Странствие

Алхимики считали, что совершенство – это единение всех борющихся противоположностей. Таким образом, заключительная стадия алхимической процедуры – воссоединение – достигалась через распознавание и определение всего разнообразия душевных качеств, противостоящих друг другу в чреве уробороса:

Что тогда означают утверждения алхимиков об их таинственной субстанции с психологической точки зрения? Для того чтобы ответить на этот вопрос, мы должны вспомнить рабочую гипотезу, которую мы использовали при толковании сновидений: образы из сновидений и спонтанные фантазии являются символами, то есть наилучшими из всех возможных формулировок все еще неизвестных или неосознанных фактов, которые, как правило, компенсируют содержимое сознания или осознанную установку. Если мы применим это базовое правило к алхимической таинственной субстанции, то придем к заключению, что ее наиболее сомнительное качество, а именно ее единство и уникальность – она является и камнем, и лекарством, и сосудом, и процедурой, и состоянием, – предполагает разъединенность сознания. Поскольку тот, кто един, не нуждается в единстве как в лекарстве, как, можем мы добавить, не нуждается в нем и тот, кто не осознает своей разъединенности, ибо для того, чтобы привести в действие архетип единства, требуется осознанное состояние беспокойства. Из этого мы можем сделать вывод, что более философски настроенными из алхимиков были те, кого не удовлетворял превалировавший в то время взгляд на мир, то есть христианский взгляд, хотя они и были убеждены в его истинности. В этом отношении мы не находим в классической греческой и латинской алхимической литературе никаких доказательств противоположного, а, наоборот, если речь идет о христианских трактатах, находим массу доказательств верности христианским убеждениям.

Поскольку христианство является прежде всего системой «спасения», к тому же основанной на Божьем «плане покаяния», а Бог является единством par excellence, то нужно задаться вопросом, почему алхимик по-прежнему ощущал свою разъединенность, или разлад с самим собой, если его вера вроде бы давала ему возможность для единства и единообразия. (Этот вопрос не утратил своей актуальности и сегодня, даже наоборот!)

Это глобальное признание осмысливалось как путешествие по четырем сторонам света – странствие – или как знакомство со всеми особенностями бытия – безграничное расширение самопознания. Объединение противоборствующих побуждений в единую иерархию ценностей предполагает признание разнообразных (болезненных, неловких, трудноконтролируемых) желаний и заключение соглашения между ними. Это вполне подходит под определение потенциально спасительного расширения самосознания, ведь его ограничение, символически представленное в мифах о грехопадении, было причиной низвержения человека. Философы-алхимики, бесконечно размышлявшие о природе совершенства и сопутствующих ему процессах преобразования, пришли к выводу о том, что развитие самосознания может компенсировать изгнание из рая. Но чтобы выявить все противоречивые желания, нужно было сначала ясно осознать поистине трагическое положение человека, живущего под влиянием преступных, смертных слабостей, грехов и недостатков, и затем попытаться примириться с таким ограниченным существованием.

Несчастному, необразованному безумцу, создающему хаос везде, куда бы он ни пошел, бесконечно больно осознать это и понять, какой титанический труд ему придется совершить. Очень непросто прийти от обманчивого отождествления с привычным образом, маскирующим личность, к ясному пониманию подлинной (и несовершенной) индивидуальности. Такое прозрение достигается немалой ценой (не говоря о том, как непросто будет перейти от осознания к действию). С алхимической точки зрения человек, не получивший искупления, был похож на дикого, злобного зверя – свирепого волка, льва или голодного разбойника. Обнаружение и узнавание в себе этого животного является необходимым условием преобразования. Эта мысль образно представлена на рисунке 64.

