо застыло, а взгляд оставался невидящим.

Я хотел снова извиниться, но передумал, поэтому сказал:

– Спасибо за помощь. На самом деле я очень ценю ее и надеюсь, ты это понимаешь.

Само собой, она промолчала, да и не стоило ждать ее ответа. Страдая от неловкости и невыносимой грусти, я решил, что сказал достаточно, и наконец вышел из номера.

Теперь вечерние сумерки проходили быстро, и в коридоре было уже так темно, что через час или около того вернуться к себе без свечи или хотя бы спички было бы проблематично. По пути к лестнице я встретил Таню. Она вела детей Иобари к их родителям. Акио что-то крикнул мне, и я помахал рукой в ответ. Он и Рёко помахали мне.

Таня ничего не сказала.

Я не мог отделаться от мысли о кактусе. Каждый раз, вспоминая его, чувствую, как что-то сжимается у меня в груди. Я вдруг понял, почему идея моей полезности не совсем работала. Единственное, что нам как виду стоило бы сохранить – и что на самом деле имело значение и могло бы мотивировать нас вставать по утрам, – заключалось в маленьких актах человеческой доброты по отношению друг к другу. В своем стремлении быть полезным, помогать другим, оказывать поддержку я нередко забывал быть добрым.

Возможно, раньше я не был таким. Надя, понимаю, ты считала по-другому. Может, мы давно разучились быть добрыми. Может, в этом и заключается наша проблема. К чему нам всем стремиться без доброты?

Собираясь вздремнуть, я хотел убрать ноутбук с кровати и из любопытства открыл его. К моему удивлению, он засветился и ожил. Портативное зарядное устройство работало. По привычке я сразу стал подключаться к вай-фаю, но примерно через полсотни попыток понял, что ничего не получится.

Стопка компакт-дисков лежала на столе, но сначала я просмотрел все свои фотографии. Я где-то читал, что после расставания, потери, разлуки вид лица любимого человека оказывает на мозг такое же воздействие, как и кокаин. Похоже, так и было. Я просматривал каждую фотографию на ноутбуке и не мог насытиться – хотелось пересматривать их снова и снова. Меня беспокоило, что я забуду о жене и дочках. Среди фотографий не было ни одной, где Рут смеется, совсем как Надя. А Надя смеется, как ребенок; я всегда подшучивал над ней по этому поводу. Марион любит петь. Но снимки не передают ни смех, ни пение.

Рассматривая фотографии, я вспомнил сравнение Томи, и оно показалось мне неточным. Кроме того, что Таня и Надя – брюнетки, я не нашел между ними ничего общего.

В коридоре, в направлении лестницы, раздались шаги.

Не раздумывая, я встал и, подойдя к двери, запер ее на засов.

У меня есть сотни фотографий моих дочерей, сотни Надиных, несколько – моих родителей: старые фотографии моей мамы, более поздние фотографии отца и его новой жены. Есть фотографии со студентами, праздничные фотографии из стран и городов, которых больше не существовало. Рим – интересно, что с ним стало? Шотландия исчезла с лица Земли одной из первых. У меня были знакомые в Эдинбургском университете, вероятно, они уже умерли от отравления радиацией.

Мне хотелось распечатать фотографии или хотя бы одну, Надину, но принтера не было. Так что время с ними снова было на исходе.

Я установил на рабочий стол снимок, где мы все четверо – я, Надя, Рут, Марион, – и стал просматривать многочасовые записи с камер службы безопасности отеля. Это занятие пошло мне на пользу, напомнив о моей работе в прошлом. Тогда требовалось изучить все материалы, а не только важные, с твоей точки зрения. Иногда главное, ради чего все делалось, могло оказаться в сноске, на полях, нацарапанным от руки и прикрепленным как запоздалая мысль.

Несколько часов я смотрел, как случайные люди входят и выходят из лифтов. Как за стойкой бара Натан обслуживает десятки людей, а Миа и Саша выходили из отеля на десятки перекуров. Увидев, что Люффманы прибыли в отель и подошли к стойке регистрации, я поставил запись на паузу.

Ее родители оказались нормальными. Не знаю, чего я ожидал, но они выглядели как обычная белая европейская семья. Гарриет, со светлыми волосами и множеством веснушек, казалась меньше, чем она запомнилась мне, но ненамного. Я стал смотреть запись дальше, и как раз перед тем, как они отошли от стойки регистрации, администратор дал им лист бумаги, вместе с их ключ-картами.

