Материальный мир как архаичный локус неизвестного

…все эти мифологические картины представляют трагедию психики в отдельной части сознания, показывая человека одновременно и как нуждающегося в искуплении, и как искупителя. Первая формулировка христианская, вторая – алхимическая. В первом случае человек считает, что сам нуждается в спасении, и поручает его автономной фигуре божества… во втором он берет на себя обязанность совершать спасительное действо и приписывает страдание и последующую нужду в искуплении anima mundi [душе мира], заключенной в материи.

Алхимию проще всего понять как попытку получить философский камень – lapis philosophorum, – обладающий способностью превращать неблагородные металлы в золото и дарующий своему хранителю бессмертие, душевный покой и хорошее здоровье. На Западе алхимическая процедура растянулась примерно на двадцать столетий и завершилась в эпоху Ньютона. На Востоке она имела столь же длинную и сложную историю.

Невозможно понять сущность алхимической мысли или ее значение для современной психологии, не осмыслив систему понятий этой оккультной науки. Вещество, с которым работал алхимик, имело лишь отдаленное сходство с современной материей, хотя и носило то же название. Есть разные способы разделить мир на части, и они не обязательно сопоставимы. Многое из того, что алхимик считал «вещью», мы не стали бы рассматривать как характеристику объективного мира, а то, что было для него единым, для нас имеет явные различия. Существуют две основные причины такого расхождения во мнениях.

Во-первых, система понятий, используемая для анализа мира, в значительной степени проистекает из природы цели, которой в настоящее время посвящена деятельность. Цели, преследуемые алхимиком, радикально отличались от наших современных стремлений. Во многом они были гораздо более всеобъемлющими (совершенство природы) и содержали психологические формулировки (искупление испорченной материи). Поскольку алхимическая процедура была обусловлена восприятием «идеального состояния», она производила оценочные категории. Явления, возникающие в ходе целенаправленных действий, по сути, классифицируются как уместные или неуместные по отношению к некоей цели. Первые далее подразделяются на полезные (хорошие), и препятствующие (плохие). Поскольку поведение человека мотивировано и помогает управлять эмоциями, очень трудно построить систему классификации, если ее элементы лишены значимости. Это стало возможным лишь с появлением строгой эмпирической методологии. То есть донаучные системы классификации, подобные тем, что применялись в алхимической процедуре, опирались на эмоциональную оценку, даже если речь шла о материи или золоте – понятиях, которые кажутся нам знакомыми.

Во-вторых, нам кажется, что чем хуже что-то было изучено, тем шире категория, используемая для обобщения или описания. По мере продолжения исследований возникают более тонкие различия и некогда единые вещи делятся на ранее неявные составные элементы (например, явления природы). Мы больше не рассматриваем традиционные четыре стихии – огонь, воду, землю и воздух – как неразложимые элементы или даже как понятия, существующие на одном уровне анализа. Дальнейшие исследования изменили наши системы классификации: сравнительно простой материальный мир предков превратился в нечто гораздо более сложное, полезное и разнообразное. Следовательно, мы утвердились в мысли, что изначальные стихии на самом деле вовсе не были элементами (не понимая, что элемент – это инструмент и что несовершенный инструмент все же гораздо лучше, чем его отсутствие).

Подавляющее большинство критериев оценки донаучных представлений в сочетании с относительно слабой способностью находить различия породили очень обобщенные архаичные категории с современной точки зрения. Сейчас мы выделяем множество отдельных явлений в каждой из этих категорий, опираясь на многовековые исследования, которые отделяют нас от средневековых и более древних предков. Наше восприятие изменилось до такой степени, что употребление одного и того же многозначного слова стало лишь исторической случайностью. Чтобы поговорить об этом более детально, сначала нужно изучить алхимическую материю и сравнить ее с современным понятием материи.

