Мгновение последнее

«Семнадцать мгновений весны» – фильм на все времена

Да, так оно и есть. «Семнадцать мгновений весны» – фильм на все времена и для всех народов. В том самом прямом смысле, что не только в отечественном, но и в мировом кинематографе больше нет такого уникального шедевра.

На фоне этой телевизионной многосерийной глыбищи все двадцать шесть фильмов о Джеймсе Бонде, вымышленном Яном Флемингом, – всего лишь забавные мультики. А сам секретный агент 007 и в подметки не годится Штирлицу. Он – ефрейтор перед этим маршалом, нет, генералиссимусом разведки. Этот супергерой действует в основном на пляжах, в дорогущих отелях и казино, заботится лишь о том, чтобы взболтать, но не смешивать. Хотя трудно представить себе, как можно это сделать.

А наш Исаев – Штирлиц ходит по лезвию бритвы в самом что ни на есть фашистском логове, под носом у Гитлера. Это, как говорят в Одессе, две большие разницы.

Военная драма о советском разведчике, внедренном в высшие эшелоны власти нацистской Германии, снималась без малого три года. Демонстрация фильма по телевидению приурочивалась ко Дню Победы 1973 года. Однако как раз в то время Л. И. Брежнев отбыл с государственным визитом в ФРГ. Поэтому первую из двенадцати серий картины телезрители увидели 11 августа помянутого года.

Успех случился невиданный, подобный смерчу. Ничего похожего на советском телевидении до сих пор не наблюдалось. Хотя оно уже показывало довольно неплохие детективные и приключенческие сериалы. Чего стоят хотя бы «Адъютант его превосходительства», «Следствие ведут Знатоки», «И это все о нем», другие, как теперь модно говорить, блокбастеры. Но эта работа разом переплюнула все предыдущие достижения.

Более того, сериал поднял зрительскую планку на фантастическую высоту. На многие годы вперед!

Это телевизионное действо чем-то напоминает мне знаменитого легкоатлета Фредерика Карла Льюиса, девятикратного олимпийского чемпиона, завоевавшего «золото» на четырех Олимпиадах подряд. До сих пор его совокупный рекорд никем не побит.

Так и с «Семнадцатью мгновениями весны». Этот фильм и по сей день остается никем не побежденным. Он собрал за один просмотр более 200 миллионов зрителей. Такого успеха не знает ни одна другая мировая телепремьера. Знаменитый, поистине народный телесериал «Место встречи изменить нельзя» все-таки остается на втором месте по зрительским симпатиям.

Люди старшего поколения помнят, как во времена показа телесериала улицы советских городов и весей пустели, расход воды и электричества падал до рекордно низких величин, а преступность исчезала напрочь. Нынче такие характеристики стали расхожими, почти штампом. Но появились они именно в 1973 году.

С тех пор критики прибегают к ним, когда уж очень хотят похвалить продукцию телевидения, такую, к примеру, как сериал «Ликвидация». Правда, подобные случаи выпадают до обидного нечасто. Не то что превзойти собственный рекорд многолетней давности, даже приблизиться к нему современное наше телевидение уже не в состоянии.

Тогда, в семидесятых, один телевизионный советский начальник поехал в Венгрию.

Он разговорился с тамошним коллегой и спросил:

«А что, бегут венгры в соседнюю Австрию?»

«Бегут, случается, – был ответ. – Граница наша охраняется чисто символически. Но только не сейчас, когда мы показываем ваши «Семнадцать мгновений весны». Все венгры сидят по домам».

На Кубе, разумеется, тоже показывали этот фильм. Фидель Кастро узнал, что члены кабинета министров покидают работу раньше времени, чтобы успеть домой к показу, и распорядился устроить демонстрацию всех двенадцати серий в здании правительства.

Вы скажете, что это все легенды. Очень даже может быть. Но согласитесь, что подобные истории нынче даже теоретически появиться не могут.

Об этом выдающемся телесериале и о некоторых его создателях автор сих строк писал не единожды. В 2018 году телефильму исполнилось сорок пять лет.

В том же году я издал книгу «Олег Табаков и его семнадцать мгновений». Мой уважаемый читатель, конечно же, понимает, что это название далеко не случайное. Великий советский и русский актер сыграл десятки ролей в театре, снялся более чем в ста двадцати фильмах, но свое участие в знаменитом сериале полагал особой творческой удачей.

Олегу Павловичу принадлежит и такое оценочное признание:

«Мне, человеку, у которого отец воевал от звонка до звонка, многое было известно о Второй мировой войне. Но я хорошо знаю, как к этой картине отнеслись в Германии. Из немецких уст было высказано уважение к маленькой черноглазой женщине, которая сумела рассказать честную, суровую правду о войне, выставив врагов не в привычном, водевильном духе, а показав их достойными противниками. Она увидела и отразила на экране сильных, умных завоевателей, замахнувшихся покорить весь мир. И в этом объективном взгляде неоспоримая заслуга Татьяны Лиозновой – выдающегося мастера российского экрана».

Разумеется, в этой книге я много чего написал и о самих «Семнадцати мгновениях», упомянул о том, как трудно фильм пробивал дорогу к зрителю, как нелегко пришлось режиссеру-постановщику Татьяне Лиозновой, с каким трудом она формировала свою многочисленную команду, а потом и работала с ней, поведал даже о досадных просчетах картины. Но здесь я по вполне понятным причинам не буду заниматься цитированием самого себя. Кто пожелает, тот разыщет книгу.

