Воссоединение

Процесс полноценного познания, образно представленный как странствие, подготавливает почву для приведения в действие высшей алхимической комбинации – (гипотетического) воссоединения всех выявленных вещей. В книге «Психология и алхимия» Юнг описывает виде́ние Арислея. Оно содержит все элементы алхимической теории, изображенные в эпизодической/повествовательной форме. Его последовательный анализ помогает лучше понять природу воссоединения:

Арислей [византийский алхимик VIII или IX века] рассказывает о своих приключениях с Rex marinus [морской царь], в чьем царстве ничего не процветает и ничего не порождается. Более того, там нет философов. Лишь подобное сочетается с подобным, поэтому не существует размножения. Очевидно, царь должен советоваться с философами и вынужден сочетать Фабриция с Бейей, своих двух детей, которых он вынашивал в своей голове.

Комментарии Юнга:

Фабриций есть мужской, духовный принцип света и Логоса, который, подобно Нусу гностиков, погружается в объятия физической природы.

Развитие мысли, которую он высказал ранее:

Нус, видимо, должен быть идентичным с богом Антропосом: он появляется рядом с демиургом и является противником планетных сфер. Он разрывает круг небес и обращается к земле и воде (то есть готовится проецировать себя в элементы). Его тень падает на землю, а образ отражается в воде. Это воспламеняет любовь стихий, и он сам настолько очаровывается отраженным образом дивной красоты, что охотно склоняется к пребыванию в нем. Но едва лишь он поставил ногу на землю, как Физис заключает его в страстные объятия.

Также важно осмыслить этот комментарий, чтобы полностью оценить природу первичной материи. Prima materia – Физис – содержит дух, мужской принцип, а также материю, женское начало (в этом повествовании – образ Бейи). Первичная материя – дракон хаоса – служит одновременно источником всех вещей, субъектом, которому эти вещи являются, и представлениями о них данного субъекта. Это не просто источник как таковой, но абсолютное неизвестное, в объятиях которого дух спит до тех пор, пока не освободится (в ходе исследования, которое преобразует сознание, а также порождает нечто реальное и новое). Юнг продолжает уже знакомую нам мысль:

Когда нам говорят, что Царь… неодушевленный или что его страна бесплодна, это равносильно тому, что сказать: его скрытое состояние – это латентность и потенциальность. Темнота и глубины моря [что означает неизвестное] символизируют бессознательное состояние невидимого содержимого, которое проецируется. Ввиду того что такое содержимое принадлежит целой личности и лишь отделяется от нее посредством проекции, всегда существует притяжение между сознательным разумом и содержанием проекции. Обычно это принимает форму очаровывания. Так, в алхимической аллегории это выражается криком короля о помощи из глубин бессознательного или состоянием разложения (диссоциации). Сознательный разум отвечает на этот призыв… идти на службу к Царю, что будет не только мудро, но и принесет спасение.

Однако это приводит к необходимости спуститься в темный мир бессознательного… опасное приключение ночного путешествия по морю, конец и цель которого есть возрождение жизни, воскресение и победа над смертью.

Несмотря на риск, Арислей и его воображаемые спутники отважно отправляются на поиски в страну Царя. Этот поход трагически заканчивается гибелью Фабриция, что повторяет смерть Осириса и символизирует завершение нисхождения духа в материю – в бессознательное, или неизвестное (там он на время скрывается, призывает к спасению и сулит богатства своему избавителю). Юнг продолжает рассказ:

…смерть Царского Сына – это, естественно, предприятие щекотливое и опасное. Опускаясь в бессознательное, сознательный разум оказывается в опасном положении, потому что он явно подавляет себя. Это ситуация первобытного героя, которого пожирает дракон.

…Умышленное, а на самом деле бессмысленное, побуждение этого состояния есть величайшее святотатство, нарушение табу, которое влечет за собой серьезное наказание. Соответственно, Царь заточи́т Арислея и его товарищей в доме из тройного стекла вместе с телом Царского Сына. Герои содержались в заключении на дне моря, где, подвергаясь всяким ужасам, они томились восемь дней в сильной жаре. По требованию Арислея Бейа была заключена вместе с ними. (Версия Visio в Rosarium истолковывает тюрьму как матку Бейи).