Пауза.

Не помню, чтобы вместе с ключом мне давали что-то еще. Увеличив изображение, я попробовал отгадать, что это такое. Точно не памятка по обслуживанию номеров – я знал, как они выглядят. Не брошюра для туристов, они и сейчас еще валяются в вестибюле. Это был белый сложенный лист формата А4.

Воспроизведение.

Мистер Люффман взял лист, и семья направилась к лифтам.

К счастью, диски с кадрами из лифтов имели пометку «лифт».

Я следовал за ними через весь отель, направляясь к тем самым дате и времени. В лифте мистер Люффман больше не смотрел на листок бумаги, просто держал его в правой руке, пока они не вышли.

Я его как-то пропустил? Он выглядел довольно безобидным, этот лист бумаги. Его могли бросить где угодно. Или он остался в одном из чемоданов? Надо проверить.

С обновленной целеустремленностью я надел куртку и вернулся в номер 377.

В отеле стояла тишина. Здесь всегда стояла тишина, если только нас не приводила в движение такая причина, как завтрак. Даже если бы мы все вышли из номеров, в таком большом отеле легко передвигаться, ни на кого не натыкаясь.

Комната 377 по-прежнему оставалась пустой.

В шкафах ничего не было. Открыв комод, я вспомнил, что не обыскивал остальную часть комнаты. Я-то думал, что обыскивал, но это было ложное воспоминание. В тот раз мне помешала София, мы просмотрели чемоданы, и потом я ушел.

В ящиках все еще лежала одежда: пара рубашек, топы, бюстгальтер, несколько пар носков и мужские джинсы. В карманах джинсов нашелся сложенный вчетверо листок бумаги.

Снаружи послышались шаги. Кто-то выходил из своего номера. Я подошел к двери и совсем чуть-чуть приоткрыл ее, сжимая бумагу в кулаке, пока шаги не стихли, затем развернул ее.

На листе был написан только номер телефона.

Я перевернул его. Ничего. Только номер телефона.

Ладно, неважно. Великолепно. У меня есть номер телефона!

Я убрал одежду в ящики и проверил тумбочки. Там я нашел Библию не на английском языке, памятки по обслуживанию номеров, брошюры об отеле и местных достопримечательностях. Вот и все.

Но теперь у меня есть номер телефона!

Я принес найденный лист бумаги к себе в комнату и запер дверь, борясь с желанием физически прыгать от возбуждения. Достав свою коллекцию брошюр, я просмотрел телефонный справочник отеля. Номер был явно здешний, но он не значился в числе доступных для гостей. Я снял трубку, но вспомнил, что телефон давно мертв, и положил ее на место. Убрав лист бумаги в карман, я направился к двери, намереваясь посетить служебное помещение за стойкой регистрации.

Там наверняка должен быть список телефонных номеров персонала, к которому можно получить доступ, не объясняясь ни с кем…

Но что-то меня остановило.

Я отодвинул засовы и хотел отпереть дверь, и все-таки что-то меня остановило. Когда я взялся за ручку, мое сознание неожиданно заполнил страх, что по ту сторону двери кто-то поджидает меня. Не помню, услышал ли я что-то конкретное; может, я слышал шаги, но они все время раздавались над головой. Возможно, я услышал дыхание или шаркающие шаги по плитке снаружи. Но я знал, что кто-то стоит прямо за моей дверью.

Не в силах пошевелить рукой, я прильнул к двери, пытаясь уловить хоть какой-нибудь звук.

Ничего. Я задумался. Я так внимательно слушал, что засомневался, не создаю ли я сам белый шум. Может, это был ветер снаружи. Или даже биение моего сердца, или моя пульсирующая в венах кровь.

Я хотел закричать, но остановился.

Они бы поняли, что я здесь.

Я велел себе не глупить. В здании всего около двадцати человек, и я всех знаю.

Протянув руку к засову, я медленно задвинул его, деление за делением. Затем отступил на пару шагов и стал ждать.

Ничего не произошло, но я не мог избавиться от ощущения, что за дверью меня кто-то ждет. Мне вспомнились слова Петера: «Иногда кажется, что в отеле больше людей, чем мы знаем».