Эпизодическое представление в средневековом христианском мире

Наука основывается на аксиоматическом предположении, что следует обращать пристальное внимание на анализ материального или коллективно воспринимаемого чувственного мира и его преобразование. Это убеждение, впервые проявившееся в (алхимическом) воображении, давно стало частью современной мысли и ее первичным допущением, так что трудно представить себе, каким замечательным достижением было его формирование. Потребовались тысячи лет культурного развития, чтобы сформулировать два заключения: (1) существует эмпирическая реальность (независимо от побудительной значимости вещей) и (2) ее следует систематически изучать (эти идеи первоначально возникали только в развитых обществах Востока и Запада). Алхимики первыми рискнули сделать подобные выводы, но они все еще изучали материю, не основываясь на восприятии с помощью органов чувств. Юнг пишет:

… концепции «психики» в том виде, в каком мы ее понимаем сегодня, в Средние века не существовало, и даже современному образованному человеку трудно понять, что такое «реальность психе». Так что нет ничего удивительного в том, что средневековому человеку было несравненно труднее представить себе что-то, существующее между esse in re [вещественным существованием] и esse in intellectu solo [интеллектуальным существованием]. Выход был в «метафизике». Поэтому алхимик был вынужден формулировать свои якобы химические факты и метафизически.

Отсутствие научной методологии – невозможность провести официальный сравнительный анализ поведенческого опыта и обобщить его – обусловливало смешение чисто опытного и субъективного, эмоционального, мифологического аспектов знания. Научная методология в первую очередь призвана отделить эмпирические факты от предположений, вызванных побуждениями. В ее отсутствие эти две области неизбежно переплетаются:

[Алхимики]… считали, что изучают неизвестный феномен материи – просто наблюдали за тем, что получится, и давали интерпретацию результатам опыта, не руководствуясь при этом конкретным планом. Когда появлялся комок какого-то странного вещества, они, не зная, что это такое, строили различные гипотезы, которые, разумеется, служили бессознательными проекциями. При этом у них отсутствовала определенная концепция или традиция. Можно утверждать, что проекции осуществлялись в алхимии в высшей степени наивно, при полном отсутствии корректировки и программы.

Представьте себе положение, в котором находился древний алхимик. Человек строил в какой-нибудь деревушке уединенную хижину и изготовлял в ней вещества, вызывающие взрыв. Вполне естественно, что все называли его колдуном. В один прекрасный день к нему приходил некий человек и говорил, что нашел странный кусок металла. Его интересовало, не купит ли алхимик у него этот кусок. Алхимик не знал стоимости металла и платил ему наугад. Затем он помещал этот кусок металла в печь и смешивал с серой или с другим веществом, чтобы посмотреть, что может произойти. Если металл оказывался свинцом и пары его вызывали серьезное отравление, он приходил к заключению, что при соприкосновении с этим веществом оно вызывает у человека недомогание, а возможно, и смерть. На этом основании он утверждал, что в свинце заключен демон. Впоследствии, выписывая рецепты, он прибавлял в примечании: «Остерегайтесь свинца, ибо в нем таится демон, способный вызывать у людей смерть и безумие». Для людей того времени такое объяснение представлялось вполне очевидным и разумным. Поэтому свинец служил прекрасным предметом для проекции деструктивных факторов. Кислоты, способные вызывать коррозию и растворять вещества, также опасны, в то же время они имеют чрезвычайно важное значение для химических операций. Если вы намереваетесь какому-либо веществу придать жидкую форму, вы можете использовать для этой цели кислотные растворы. Проекция в данном случае состоит в том, что кислота является опасным веществом, способным растворять другие вещества и в то же время позволяющим их обрабатывать. Она служит средством трансформации: вы очищаете металл и с помощью некоторых жидкостей делаете его доступным для превращения. Если рассматривать алхимию с точки зрения современной химии, можно сказать, что алхимики создали труды, не имеющие отношения к естественной науке и содержащие значительное количество проекции.

Таким образом, можно заключить, что алхимия содержит обширные сведения, полученные из сферы бессознательного, тогда как сознательная психика вела алхимический поиск, не придерживаясь определенной программы.