Алхимическая материя представляла собой субстанцию, наполняющую знание, и даже более того – вещество, из которого состояло существо, постигающее знание. Этот первичный элемент был в чем-то гораздо более похож на информацию в современном смысле этого слова (или на Дао с точки зрения восточной философии). Это то, что имеет значение (что нам небезразлично, что нас волнует, что нельзя игнорировать, что информативно) или отвечает на вопрос, в чем дело? Мы получаем новые сведения, исследуя неизвестное и уделяя внимание значимым вещам, с их помощью формируем образ себя (модели поведения и схемы представления) и картину привычного мира. Пиаже писал:

Знание не рождается в субъекте или объекте; оно начинается со взаимодействия… то есть взаимного и одновременного формирования субъекта, с одной стороны, и объекта – с другой.

Первичным элементом алхимии было нечто неявно существующее в мире, часто скрытое и появляющееся неожиданно. Это свойство объекта можно рассматривать как способность выходить за пределы привычных представлений и становиться чем-то другим при попадании в незнакомую ситуацию или при проведении необычного исследования. Новая вещь сначала заявляет о себе посредством переживаний, которые она вызывает. Непредсказуемые свойства ранее привычного (классифицированного) предмета или явления вызывают у наблюдателя эмоции. Это и есть проявление «духа преобразования». Человек испытывает страх или надежду и может начать исследование, чтобы определить новые свойства меняющегося объекта и затем включить их в предыдущую систему категорий. И они вновь становятся характеристиками определенного класса вещей. Преобразованная субстанция также может изменить систему восприятия, потому что теперь она рассматривается как нечто, сильно отличающееся от привычного представления о ней. (Первый случай представляет собой нормальное изменение, второй – революционное.)

Когда завершается исследование нового предмета или явления, оно приобретает определенный социально-исторический контекст и упорядочивается в соответствии с побуждением, которое появляется в нужный момент в определенной ситуации: обещанием, угрозой, удовлетворением, наказанием (или ничем из вышеперечисленного). Это верно в отношении системы классификации отдельного животного, которое не может вывести эмпирическую модель реальности, потому что не умеет общаться. Это столь же верно в отношении человека, чья способность к обобщению сделала сущность и цель классификации расплывчатыми. Что такое вещь, как не ее мотивационная важность для достижения какой-то эмоционально значимой цели? Осмысление явления (то есть определение того, как действовать в его присутствии) ограничивает побуждение, которое оно вызывает, определенной областью (чаще всего тем, что неуместно и не относится к делу). Тем не менее факт остается фактом: (бесконечно сложная) вещь всегда может оказаться за рамками представлений о ней. Трансцендентность есть свойство объекта (его опытного восприятия), которое можно использовать в деятельности человека.

Алхимики рассматривали трансцендентность объекта – то есть способность знакомого и исследованного в одном контексте становиться незнакомым и неисследованным в другом – как дух, заключенный в материю. Юнг цитирует древнего алхимика Василия Валентина:

…земля (как prima materia) – это не мертвое тело, в ней обитает дух, который суть ее жизнь и душа. Все сотворенные вещи, включая минералы, извлекают свою силу из духа земли. Этот дух есть жизнь, его питают звезды, и он дает питание всему живому, укрываемому и защищаемому в своей утробе. Через дух, полученный сверху, земля высиживает в своей утробе минералы, как мать свое нерожденное дитя. Невидимый дух подобен отражению в зеркале, неосязаем, но в то же время он суть всех субстанций, необходимых для алхимического процесса или возникающих из него.

Духом, обитающим на земле, был Меркурий, хамелеон (отражение Бога в материи с алхимической точки зрения), который одновременно высвобождался алхимиками и руководил их деяниями. Он превращал исследуемую материю в нечто интересное и захватывающее, а интерес – это дух, который перемещается с места на место по мере того, как меняется и умножается знание. Это воплощение преобразования, уроборос, который существовал (и не существовал) как изначальное божество до сотворения всего сущего (до разделения мира на субъект и объект, дух и материю, известное и неизвестное), – поедающий себя змей, дракон хаоса и укоренившаяся во времени совокупность вещей в их конкретном проявлении. Образ духа Меркурия намекает на бесконечный потенциал, заключенный в каждом аспекте опыта, определение, то есть классификация, которого постоянно занимала средневековое воображение:

