Глава 23

Сейчас

Я плачу. Нет никакого способа это скрыть, и я даже не пытаюсь. Пусть доктор Петерсен посмотрит. Пусть доктор Петерсен увидит и пусть считает, что он победил. Мне все равно.

Я думала, что забыла страх, панику, чувство беспомощности. Думала, что похоронила их глубоко, там, где они больше не могли причинить мне боль. Ничего подобного. Поток заледеневшей крови в моих венах, грохот пульса, адреналин, бьющий по нервной системе, волосы, что встают дыбом. Я чувствую это. Так же сильно, как и тогда.

Я выдохнула и поняла, что задержала дыхание. Мои руки сжимают друг друга, и раненая правая буквально кричит от боли в знак протеста. Хотя я все равно не могу их расцепить.

Я смотрю вверх; те слезы, которых так старался добиться Петерсен, блестят в моих глазах. Что теперь?

Он странно смотрит на меня, и мне интересно, вижу ли я проблеск его настоящего. Он кажется… растерянным. Как будто впервые задумался, что я говорю правду. Я чувствую первый проблеск надежды за более чем год.

Но момент проходит. Мы возвращаемся к прежней схеме: он – скептичный, самодовольный доктор; я – чокнутая.

– Ты сделала это, Хезер, – тихо говорит Петерсен, очень пристально глядя на меня.

Я не отвечаю, лишь непонимающе морщу лоб.

– Ты это сделала, – повторяет он. – Ты убила своих друзей.

Не реагируй. Не реагируй. Я закрываю лицо как раз вовремя, чтобы не выказать свои боль и негодование.

Я знала, что он думал, конечно знала. Я читала это в его глазах, в изгибе его губ. Но слышать эти слова все равно больно. Каждый раз.

Но доктор Петерсен еще не закончил. Он продолжает тем же тихим, монотонным голосом, как будто пытается ввести меня в транс; словно он гипнотизер, пытающийся записать этот факт, этот лживый «факт» в мой мозг.

– Ты их убила. Мартина, Даррена и Эмму. Ты их убила. Задушила Мартина и Эмму, утопила Даррена. – Он поднимает руку, не давая мне покачать головой. – Они нашли тела, Хезер. Нашли их, наполовину похороненные в дольмене. Не сломанные, будто после падения с большой высоты или из гигантских когтей. В отчете о вскрытии фигурируют синяки на шее у всех трех, в качестве причины смерти указано удушье. – Петерсен делает паузу, убеждаясь, что полностью завладел моим вниманием. – Если бы ты не потеряла сознание от своих ожогов, тебе бы удалось убить и Дуги тоже?

Ожоги.

Я вздрагиваю от слова. Горение. Шипение, вздутие, таяние. Иногда я просыпаюсь посреди ночи и в течение нескольких ужасных мгновений верю, что все еще горю. И тогда я кричу. Кричу, пока в коридоре не раздается грохот ног, моя дверь не распахивается с серией щелчков и не врываются санитары.

Но я спасена от жара своих воспоминаний. Дуги. Гнев прогоняет мои пылающие мысли. Я бы никогда не сделала больно Дуги. Никогда. Я пристально смотрю на доктора Петерсена. Он держит мой взгляд, позволяя тишине тянуться…

И тянуться.

И тянуться.

Наконец он вздыхает, наклоняется вперед. Одна его рука устремляется ко мне, будто он собирается дотронуться, но передумывает и прижимает ладонь к полированному дереву. Хорошо. Если он хоть пальцем меня тронет, я сделаю все возможное, чтобы оторвать его, прежде чем мой охранник успеет среагировать.

– Ты убила их, Хезер. Своих друзей. Где-то в глубине души ты знаешь правду. Признание и принятие этого является частью процесса исцеления.

Он тяжело вздыхает. Я подавляю желание плюнуть в него.

– Я хочу, чтобы ты рассказала мне, что сделала. Хочу, чтобы ты сказала мне, что убила троих своих друзей, а собиралась четверых. Что ты сделала это нарочно. И что ты пыталась спрятать тела. Признай это, Хезер, и мы сможем двигаться дальше.

Нет.

В первый раз я услышала эту версию событий в больнице. Нормальной. Я была привязана к кровати – чтобы держать меня в покое и не допустить обострения травм, как мне казалось, – и трубки торчали из моего носа и руки. Моя правая рука была покрыта бинтами до самого локтя, и я так устала, что воспринимала все точно во сне. Я заметила, что рядом с моей комнатой стоит полицейский. Заметила, но не удивилась, почему он там. Не тогда.

