Глава 16

Мы никогда не плакали на работе, почти никогда. Хотя когда мы все-таки плакали, оказавшись дома или, может быть, незадолго до того, или в машине, укрывшись от всех солнцезащитными очками и медленно кружа по этажам многоуровневой парковки, – то наши слезы, так или иначе, были связаны с работой…

Все было связано с работой, порой даже те вещи, которые, казалось бы, не должны: например, будем ли мы работать после рождения детей? Что мы ставим на первое место: карьеру или семью? Достаточно ли мы работаем? Не слишком ли много мы работаем? Нам платят именно столько, сколько мы заслуживаем? Что мы делали в эти выходные: нам хотелось устроить плотный поздний завтрак или нам пришлось работать?

Мы оказывались в плену раздумий, которые проявлялись как минимум раз в неделю в каком-то жутком ощущении неминуемой беды. Это ощущение давило и растекалось в животе, пока мы спускались вниз на лифте; нам казалось, что мы работаем не в приличном офисе, а в каком-то доме ужасов, что мы что-то недоделали, что упустили ситуацию, что оказались в полной заднице… Нет, мы не могли куда-то конкретно ткнуть пальцем, но мы просто знали, что где-то облажались. И, хуже того, у нас оставалось еще ровно четыреста восемьдесят минут, чтобы попытаться отыскать корень проблемы, которая отравила память о прожитом дне…

А потом, наутро, мы подкладывали в свои туфли на шпильках замечательные стельки доктора Шолля и отправлялись на очередную сходку Женского клуба, корча из себя счастливых, приятных в общении и компетентных бизнес-леди.

Может быть, поэтому ни одна из нас не осознала значение смерти Бэнкоула до той степени, до которой следовало. Мы даже улыбались иногда во время траурной молитвы, потому что были слишком заняты раздумьями и участием во всей вышеперечисленной корпоративно-бытовой возне и боялись сделать неверный шаг.

Но мы не могли вечно двигаться только таким путем. Хотя, что удивительно, все думали, что так всё и будет продолжаться.

Когда Грейс, наконец, заплакала в офисе, то это из-за пролитого молока. Именно из-за молока. К тому времени, когда она заметила влажное пятно на своей модной сумке, было уже слишком поздно. Ее узкая прямая юбка и блузка стали влажными, но это ее мало тревожило. Опустившись на колени прямо посреди коридора, она вытащила из сумки мешочек, в котором из дырки в пластике вытекала струйка грудного молока.

– Нет, нет, нет, нет, – бормотала она.

В голове у нее проносились ругательства, одно круче другого, но ни одно из них не вырвалось наружу. Грейс почувствовала, что у нее сердце кровью обливается, когда приложила ладонь к мешочку. Она пыталась донести его до раковины, но, добравшись туда, поняла, что там нет ничего стерильного, в чем можно было бы сохранить молоко. Последние миллилитры его вытекали через просветы между пальцами. Жидкое золото…

Вот и всё. Целый час сцеживания. И все потеряно… О Боже, прошу тебя, оборви ее долбаные груди и отдай кому-нибудь другому – более ответственному человеку. Кого только она не винила! Компанию-производителя. Своего мужа. Даже свою дочь! А если все это неправда, то ей было все равно.

Грейс хотела бы добывать все молоко на стороне… Как это называется?.. Ах да, молочная смесь! Но она знала, что, как только это сделает, Эмма Кейт тут же подхватит диабет или какую-нибудь ужасную аллергию. А врач прямо спросит у нее: «Вы кормили ребенка грудью?» Лайам скажет, что типа поддерживает ее решение, втайне переживая, что не завел ребенка с кем-нибудь еще…

Грейс оперлась локтями о край раковины из нержавеющей стали и обхватила пальцами свой шиньон. Она знала, что если посмотрит на себя в зеркало, то увидит красные глаза и нос. Вот что значит заплакать в офисе. Чем меньше вы хотите плакать, тем вероятнее, что все-таки заплачете.