В Средние века он [Меркурий] был объектом самых удивительных умопостроений со стороны натурфилософов: иногда он был управляющим и помогающим духом [помощником, товарищем или знакомым]; иногда – servus или cervus fugitivus (беглым рабом или оленем), увертливым, неуловимым, дразнящим гоблином, который доводил алхимиков до отчаяния и имел много атрибутов, общих с дьяволом. Например, он дракон, лев, орел, ворон, если отмечать лишь самые важные из них. В алхимической иерархии богов Меркурий является нижайшим, как prima materia, и высочайшим, как lapis philosophorum. Spiritus mercurialis [дух Меркурия], для алхимиков [он] есть их проводник (Гермес психопомп) и искуситель, он их добрая надежда и их крушение.

Алхимики соединили то, что мы считаем материей, с тем, что можно считать неизвестным. Это неудивительно, так как материя, собственно, и была неизвестной для донаучного ума (и даже сегодня она хранит много тайн). Как неизвестное материя обладала притяжением – эмоциональной значимостью того, что еще не было исследовано. Из-за этого свойства новизну отождествляли с духом – чем-то, что мотивирует или направляет. Даже современная материя в условиях нашего времени может с легкостью снова превратиться в неизвестное и начать оказывать мощное воздействие на современную психику (стимулировать ее). Это происходит, когда она приобретает какое-то неожиданное свойство при попадании в новый контекст или во время более творческого исследования. Проявление аномалии – возвращение неизвестного – неизбежно привлекает все больший интерес (или, наоборот, провоцирует попытки избежать, подавить или иным образом оградить от нее привычное существование). Любой объект, исследован он или нет, сохраняет связь с тем, из чего сделаны все вещи, даже после того, как они были раз и навсегда «упакованы» и упорядочены (классифицированы теоретически).

Возьмем, к примеру, крысу, которая привыкла к клетке (исследовала ее и чувствует себя там комфортно). Если перед ней бросить небольшой предмет – скажем, железный брусок, – она сначала замрет на месте, а затем осторожно начнет его изучать. Крыса использует моторные навыки для оценки мотивационного значения нового объекта: она посмотрит на него, обнюхивает, царапнет и, возможно, погрызет. Но брусок вскоре потеряет всякую значимость для зверька, поскольку тот не умеет общаться и его возможности исследования ограничены животной природой. Этот предмет не представляет опасности, его нельзя съесть или использовать в обустройства норки… Поэтому крыса прекратит исследование и будет игнорировать брусок, свойства которого превратили его в нечто совершенно не важное. Классификация, основанная на исследовании, устранила всякое побудительное значение нового предмета – он не приобрел никакого назначения. С мифологической точки зрения это замена Великой Матери на Великого Отца, единства угрозы и обещания на определенную значимость (или ее отсутствие).

Свойства бруска, определяемые с помощью органов чувств, то есть его исследованные объективные характеристики, не вызывают у крысы никаких эмоций и потому не представляют для нее истинной важности. Такой способ мышления связан с тем, как человек приспосабливает свое поведение к обстоятельствам: как мы мыслим до создания научной методологии или когда оцениваем и действуем. Однако чем больше обобщение, тем сложнее. Homo sapiens способен замечать практически бесконечный ряд новых свойств конкретного объекта, потому что может рассматривать его с практически неограниченного количества пространственно-временных точек зрения. То есть объект является чем-то настолько сложным, что может проявлять совершенно противоречивые свойства в разных ситуациях. Железный брусок был когда-то сам по себе – предметом, качественно отличным от того, чем он является сейчас или во что превратится в будущем. На заре своего существования он рассматривался как самостоятельный объект, часть неделимого единства, предшествующего зарождению всего сущего; затем – как взаимодействие четырех основных стихий; затем – как простой водород, образовавший звезду; затем – как материя, преобразованная с помощью силы тяготения и ядерных процессов; затем – как скала на Земле; и, наконец, как нечто преобразованное человеком – история его развития обширна и далека от завершения. Преобразование объекта связано с самим понятием времени – это проявление Дао, поток бытия. Способность человека воспринимать изменяющиеся пространственно-временные промежутки превращает предмет или явление в нечто более сложное, чем его привычный образ. Такое усложнение усугубляется совершенствованием навыков исследования, также характерным для нашего вида.

