Алхимическая процедура и философский камень

Предисловие

Часть первая

Западные алхимики, следуя сценарию, восходящему к эпохе эллинизма, разделяли процесс трансмутации, т. е. создания философского камня, на четыре стадии. Первая стадия (nigredo) – возврат материи в жидкое состояние – символизировала «смерть» алхимика. Согласно учению Парацельса, «тому, кто стремится обрести Царство Божье, прежде предстоит телесно возвратиться в лоно своей матери и там умереть». Под «матерью» понимается prima materia [первичная материя], massa confusa [смешанная масса], abyssus [бездна]. Некоторые тексты подчеркивают параллелизм алхимической трансмутации неживой материи и самого адепта. «Вещи обрели совершенство, соответствуя их подобиям, поэтому адепт должен пребывать в единстве с операцией». «Превратите себя из мертвого камня в философский», – призывал Дорн. Согласно Гихтелю, «таким образом возродившись, мы обретаем не только новую душу, но и новое Тело. Это Тело есть экстракт из божественного глагола и Божественной Софии». Соответственно, речь идет не о простой химической реакции. Чтобы добиться успеха, алхимик должен обнаружить не только лишь необходимые познания и квалификацию, но и особые личные качества: физическое здоровье, благочестие, смирение, целомудрие. Дух его должен быть свободен и в гармонии с деянием; он должен сразу и делать, и медитировать, и т. д.

Не будем останавливаться на последующих стадиях трансмутации, однако отметим «парадоксальный характер» materia prima и философского камня. Согласно учению алхимиков, как одна, так и другой присутствуют повсюду, но в разных обличиях и под многими именами. Процитируем один текст 1526 г., где утверждается, что Камень «хорошо известен всем и каждому, старцу и юноше; его можно отыскать в любом селении и городе; он присутствует со всех Божьих творениях, однако им неизменно пренебрегают. Богачи и бедняки осязают его всякий день. Кухарки выбрасывают его, как мусор. Детям он служит игрушкой. При том никто не понимает его значения, хотя это самая прекрасная и драгоценная вещь на свете после человеческой души [он обладает силой свергать королей и принцев. Тем не менее он почитается самой гнусной и неприглядной из всех земных вещей…]» Очевидно, что в данном случае употребляется «тайный язык», только и способный в символической форме передать сокровенное знание.

Философский камень упраздняет антиномии. Он очищает и «облагораживает» металлы. Арабы приписывали философскому камню целебные свойства; концепция жизненного эликсира также заимствована европейцами у арабских алхимиков. Роджер Бэкон сообщает об особой «медицине, способной устранить нечистоту и все изъяны самых презренных металлов», а также продлить человеческую жизнь на долгие века. Согласно Арнольду из Виллановы, философский камень излечивает все болезни и возвращает старикам молодость.

Трансмутация металлов, удостоверенная еще китайской алхимией, ускоряет течение времени, помогая таким образом природе. В алхимическом трактате XIV в. Summa Perfectionis содержится следующее утверждение: «то, что природа не способна облагородить даже за долгое время, наше искусство нам помогает сделать быстро». Сходную мысль выразил и Бен Джонсон в своей пьесе «Алхимик» (акт 11, сцена 2). Алхимик утверждает, что «свинец, как и любой металл, уж был бы золотом, коль времени б достало». А другой персонаж добавляет: «Им в помощь призовем свое искусство». Иными словами, алхимики претендовали на власть над Временем.

Алхимики эпохи Ренессанса и Реформации пребывали в сфере традиционной алхимии; прежним осталось и направление их тайных исследований: создание философского камня и жизненного эликсира, трансмутация металлов. В то же время под влиянием неоплатонизма и герметики алхимические занятия обрели цель, отличную от той, которую преследовали средневековые алхимики. Уверенность алхимиков в том, что их искусство способно ускорять природные процессы, получила христологическое истолкование. Согласно учению новых алхимиков, подобно тому, как Христос своим Распятием и Воскресением искупил грехи человечества, opus alchimicum призван «искупить» природу. Знаменитый герметик XVI в. Генрих Кунрат отождествлял философский камень с Иисусом Христом, «Сыном Макрокосма»; он был уверен также, что создание философского камня доставит совершенное знание о макрокосме, подобно тому, как Иисус даровал духовное совершенство человеку, т. е. микрокосму. Тот вывод, что opus alchimicum может послужить спасению как человеческой души, так и природы, по сути, возрождает стремление к радикальной реформе знания, которым была одержима западная теология, начиная с Иоахима Флорского.