Ясно, что бессознательное [неизвестное] их побороло, и они оказались беспомощными пленниками. Это означает, что они пожелали умереть, чтобы начать новую и плодотворную жизнь в этой области психе, которая до сих пор покоилась без употребления в темнейшем бессознательном, в тени смерти.

Рассказ о нисхождении показывает, что «только там, где опасно (водная бездна, пещера, лес, остров, замок и т. п.), можно найти “труднодоступное сокровище” (драгоценность, деву, напиток жизни, победу над смертью)». Юнг заканчивает комментарий:

Страх и сопротивление, которое ощущает каждое человеческое существо, когда оно углубляется в себя слишком глубоко, это и есть, по сути, страх путешествия в Аид. Если бы оно испытывало только страх, это еще не так плохо. Однако на самом деле психический субстрат, это темное царство неизвестного, проявляет очаровывающее притяжение, которое угрожает превратиться в совершенно непреодолимое при дальнейшем проникновении в это царство. Психологическая опасность, возникающая здесь, – это распад личности на свои функциональные компоненты, т. е. на отдельные функции сознания, комплексы, наследственные установки и т. п. Дезинтеграция – которая может быть функциональной или изредка настоящей шизофренией – вот судьба, которая постигла Габрикуса (в версии Rosarium он рассыпался на атомы в теле Бейи…) Пока сознание удерживается от действия, противоположности остаются спящими в бессознательном. Стоит только им действовать как regius filius – дух, Нус, Логос – проглатывается Физис… В мифе о герое эта ситуация известна как пребывание в чреве кита или поглощение драконом.

Жара в нем обычно столь велика [следствие войны аффектов; тревога, гнев], что герой теряет свои волосы, т. е. становится лысым, как ребенок… Философ совершает путешествие в ад как «спаситель».

История продолжается:

Ранее мы оставили Арислея и его товарищей вместе с Бейей и мертвым Фабрицием в домике из тройного стекла, куда их заключил Rex marinus. Они страдают от сильной жары, как те трое, которых Навуходоносор посадил в огненную печь. Царь Навуходоносор имел видение четвертого, «подобного Сыну Бога», как сказано у пророка Даниила (3:25).

Это виде́ние имеет некоторое отношение к алхимии, так как в литературе имеются многочисленные утверждения, указывающие на то, что камень является trinus et unus. Он состоит из четырех элементов, вместе с огнем, представляющим дух, заключенный в материи. Этот дух и является четвертым, отсутствующим и все же присутствующим, он всегда появляется в огненной агонии печи и символизирует божественное присутствие – помощь и завершение дела.

И в часы нужды Арислей со своими товарищами видели во сне своего учителя Пифагора и просили его о помощи. Он послал им своего ученика Гарфорета, «создателя питания». Так работа была выполнена, и Фабриций снова вернулся к жизни. Можно предположить, что Гарфорет принес им волшебную пищу, хотя это становится ясным лишь после открытия Руской текста Codex Berolinensis. Там, во введении, которое предпослано печатной версии Visio, мы читаем: «Пифагор сказал: напишите и опишите для потомков, как это самое драгоценное дерево выросло и как он, вкусив его плоды, утолит голод».