Что представляет собой железный брусок для человека? Если ему придать форму – это копье, а следовательно, пища, смерть и безопасность. Если его подвесить – это маятник, ключ к измерению вращения Земли. Если его уронить – это символ притяжения и сложности устройства Вселенной. Если, проявив терпение и изобретательность, разложить его на составляющие, он превратится в молекулы и атомы – части единого вещества. Можно сформулировать вопрос точнее: что представляет собой железный брусок не для человека? Донаучный ум алхимика, размышляющий о природе prima materia – первовещества, основного составного элемента опыта, – легко улавливал намеки на бесконечную возможность материи: на безграничное значение и полезность конечного объекта и его непреходящую способность становиться неизвестным.

Когда изучается предмет или явление, его мотивационное значение ограничено (как следствие целенаправленного характера исследовательского процесса, неизбежно основанного на конкретной гипотезе: хорошо ли это для определенной функции, но не любого количества других потенциальных функций). Подразумеваемый или явно сформулированный вопрос частично определяет ответ, который дает объект, способный каким-то непредсказуемым образом выходить за рамки ограничений. Этот бесконечный потенциал символически воплощается в образе пожирающего себя змея – в изменчивом духе преобразования, который неумолимо притягивает интерес.

В то время, когда я обдумывал все это, мне приснился сон: я видел, как над водами Атлантического океана летит маленький объект. Он находился в центре четырех огромных смерчей, выстроенных в виде квадрата, разделенного на части (по одной части на смерч). Это движение регистрировал спутник, за ним с опаской наблюдали ученые, обслуживающие новейшее оборудование на метеорологических станциях, расположенных по всему миру.

Сцена сна изменилась. Некий предмет – сфера диаметром около 25 сантиметров – находился в небольшой стеклянной витрине и походил на музейный экспонат. Сама витрина стояла в маленькой комнате без окон и дверей. Президент США – символ общественного порядка – и искалеченный физик Стивен Хокинг – олицетворение научного знания (и бестелесной рациональности) – находились рядом с объектом. Один из них описал особенности помещения. Его стены толщиной в пару метров были сделаны из какого-то непроницаемого вещества (двуокиси титана?) – очень впечатляюще в контексте сна. Они были спроектированы так, чтобы постоянно удерживать сферу. Меня не было в комнате, хотя я наблюдал за происходящим как зритель в кино. Предмет в витрине казался живым. Он двигался и менял форму, как куколка или кокон на поздних стадиях развития. В какой-то момент он стал похож на трубку из пенки, а затем превратился в шар и пробил в стенах витрины и комнаты два совершенно круглых ровных отверстия. Он сделал это без каких-либо усилий, как будто барьеры, предназначенные для того, чтобы сдерживать его движения, потеряли всякое значение, как только было принято «решение».

Объектом был образ Бога – уроборос, воплощенный в материи (достаточно мощной, чтобы сопровождать четыре смерча). Комната представляла собой систему классификации, разработанную самыми могущественными представителями социального и научного миров, чтобы сдержать таинственное явление. Трубка – это ассоциация со знаменитой картиной Магритта, на которой написано: «Это не трубка». Карта смысла – это не территория, не представление и не вещь. Способность объекта освободиться по своей воле относится к бесконечной сверхъестественности мира явлений, к его склонности неожиданно вытеснять научные и мифические представления.