– Грейс? – послышался сзади голос Эймса Гарретта. – Это твое?

Она повернула голову, заметив мокрую сумку со своими инициалами, вышитыми спереди.

– Да. Прости.

Прошло несколько неловких мгновений. Сотрудница, очевидно, находящаяся на грани абсолютно не приемлемого для работы эмоционального срыва, и ее босс. Наши поздравления, Грейс, ты единолично саботируешь дело всего женского рода…

Прежде чем они с Эммой Кейт стали двумя отдельными людьми, ее всегда доводило до белого каления, когда кто-нибудь спрашивал: «А ты вернешься на работу после рождения первенца?» Лайама об этом никто не спросил, тогда почему должны спрашивать у нее?!

Эймс, громыхая каблуками, удалился. В кармане его брюк зазвенели монеты.

– Знаешь, что тебе нужно? – спросил он, обернувшись. «Поспать, – подумала она, – притом немедленно. Определенно поспать». – Покурить, – многозначительно проговорил он.

Грейс повернулась спиной к раковине и провела ногтем по нижним векам.

– Я же кормлю грудью. Не могу.

– У тебя такой вид, будто ты уже покормила. Теперь у тебя в запасе три часа, если не ошибаюсь? Все нормально. – Эймс достал из внутреннего кармана пиджака пачку с сигаретами и дважды постучал ею о ладонь. – Доверься мне. У меня двое детей, которых никогда нельзя было уложить спать одновременно, и жена, которая рассматривала свое материнство как спортивное состязание. – Эймс понизил голос. – Было не очень весело.

Грейс коснулась влажного пятна на юбке, подумав о том, когда лучше отнести ее в химчистку. Вероятно, не раньше, чем она наденет ее еще раз. Она могла бы купить себе новую в онлайн-магазине – так было бы проще, даже если б ее доставили только через день, – но Грейс нравилось делать вид (особенно для себя), что у нее обычные заботы нормальной работающей женщины. Поскольку единственная социально-приемлемая причина, по которой женщина трудится так же упорно, как Грейс, – это нужда. Скорее всего, материальные затруднения. Успокоившись, она медленно выдохнула, в то время как Эймс терпеливо ждал напротив.

Шанс оказаться один на один с главным юрисконсультом выпадал далеко не каждый день. Но даже в таком случае Грейс не знала бы, как отклонить его предложение. Поэтому она оставила дренажный мешок в раковине, забрала сумку и направилась вслед за Эймсом к балконам восемнадцатого этажа.

Компания предусмотрела для курильщиков эдакие «загоны» на балконах – небольшие открытые площадки, чем-то напоминавшие уже почти исчезнувшие курилки в аэропортах. Здесь тоже отдавало раком легких…

В этот час балкон находился в тени, и было не так жарко. Грейс посмотрела на раскинувшийся внизу и залитый солнцем город. Она бы многое отдала хотя бы за кусочек такого солнца. После рождения ребенка Грейс чувствовала себя какой-то вялой и… липкой. На ее теле образовалась пленка из мочи, жидкого кала, слюны и грудного молока. И казалось, что она никогда не отмоется…

Эймс вытащил из пачки сигарету и вручил ее Грейс. Она никогда раньше не курила, но рассуждала так: если это делают пятнадцатилетние подростки, праздно слоняющиеся у торговых центров, то уж тридцативосьмилетняя женщина с докторской степенью точно может попробовать. Почему нет? Грейс зажала сигарету между пальцами и поднесла к губам. Все как в кино. Эймс крутанул большим пальцем колесико в зажигалке, и вспыхнуло пламя. Она наклонилась вперед, и кончик сигареты начал тлеть. Потом с него потянулся вверх завиток дыма.

Она осторожно втянула воздух, стараясь не вдохнуть дым; в то же время Эймс привычным движением сунул сигарету в рот и прикурил.