На более поверхностном уровне анализа алхимическое действо означало настолько полное слияние неизвестного и известного, насколько это возможно. В более глубоком смысле оно представляло собой участие в процессе создания из них единого целого. Все это выражало стремление к совершенству и обычно имело две конечные цели. Во-первых, гармония женского, материнского начала – неведомого материального мира, полного опасностей бурных страстей и чувственности, – и упорядочивающего духовного начала. (Это образно представлялось как разложение мертвого Короля и его последующее возрождение после вкушения чудесной пищи, которая одновременно символизирует благотворный аспект неизвестного и героя). Во-вторых, повторное введение новой психической структуры в физическое тело – сознательное воплощение, так сказать, более совершенного духа. Однако воссоединение, достигнутое благодаря (повторному) принятию неизвестного, не было полным, если оно все еще оставалось вопросом философии или абстрактного мышления: единение духа также должно было отобразиться в поведении. И даже это не всегда означает конец. Алхимик Дорн утверждает:

Мы заключаем, что медитативная философия состоит, по большей части, из ментального единства (unio mentalis). Это первое единство еще не делает человека мудрецом, а делает его только разумным учеником мудрости. Второе единство разума и тела является признаком мудрого человека, с надеждой ожидающего этого благословенного третьего единения с третьим единством [Примечание Юнга: то есть unus mundus, скрытое единство мира].

Да сделает Всемогущий Бог всех людей такими и да будет Он один во Всем.

Дорн рассматривал воссоединение как трехступенчатый процесс. Первая стадия представляла собой единение разума (и победу над телом). На этом этапе происходила интеграция побуждений (влечений, эмоций) в единую иерархию, в которой доминировала фигура героя-исследователя. Вторая стадия символизировала (вос)соединение обновленного разума с телом. Это эквивалентно второму этапу путешествия героя: он вступил в битву с драконом, одержал верх и обрел «труднодоступное сокровище». И несмотря на то что чисто личный аспект путешествия героя завершен, он возвращается в общину. Это равносильно решению Будды покинуть нирвану до тех пор, пока там не смогут обосноваться все живущие, – его вере в то, что спасение одного невозможно, если многие не получили искупления. Воссоединение объединенного разума с телом есть воплощение правильного отношения в действии (и, следовательно, влияния героя на мир).

Третий этап особенно трудно понять. Здесь полезно вспомнить историю о прилежном портном, который сумел зашить дыру в небе, проделанную умершим королем. Все неправильное должно быть исправлено. Это внутренний, психологический процесс, даже если его запускают действия, совершаемые во внешнем пространстве. Слияние единого духа/тела с окружающим миром означает признание одинаковой значимости любых переживаний или буквальное отождествление разнообразных аспектов опыта с самосознанием. Мы предполагаем, что субъект и объект разделяет прочный барьер, но существует точка зрения, которая придает всем внутренним и внешним свойствам и характеристикам равный статус аспектов опыта. Таким образом, искупление любого действия – физического или психологического, своего или чужого – рассматривается как равноценный шаг, приближающий нас к Царству Божьему (которое одновременно является общественным устройством и состоянием души). Поэтому духовную работу можно считать неотличимой от заботы о внешних условиях существования: исправляя себя, мы привносим гармонию во все, что находится вокруг нас. И наоборот: попытка сделать мир лучше может рассматриваться как самосовершенствование, ведь преданность идеалу требует самодисциплины. С этой точки зрения мир и самосознание становятся не разными областями существования, а единым опытом. Желание искупить одно неизбежно приводит к спасению другого.

Эти три стадии могут быть символически представлены как сизигия – божественный союз противоположностей, мужского и женского начал:

1) если известное (прошлые знания – патриархальная/духовная категория) + неизвестное (аномалия – матриархальная/эмоциональная/материальная/физическая категория) = единый дух;

2) тогда единый дух (в данном контексте представляющий патриархально-духовную категорию) + тело (представляющее матриархально-материальную категорию) = единство духа и тела;

3) и тогда единство духа и тела (в данном контексте представляющее патриархально-духовную категорию) + мир (матриархально-материальная категория) = единство духа, тела и мира.