Много позже (возможно, через год) мне приснился человек, подвешенный на равном удалении – на расстоянии вытянутой руки – от пола, потолка и стен комнаты кубической формы. Поверхности куба изгибались внутрь, к человеку (как будто комната была построена из пересечения шести сфер). Все они оставались одинаково далеко от человека, независимо от его действий. Если он шел вперед, куб двигался вместе с ним. Если он шел задом наперед, куб без опоздания двигался назад с той же скоростью. Сами поверхности были покрыты круговыми узорами диаметром около 10 сантиметров, вписанными в квадраты примерно такого же размера. В центре каждого круга болтался кончик змеиного хвоста. Человек мог протянуть руку в любом направлении, схватить хвост и вытащить его из воды в комнату.

Это сновидение относилось к способности человека (добровольно) притягивать будущее в настоящее. Змея, от которой виднелся один хвост, символизировала уробороса, скрыто присутствующего в мире явлений. Потенциал для возникновения чего-то нового присутствовал во всех направлениях внутри куба, куда бы человек ни посмотрел. Он мог определить, какой аспект бытия проявит себя в результате его добровольного действия.

Исследование производит/вызывает определенные явления, которые отображаются в эпизодической и семантической системах памяти. Однако его процесс руководствуется картами, в частности картой будущего, составленными в эпизодической памяти. Желаемый конец рисуется в фантазии. Двигательно-абстрактная система исследования стремится обеспечить соответствие между явлениями, возникающими в процессе деятельности, и картиной желанного будущего. Несоответствия между поведением и целью вызывают появление первичной материи мира – неизвестного, пробуждающего страх и любопытство.

Человек пытается претворить свои желания (появляющиеся в конечном счете благодаря эмоциям) в реальность. Он испытывает страдание – и учится, – когда этот процесс нарушается. Исследование считается полноценным и может быть завершено, когда достигается оптимальное текущее эмоциональное состояние: когда знание, переведенное в действие, снова придает миру райские черты. Если безопасность и счастье не наступают, исследование является или было недостаточным. В этом случае следует обратить внимание на оставшиеся тайны, которыми все еще наполнена привычная среда и которые проявляются во внутренней привлекательности вещи или ситуации (интересе к ним), извлечь скрытую в них информацию и преобразовать ее в субъективное существование и окружающий мир. Следовательно, алхимическая первичная материя представляла собой вещество, из которого появились определенные явления – субъект и объект. Кроме того, это нечто, способное на бесконечное преобразование, и, наконец, нечто «зараженное», как и неполноценный, несовершенный, падший и полный страдания материальный мир.

Анализ донаучного определения золота помогает пролить свет на актуальность, важность и смысл этого архаичного комплекса неразличимых идей. Золото как абсолютная противоположность первовещества воспринималось в конкретном мире в качестве идеала. Для древних людей золото служило средством торгового обмена (на сегодняшний день ничего не изменилось). Но ценность металла не состояла и до сих пор не состоит исключительно в его экономической полезности. В эпизодическом представлении золото всегда ассоциировалось с божеством. До развития научного мировоззрения это имело важный смысл: в отличие от других металлов и веществ, оно не тускнеет, не темнеет, не ржавеет и потому кажется бессмертным и нетленным. Оно редко встречается в природе и сияет, как солнце – очевидный источник жизни. Таким образом, определение золота включало в себя нечто аполлоническое, солнечное и божественное (в патриархально-героическом смысле, с которым мы уже знакомы). Юнг так описывает характерные предположения алхимика Михаэля Майера:

Солнце своими многими миллионами оборотов вкручивает золото в землю. Мало-помалу солнце отпечатывает свой образ на землю, и этот образ есть золото. Солнце – это образ Бога, сердце – образ солнца в человеке, так же как золото – это образ солнца в земле, и Бог познается в золоте.

Свет солнца – это символ силы, превосходной ясности и сознательности, героизма и постоянства, победы над силами тьмы, распада и разложения. Древнейшие патриархальные боги и земные вожди ассоциировали животворящие свойства солнца с героическими идеалами человека, потому и монеты чеканились из золота и имели круглую форму, как у солнечного диска.