Это было замечательно, в самом деле. Одна затяжка – и его тело сразу расслабилось, плечи слегка опустились. Эймс покосился на нее и поднял бровь, а губы дернулись в подобии улыбки, как будто он сейчас собирался с огорчением признать свою порочность…

Грейс вдруг вспомнила, что он еще не знает про список. И теперь, находясь с Эймсом наедине, она чувствовала себя немного не в своей тарелке, понимая, что его имя уже склоняется по всему Далласу. У него за спиной. Хотя Грейс знала слишком много и понимала, что не станет доносчицей…

Эймс сделал еще одну затяжку и выпустил дым изо рта.

– Однажды близняшек нянчила моя мать и оставила контейнер с грудным молоком Бобби на целый день. Пришлось тогда все выбросить. Я думал, что от злости Бобби поколотит ее. Этого, конечно, не произошло. Но зато она две недели с ней не разговаривала. Такая вот беда приключилась…

Грейс рассмеялась. Дым щекотал ее ноздри, но глаза снова налились слезами.

– А я бы, наверное, поколотила…

При этом она покосилась на свое бриллиантовое кольцо на левом пальце. Если б удар пришелся на него, наверняка пошла бы кровь.

Эймс нахмурился.

– Ты, наверное, чувствуешь, что теряешь чертов рассудок, не так ли? – бросил он, сделав еще одну затяжку.

Грейс ничего не ответила, опустив голову и разглядывая пол, усыпанный тонким слоем сигаретного пепла. Не испачкать бы свои новые туфли от «Коул Хаан»…

– Не бери в голову, – торопливо добавил Эймс. – Тебе необязательно отвечать. – Он постучал кончиком сигареты о перила, и пепел, порхая, начал падать вниз. Грейс, понимая, что пепел от ее сигареты может попасть на юбку, последовала примеру босса. – Бобби все время плакала. А ведь она обычно никогда не плачет. Знаешь, она как живая карточка от «Холлмарк» – эдакий лучик солнечного света и оптимизма.

Он улыбнулся, и Грейс поняла, что жена, наверное, сделала его счастливым. Это хорошая новость. У мужчин в офисе было странное увлечение: они болтали друг с другом, попутно выясняя, кто из них больше всех жалуется на свою жену. О боже, она заставляет меня идти с детьми в «Мир Диснея»! Только я возвращаюсь домой с работы, и она тут же вручает мне ребенка! Я даже не успеваю вытащить бумажник из штанов! Мне придется работать еще двадцать лет, чтобы оплатить ее сумку от «Биркин»! Ну и все в том же духе. Они как будто притворялись, что их нагло похитили, вырвали силой из насиженных мест, и теперь они вынуждены против собственной воли покупать своим женам дорогие сумки и побрякушки. А кого, спрашивается, они тогда убеждали в собственной состоятельности и почему так верили в иллюзию правильного жизненного выбора?

Возможно, это и было настоящей причиной. И Грейс настояла на том, что будет работать, несмотря на то что Лайам, успешный венчурный капиталист (наряду с ее траст-фондом), вполне мог взять на себя все заботы и о ней, и о ребенке. Она не хотела быть одной из таких жен…

– Я думал, что посреди ночи являлись Похитители Тел и отключали ее, – продолжал Эймс. – Это как в «Сумеречной зоне». Столько криков и плача… Я вовсе не хочу тебя обидеть. Так уж устроены ваши организмы, им приходится пройти через это. Вот я точно не смог бы, поверь.

Грейс скрестила руки и опустила локоть на левое запястье, чтобы поддержать руку с сигаретой. Никотин уже гудел внутри, в голове ощущалась тяжесть. Где-то внутри возникла слабая боль…

Но когда разочарование о пролитом молоке несколько утихло, она начала переживать о том, что подумает Слоун об их встрече с Эймсом…

– Вы курили с Бобби? – спросила она, отвлекаясь. Ей не хотелось сейчас думать о Слоун. А Эймс явно намеревался провести время. С ней. Она чувствовала себя как-то по-другому. Не так, как всегда…

– Кажется, есть какое-то правило, согласно которому мне не разрешается в чем-либо обличать свою жену, не так ли?