Остановлюсь на том, что персонаж Тихонова – Штирлиц впервые появился в романе Юлиана Семенова «Пароль не нужен». Там советский разведчик Всеволод Владимирович Владимиров действует под псевдонимом Максим Максимович Исаев. Одноименный фильм, поставленный на Киностудии имени Горького режиссером Борисом Григорьевым, имел шумный успех. Его посмотрели 22 миллиона зрителей, а на Всесоюзном кинофестивале в Ленинграде картина получила специальный приз.

В своем очередном романе «Майор Вихрь» Семенов опять обратился к образу Исаева. Режиссер Евгений Ташков задумал поставить трехсерийный фильм по этому произведению. Готовя сценарий, Юлиан Семенов сохранил основную канву событий: неудачный выброс группы, арест Вихря, его побег с краковского рынка. Поскольку роман «Майор Вихрь» являлся частью цикла о Штирлице, этот персонаж тоже стал одним из действующих лиц. Более того, боец Коля Гришанчиков выписан сыном полковника Максима Исаева.

Прототипом главного персонажа, майора Вихря, стали сразу три человека: Алексей Ботян, Евгений Березняк, награжденный высшим польским орденом «Виртути Милитари», и друг Юлиана Семенова, писатель Овидий Горчаков. Он написал повесть «Вызываем огонь на себя», готовил одноименный сценарий и попросил Семенова выбросить из «Майора Вихря» все, что касается Исаева – Штирлица.

Юлиан уважил просьбу Овидия, однако в 1970 году написал роман «Семнадцать мгновений весны». Тут уже прежний второстепенный персонаж стал главным действующим лицом.

В конце двадцатых годов Штирлиц был заброшен в Германию. Уже при нацистах он дослужился до высокого звания штандартенфюрера СС и работал под началом шефа внешней разведки Вальтера Шеленберга. В романе около сотни героев, в том числе очень много подлинных, совершенно реальных представителей тогдашней правящей верхушки.

Что же касается самого Штирлица, то некоторое время он считался персонажем исключительно вымышленным. У советской разведки ни при каких обстоятельствах не могло быть разведчика подобного калибра и веса. Это элементарно.

Хотя бы потому, что он:

«Член НСДАП с 1933 года, штандартенфюрер СС (VI отдел РСХА). Истинный ариец. Характер – нордический, выдержанный. С товарищами по работе поддерживает хорошие отношения. Безукоризненно выполняет служебный долг. Беспощаден к врагам рейха. Отличный спортсмен: чемпион Берлина по теннису. Холост; в связях, порочащих его, замечен не был. Отмечен наградами фюрера и благодарностями рейхсфюрера СС».

Так вот, за одно это короткое «холост» его тут же вычислили и вычистили бы. Штандартенфюрер СС никак не мог быть неженатым.

Однако мы с вами, дорогие читатели, не должны забывать о том, что Семенов писал не просто о работе и приключениях советского разведчика, какими они были или хотя бы могли быть по жизни, а Лиознова снимала фильм именно и только об этом. Нет, они вдохновенно создавали голубую мечту, волшебную сказку о том, какой нам, и высшим партийным руководителям, и простым советским людям, хотелось бы видеть собственную разведку. Это очень тонкая пропагандистская, идеологическая магия, доступная лишь профессионалам-виртуозам высочайшего класса, какими были Семенов и Лиознова.

Ну, согласитесь, кому из нас не польстит то, как тонко, изящно, да что там скромничать – артистически обводит Штирлиц вокруг пальца всех высших бонз ненавистного рейха? Сидя перед собственным «ящиком» и наблюдая за невероятными похождениями бравого разведчика Штирлица, который практически в одиночку завершил войну победой, мы ведь меньше всего задумываемся над тем незамысловатым обстоятельством, что если у нас были разведчики подобного масштаба, то почему же мы потеряли в той войне около тридцати миллионов соотечественников? Такова, повторяю, магия и сила настоящего искусства, что о суровой правде жизни, столкнувшись с ним, человек уже не вспоминает.

К своему герою Исаеву – Штирлицу Семенов, как мы видим, шел долгие годы, выписывал и шлифовал образ разведчика не только по лекалам социалистического реализма, но и по принципам общечеловеческой морали и нравственности. Поэтому он и получился таким удивительно достоверным, в лучших традициях советского кинематографа. В нем так или иначе, но собраны лучшие черты Алексея Федотова из картины «Подвиг разведчика»; Павла Кольцова из многосерийного фильма «Адъютант его превосходительства; Михаила Тульева из тетралогии про нашего резидента; Константина Ладейникова из двухсерийного фильма «Мертвый сезон»; Сергея Крылова из трилогии про «Сатурн».

Но оказывается, что у Штирлица был и вполне конкретный прототип, вполне себе важный сотрудник Вальтера Шелленберга, которого звали Вилли Леман. Он работал на нашу разведку под псевдонимом Брайтенбах. Такое название носили коммуны в немецких землях Гессен, Саксония-Анхальт, Рейнланд-Пфальц, в швейцарском кантоне Золотурн и австрийском Тироле. О «кроте» Лемане рассказал в своих мемуарах сам Шелленберг.