Рис. 64. Волк как первичная материя, пожирающий мертвого Короля

Пожирание мертвого Короля хищным исчадием ада, живущим в его собственной душе, очень похоже на признание Солженицыным личной ответственности за ГУЛАГ, в котором он находился. Типичного современного человека в такой же шок может повергнуть осознание того, что он ничем не отличается от нацистов. Варвары гитлеровской эпохи были нормальными людьми – такими же, как вы (и я). Проводя эту параллель, невозможно перестараться. Но «нормальный человек» не считает себя нацистом. Сложившиеся представления о себе обеспечивают ему иллюзорную безопасность (так же тюремные стены защищают заключенных от внешней угрозы). Но действия фашистов – то есть умышленные пытки невинных и наслаждение ими – не выходят за пределы возможностей нормальных людей (и, вероятно, не исчерпывают их). Человек – страшное оружие зла. Без ошеломляюще искреннего осознания этой темной силы невозможно основательно измениться к лучшему: научиться переносить и преодолевать тяготы жизни, не вырождаясь в бессознательное существо, жаждущее умножать боль и страдание. Юнг пишет:

Стоит заметить, что животное является символическим носителем самости [психической целостности]. Это предположение Майера подтверждается современными индивидами, которые и понятия не имеют об алхимии, в результате становится очевидным тот факт, что структура целостности существовала всегда, но была погребена в глубинах бессознательного, где ее всегда может снова найти тот, кто готов рискнуть своей головой ради обретения максимально высокого уровня сознания посредством максимально глубокого самопознания – «крепкого и горького напитка», как правило, подаваемого в аду. Трон Господа представляется достойной наградой за подобные испытания. Ибо самопознание – в полном смысле этого слова – это не однобокое интеллектуальное времяпрепровождение, а путешествие по четырем континентам, в ходе которого путник подвергается всем опасностям, которые только существуют на земле, в воде, в воздухе и в огне. Любой по-настоящему полный акт познания включает в себя четыре (или 360!) аспекта бытия. Ничто не может быть «оставлено без внимания». Когда Игнатий Лойола рекомендовал медитирующему «воображение посредством пяти чувств» и советовал ему подражать Христу, «используя свои чувства», он имел в виду наиболее полное «осознание» объекта созерцания. Помимо нравственных и прочих результатов медитации такого рода, главным ее результатом является тренировка сознания, способности к сосредоточению, внимания и ясности мышления. Соответствующие формы йоги дают такой же эффект. Но в противоположность этим традиционным формам осознания, когда медитирующий проецирует себя в какую-то заранее предписанную форму, самопознание по Майеру представляет собой проекцию в эмпирическую самость как таковую. Это не то «я», каким нам нравится воображать самих себя после того, как мы тщательно убрали с него все темные пятна, а реальное эмпирическое эго со всем, что оно делает, и со всем, что с ним происходит. Любому человеку хочется избавиться от этого неприятного спутника и именно поэтому на Востоке эго объясняется как иллюзия, а на Западе оно предлагается в качестве жертвы фигуре Христа.

Целью же мистического путешествия, напротив, является стремление понять все части света, достигнуть максимально возможного расширения сознания, словно главным принципом этого путешествия является идея Карпократа, заключающаяся в том, что ни одному человеку не может быть отпущен грех, которого этот человек не совершал. Не отворачиваться от своего эмпирического истинного лица, а максимально глубоко познать эго как нечто отраженное в «десяти тысячах вещей» – вот цель этого путешествия.

Маска, которую каждый человек надевает в обществе, доказывает, что он отождествляет себя со своей культурой (как правило, с лучшими ее достижениями). Безумец, прячущийся за этой маской, полон индивидуальных отклонений, которые не принято выставлять напоказ, о которых из страха лгут. Его неправильная, непрожитая жизнь открывает худшие и лучшие качества личности, подавленные авторитетом культуры, потому что они угрожают норме, и загнанные в подполье самим человеком, желающим сохранить краткосрочную устойчивость сознания (быть частью группы и не испытывать страха). В отсутствие целостной иерархической (патриархальной) морали противоборствующие ценности и точки зрения способствуют внутреннему разрушению, поскольку каждая преследует свою цель: так, жадность встает на пути у похоти, а голод убивает любовь. Когда высшая система нравственных убеждений распадается и теряет безусловную значимость, моральные устои, которые она объединяла, вновь становятся несовместимыми, по крайней мере для рационального сознания. Эта война противоречивых ценностей, каждая из которых сама по себе является неотъемлемой «божественной силой», порождает смятение, потерянность и отчаяние. Такое зачастую совершенно невыносимое состояние можно считать первой ловушкой на пути нравственного преобразования. Даже простое осознание возможности таких переживаний обычно причиняет немалый дискомфорт и тормозит дальнейшее духовное развитие. Добровольно решив преследовать неизвестное в поисках идеала, алхимик неявно уподобляется герою. Бессознательное отождествление с этим вечным образом и активное воплощение мифологической роли позволяют ему продолжать поиски, невзирая на серьезные препятствия. Юнг пишет:

Только живое присутствие вечных образов может придать человеческой психе достоинство, которое дает человеку нравственную возможность вступиться за свою душу и убедиться, что она того стоит. Только тогда он поймет, что конфликт на самом деле происходит внутри него, что разлад и страдания являются богатством, которое не должно быть растрачено попусту в нападках на других людей; и что если судьбе угодно взыскать с него долг в форме чувства вины, то это его долг самому себе. Тогда он поймет ценность своей психе, поскольку никто не может быть в долгу перед чем-то никудышным. Но когда человек утрачивает свои же ценности, он становится жадным грабителем, волком, львом и прочими прожорливыми тварями, которые для алхимиков символизировали страсти, вышедшие из-под контроля, когда черные воды хаоса – то есть бессознательное проекции – поглотили царя.

Можно сказать, что неизвестное заражено психоаналитическим «бессознательным»: все, чего мы о себе не знаем, все пережитое, но не обработанное (то есть усвоенное, но не приспособленное), вызывает те же эмоции, что и явления, о существовании которых мы лишь догадываемся. Любая мысль или побуждение, которые мы подавляем или стараемся не замечать, потому что они угрожают самосознанию и представлениям о мире; любая фантазия, которую мы испытываем, но не признаем (не подстраиваем под нее поведение и не пересматриваем убеждения), существуют в одной области с хаосом – матерью всех вещей – и подрывают веру в исконные представления о жизни. Таким образом, соприкосновение с неизвестным – это также встреча с теми внутренними особенностями: поведением, эпизодическим опытом и словесными характеристиками, – которые мы до сих пор считали невозможными (несмотря на их бесспорное существование). Признавая их, мы расширяем арсенал возможных действий, которые ранее игнорировались, и (повторно) выстраиваем модель себя, вкладывая в нее новый потенциал.

Поэтому запретные (с точки зрения привычных нравственных устоев) переживания могут нести семена творческого решения текущих или будущих проблем и указывать на скрытую возможность искупления. Рассказы о путешествующем мудреце, маге или отважном авантюристе подтверждают, что такая возможность действительно существует. С точки зрения этих повествований совокупность опыта и действия является необходимым условием обретения мудрости. Полное погружение в жизнь – это и есть мистическое странствие средневекового алхимика в поисках философского камня или постижение Буддой чувственного мира, эротических наслаждений и философских учений вплоть до достижения просветления. Паломничество – путешествие к святыне – представляет собой наполовину ритуальное, наполовину драматическое воплощение этой мысли. Паломник добровольно покидает защитные стены самобытной культуры, совершает трудное и изнурительное путешествие в неизвестные, но святые земли и ускоряет процесс духовного роста, интеграции и созревания. Таким образом, истинный поиск неизбежно завершается, даже если кому-то не удается достичь его конечной, нереальной цели (например, обрести священный Грааль).

Получение опыта может стать очевидным условием обретения мудрости, как только этому вопросу будет уделено достойное внимание (поскольку мудрость безусловно рождается из исследования). Суть в том, что элементы опыта, которые вызывают отрицание и неприятие (и потому остаются неизученными и необработанными), всегда граничат с безумием. Это особенно верно с психологической, а не ритуальной точки зрения. Абстрактное паломничество души – это странствие по переживаниям, таящимся в закоулках личности, которые составляют субъективный мир опыта (а не природу или общество). Во внутреннем мире, как и во внешнем, есть знакомая и незнакомая территории. Психологическая цель ритуального странствия (и причина его популярности как в реальности, так и в драматическом изображении) – это закалка характера в противостоянии неизвестному. Путешествие сознания в царство худших страхов может быть не менее реально, чем физический поход. Это блуждание по отвергнутым, презираемым и насильственно подавленным личным переживаниям – вторжение в стан врага, в самое сердце тьмы.