Кроме того, этот драгоценный метал был идеальной конечной целью, к которой стремится любая руда, – кульминацией прогресса. Созревая в земной утробе, обычный свинец, готовый спариваться (сочетаться) со многими другими веществами, стремится к совершенству и нетленности золота, как и непостоянный дух неизвестного, заключенный в материи. Элиаде пишет:

Если ничто не препятствует процессу созревания, любая руда со временем станет золотом. «Если бы не было внешних препятствий для исполнения замыслов природы, – писал один западный алхимик, – она всегда завершала бы то, что хотела произвести…» Вот почему мы должны смотреть на рождение несовершенных металлов как на выкидыш и уродство, которые происходят только потому, что природа сбилась с пути или встретила некое сопротивление…

В Китае, так же в Аннаме, Индии и на индийском архипелаге с давних пор верили в естественные превращения металлов. Тонкинские крестьяне говорили: «Черная бронза – мать золота». Золото естественным путем происходит из бронзы. Но эта природная трансмутация происходит только в том случае, если бронза пролежит в земле достаточно долгое время…

Алхимик считал себя акушером природы и старался воплотить в жизнь то, что она медленно пыталась породить. Следовательно, он стремился ускорить преобразование материи в нечто идеальное, то есть в золото. Элиаде продолжает:

Благородное золото – это спелый плод; другие металлы обычны, потому что они еще «не созрели». Другими словами, конечная цель природы – создание царства созревших минералов. Естественное превращение металла в золото вписано в его судьбу. Природа стремится к совершенству. Но поскольку золото является носителем высокодуховной символики (в индийских текстах неоднократно повторяется, что «золото есть бессмертие»), возникает новая мысль об алхимике как о брате и спасителе природы. Он помогает ей осуществить конечную цель, достичь идеала, который есть совершенствование ее потомства – ископаемых, животных и людей – и обретение им абсолютного бессмертия и свободы…

Алхимики жили в мире, который теоретически был искуплен жертвой Христа, по крайней мере с христианской точки зрения. Но они не чувствовали себя спасенными, не были удовлетворены нынешним, еще слишком смертным состоянием и поэтому обратили внимание на те стороны мира, которые господствующая мораль сочла недостойными изучения, порочными и презренными. Предполагая или надеясь, что все еще может измениться к лучшему, они проводили исследования (так же как мы изучаем неизвестные, новые инструменты, чтобы извлечь из них пользу). Алхимики верили, что углубленный анализ приносит искупительное знание. Они признали невыносимость настоящего и отождествили себя со все еще падшим миром. Эти ученые верили, что желанная трансмутация материи может произойти, если высвободить из нее Меркурий. То есть они скрыто признавали, что (ориентированное на интересы) исследование является ключом к (спасительному) умножению знаний о бытии.

Поступая так, алхимики сравнивали себя с героем-исследователем и бессознательно (то есть в процедуре, если не в представлении) превращались в искупительную силу. Это осложнялось тем, что они также считали себя причастными к состоянию материи, а значит, сами нуждались в спасении. То есть алхимики относили себя, по крайней мере частично, к той же категории, что и материя (к тому, что могло стать золотом, а также к тому, что помогало совершить это преобразование). В конце концов, для донаучного ума с его более общими и смешанными категориями не существует ясного различия между «вещью, над которой совершается действие» и «вещью, которая действует». Элиаде, например, описывает симпатическую магию, с помощью которой можно привить два разных растения (заставить непохожее соединиться с непохожим, если говорить более обобщенно):

Ибн Вашья – и это не единственный восточный писатель, который позволяет себе увлекаться подобными образами, – говорит о фантастических слияниях (вопреки природе) различных видов растений. К примеру, он утверждает, что если привязать ветвь лимонного дерева к лавровому или оливковому, на нем созреют крохотные лимоны размером с оливку. Но он подчеркивает, что все получится, только если дождаться слияния солнца и луны и соблюсти особый обряд. Он описывает это действо так: «Ветку должна держать очень красивая девушка, с которой постыдным и неестественным образом спаривается мужчина; во время коитуса она прививает ветку к дереву». Смысл ясен: чтобы обеспечить «неестественный» союз в растительном мире, необходим извращенный половой союз между людьми.