Все три этих союза можно считать вариантами кровосмешения (брат/сестра, сын/мать, Король/Королева). Первая стадия – единение разума – считалась необходимой и значимой, но неполноценной. Очень важным шагом на пути к окончательному воссоединению было слияние обновленного разума с телом (вторая стадия):

Поэтому, о Разум, научись испытывать сострадательную любовь к своему собственному телу, научись сдерживать свои тщетные желания, ибо это может пригодиться тебе во всех вещах. К этой цели я буду неуклонно идти, чтобы напиться с тобой из источника силы, и, когда двое станут одним, в их единении ты обретешь покой. О, Тело, подойди поближе к этому источнику, чтобы вместе с твоим Разумом ты могло напиться вдоволь и уже не испытывать жажду тщетных желаний. О, невиданная сила этого источника, которая превращает двоих в одного и примиряет врагов! В источнике любви душа и дух могут превратиться в разум, а в результате этого тело и разум образуют целостного человека.

Однако критическое значение имела третья стадия, поскольку одного философского знания и обновления внутренних убеждений – даже представленных в действии – было недостаточно. Воплощенное единство должно распространиться на весь мир, рассматриваться как аспект опыта и, следовательно, приравниваться к самосознанию (и даже отождествляться с ним).

Алхимики пытались искупить материю, превратить ее в идеал. Эта процедура основывалась на предположении о том, что материя изначально была испорчена – как и человек в истории бытия. Изучение трансформации разложения и преодоления ограничений активизировало в сознании алхимика последовательность событий в мифах. Этот алгоритм лежал в основе всех религий. Традиционное христианство считало, что жертва Христа завершает историю и что вера в эту жертву гарантирует спасение. Алхимия отвергла такую позицию и стала преследовать то, что осталось неизвестным. В этой (героической) погоне алхимик преобразился:

Если христианин верит, что человек освобожден от греха искупительным деянием Христа, то алхимик явно придерживается той точки зрения, что «восстановления изначальной и не подверженной разложению природы» еще нужно добиваться с помощью алхимического искусства, а это может означать только то, что искупительный труд Христа считается незавершенным. Принимая во внимание то, что «Князь мира сего» без всяких помех продолжает повсеместно творить зло, к этой точке зрения нельзя не отнестись с пониманием. Совершенно естественно, что для алхимика, который хранил верность Ecclesia spiritualis [духовная церковь], делом величайшей важности было превращение себя в «незапятнанный сосуд» Параклета и, таким образом, реализация идеи «Христа» в сфере, значительно превосходящей простую его имитацию…

Представление Христа «в сфере, значительно превосходящей простую его имитацию» стало поистине ошеломляющим. Оно подняло религиозное верование на новый уровень – сделало его чем-то гораздо более пугающим и многообещающим. Последовательность алхимического преобразования соответствовала повествованию о Страстях Христа – мифу о герое и его искуплении. Основная идея алхимии состоит в том, что личный отказ от тирании и добровольное стремление к ужасающему неизвестному, основанное на вере в идеал, может породить тотальную трансформацию сознания. Свидетельства о чем-то подобном можно найти лишь в самых сложных религиозных мифах:

Сын великого Мира (Макрокосма), Теокосмос, то есть божественная сила и мир (существование которого, к сожалению, даже сегодня отрицается в стенах университетов теми, кто обучает природе в духе язычничества, а также многими создателями медицинской науки), является образцом камня, который есть Теантропос, то есть Бог и человек (существование которого, как говорит нам Священное Писание, создатели Церкви также отрицали); и из того же самого, из Великой Мировой Книги Природы (и в нее) излучается непрерывная и вечная доктрина для мудрецов и их детей: воистину, это великолепное живое подобие нашего Спасителя Иисуса Христа, Великий Мир, который по природе очень похож на него (такие же: волшебное зачатие, рождение, невыразимые силы, добродетели и результаты); так что Бог, наш Господь, помимо библейских историй своего сына, создал также особый образ для нас и естественно представил его в Книге Природы.

Алхимик пережил глобальное психологическое преобразование в погоне за неизвестным. От такого же соприкосновения с абсолютной новизной на разных этапах истории развивался патриархальный монотеизм. Это символическое выражение действия инстинкта, которое проявляется мифах о герое всякий раз, когда, желая улучшить жизнь, он смело отправляется на битву с неизвестным. Алхимик испытал то, что всегда чувствует человек, решившись встретиться лицом к лицу с каждым аспектом своего существования (индивидуального и коллективного), не отрицая их и не идя на поводу у бесплодных предубеждений.