В конце жизни Карл Юнг уделял пристальное внимание трудам алхимиков. Это еще больше раззадорило тех, кто называл его эксцентричным из-за интереса к психологии религии (которая в конечном итоге является основой человеческой психологии и культуры). Даже лауреат Пулитцеровской премии социолог Эрнест Беккер, благосклонно (но все же критически) воспринимающий утверждения ученых-психоаналитиков, заявил: «Я не считаю, что все труды [Юнга] по алхимии хоть немного прибавили весомости его психоаналитическим заключениям».

Многие люди (некоторые из которых имели серьезный научный авторитет) предостерегали меня от изучения Юнга и не советовали даже упоминать его имя в академических работах. Большинство из них ссылались на то, что это не пойдет на пользу моей профессиональной деятельности. Однажды я прочитал случай из жизни французского философа и литературного критика Поля Рикера (впрочем, эта история вполне может оказаться недостоверной). Кто-то упомянул о том, что работа Юнга имеет непосредственное отношение к его сфере исследований. Рикер ответил с долей сарказма: «Я не читал Юнга. Во Франции он попал в черный список». Речь шла об «Индексе запрещенных книг» Ватикана – перечне произведений, запрещенных для благочестивых последователей католицизма.

Однако я никогда не встречал человека, который действительно понимал бы, о чем говорит Юнг, и который в то же время мог бы обоснованно критиковать его заключения. Часто проводится параллель между теориями Юнга и Фрейда, хотя последний, конечно, не совершал этой ошибки. Он понимал, что в их с коллегой взглядах появились серьезные и непримиримые различия. Это и стало причиной профессионального и личного отчуждения двух философов. Мысли Юнга не являются в первую очередь фрейдистскими. Он уделял мало внимания влиянию сексуальности или значимости прошлых травм на психическое состояние человека и отвергал теорию Эдипова комплекса (а фактически переосмыслил ее, сделав гораздо более убедительной и полной). Юнг считал религию не просто орудием невротической защиты от тревоги, а исключительно важным средством адаптации. Гораздо правильнее рассматривать его как последователя философии Гёте и Ницше, вдохновленного идеей бессознательного, чем как «ученика» Фрейда. Бо́льшую часть жизни этот мыслитель отвечал – или пытался ответить – на вопросы Ницше о нравственности.

К тому же Юнг не был «мистиком». Он просто углублялся в религиозные области, которые обычно отвергались ортодоксальными учеными, и при этом был достаточно умен и образован. Отзываться о нем уничижительно – значит расписаться в однобокости собственных представлений. Это неверно, потому что Юнг действительно был одаренным экспериментатором, особенно в начале карьеры. Многие тесты на словесные ассоциации, которые он помогал разрабатывать, до сих пор широко используются с некоторыми техническими изменениями в когнитивной нейробиологии и социальной психологии (хотя его заслуги в этой области редко отмечаются). Работы Юнга рано списывать в архив, потому что опытная методика составляет в лучшем случае лишь один из полюсов биполярного научного исследования. Хорошо продуманный и качественно проведенный эксперимент позволяет проверить правильность теоретических заключений. Однако сначала необходимо сформировать предмет опыта и лишь потом переходить к практической части – очевидная истина, которую часто упускает из виду современная наука. Именно в этом стремлении преуспел Юнг. Некоторые могут возразить, что его идеи невозможно проверить. Ярким опровержением этому служит описанный ранее карточный эксперимент Джерома Брунера (хотя его результаты обычно не истолковываются с точки зрения философии Юнга). Более того, предложенное им разделение на интровертов и экстравертов подтвердило свою состоятельность в результате повторных исследований. Кроме того, в области бессознательного живет много комплексов, хотя теперь они носят разные названия. Возможно, в будущем мы станем лучше понимать теории Юнга и достаточно продвинемся вперед в проведении научных опытов, чтобы испытать большинство из них.

Юнг был прежде всего врачом, то есть занимался укреплением психического здоровья. Он считал, что лечение не даст хороших результатов (или даже навредит пациенту) без понимания ценности и процессов, посредством которых оно происходит. Это привело его к изучению фантазий и мифов. Мир ценностей существует в воображении. На его формирование влияют внутренние представления об эмоциональной и побудительной значимости, появившиеся в результате исторически обусловленного общественного договора. Осознав это, Юнг приступил к анализу фантазий пациентов с тяжелыми психическими расстройствами (которые он отказывался считать бессмысленными) и сопоставлению этих фантазий с религиозно-мистическими представлениями примитивных и развитых культур, а также с обширным литературным наследием Востока и Запада и с образами, возникающими в сновидениях (более 25 тысяч образов, по его собственной оценке), а также начал прилежно исследовать алхимическую символику. Такой всесторонний научный подход к вопросу ценности представляется по крайней мере эмпирическим, если не экспериментальным, и остается в высшей степени разумным в отсутствие более подходящей методологии. (На самом деле выдающийся социобиолог Э. О. Уилсон недавно рекомендовал применять согласованный многоуровневый анализ, объединяющий достижения естественных, социальных и гуманитарных наук.)

