Глава 19

Сейчас

Хочу пить. В комнате тепло; вот причина такой сухости во рту. Мой дискомфорт достигает своего пика, когда я наблюдаю, как доктор Петерсен делает еще один глоток своей дорогой газированной воды, но я не прошу у него попить. Я сглатываю, пробуя вернуть немного слюны обратно в пересохший рот. Не то чтобы я собираюсь говорить.

У нас перерыв. Не моя идея, но я не собираюсь жаловаться. Судя по выражению лица доктора Петерсена, он тоже этому не рад. Могу лишь догадываться, что это какое-то официальное требование – через столько времени мне дали шанс восстановить силы или поразмыслить. Однако меня не пускают из комнаты, и не было никаких упоминаний об отдыхе.

Доктор Петерсен смотрит на модные часы «Ролекс» на своем запястье – волоски на руке серебристо-серые от возраста, – и я понимаю, что моя передышка почти закончилась. Он возвращается к просмотру моих записей, но больше не читает. Возможно, просто отсчитывает секунды в своей голове. Его глаза смотрят на бумагу, но не двигаются.

Наконец – и все равно слишком рано – он вздыхает, отодвигает папку и смотрит на меня с приятной улыбкой. Я не могу не задуматься, ненавидит ли он меня так же сильно, как я его, является ли эта улыбка вымученной, ведь на самом деле он хочет хмуриться. Нет – я уверена, что ему нравятся наши маленькие встречи. Я для него как кубик Рубика, головоломка, на которую он уже знает ответ, но над которой продолжает работать. Потому что суть задачи – заставить маленькие цветные квадратики подчиниться твоей воле.

Мне так никогда и не удалось собрать кубик Рубика. Максимум получалось, может быть, выставить ряд желтых или красных квадратов, а потом я застревала и, сколько бы ни крутила, не добивалась никакого прогресса. Мне становилось скучно, и я сдавалась. К сожалению, доктор Петерсен, похоже, более настойчив, чем я, по крайней мере, в этом отношении.

Он открывает рот, и мне интересно, куда же мы повернем сейчас.

– Ты религиозный человек, Хезер?

Какое это имеет значение? Я моргаю, но выражение лица остается бесстрастным. Доктор Петерсен молчит, но продолжает наблюдать за мной, очевидно, ожидая ответа. Если я ничего не скажу, как долго это будет продолжаться?

Возможно, довольно долго, осознаю я минуту спустя. Неловко сидеть здесь в тишине. Охранник громко дышит на заднем плане. Как же это раздражает, ну правда. Это специально, чтобы я не забывала, что он там? Теперь, единожды отвлекшись, мне еще сложнее его игнорировать. Мне нужно чем-то перекрыть этот звук. Чем угодно, даже если это означает, что придется говорить. Кроме того, вопрос кажется безобидным. Я не много потеряю, ответив доктору.

– Нет, – тихо говорю я.

– Ты веришь в Бога?

Не понимаю, чем этот вопрос отличается от предыдущего, но все равно отвечаю:

– Нет.

– А как насчет жизни после смерти?

Я немного прищуриваюсь, все еще пытаясь разгадать смысл. Стоит только подумать, что все под контролем…

– Каждый хочет верить в загробную жизнь, – говорю я ему. – Все хотят думать, что смерть – это не конец.

– А ты?

– Я не знаю, – намеренно кратко отрезаю я. Потому что, кажется, вижу, куда он клонит, и хочу остановить его здесь и сейчас.

– Ах, – говорит он, будто не слышал от меня этих слов раньше. – И в этом проблема, не так ли? В незнании.

Я нацепляю на лицо улыбку. Я права. Однако улыбка не держится долго. Эта теория, в которой Петерсен пытается убедить меня снова и снова, не то, о чем я хочу говорить. Не то чтобы я вообще хотела о чем-то говорить с доктором Петерсеном, за исключением, может быть, моего освобождения, но уверена, такого разговора у нас в ближайшее время не состоится.

Охранник все дышит: медленно, громко. Без умолку.

– Никто не знает, – презрительно говорю я, будто объясняю очевидное.

Петерсен улыбается:

– Это тебя так очаровывает? Смерть?

– Меня смерть не очаровывает, – отвечаю я и не лгу.

– Нет, ты права, – соглашается он. Я удивленно моргаю, но Петерсен еще не закончил. – Это не смерть, не так ли? А умирание. Те драгоценные мгновения, когда можно наблюдать, как угасает жизнь. Гадать, куда она улетает.

С этим человеком что-то сильно не так.

Я сжимаю губы и пытаюсь сделать то же самое со своими ушами. Чтобы заглушить свистящий звук, начинаю громко барабанить по колену здоровой рукой. Доктор Петерсен решит, что пронял меня, но мне просто придется с этим смириться.

– Хезер?

Смерть, умирание. Это не увлекательно: это ужасно. Необъяснимо, неизведанно. Никто не знает, каким будет последнее путешествие, пока вы не окажетесь настолько далеко на пути, что никогда не сможете повернуть назад и рассказать кому-либо, что видели.

Поэтому мы все в глубине души боимся темноты. Потому что нет ничего хуже, чем не знать, что она скрывает.

Но я не буду пытаться объяснить это доктору Петерсену. Мне все равно, как долго он ждет, как громко дышит этот проклятый охранник. Я прикусываю язык так сильно, что мне больно.

Возможно, Петерсен видит решимость на моем лице, потому что быстро переходит к следующему вопросу в своем маленьком списке.

– Ты веришь в духов, Хезер? Демонов, существ из другого мира?

Я сжимаю зубы сильнее. Должно быть, до крови, потому что рот внезапно наполняется металлическим вкусом, одновременно и чужим, и знакомым.

Вот что упоминает доктор Петерсен, когда действительно хочет получить от меня ответ. Если бы я нормально подумала, то удивилась бы, что он так долго тянул на этой сессии с провокацией. Но я не подумала. Я вообще не думаю. Я концентрирую все свои усилия на том, чтобы остаться здесь. Прямо в этой комнате, прямо сейчас. Это должно быть смешно, ведь этого я никогда раньше не хотела, но я не смеюсь.

Потому что я верю. Верю в духов, демонов, называйте их как хотите. В существ, которых не должно быть в этом мире, но они есть, существ, которым не нужно жить по тем же правилам, что и остальным из нас. Вещи, с которыми ты не можешь бороться, не можешь убить. Я верю в это.

Друиды, которые приносили свои ужасные жертвы, дабы успокоить духов, знали, что делают. Они знали, что случится, если голод демона останется неудовлетворенным.

Вот и я тоже знаю.