Прошло несколько дней, прежде чем я смогла оставаться в сознании так долго, чтобы с кем-то говорить. Затем ко мне пришел человек в костюме. Он спросил меня, что случилось, и я ему сказала. Он ушел, и пришел другой человек. Тогда я не знала его лица, хотя с тех пор виделась с ним как минимум раз в неделю. Доктор Петерсен спросил меня, что случилось, и я тоже ему сказала. Он не нахмурился, как тот, другой, а улыбнулся. Так и улыбался до самого конца. Помню, еще подумала: какая странная реакция.

Затем он рассказал мне свою историю, где отвел мне главную роль.

По версии Петерсена, я заманила Мартина подальше от лагеря, к дольмену, чтобы скрыться от лишних глаз. Затем поила его алкоголем, пока бедняга не потерял сознание, а когда он отключился, обхватила руками его горло и сжала. Крепко.

И сунула тело в дольмен.

Вернувшись на пляж, я объяснила исчезновение Мартина, спрятала его вещи. И поздравила себя с успешно выполненной работой. Но Даррен и Эмма видели, как я уходила с Мартином, и стали что-то подозревать. Поэтому мне пришлось заставить их замолчать.

Одно убийство превратилось в три.

После этого я запаниковала. Облила палатку бензином и подожгла ее. А еще пролила немного на свою руку, и та загорелась вместе с палаткой. Это была единственная часть, с которой я согласилась; я чувствовала жгучую боль, хоть и не видела повреждения под нетронутыми белыми повязками. Дуги, который был болен и лежал без сознания в другой палатке, в то время как я, очевидно, покончила с тремя его друзьями, попытался остановить меня, и я ударила его камнем. Ударила так сильно, что проломила ему череп, и Дуги впал в кому. Затем я потеряла сознание от боли в руке, прежде чем смогла закончить работу.

История. История, которую рассказали моим родителям, которую повторили в суде.

История, которая стала правдой. Для всех, кроме меня.

– Зачем мне это делать? – спрашиваю я, случайно озвучивая свои мысли. – Зачем мне убивать моих друзей?

Доктор Петерсен вздрагивает. Я никогда прежде не поддерживала эту историю. Он набрасывает короткую записку, чтобы скрыть свою радость, затем рассматривает меня.

– Ты знаешь зачем, Хезер. Из любопытства. – Я с ужасом смотрю на него. – Смерть. Ты ею одержима. Ты хотела лично увидеть, как из человека уходит жизнь. Хотела поиграть в Бога.

Я не знаю, что сказать, как ответить. Доктор Петерсен потряс меня до глубины души.

Я ничего не говорю.

Тик-так. Тик-так.

Этот разговор окончен. Я смотрю на часы, пока у Петерсена не остается иного выбора, кроме как признать, куда я пялюсь. Он кривится. Время вышло.

– Мы продолжим в следующий раз, Хезер. Но я хочу, чтобы ты подумала над тем, что я сказал. Ты знаешь правду. Она здесь, прямо перед тобой. Возьми ее. Помоги себе.

Я помогаю себе: встаю со стула. Затем поворачиваюсь спиной к Петерсену и его рассказам. Мой охранник открывает мне дверь, и меня охватывает внезапное желание бежать. Толку никакого, я это знаю, но просто не могу оставаться в этой комнате еще хоть секунду.

За это время я стала экспертом по подавлению глупых побуждений. Я спокойно иду через дверь мимо Хелен, которая все еще печатает на клавиатуре. Она не поднимает головы, не смотрит на меня, когда я прохожу.

В моих висках пульсирует боль. Напряжение тисками сжимало мою голову последние два часа. Это всегда так. Я знаю, что боль промучает меня всю ночь, даже дольше, если я стану прокручивать сеанс в голове, придумывать едкие ответы воображаемому доктору Петерсену. Обычно я стараюсь забыть о нем как можно быстрее, но знаю, что сегодня так не получится.

Он упомянул Дуги. Это меня задело. Предположение, что я хотела уничтожить того единственного человека, который пережил этот кошмар вместе со мной… В миллионный раз я жалею, что не могу его посетить. Я просила, но, конечно, они никогда мне не позволят. Лишь знаю, что Дуги лежит где-то в больнице, машины следят за его дыханием, сердцебиением. Он по-прежнему жив. Никто не сказал мне об этом, но я знаю. В противном случае они бы отключили его, позволили бы ему исчезнуть. Тогда на моем счету было бы четыре жизни.

Медленно идя по коридору, скрипя кедами на полированном «мраморном» линолеуме, я оглядываюсь, проверяю, чтобы никто не смотрел. Затем закрываю глаза – только на кратчайшие секунды – и произношу молитву.

Мне нужно, чтобы Дуги проснулся.

Мне нужно, чтобы он проснулся и сказал доктору Петерсену, моей маме и всем остальным, что я не убийца.

Мне нужно, чтобы он проснулся и вытащил меня отсюда.