Убеждения Юнга – особенно его алхимические теории – неуместно, несправедливо и опасно игнорировались. Их не принимали во внимание, потому что его ученики не работали в основных направлениях науки (и, возможно, потому, что они зачастую были женщинами). Его философия представляет собой серьезный вызов (фатальный, на мой взгляд) фрейдистским психоаналитическим предрассудкам. Заключения Юнга воспринимали скептически, потому что он серьезно относился к пугающим и таинственным постулатам религии. Он предполагал, что догматы, которые успешно управляли человеческой адаптацией в течение многих тысяч лет, имели какое-то значение – какой-то смысл, – но оставались неисследованными, потому что психология, самая молодая, рациональная и обоснованная из наук, больше всего боится религии. Его идеи не принимались в расчет, потому что их исключительно трудно осмыслить или определить, что они собой представляют, а полученные заключения были эмоционально неприемлемыми. Юнг, в сущности, описал природу языка воображения – древнего процесса повествования и системы эпизодической памяти, – который он, по сути, считал коллективным бессознательным. Понять этот язык, возможно, сложнее, чем стать полиглотом, потому что он безусловно и неизбежно меняет современные представления о морали, – что и стало основной причиной критики философии Юнга. С точки зрения нравственности он был не меньшим революционером, чем Мартин Лютер, – его можно с полным основанием считать последователем традиции немецкого реформатора. Более того, нравственный переворот – это самый опасный и неудобный из всех внутрипсихических и социальных процессов. Таким образом, именно пугающее содержание мыслей Юнга приводит к их отрицанию.

Изучая алхимию, Юнг, по сути, открыл общечеловеческую модель адаптации и ее характерное выражение в воображении и эмоциях. Четкое представление такого приспособления в узкой области научных исследований было изложено гораздо позже Томасом Куном и получило более широкое понимание и академическое признание. Ученица Юнга Мария-Луиза фон Франц, представившая убедительное обобщение сложных алхимических заключений Юнга, утверждает:

При чтении истории развития химии, и особенно физики, можно заметить, что даже точные естественные науки не могли, да и поныне не могут, обойтись без некоторых гипотез, на которые опираются их системы мышления. В классической физике вплоть до конца XVIII века одна из рабочих гипотез, полученных либо бессознательно, либо полусознательно, состояла в том, что пространство имеет три измерения. Эта гипотеза никогда не подвергалась сомнению, она всегда принималась как очевидный факт, эксперименты всегда приводились в соответствии с этой теорией. Если отказаться от нее, то возникнет ряд вопросов. Откуда возникла эта идея? Почему мы настолько увязли в ней, что никто никогда не ставил ее под сомнение и даже не обсуждал? Что послужило для нее основой? Иоганн Кеплер, один из отцов современной классической физики, считал, что в силу триединства пространство естественно должно иметь три измерения. Поэтому наша готовность поверить в это является сравнительно недавним результатом христианской идеи триединства.

Научным сознанием европейцев до настоящего времени владела идея причинной обусловленности, которая до сих пор не подвергалась сомнению. Если какое-либо явление представлялось иррациональным, то считалось, что причина явления пока не установлена. Почему эта идея настолько овладела нашими умами? Одним из основных родоначальников естественных наук и великим поборником идеи причинной обусловленности был французский философ Декарт. В основе его мировоззрения лежала идея неизменности бога. Теория о неизменности бога составляет один из христианских догматов: божество не изменяется, в боге нет внутренних противоречий, новых идей и концепций. Это и есть основа идеи причинной обусловленности. Начиная со времен Декарта эта концепция представлялась всем физикам настолько очевидной, что не вызывала никаких сомнений. Если падает какой-нибудь предмет, необходимо установить причину его падения. Возможно, ветер сдул этот предмет. Если причина не установлена, я уверена, что половина из вас скажет, что причина пока неизвестна, но она должна существовать. Наши архетипические предрассудки настолько сильны, что мы не можем освободиться от них, они просто овладевают нами.