Алхимия процветала почти две тысячи лет и исчезла только в конце XVIII столетия. Она развивалась (по крайней мере, в Средние века) как движение, компенсирующее абсолютизм христианства с его утверждениями о конечности реальности и ценности духа, которое считало уже известным все, что стоит знать, и называло материальный мир греховным.

Для средневекового ума тело, то есть чувственный, физический мир, материя, являлись безнравственными, испорченными и находились во власти демонических, неизвестных сил. История о том, как змей и Ева сговорились о низвержении человечества на грешную землю, рассказанная в книге Бытия, отчасти обеспечила мифологическую основу для таких представлений. Привлекательность материального мира (стремление к чувственным удовольствиям и преходящему, а не духовному богатству) также угрожала разрушить отождествление с Церковью. Более того, осознание бесконечных страданий человека подрывало догматы церкви и затрудняло восприятие действий Христа как конечного искупления, которое они в теории гарантировали. В результате церковные власти не без оснований (по крайней мере, с точки зрения сохранения традиции) видели угрозу в контакте с матриархальным преступным миром материи (то есть с неизвестным).

Алхимическое увлечение материей развивалось в противовес раннехристианской оценке духовного и познанного (в противоположность области известного). Подавление чувственного мира и одновременное утверждение абсолютного знания означало отказ или отрицание аномального эмоционального опыта, а следовательно, и ценности таких переживаний. Одержимость материей возникла как следствие этой утраты и превратилась в стремление получить нечто отвергнутое и неведомое – притягательный запретный плод.

Наблюдая за непонятными явлениями, алхимик прибегал исключительно к умозрительным рассуждениям, чтобы истолковать неизвестное. Наши современники считают это фантазиями средневекового христианского (и в ряде случаев дохристианского) ума:

В некотором смысле так оно и есть, и по этой причине они поддаются расшифровке с помощью сложной психологии. [Алхимический подход]… представляет собой настолько очевидное духовно-нравственное отношение, что невозможно сомневаться в его психологической природе. По нашему мнению, это сразу же возводит разделительную стену между психическим и химическим процессами. Для современника эти две вещи несоизмеримы, но они не были таковыми для средневекового ума. Он ничего не знал о природе химических веществ и их комбинации. Он видел лишь загадочные субстанции, которые, соединяясь друг с другом, необъяснимо порождали столь же загадочные новые вещества. В глубокой тьме фантазия алхимика была свободна и могла играючи сочетать самые невероятные вещи. Для нее не существовало границ, она проявлялась независимо от того, что происходило вокруг.

Алхимик мыслил как средневековый человек или его предшественник – следовал архаичным убеждениям. Он анализировал свои заключения и проецировал их на материю (мы также рассматриваем ее в свете привычных и, следовательно, скрытых допущений), то есть толковал образы, мелькающие в воображении, и обращал внимание на спонтанные продукты пытливого ума (и, следовательно, все лучше понимал его работу). История алхимии представляет собой тысячу семьсот лет фантазий о природе (нравственного) преобразования, которому, возможно, подвергалась материи (категория, включающая человека) в естественном стремлении к совершенству. Центральное место в этом процессе занимали разложение, трансформация и воссоздание неискупленного первовещества — prima materia:

Само название, которое алхимики дали своей науке – «спагирическое» искусство, и их девиз solve et coagula (растворяй и сгущай) говорят о том, что они видели суть своего искусства в сочетании разделения и анализа с консолидацией и синтезом. Алхимиков, прежде всего, интересовало первоначальное состояние, в котором имел место конфликт противоположных тенденций или сил; потом они ставили важный вопрос о методе, с помощью которого можно было бы вновь соединить разделившиеся враждебные элементы и качества. Первоначальное состояние, названное haos [хаос], не задавалось с самого начала и его следовало искать как prima materia. И если начало работы не было самоочевидным, то еще в меньшей степени самоочевидным был ее конец. Есть множество рассуждений на тему природы конечного состояния, и все они отражены в его определениях. Самыми распространенными являются идеи его постоянства (продление жизни, бессмертие, способность не поддаваться разложению), его андрогинности, его духовности и материальности, его человеческих качеств и сходства с человеком (гомункулус), а также его божественности.