Вильгельм начал сотрудничать с нашей разведкой по вполне меркантильным соображениям. У него была любовница, он увлекался игрой на скачках и однажды продулся в пух и прах. Партнеры по ипподрому предложили ему денег в долг, а спустя какое-то время уговорили этого игрока поставлять секретные сведения в Москву. Плату они сулили более чем щедрую. И Леман повелся. Вскоре все, чем он занимался в отделе внутренней контрразведки Главного имперского управления безопасности (РСХА), а затем и в отделе зарубежной разведки, стало достоянием Москвы.

В реальности работа на советскую разведку для Лемана закончилась трагически. Коммунист радист Ганс Барт (кличка «Бек») считался ревностным нацистом, но весьма успешно выполнял свои функции, регулярно передавал депеши. Однажды он заболел, лег в больницу и под наркозом стал возмущаться неоправданно долгим молчанием Москвы. Естественно, врачи доложили обо всем в гестапо.

Дядюшка Вилли – такое прозвище он имел для своих – был расстрелян. Об этом тоже написал в мемуарах Шелленберг. Сам факт измены в святая святых разведки немцы тщательно скрывали. А супруге Лемана было сообщено, что ее муж погиб в случайной железнодорожной катастрофе.

Как эту реальную ситуацию переосмыслили Юлиан Семенов, нам известно. Радистка Кэт, контуженная при взрыве бомбы, в бреду выкрикнула по-русски «мама», что стало весьма эффективной пружиной для сюжетной раскрутки фильма.

Идея экранизации «Семнадцати мгновений весны» в КГБ была одобрена сразу.

Большие начальники выбрали режиссера и студию. Картину предполагалось снимать на «Ленфильме». Однако Лиознова, узнав о предстоящей масштабной работе, лично позвонила Юлиану Семеновичу и в категоричной форме предложила свои услуги. Писатель вежливо ответил, что все права на сценарий отданы на ленинградскую киностудию, так что поезд, увы, уже ушел. Семенов понятия не имел, что за локомотив представляет собой Лиознова. Она включила все свои связи и развернула в Москву поезд, шедший в Ленинград.

Татьяна Моисеевна родилась в семье инженера-экономиста. В первый день войны ее отец добровольно записался в ополченцы и спустя месяц погиб. Таня один семестр проучилась в Московском авиационном институте, потом бросила его и поступила во ВГИК, на курс С. А. Герасимова и Т. Ф. Макаровой.

Теперь уже они решили ее отчислить после первого семестра. Однако девушка сумела убедить Сергея Аполлинариевича в своих способностях, продемонстрировав ему личную хореографию танца Кармен по одноименной повести Проспера Мериме. Герасимову так понравилась оригинальная трактовка студентки, что он включил этот номер в собственный фильм «Молодая гвардия» как танец Любки. Кстати, ассистировала ему в съемках той картины тоже Лиознова.

Распределение после ВГИКа она получила на Киностудию им. М. Горького. Через пару месяцев ее уволили и восстановили лишь четыре года спустя. Некоторое время Татьяна Моисеевна работала ассистентом у Герасимова, вторым режиссером у С. И. Ростоцкого.

Свой первый фильм «Память сердца» по сценарию Герасимова и Макаровой сняла в 1958 году. Тамара Федоровна сыграла там женскую роль. Дальше были картины «Евдокия» по повести В. Ф. Пановой, «Им покоряется небо» о погибших летчиках-испытателях, «Рано утром» снова по повести Пановой. В 1967 году Лиознова выпускает пронзительный, невероятно трогательный фильм «Три тополя на Плющихе» и получает за него первую премию на Международном фестивале в Аргентине. Обоснование: «За реальное отображение событий человеческой жизни, за супружескую верность».

Семенов был наслышан о трудном и неуживчивом характере Лиозновой. Достаточно сказать, что во всех ее съемочных группах наблюдалась невероятно большая текучесть кадров. Но действительность превзошла его самые худшие ожидания. Режиссер не согласилась ни с одним предложением писателя по назначению актеров на ту или иную роль.

Например, Семенов считал, что Штирлица с успехом может сыграть Арчил Гомиашвили, в крайнем случае – Олег Стриженов. Лиознова же назвала Смоктуновского и даже попробовала его. Но актер узнал, что съемки могут растянуться на два года, и сам отказался.

Тогда Лиознова вызвала Тихонова. Для проб гримерша приклеила ему усы. Татьяна Моисеевна их собственноручно сорвала, а на установочной фотографии перечеркнула и своей росписью утвердила Тихонова – Штирлица. Как оказалось, на века.

Радисткой Кэт вместо Екатерины Градовой могла стать Ирина Алферова. На жену Штирлица пробовались Светлана Светличная и Мария Пархоменко. За день до съемок Лиознова утвердила на эту роль Элеонору Шашкову.

Татьяна Моисеевна очень хотела снять в картине Фаину Раневскую. Она упросила Семенова прописать для нее хотя бы контурно роль фрау Заурих, и тот скрепя сердце выполнил эту просьбу.

Однако Фаина Георгиевна прочитала сценарий и с присущей ей «деликатностью» заметила:

«Это не роль, а куриная жопа».

Что ж, так уж вышло, что на сей раз она капитально ошиблась.