– Нормы доказательственного права. Раздел пятьсот четыре.

Многие завидовали Грейс за ее великолепную память.

– Она не восторгается моим происхождением. Хотя должна бы. Я ведь представитель семейства «синих воротничков». – Эймс подмигнул. Раньше такой жест выглядел довольно мерзко. Но сейчас, когда он прищурился и улыбнулся, возле глаз образовалась паутинка из морщин. Это был добрый взгляд…

Грейс знала Эймса уже шесть лет, и на самом деле он не внушал ей отвращение. Она знала, что они со Слоун не так уж и ладят друг с другом. Но всегда подозревала, что Слоун – хотя бы отчасти – несет ответственность за то, что между ними стерлись все грани. В общем, ничего такого вопиющего Эймс не совершил. Скорее он был открыт для толкования. Ходили слухи. Ну, да, конечно, ходили слухи. Но ведь их распускают обо всех, разве не так? У каждого человека есть недоброжелатели. Может, не у Грейс, но у большинства людей. Время от времени Эймс бывал грубоват, не без этого, но это был корпоративный босс, который курил сигареты и закатывал рукава до локтей.

Грейс подошла к ограждению. Травяные клумбы внизу выглядели как миниатюрные лужайки для гольфа. Перед светофорами останавливались автомобили, казавшиеся с такой высоты совсем крохотными. Потом они разъезжались в разных направлениях и исчезали на парковках и в гаражах. Ее пульс участился, когда она посмотрела тротуары вокруг здания. Невозможно вот так смотреть вниз и не думать о падении. А всего несколько мгновений назад она раздумывала о том, чтобы сигануть с крыши…

– Все будет нормально, – сказал Эймс. – У тебя ведь есть хороший врач, не так ли?

– У Эммы Кейт лучший педиатр, которого я могла отыскать. Доктор Танака.

Сырая чешуйка бумаги сорвалась с ее языка, и она поняла, что жует кончик сигареты. Как ноготь…

– Я имел в виду врача для тебя самой.

Грейс повернулась спиной к металлическому ограждению.

– Все хорошо. Я просто устала.

– Конечно. – Эймс переместился к ней поближе, оставаясь на почтительном расстоянии, и облокотился о поручень. – У Бобби случилась послеродовая депрессия. – Он пожал плечами. – Полагаю, такое распространено у матерей близнецов. Ей пришлось пройти лечение, и слава богу, что она на него согласилась. Буду честен: я думал, это какая-то чушь. Что только не придумаешь, чтобы описать «усталость»… Но врач провел обследование и поставил диагноз. И вот пожалуйста! Перемены настроения. Беспокойство. Полное истощение организма. Опасность суицида. И всё из-за ребенка. Словно какой-то крупный косяк в системе.

Косяк в системе… Да, Грейс предполагала, что так оно и есть.

– Едва ли у меня депрессия. – Она наклонила голову. – Кстати, я люблю одежду от Ребекки Тейлор. – В носу стало сухо от дыма. Грейс надеялась сменить тему разговора, чтобы не касаться своего хрупкого психического состояния. Она ценила столь заботливое отношение к своей особе со стороны босса, но ей меньше всего хотелось, чтобы тот подумал, что еще одна бессонная ночь – и она просто сорвется с катушек. Грейс выдержала паузу, затем продолжила: – Давно хотела спросить: у тебя не было желания что-то поменять в нашей компании? – Она знала, что мужчинам нравятся такие вопросы, а в данном случае ответ мог бы оказаться для нее весьма полезным. Эймс бросил на нее взгляд. – Ну, то есть в профессиональном смысле.

Облокотившись о перила, шеф затянулся сигаретой.

– Не думаю. – Он выдохнул, и на его левой щеке образовалась ямочка. – Думаю, меня здесь и так все устраивает.