Деяние алхимиков – их opus — начиналось с решимости встретиться лицом к лицу с неизвестным, запертым в материальном мире, в погоне за идеалом, который символизировал философский камень – lapis philosophorum. Это единая субстанция, превращающая неблагородные металлы в золото и способная на многое другое: она даровала своему хранителю полноту знания, бессмертную жизнь и безупречное психическое и физическое здоровье. Средневековый человек понятия не имел, что создание такого вещества невозможно, и знал о многих субстанциях, обладающих преображающими свойствами.

Причина таких поисков кажется довольно простой. Несомненно, многие пробовали свои силы в алхимии исключительно ради возможной экономической выгоды, как и сегодня многие занимаются профессиональной деятельностью ради финансового благополучия. (Но даже это можно назвать желанием получить искупление, пусть и материальными средствами. Оно может неожиданно перерасти в более чистое духовное стремление в процессе созревания личности или в результате непредсказуемой игры воображения и неожиданных обстоятельств.) Были также алхимики, которые руководствовались благородной любознательностью и работали так же серьезно и ответственно, как современные естествоиспытатели. Опасно недооценивать силу и загадочность философского камня. Эта мысль подстегнула упорные исследования тайн материи, положив начало трудным, кропотливым, дорогостоящим процессам. Предположение о том, что материя заключает в себе секрет мудрости, здоровья и богатства, лежит в основе любого современного научного изыскания. Трудно поверить в то, что такая идея могла возникнуть и получить серьезную поддержку, несмотря на свою грандиозность и противоречие догматам церкви. Это особенно поражает, если учесть, что эти попытки растянулась на семнадцать веков, несмотря на то что ни один алхимик не достиг заветной цели. Юнг пишет:

Принимая во внимание тот факт, что подобное чудо никогда не происходило в реторте, несмотря на периодические утверждения, что кому-то все-таки удалось изготовить золото, и что ни панацея, ни эликсир, не смогли в значительной степени продлить человеческую жизнь, и что гомункулус так никогда и не вылетел из печи, – принимая во внимание этот абсолютно отрицательный результат, мы вынуждены задаться вопросом: на чем же тогда основывались энтузиазм и страстная увлеченность адептов?

Для того чтобы ответить на этот трудный вопрос, необходимо помнить, что алхимики, ведомые своей страстью к исследованиям, находились на вполне перспективном пути, поскольку после столетий упорного труда алхимия дала плоды в виде химии и ее потрясающих открытий. Эмоциональная динамика алхимии в значительной степени объясняется предчувствием этих неслыханных возможностей. Какими бы бесполезными ни были усилия алхимиков, их предприятия, несмотря на постоянные провалы, имели положительный психический эффект, что-то сродни удовлетворению или даже ощутимому увеличению мудрости. В противном случае было бы невозможно объяснить, почему алхимики не отказались с отвращением от своих почти неизменно тщетных проектов.

Алхимическое воображение являлось (и является) побудительной силой для эмпирического исследования, точно так же как фантазии иудеохристианства заложили основу западной цивилизации. Таким образом, во главе процесса адаптации стоит таинственный, абсурдный и непостижимый миф. Элиаде утверждает (особенно акцентируя внимание на происхождении науки):

Лишь недавно стало известно о причастности Ньютона к данному интеллектуальному движению, в первую очередь направленному на обновление европейской религии и культуры посредством смелого синтеза оккультной традиции с естественными науками. Правда, Ньютон не обнародовал результаты своих алхимических экспериментов, хотя и заявлял, что некоторые из них увенчались успехом. Его многочисленные рукописные сочинения по алхимии, до 1940 г. не привлекавшие внимания ученых, были наконец подробно проанализированы профессором Бетти Титер Доббс в работе The Foundations of Newton Alchemy (1975). Профессор Доббс пришла к выводу, что Ньютон занимался в своей лаборатории исследованиями, подобными тем, которые описаны в обширной алхимической литературе, однако «с небывалым дотоле размахом». В алхимии Ньютон видел средство познания структуры микрокосма, которую он предполагал использовать в качестве модели для построения своей космологической системы. Открытие всемирного тяготения, силы, которая удерживает планеты на их орбитах, поставило перед Ньютоном новую задачу. Однако несмотря на множество экспериментов, проведенных Ньютоном с 1669 г. по 1696 г., ему так и не удалось дать научную интерпретацию силам, воздействующим на корпускулы. Тем не менее, приступив в 1679–1680 гг. к изучению орбитальных движений, он опирался на «химическую» теорию притяжения.