Общение Штирлица с фрау Заурих не просто «утеплило» или как-то смягчило слишком уж серьезного героя, отказавшегося даже от неотразимой Габи Набель – Светланы Светличной. Оно очеловечило образ советского разведчика до такой пронзительно высокой степени, до которой никогда в жизни не дотянуться западному кинематографу. Да, пожалуй, и нашему нынешнему тоже.

Ибо никому уже не дано произнести:

«Из всех людей на планете я больше всех люблю стариков и детей».

Фрау Заурих сыграла Эмилия Давыдовна Мильтон – драматическая актриса, хотя снялась в двух десятках фильмов, в том числе в таких известных, как «Внимание, черепаха», «Кортик», «Следствие ведут Знатоки», однако по-настоящему зритель узнал и полюбил ее именно после «Семнадцати мгновений весны».

«У вас болят почки?»

«Нет».

«Жаль. Очень жаль. Потому что этот отвар очень помогает при больных почках».

Это слова героини Мильтон, а вот ее собственные:

«Как каждому человеку нужно в жизни своей посадить хоть одно деревце, так и актеру – оставить память о себе, даже не образом в спектакле, а строками стихов, песни».

На роль Гитлера Лиознова планировала кого-то из двух Леонидов: Куравлева или Броневого. Но, поразмыслив, взяла все же немецкого актера Фрица Дица, которому было не впервой изображать фюрера.

Куравлев от своего Айсмана всегда был не в восторге.

Он даже говорил автору сих строк:

«Моего оберштурмбаннфюрера СС Курта Айсмана поначалу вообще играть не представлялось возможным. Как говорится, не пришей кобыле хвост. Почему именно ему поручено проверять довольно большую шишку – штандартенфюрера – неясно и никак из сюжета не вытекало. Я так и сказал Татьяне Лиозновой.

Она хоть и была женщиной резковатой и властной, но к моему замечанию прислушалась и спросила:

«А что ты можешь предложить?»

«Да хоть повязку, – говорю, – мне на глаз надеть, и то уже появилась бы какая-то биография: бывший фронтовик, заслуженный офицер. Мог запросто пересекаться со Штирлицем, и тогда ему карты в руки».

Но не это главное. Ведь поначалу меня и Броневого пробовали на роль… фюрера. Но я отказался. Думаю, да на фиг он мне нужен».

От роли Мюллера отказался и актер Всеволод Санаев. Его как раз избрали секретарем партийной организации «Мосфильма». Поэтому он и не согласился играть фашиста.

Визбор поначалу тоже сомневался, играть ли Бормана. Поразмыслив, согласился и правильно сделал. У Юрия Иосифовича на счету шестнадцать фильмов, тринадцать сценариев, семь озвученных ролей и две композиторские работы, но в памяти нашей он прежде всего: «Здесь Борман!»

Точно теми же словами можно сказать и про Леонида Броневого. Правда, у него несравненно, в разы больше театральных и киноработ. Однако, когда мы вспоминаем про этого актера, то тут же видим его в образе Мюллера.

Лиознова неровно дышала и к актеру Ленинградского БДТ Ефиму Копеляну, всегда и всем ставила его в пример:

«Вы только посмотрите, в каком виде Ефим Захарович появляется на площадке. Выбрит, отутюжен, в белоснежной рубашке. А ведь всю ночь провел в «Стреле»!

Режиссер долго подыскивала роль для своего любимца, отчаялась и предложила ему стать голосом за кадром. Он-то и вошел в фольклор. Такого история кинематографа точно не знает.

– Господин Мюллер, Штирлиц идет по коридору.

– Что?

– Штирлиц идет по коридору.

– По какому коридору?

– По нашему коридору.

– А куда он идет?

– Не знаю.

Голос Копеляна за кадром:

«Штирлиц шел к Мюллеру».

На рассвете к вилле Штирлица подъехал грузовик. Агенты гестапо оцепили дом. Мюллер постучался в дверь.

«Никого нет дома!» – в открытую форточку выкрикнул Штирлиц.

Голос за кадром:

«С помощью этого нехитрого приема Штирлиц дурачил агентов гестапо уже третью неделю».

К концу войны положение Германии было столь плачевно, что даже в рейхсканцелярии приходилось стоять в очереди для того, чтобы купить колбасы. Однако Штирлиц вопреки всем нормам поведения всегда брал продукты без очереди. Гестаповцы очень возмущались этим.

Голос за кадром:

«Они еще не знали, что Герои Советского Союза обслуживаются вне очереди».

Штирлиц стоял под балконом Гиммлера в красной вышитой косоворотке и с гармошкой в руках. Наигрывая «Камаринскую», он плясал вприсядку и насвистывал.

Голос за кадром:

«Да, никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу, как в этот вечер».

Мюллер вызвал к себе Штирлица.

– Дружище, я бы хотел, чтобы вы ответили мне на один вопрос: сколько будет дважды два?

Голос за кадром:

«Штирлиц, разумеется, знал, сколько будет дважды два. Ему об этом еще вчера сообщили из центра. Но он еще не знал, догадывается ли об этом Мюллер».

Музыку к картине написал Микаэл Таривердиев. Как ни странно, но и он изначально не соглашался сочинять для сериала. Все предыдущие его работы в фильмах, связанных с разведчиками, композитору активно не нравились. Однако он все-таки познакомился со сценарием, что называется, вдохновился им и написал сразу десять песен. В итоге восемь из них пришлось положить на полку. Лиознова утвердила только «Где-то далеко…» и «Мгновения».