– Ну, а как насчет совета для такой, как я? Что, если, скажем, я захотела бы возглавить крупную секцию в отделе? Ты бы сказал мне… вот что бы ты мне посоветовал?

В жизни Грейс случались моменты, когда она давала волю амбициям. А все ради того, чтобы ее с изумлением выслушали – как молодую девчонку, которая выучила наизусть столицы всех штатов и могла, щегольнув небывалой эрудицией, назвать их по первому требованию. Или когда порыв ветра как следует всколыхнет ее юбку, выставить напоказ свои мотивы и заставить всех мужчин в комнате одновременно испытать к ней сильнейшее влечение и тут же устыдиться. Но ей теперь было все равно…

Эймс глубокомысленно кивнул, бросил окурок на пол и извлек из пачки еще одну сигарету.

– Хорошо. – Зажав ее между пальцев, он неопределенно махнул рукой. – Первое, что нужно сделать, – это добыть для тебя более интересную работу. Стимулирующее назначение. Убедиться в том, что ты можешь управлять сделкой не только с регулятивной стороны. Я могу помочь. – Грейс почувствовала в его словах намек на обещание. Какой-то проблеск неожиданной надежды. Возможно, она могла бы стать хоть немного похожей на Мариссу Майер. Хроническая отличница, да еще и мамаша. – Сохраняй в почте все комплименты и похвалы, которые получаешь от коллег или партнеров. – Он снова закурил. – Всякий раз, когда кто-то в письменной форме заявляет о том, что ты хорошо поработала, не сочти за труд – сохрани такое письмо. И раз в квартал переправляй мне эти письма и сообщай о том, что ты сделала и чего добилась за последние несколько месяцев.

– Хочешь, чтобы я начала хвастаться?

Эймс почесал висок большим пальцем.

– Я хочу, чтобы ты выстроила четкую линию своих достижений и показала, почему заслуживаешь продвижения. Сделай так, как я тебе говорю, и через год мы обсудим следующие шаги.

Грейс проглотила улыбку. Она гордилась собой. И ей немного, пусть даже совсем чуть-чуть, стало легче. Наступила короткая пауза. Затем Эймс спросил:

– Хочешь, покажу тебе своих детей?

– Я думала, ты никогда не предложишь…

Даже почти незнакомые люди просили Грейс показать им фотки Эммы Кейт, как будто им требовались доказательства, что мамка хорошо о ней заботится…

Эймс положил сигарету в соседнюю пепельницу, а сам достал из заднего кармана бумажник.

– По старинке, люблю хранить их здесь. – Раздвинув пластиковые вставки, он вытащил две школьные фотографии своих сыновей-близнецов. Большие улыбки. Похожи, но не на сто процентов. У одного из мальчиков рыжие волосы, у другого – темно-коричневые, как у отца. – Ни у кого из них нет вот этого. – Он указал на свою белую прядь в волосах. Она стала менее заметной, так как в последние годы его волосы начали седеть. – Синдром Ваарденбурга. – Он пожал плечами.

Бумажник Эймса все еще был открыт. Ее внимание привлекла торчащая там блестящая пластиковая карта, рядом с которой хранились фотографии. Грейс наклонилась ближе, притворившись, что восхищается его сыновьями. Потом, не отрывая взгляда, поправила волосы.

– Такие милые, – сказала она тоном ученицы колледжа, которую на несколько часов наняли присматривать за ребенком.

Верхушка карточки-ключа от отеля встала на место. Но Грейс успела прочитать название: «Прескотт».

Она выпрямилась и улыбнулась. Эймс захлопнул бумажник и сунул в карман брюк.

– Полностью согласен, – сказал он в ответ на ее комплимент. – Но ведь все так думают о своих детях. Как же иначе?

Он взял сигарету и слегка затянулся. Потом мягко рассмеялся, выпустив, словно дракон, белый дым.

– Послушай, вот что пришло мне в голову. – Уронил окурок и придавил подошвой черного кожаного ботинка. – Не сделаешь мне одолжение?