Как показали Макгваер и Реттанси, Ньютон был уверен, что в начале истории «Бог поверил немногим избранным тайны природы и религии. Это знание было утеряно, но затем вернулось, запечатленное в преданиях и мифах, только в зашифрованном виде, что делало его доступным лишь для посвященных. Однако в наше время его можно добыть посредством лабораторных экспериментов, даже еще более определенно сформулированным». Из этих соображений Ньютон изучал наиболее эзотерические из алхимических сочинений, надеясь проникнуть в глубочайшие тайны природы. Характерно, что основоположник современной механики не отвергал «изначального тайного откровения», как не отрицал и возможности трансмутации. В своей «Оптике» (1704) Ньютон утверждает, что «обращение Тела в Свет и Света в Тело полностью соответствует Законам Природы, так как Природа словно вожделеет Трансмутации». По мнению Доббс, «мысль Ньютона была столь проникнута алхимией, что он навсегда остался ее приверженцем. Можно утверждать, что вся научная деятельность Ньютона после 1675 г. преследовала цель интегрировать алхимию в механическую философию».

Обнародование работы Principia дало противникам Ньютона повод утверждать, что его «силы – не что иное, как “оккультные свойства”». Профессор Доббс признает частичную правоту критиков Ньютона, поскольку «силы в интерпретации Ньютона мало отличаются от скрытых симпатий и антипатий, описанных в оккультной литературе эпохи Ренессанса. В то же время Ньютон придавал силам онтологический статус, подобный статусу материи и движения. Данная эквивалентность вкупе с количественным измерением силы позволила механической философии превзойти мнимый impact mechanism [механизм влияния]». Анализируя ньютонову концепцию «силы», Ричард Уэстфол пришел к выводу, что современная наука возникла в результате слияния герметической традиции с механической философией.

При этом «современная наука» демонстративно игнорировала или впрямую отвергала герметическое наследие. Иначе говоря, триумф ньютоновой механики привел к отрицанию его собственного научного идеала. В действительности Ньютон и его современники стремились осуществить совсем другую научно-техническую революцию. Продолжая и развивая неоалхимическую традицию эпохи Возрождения, в основе которой лежало учение об искуплении Природы, столь различные мыслители, как Парацельс, Джон Ди, Ян Амос Коменский, Андреэ, Фладд или Ньютон, видели в алхимической практике модель для осуществления не менее великой задачи, в первую очередь заключавшейся в усовершенствовании человека посредством формирования новой парадигмы знания. Своей целью они полагали интеграцию в нецерковное христианство герметической традиции и естественных наук, т. е. медицины, астрономии, механики. Данный синтез, по сути, предполагал полное обновление христианства, не менее радикальное, чем то, которое явилось следствием предшествующей интеграции в него платонизма, неоплатонизма и философии Аристотеля. Подобная реформа научной парадигмы, частично осуществленная в XVIII в., стала последней в христианской Европе попыткой овладеть «совершенным знанием».

Однако эта попытка была не совсем последней.

Оформившаяся мысль о том, что Бога можно познать через опыт, намекала на возможное воплощение наивысшей ценности в материи, а не в устоявшемся патриархальном духовном мире. Это означало, что природу Бога можно было сделать предметом практического (и глубокого) исследования. Возвеличивание физического мира стало движущей силой развития науки в эпоху Возрождения и основой ее дальнейшего совершенствования по настоящее время.

Для средневекового ума материя оставалась сравнительно непознанной – была «заражена» всем остальным неизвестным и потому отвергалась. Присвоение ценности материи стало признанием значимости исследования новизны. Это заключение считалось еретическим. Оно подразумевало ошибочность или неполноту догматов церкви (воплощавших общие ожидания и стремления средневековой Европы) и потому было опасным для человека и общества. Это усугублялась суровостью церкви, которая безапелляционно считала, что материя (представляющая собой недопустимое неизвестное) деградирует и имеет испорченную, несовершенную и демоническую сущность.