При жестком разговоре с композитором она заметила:

«Даже если бы я согласилась только на третью вашу песню, сериал уже стал бы напоминать мюзикл. Ведь музыка-то у вас хорошая. А мы снимаем отнюдь не мюзикл – серьезное кино».

В этом фильме, на самом деле очень серьезном, глубоком и чрезвычайно полифоничном, присутствуют все признаки политического детектива, психологической драмы и того самого блокбастера, который сейчас доминирует в мировой киноиндустрии. В нем изначально не наблюдалось только сцены встречи Штирлица с женой. Автором этой замечательной идеи стал Вячеслав Тихонов.

Еще одна его импровизация – общение с приблудным псом.

Помните: «Чей же ты, дурашка?»

Собака действительно случайно забрела на съемочную площадку, и актер стал с ней «работать», а Лиознова незаметно подала команду «Мотор!».

Генерал армии Цвигун устроил ему встречу с одним засекреченным агентом. Тот-то и рассказал Вячеславу Васильевичу, что центр в виде особой награды иногда устраивает разведчикам встречи с их женами. Был даже случай, когда жену привезли с годовалым ребенком.

Всем этим Тихонов поделился с Лиозновой. Она вцепилась в эту идею мертвой хваткой и сняла эпизод тайной встречи длительностью в пять минут тридцать секунд. По всех киношным канонам это десятикратный перебор. Руководство студии поставило режиссера в известность об этом и предупредило ее: не согласитесь сокращать – вообще уберем всю сцену. Тогда Татьяна Моисеевна заявила: уберете сцену, уйду и я. В итоге она не уступила начальству ни секунды.

Элеонора Петровна Шашкова сыграла жену Штирлица – Александру Николаевну Гаврилову.

Вот ее короткий рассказ об этом.

«Вячеслав Васильевич был великим актером. Я вообще боюсь высокопарных слов и обобщений, но он действительно велик. Когда мне предстоит что-то серьезное, я всегда обращаюсь к Славе. И он как будто меня успокаивает и подбадривает, что все будет хорошо.

Мы встретились с Тихоновым, когда ему было сорок восемь. Передо мной предстал много переживший, похоронивший сына человек с сединой на висках и с залысинами.

В день съемок нашей сцены режиссер Татьяна Лиознова дала Тихонову выходной. И предложила мне при съемке смотреть на какую-то железяку. Я стала возражать, что мне необходимо видеть глаза партнера. И вдруг посреди спора в комнату вошел Слава и заворожил меня своим взглядом.

«Все, я ваша!» – только и смогла произнести я.

Он сел у камеры и стал мне словно подыгрывать глазами. А в те глаза невозможно было не влюбиться.

Приехал Микаэл Таривердиев и на смонтированный эпизод написал музыку.

Я всякий раз, когда смотрю нашу сцену, – плачу. И по светлым временам нашей молодости плачу, и по Славе. Мы же с ним до самой его смерти общались по телефону. А я так и умру «женой Штирлица».

А вот что говорил Вячеслав Тихонов о своей работе в «Семнадцати мгновениях весны».

«Должен сказать откровенно: поначалу, еще до съемочного процесса, меня мучили сомнения – дескать, вот еще один разведчик, которого мне надо было сыграть. И, может быть, мне так и не удалось бы настроить себя на «волну» Исаева, если ограничиться чтением только лишь «Семнадцати мгновений…», но, к своему счастью, я прочитал и «Пароль не нужен», и «Бриллианты для диктатуры пролетариата». Не случайно я сказал «к счастью», – именно через них я увидел и услышал своего героя, и тогда Штирлиц легко стал его естественным продолжением. Я понял, какой силы характер у этого человека, отнюдь не супермена, а просто сильного духом человека, имеющего свои слабости, но умеющего подавлять их, умеющего собирать в железный кулак всю свою волю и силы в самые критические минуты.

Почти на три года я отключился от всего, ушел от других ролей, так как получил благодатный материал для работы. Естественно, я говорю сейчас не о результатах, не о том, что получилось в итоге этой работы, – здесь начинается «чужая земля», не моя актерская сфера, – я говорю лишь о тех ощущениях, о том профессиональном чувстве, которые я испытывал как актер в процессе этой работы. Нимало не преувеличивая, скажу, что до сих пор нахожусь в зоне обаяния этой личности, этого характера. И буду по-человечески счастлив, если сумел вынести на экран такого Исаева, каким я его увидел в себе. Меньше всего я задавался целью: сыграть еще одного разведчика, хотя такого рода деятельность – основная функция Исаева – Штирлица в «Семнадцати мгновениях…».

Как ни странно, но в роли я искал такие места, где Исаев не разведчик, где он как бы приоткрывается на миг, чтобы в следующую секунду снова оказаться на самом переднем крае войны. Мне хотелось понять и увидеть человека, поставленного психологически в невероятно сложные условия и вышедшего из них победителем. Я стремился развить и обозначить в Штирлице те начала, которые были заложены во Владимирове и Исаеве».