Когда опыт ставит под сомнение абсолютную значимость той или иной системы верований, относительными становятся и присущие ей признаки безнравственности и враждебности:

А усомниться следовало бы, и как раз в двух пунктах: во-первых, существуют ли вообще противоположности и, во-вторых, не представляют ли собой народные расценки ценностей и противоценности, к которым метафизики приложили свою печать, пожалуй, только расценки переднего плана, только ближайшие перспективы, к тому же, может быть, перспективы из угла, может быть, снизу вверх, как бы лягушачьи перспективы, если употребить выражение, обычное у живописцев. При всей ценности, какая может подобать истинному, правдивому, бескорыстному, все же возможно, что иллюзии, воле к обману, своекорыстию и вожделению должна быть приписана более высокая и более неоспоримая ценность для всей жизни. Возможно даже, что и сама ценность этих хороших и почитаемых вещей заключается как раз в том, что они состоят в фатальном родстве с этими дурными, мнимо противоположными вещами, связаны, сплочены, может быть, даже тождественны с ними по существу.

Признание возможности преобразования первичной материи означало повторное соприкосновение с личными переживаниями, ранее подавляемыми традициями культуры и человеческой волей. Сюда относятся ненависть, жестокость, половое влечение, жадность, трусость, смятение, сомнения, полет воображения, свобода мысли и уникальные способности. То, чего мы избегаем или что отрицаем, выходит за пределы привычных представлений. Эти вещи или ситуации налагают на человека ограничения и ассоциируются с неполноценностью, неудачей, разложением, слабостью и смертью. Это значит, что все страшное, ненавистное и презираемое, символизирующее трусость, безжалостность и невежество, – все, что хочется отвергнуть, – может содержать жизненно необходимую информацию. Юнг пишет:

В принципе, алхимики стремились к полному единению противоположностей в символической форме, и его они считали обязательным условием излечения всех болезней. Поэтому они пытались найти способы и средства производства такой субстанции, в которой были бы объединены все противоположности.

Алхимия говорит, что золото получается при соединении искр души. Эти проблески – свет во тьме – сознание связывало с плохо развитыми или даже презренными качествами личности. Их зародыш, или семя единства, символически появляется в любой момент исследования и в случае его успешного окончания может выйти на первый план. Этот центр – юнговская самость – объединяет разрозненные детали в единое целое (притяжение звезд) в ходе кругового, циклического путешествия (в ходе революционного пути по спирали). Алхимики называли его духом Меркурия (ловкача, являющегося частью материи) или мифическим пеликаном, который кормил потомство своей плотью и кровью и поэтому был одновременно аллегорией Христа и уробороса. Центр также рассматривался как философский камень (солитер), «отвергнутый строителями» и отождествляемый с Христом (и как скала – потенциальный оплот безопасности). Этот камень – неподвижный и нерушимый центр – сочетал патриархальные и матриархальные принципы (Короля и Королеву), а также рассматривался как отпрыск хаоса, оплодотворенного порядком. Появление философского камня/Христа/пеликана в царстве дракона хаоса представлено на рисунке 65.

Рис. 65. Дракон хаоса как место рождения Христа и философского камня

Мифологический герой добровольно сталкивается с неизвестным, разрубает его на части и творит из них мир. Он опознает зло, одерживает над ним верх и спасает отца предков, томящегося в подземном мире. Он сознательно соединяется с девственной матерью, производит на свет божественное дитя и выступает посредником между противоборствующими правителями. Герой – это исследователь, творец, любовник и миротворец. Он путешествует и покоряет чужие (даже вражеские) земли. Это вечное странствие и освоение новой территории имеет психологическое и социальное значение: божественный герой знает и понимает «пути врага» и может использовать эту информацию в своих интересах.