Алхимик был страдающим человеком, который не получил искупления и находился в поисках невыразимого идеала. Он сформулировал понятие этого идеала и описал процесс его зарождения, используя термины, относящиеся к физическому миру, по крайней мере с современной точки зрения. Однако алхимик не проводил четкого различия между психологическим и объективным. Таким образом, его поиск совершенства был не только химическим, но и психологическим (поскольку он не располагал даже основными инструментами современной науки). Он утверждал, что ответ лежит вне церкви, в запретной области неизвестного, исследование которой порождало искупительное знание (и в прошлом, и сейчас). Освоение этой информации означало движение к совершенству. Так, в более общем смысле, алхимик хотел, чтобы каждый исследованный элемент перешел из категории «материя» (неизвестное, нечистое, разлагающийся мир, включая человека как физическое существо) в категорию «золото» (аполлоническое, духовное, солнцеподобное, нетленное состояние). Он искал действующую силу такого преобразования (lapis philosophorum), но также рассматривал самого себя как такую силу (поскольку был полностью вовлечен в трансформирующее алхимическое действо). Эта относительно простая схема движения к идеалу представлена на рисунке 62.

Алхимик смело утверждал, что искупление, которое церковь считала абсолютно завершенным, еще продолжается, или, по крайней мере, действовал так, будто нужно было еще что-то сделать. Он надеялся превратить то, что еще не получило спасения, в золото. Проблема, конечно, заключалась в том, что трансформация первичной материи в золото невозможна в ходе «нормального» движения из точки «А» (невыносимое настоящее) в точку «Б» (желанное будущее). Попытка создать самое идеальное из всех возможных состояний – нечто сродни земному раю – маловероятна без совершения революции. Таким образом, алхимическая история быстро превратилась в нечто более сложное, по сути, повторяющее союз богов (нечто очень напоминающее обряд посвящения или похожее на духовное преображение Солженицына в ГУЛАГе). Вскоре алхимики поняли, что стремление к идеалу не означает непрерывное восхождения в гору, и осознали, что большому скачку вперед неизбежно предшествует радикальное падение.

Рис. 62. Алхимическое действо как нормальная история

Решив искать спасения в неизвестном, а не в лоне церкви (или, по крайней мере, начав изучать что-то помимо ее догматов), алхимик покинул защитные границы своей предыдущей системы классификации, вне которой все вещи обретали новый (потенциальный) смысл. Как только человек признает, что не имеет о чем-то абсолютно никакого понятия, у него появляется возможность узнать нечто новое. Однако когда объект помещен в систему классификации (в рамках конкретной парадигмы), его изначальная способность побуждать к действию ограниченна – полностью, когда вещь считается совершенно неважной, или частично, когда ее можно как-то использовать. Когда рушится система классификации (вследствие преобразования окружающей среды, природной или социальной, или из-за появления чего-то совершенно неожиданного – информации, угрожающей парадигме), явления, ранее имевшие совсем небольшую мотивационную значимость, восстанавливают свой первоначальный статус. Это означает, что объекты опыта обновляются и снова вызывают сильные эмоции. С алхимической точки зрения это смерть Короля – ранее господствовавшей системы порядка – и повторное появление Королевы, Великой Матери – источника угрозы и обещания, жизненно важного для обновления. Погружение Короля в Королеву (их половой акт – мотив инцеста) символизирует возврат мира в состояние докосмогонического хаоса до сотворения всего сущего – в состояние первичной материи, или первовещества. Также начинается борьба противоположностей и возрождаются полярные субстанции, которые оставались в гармонии, когда царствовал порядок. Воссоединение (творческий или сексуальный союз) Короля и Королевы рождает возможность появления чего-то нового, например Божественного Сына, который скоро снова станет Королем. Его фигура имеет множество воплощений – это молодой правитель или даже философский камень. На рисунке 63 схематично представлен гораздо более сложный процесс осмысления, который объясняет богатое символическое наследие алхимии.

Рис. 63. Алхимическое действо как революционная история