Изначально я планировал закончить главку о величайшем телесериале всех времен и народов анекдотами о Штирлице. Во-первых, потому, что с молодости коллекционирую народные байки и на сегодняшний день являюсь обладателем едва ли не самой большой коллекции анекдотов в стране. Их у меня несколько миллионов. В частности, о Штирлице – многим больше тысячи. Есть у меня и публикации в центральной печати исследовательского характера, посвященные этому особому виду устного народного творчества.

Потому – это уже во-вторых – я глубоко убежден в том, что отечественный анекдот всегда выполнял и сейчас выполняет весьма важную общественную страхующую функцию. Он как бы восстанавливает нормальный ход вещей, снимает идиотизм, дебильность и безудержную идеологическую эйфорию с явлений, событий, поступков – словом, со всей нашей горемычной жизни, как прошлой, так и настоящей.

В этом смысле все народные байки о Штирлице представляют собой всего лишь добродушное приземление любимца, вознесенного господствующей идеологией на высоты, недосягаемые здравому смыслу. Именно по этой второй причине я отказался от анекдотов. Мне сдается, что в этой книге я не вознес своего героя до тех самых заоблачных высот, а потому опускать его на грешную землю нет никакой надобности. Вячеслав Васильевич Тихонов всегда твердо по ней ходил, никогда не любовался собой и своим творчеством.

Поэтому под занавес последнего, «семнадцатого мгновения» я решил просто напомнить вам, дорогой читатель, отдельные фразы из великого фильма. Некоторые из них давно стали почти крылатыми. Давайте вспомним их вместе.

«Мюллер бессмертен, как бессмертен в этом мире сыск». Шелленберг.

«Нас всех губит отсутствие дерзости в перспективном видении проблем». Штирлиц.

«Штирлиц никогда не торопил события. Выдержка, считал он, оборотная сторона стремительности». Голос Копеляна за кадром.

«Ясность – это одна из форм полного тумана». Мюллер.

«– У меня есть коньяк. Хотите выпить?

– Спасибо. У меня тоже есть коньяк.

– Зато, вероятно, у вас нет салями.

– У меня есть салями.

– Значит, мы с вами хлебаем из одной тарелки». Штирлиц генералу, которого блестяще исполнил Николай Олимпиевич Гриценко.

«– Штирлиц, а вас я попрошу остаться. Еще на одну минуту. Где пастор Шлаг?

– Вот с этого и надо было начинать.

– Мне лучше знать, с чего начинать!» Мюллер – Штирлицу.

«Воистину: куришь американские сигареты – скажут, что продал родину». Шелленберг.

«Вы слишком много знаете. Вас будут хоронить с почестями после автомобильной катастрофы». Шелленберг – Штирлицу.

«– Если вас собьют – на войне все может быть, – вы обязаны сжечь это письмо еще до того, как успеете отстегнуть лямки парашюта.

– Я не смогу сжечь письмо до того, как отстегну лямки парашюта, оттого что меня будет тащить по земле. Но первое, что я сделаю, отстегнув лямки, так это сожгу письмо.

– Хорошо, согласимся на этот вариант». Вольф в блестящем исполнении Василия Ланового – летчику.

«Маленькая ложь рождает большое недоверие». Шелленберг.

«Контрразведчик должен знать всегда, как никто другой, что верить в наше время нельзя никому, порой даже самому себе. Мне – можно». Мюллер – Штирлицу.

«Странное свойство моей физиономии: всем кажется, что меня только что где-то видели». Штирлиц.

«Адъютант очень нужен. Он вроде красивой охотничьей собаки. И поговорить можно между делом, и, если хороший экстерьер, другие охотники завидуют». Шелленберг.

«Я буду играть защиту Каро – Канн, только вы мне не мешайте, пожалуйста». Фрау Заурих.

«Когда о нас, математиках, говорят как о сухарях – это ложь! В любви я – Эйнштейн!» Дама с лисой, блестяще сыгранная Инной Ульяновой.

«– Я достану вам хороших рыбных консервов. Каких вы хотите?

– Я люблю в масле.

– Я понимаю. Какого производства: нашего или…

– Или! Пусть это не патриотично, но я предпочитаю продукты и питье, сделанные в Америке или во Франции». Штирлиц – агенту Клаусу, блестяще сыгранному Львом Дуровым.

«Я люблю молчунов. Если друг – молчун, так это друг, а если враг, так это враг. Я уважаю их». Мюллер – Штирлицу.

«– Хайль Гитлер!

– Да ладно вам. У меня и так в ушах звенит.

– Я не понимаю.

– Бросьте! Все вы прекрасно понимаете». Мюллер – Штирлицу.

«– Бригаденфюрер, мне нужно сказаться больным (а я действительно болен) и взять отпуск на десять дней, иначе я сдам.

– Что случилось?

– Не падайте в обморок, но мы все под колпаком у Мюллера». Штирлиц – Шелленбергу.

«– Они думают, если я не провалился за эти двадцать лет, значит, я всесилен. Хорошо бы мне стать заместителем Гиммлера. Или вообще пробиться в фюреры. Хайль Штирлиц. Я становлюсь брюзгой?

– Ничего, тебе идет». Штирлиц – Эрвину в блестящем исполнении Николая Волкова-младшего.

«Трудно стало работать. Развелось много идиотов, говорящих правильные слова». Штирлиц – Шелленбергу.

«– У вас голова не болит?

– От забот?

– От давления». Мюллер – Штирлицу.