Такие мысли – далеко не редкость. Практически каждый процесс, осуществляемый людьми до развития экспериментальной науки, – от сельского хозяйства до металлургии – сопровождался ритуалами, призванными вызвать нужное состояние ума или проиллюстрировать процедуру, необходимую для достижения желаемого результата. Это происходило потому, что действие предшествовало оформлению мысли. Таким образом, во время сева происходили ритуальные совокупления, а горняки, кузнецы и гончары совершали жертвенные обряды. Природе нужно было показать, что делать, и человек не в последнюю очередь подавал собственный пример. Церемонию могут правильно совершить лишь те, кто находится в определенном состоянии ума. Эта мысль была доведена до логического завершения во время алхимической процедуры, которая в качестве фантастического конечного состояния или желанного будущего предлагала глубокое и максимально всеобъемлющее преобразование до конечного совершенства, или искупления материи.

Чтобы гармонично сочетать разрозненные элементы, получить философский камень, превращающий неблагородные металлы в золото, и добиться совершенства от природы, человек должен был сам стать совершенным и достичь единства с самим собой. Стремление алхимика к идеалу, как и зависимость алхимической процедуры от его собственной жизни, усиливалось его отождествлением с материальным миром (то есть тем, что он относил себя к категории материи). Человек – падшее, развращенное, корыстное существо, способное к бесконечному преображению. Он причастен сущности невыносимого, но перерождающегося бытия. Следовательно, то, что влияло на трансформацию объектов, по логической необходимости имело отношение и к преобразованию его собственной жизни. Превращение первичной материи в золото в целом представляло собой искупление мира. Средством достижения этой цели был философский камень. Такое развитие теории о симпатической магии в области химии означало, что с течением времени алхимия накапливала все больше размышлений (прежде всего образных) о природе совершенства.

Современникам трудно понять, какое все это имеет значение. Психология и психиатрия – так называемые науки о сознании – посвящены, по крайней мере теоретически, эмпирической оценке и лечению психических расстройств. Но по большей части это лишь дымовая завеса. Люди всегда стремились к идеалу. Сейчас мы предпочитаем не давать ему четкого определения, потому что это помогает обойти огромное количество вопросов, которые тут же вызвали бы массу проблем, если бы были ясно поняты. Мы считаем, что здоровье есть отсутствие болезней или расстройств, и ограничиваемся этим мнением – как будто два последних понятия не соединяют в себе средневековую философию нравственности и описание, полученное опытным путем. Скрытая теория о том, что отсутствие (или максимально допустимое присутствие) тревоги возможно и даже желательно, делает усиление этого состояния чем-то нездоровым. То же самое можно сказать о депрессии, шизофрении, расстройствах личности и т. д. Далеко за ними маячит скрытый (то есть бессознательный) идеал, с которым, увы, непременно сравниваются так называемые патологические состояния. Мы не знаем, как прийти к этой высшей цели, ни в теории, ни на практике (то есть не вызывая крупных разногласий). Однако мы твердо уверены: чтобы начать необходимое лечение (и оправдать его), следует сформулировать понятие неидеального. Рано или поздно людям придется смириться с тем, что на самом деле они пытаются создать совершенного человека и четко определить, что это означает. В самом деле, как может достигнутый идеал не иметь никакого отношения к тому, что с таким трудом создавалось в течение многих столетий? Нечто похожее произошло в алхимии, по крайней мере на Западе: с наступлением эпохи христианства философский камень стал все больше отождествляться с Христом. Нет причин предполагать, что для самих алхимиков это не стало сюрпризом. Мы сейчас переживаем не менее сильное потрясение.

Чтобы сделать природу совершенной, необходимо выработать правильное отношение к ней – проводить ритуалы духовного совершенствования и стать таким же чистым, как желанный объект. Деятель был примером для природы, и в большом, и в малом. В амбициозном стремлении искупить падший материальный мир сам алхимик должен был возвеличиться. Таким образом, алхимические труды можно отчасти рассматривать как длительное рассуждение о природе идеального человека.