Страсти, которые вибрируют в [алхимических текстах], подлинны, но они были бы абсолютно непостижимы, если бы lapis [философский камень] был не чем иным, как химической субстанцией. Он также не рождается и в результате созерцания Страстей Христовых, это – реальное ощущение человека, который в ходе исследования непознанного всерьез (на грани самопожертвования) вошел в контакт с компенсирующим содержанием бессознательного. Он не мог не видеть сходства этого содержания с догматическими образами, и у него могло возникнуть искушение предположить, что его идеи были не чем иным, как хорошо ему знакомыми религиозными концепциями, которые использовались для того, чтобы объяснить химический процесс. Но из текста явно следует прямо противоположное – реальные ощущения в ходе opus [действа] имели все более усиливавшуюся тенденцию к ассимиляции догмы.

В христианстве дух нисходит в материю. Результатом этого союза является рождение Христа (и, к сожалению, ясное осознание его противника). В алхимии, которая дополняла односторонние взгляды христианства, материя поднимается к духу, чтобы достичь аналогичного результата – получить lapis philosophorum, или философский камень, воплощение которого в абстрактно-материальной форме имеет несомненное сходство с Христом. Этот камень состоял из самых парадоксальных элементов: он был низменным, дешевым, незрелым и изменчивым; совершенным, драгоценным, древним и твердым; видимым для всех, но таинственным; дорогим, темным, скрытым и явным; имеющим одно название и множество имен. Lapis был также возрожденным Королем, мудрым стариком и ребенком. Мудрый старик хранит знания, выходящие за пределы истории. Ребенок представляет творческие возможности человека, присутствие Святого Духа. Он олицетворяет не порождение невежества, а невинность зрелости. Он предшествует истории личности и общества и предвосхищает ее:

Дитя – это все, что оставлено, открыто и в то же время божественно и могущественно; это ничтожное, сомнительное начало и триумфальный конец. «Вечное дитя» в человеке – это опыт, не поддающийся описанию, несоответствие, препятствие и промысел Божий; нечто невесомое, определяющее конечную ценность или никчемность личности.

Конечной ценностью – целью трудов алхимиков – является открытие и воплощение смысла самой жизни: стремления к полноценному субъективному существованию, природа которого выражается в искусном жонглировании возможностями, присущими материальному/неизвестному миру. Эта конечная цель – гармония души, как у мифологического героя, проявляющаяся в мире, рассматриваемом как эквивалент самосознания. Достижение такого состояния – создание философского камня – представляет противоядие от тленности бытия, сопутствующей грехопадению (возникновению [неполноценного] самосознания). Lapis philosophorum – это действующая сила преобразования, эквивалентная мифологическому герою-искупителю, способная превращать неблагородные металлы в золото. Это нечто более ценное, чем золото, – ведь герой важнее любого из своих подвигов. Полноценное алхимическое действо, главной целью которого является создание философского камня, схематично представлено на рисунке 66.

Рис. 66. Алхимическое действо как миф об искуплении

Алхимия представляла собой оживший миф о человеке-спасителе. Традиционное христианство перестало приносить плоды, призывая к поклонению чему-то внешнему как средству искупления. Алхимики обнаружили ошибку этого постулата, переосмыслили его и пришли к выводу, что на самом деле необходимо отождествление с Искупителем, а не поклонение ему. Они достигли понимания того, что мифы о спасении имели подлинную силу, когда их воплощали в действии, а не просто абстрактно верили в то, что они описывали. То есть признание Христа величайшим человеком в истории, сочетающим божественную и смертную природу, не было достаточным выражением веры. Истинная вера есть попытка человека лично пережить миф о герое – добровольно взвалить на себя крест бытия, соединить в себе противоположности и стать активным сознательным посредником между вечно созидающими силами известного и неизвестного.