«Они все фантазеры, наши шефы. Им можно фантазировать, у них нет конкретной работы. А давать руководящие указания может даже дрессированная шимпанзе в цирке». Мюллер – Штирлицу.

«– Ну и память у тебя.

– А ты на свою жалуешься?

– Пью йод.

– А я пью водку.

– Ты генерал, тебе можно пить водку. А нам где деньги взять?

– Бери взятки.

– И попадешь к твоим костоломам. Лучше я буду пить йод.

– А я с удовольствием променял бы свою водку на твой йод.

– Что, много работы?

– Пока да. А скоро ее совсем не будет». Сыщик и Мюллер.

«Что это вас на эпитеты потянуло? С усталости? Оставьте эпитеты нашим партийным бонзам. Мы, сыщики, должны мыслить существительными и глаголами: он встретился, она сказала, он передал». Мюллер сыщику.

«– Я не верю в это, а в общем, покажите. Мне как-то показывали, но я не верю этому.

– Правую ладонь положите вдоль черепа, а левую на затылок. Глаза нужно закрыть.

– Я закрою глаза, а вы меня шандарахнете чем-нибудь по голове, как Холтоффа.

– Если вы предложите мне изменить родине, я это сделаю». Мюллер – Штирлицу.

«Как там у Пушкина было? «Ай да Пушкин, ай да сукин сын? Ай да Штирлиц». Штирлиц.

«– Все настолько глупо и непрофессионально, что работать практически совершенно невозможно. Невозможно понять логику непрофессионала.

– А может, он хитрый профессионал?

– Хитрый профессионал не поехал бы в приют. Хитрый профессионал не поехал бы в приют, черт побери!» Мюллер – сыщику.

«Умирать страшно в одиночку. Скопом – пустяки. Даже пошутить можно». Генерал в вагоне – Штирлицу.

«– Где я мог вас видеть?

– Когда вы вручали мне Железный крест, вы сказали, что у меня лицо профессора математики, а не шпиона.

– Ну, теперь у вас лицо шпиона, а не профессора». Борман – Штирлицу.

«Все боятся получить взбучку от старика Мюллера! А я хоть раз в жизни кому-нибудь давал взбучку, а? Я старый добрый человек, про которого распускают слухи. Ваш красавец шеф злей меня в тысячу раз. Просто он научился в своих университетах улыбаться и говорить по-французски. А я до сих пор не знаю, как надо есть яблоко – резать его или есть так, как принято у меня дома: целиком. С косточкой». Мюллер – Штирлицу.

«Золото Бормана, золото партии – оно не для вшивых агентов и перевербованных министерских шоферов, а для сотен тысяч интеллектуалов, которые по прошествии времени поймут, что нет в мире иного пути, кроме национал-социализма. Золото партии – это мост в будущее, это обращение к нашим детям, к тем, кому сейчас месяц, год, три. Тем, кому сейчас десять, мы не нужны, ни мы, ни наши идеи; они не простят нам голода и бомбежек. А вот те, кто сейчас еще ничего не смыслит, будут говорить о нас как о легенде! А легенду надо подкармливать! Надо создавать сказочников, которые переложат наши слова на иной лад, доступный людям через двадцать лет. Как только где-нибудь вместо слова «здравствуйте» скажут «хайль!» в чей-то персональный адрес, знайте: там нас ждут, оттуда мы начнем свое великое возрождение. Помните: Мюллер, гестапо, – старый усталый человек, который хочет спокойно дожить свои годы на маленькой ферме с голубым бассейном. И ради этого я готов сейчас поиграть в активность. Многие шавки Гитлера скоро побегут отсюда – и попадутся. А вот когда в Берлине будет греметь русская канонада и солдаты будут драться за каждый дом, вот тогда отсюда можно будет уйти, не хлопая дверью. Уйти и унести тайну золота. Идите. И отдайте себе отчет в том, как я вас перевербовал: за пять минут и без всяких фокусов. Хе-хе-хе!» Мюллер – Штирлицу.

«– Хотите, сыграем в шахматы?

– Габи, как шахматный партнер вы меня не интересуете». Габи и Штирлиц.

«– А вы мне погадайте.

– Что бы вы хотели узнать?

– Например, когда кончится война.

– Она уже кончилась.

– Да?

– В известном смысле – да. Если бы мы это поняли раньше, было бы лучше для нас всех». Штирлиц – фрау Заурих.

«– Вы что, совсем не пьете?

– Боюсь, что вам известен мой любимый коньяк.

– Не считайте себя фигурой, равной Черчиллю. Только о нем я знаю, что он любит русский коньяк больше всех остальных». Мюллер – Штирлицу.

«Не люблю, когда меня держат за болвана в старом польском преферансе. Я игрок, а не болван». Штирлиц – Мюллеру.

«– Как думаешь рожать, малыш?

– Кажется, нового способа еще не изобрели.

– Понимаешь, женщины кричат во время родов.

– Я думала, они поют песни.

– Они кричат на родном языке… Так что ты будешь кричать «Мамочка!» по-рязански.

– Буду кричать по-немецки.

– Можешь добавлять немного русской брани, только обязательно с берлинским акцентом». Штирлиц – Кэт.

«– Поклянись!

– Чтоб я сдох! Иди, начерти пару формул». Штирлиц – женщине в ресторане.

«Они перекрывают дороги на восток и на юг. Логично, если рассчитывать на дилетантов, которые не знают Германии, а я знаю Германию. Хвастун. Почему хвастун? Если бы я не знал Германии, я бы повез Эрвина здесь, а я повез его через Ней-Кельн. Молодец, Штирлиц». Штирлиц.

«Я всегда держал исполнительных и глупых секретарей». Мюллер.

«Очень легко советовать другим – будь честным. А поодиночке каждый старается свою нечестность вывернуть честностью». Мюллер.

«– Важен только результат, а кого погладят по головке и кому дадут конфетку, в этом ли суть?

– Я не люблю сладкого!» Шелленберг – Мюллер.

«– Время пока терпит.

– Почему пока? Время просто терпит.

– Время пока терпит». Штирлиц – Мюллер.

«Все ученые, писатели, артисты по-своему невменяемы. К ним нужен особый подход. Потому что они живут своей, придуманной ими жизнью». Штирлиц.

«Вы так убежденно уверяете меня, что человек произошел от обезьяны, как будто вы видели эту обезьяну и она что-то шепнула вам на ухо». Пастор Шлаг, блестяще сыгранный Ростиславом Пляттом.

«Действия и поступки – одно и то же». Мюллер.

«Запоминается последняя фраза – это Штирлиц вывел для себя, словно математическое доказательство. Важно, как войти в нужный разговор, но еще важнее искусство выхода из разговора». Голос за кадром.

«Каждый второй человек давал информацию на соседа, а этот сосед, в свою очередь, давал информацию на своего информатора. Считать, что в этой мутной воде можно беспрепятственно уйти, мог только человек наивный, не знакомый со структурой немецкой тайной полиции». Голос за кадром.

«Мы все-таки утерли нос Мюллеру, а это славно, очень славно». Шелленберг – Штирлицу.

«Мюллер редко ошибался. И когда служил Веймарской республике, избивая демонстрации нацистов, и когда перешел к нацистам и начал сажать в концлагеря лидеров Веймарской республики, и когда выполнял все поручения Гиммлера, и позже, когда он начал тяготеть к Кальтенбруннеру, чутье не подводило его». Голос за кадром.

«Нигде в мире, – подумал Штирлиц, – полицейские не любят командовать так, как у нас. У нас? Штирлиц вдруг поймал себя на том, что так он подумал о Германии, о немцах». Голос за кадром.

«Пожалуй, надо спуститься в убежище, – подумал Штирлиц, – а то еще угрохают в собственном учреждении». Голос за кадром.

«Сегодня объявляется выходной, – решил Штирлиц, – выходной вечер. Сегодня было двадцать третье февраля – День Красной армии. Это был день, который полковник Исаев всегда отмечал. Отмечал по-разному, в зависимости от обстоятельств». Голос за кадром.

«Семьдесят лет – возраст расцвета политиков». Мюллер.

«У Штирлица защемило сердце. Он увидел, что пастор совсем не умеет ходить на лыжах, по крайней мере лет десять не брал лыжных палок в руки». Голос за кадром.

«– Я ведь не умею воровать документы и стрелять из-за угла.

– Во-первых, этому недолго научиться. А во-вторых, я не требую от вас умения стрелять из-за угла». Шлаг – Штирлиц.

«– Я всегда жалел, что вы работаете не в моем аппарате. Я бы уж давно сделал вас своим заместителем.

– Я бы не согласился.

– Почему?

– Вы ревнивы. Как любящая и преданная жена. Это самая страшная форма ревности, так сказать, тираническая». Мюллер – Штирлиц.

«Я перестану вам верить, если вы согласитесь отвечать на все вопросы». Пастор Шлаг.

«– Это еще откуда? Чей же ты, дурашка?

– Сам ты дурашка, а я – связной из центра».

Все-таки не удержался я от анекдота. И уж коли так невольно случилось, то расскажу самый, на мой взгляд, лучший из огромной серии про Штирлица. Это такой анекдот-элегия.

– Все свободны. А вас, Штирлиц, я попрошу остаться, – привычной скороговоркой пробубнил Мюллер, дождался, когда они останутся одни, и продолжил, страдальчески массируя затылок: – Послушайте, Штирлиц, я давно хотел вас спросить: что вы там все время выкладываете из этих ваших спичек?

Штирлиц смешал ладонью спички на столе и прямо посмотрел в глаза Мюллера.

– Видите ли, – не отводя взгляда, сказал он, – рейхсфюрер поручил мне к очередной годовщине нашего тысячелетнего рейха выложить из спичек слово «вечность».

– И что, получается? – живо заинтересовался Мюллер.

– Как вам сказать. – Штирлиц замялся. – Пока получается не совсем то.

– Ах, оставьте, Штирлиц! – Мюллер поморщился. – Что вы все время подставляетесь, провоцируете. Я тоже знаю этот старый русский анекдот. Стыдно, Штирлиц! Идите. – Он не удержался и добавил: – И вообще, Штирлиц, я бы попросил вас купить, наконец, зажигалку, как у всех нормальных штандартенфюреров. Выбросьте вы эти дурацкие дешевые спички!

– Вам не нравятся? – удивился Штирлиц. – А по-моему, красиво, символично и надежно. – Он задумчиво пожал плечами, разглядывая спичечный коробок фабрики «Гигант» с яркой этикеткой «Бей фашистов!».