Профессор Вольфганг Паули, покойный физик, часто демонстрировал, в какой степени современные физические науки коренятся в архетипических идеях. Например, сформулированная Декартом идея причинной обусловленности позволила достигнуть значительных успехов в исследованиях света, биологических и других явлений, но то, что способствует развитию знаний, превращается для них в тюрьму. Великие открытия в естественных науках обычно обусловлены появлением новой архетипической модели, с помощью которой можно описать реальность. Этому предшествует проведение значительных исследований, ибо существует модель, позволяющая дать более полное объяснение.

Таким образом, наука развивается, и тем не менее любая модель становится для нее тюрьмой, поскольку при встрече с трудными для объяснения явлениями мы с эмоциональной убежденностью цепляемся за собственные гипотезы и не можем занять объективную позицию вместо того, чтобы проявить гибкость и заявить, что данные явления не соответствуют существующей модели и необходима новая гипотеза. Почему не может существовать более трех измерений? Почему бы не провести исследование и не посмотреть, что получится? Но именно так люди и не могли поступить.

Я вспомнила замечательный пример, приведенный одним из учеников Паули. Известно, что теория эфира сыграла важную роль в XVII и XVIII веках. Она состоит в том, что в космосе существует разновидность духа (пневма), в котором существует свет. Однажды, когда один из физиков доказал на симпозиуме ненужность теории эфира, со своего места поднялся старик с белой бородой и дрожащим голосом сказал: «Если не существует эфир, тогда не существует ничего». Этот старик бессознательно осуществил проекцию своего представления о боге на эфир. Он был достаточно простодушен, чтобы открыто выразить свои мысли, но у всех представителей естественных наук существуют законченные модели реальности, в которые они верят подобно тому, как верят в Духа Святого.

Это вопрос веры, а не науки, и поэтому он не подлежит обсуждению. Если сообщить таким ученым факт, который не вписывается в их систему представлений, они будут возмущаться и проявлять фанатическое рвение, отстаивая свою правоту…

Также она пишет:

Таким образом, архетип способствует формированию идей и обусловливает эмоциональные реакции, не позволяющие отречься от прежних теорий. В действительности это составляет лишь деталь или специфическую особенность того, что происходит в жизни повсюду, ибо без проекции мы не способны ничего распознать. В то же время проекция служит основным препятствием на пути к постижению истины. При встрече с незнакомой женщиной вы не сможете установить с ней контакт без помощи проекций. Необходимо построить гипотезу, причем построение гипотезы, безусловно, осуществляется совершенно бессознательно: эта женщина находится в преклонном возрасте, относится к материнскому типу, является нормальным человеком и т. д. Строятся предположения и затем устанавливается связь. Когда вы лучше узнаете этого человека, вам придется отказаться от многих предыдущих предположений и признать, что заключения были неверны. Если этого не сделать, то можно столкнуться с трудностями при установлении контакта.

В первую очередь необходимо осуществить проекцию, иначе контакт не состоится, но затем необходимо внести в проекцию коррективы. Это относится не только к людям. Но и ко всему окружающему их. Механизм проекции должен непременно сработать в нас, поскольку без помощи бессознательной проекции мы ничего не увидим. Поэтому согласно индийской философии реальность представляется с субъективной точки зрения как проекция.

Понятие проекции – то есть мысль о том, что научные системы мышления опираются на бессознательные аксиомы, – безусловно, связано с определением парадигматического мышления, сформулированным Куном, и пользуется всеобщим признанием. Юнг также очень подробно описал психологические последствия аксиоматического мышления. Сначала он задался вопросом, что происходит с (парадигматической) структурой представлений в сознании человека или общества, когда наконец подтверждается достоверность аномальной информации революционного значения, а потом ответил на него [резюме автора]: «Все происходящее закономерно; закономерность имеет биологическую, даже генетическую основу, которая находит свое выражение в фантазии, что составляет предмет мифа и религии. Постулаты мифа и религии, в свою очередь, помогают направлять и поддерживать революционную адаптацию человека». Эти выводы не удостоились серьезного рассмотрения и были преждевременно отвергнуты.

Часть вторая

Где находится то, что вы больше всего хотите найти? Там, где вы, скорее всего, не будете искать.

In sterquiliniis invenitur

Рыцари короля Артура сидели за круглым столом, потому что считались равными друг другу. Они отправились на поиски Священного Грааля – символа спасения, вместилища «питающей» Крови Христа, хранителя искупления. Рыцари ушли по отдельности. В начале пути каждый вошел в лес – в самую темную чащу.

Наполовину закончив эту рукопись, я отправился навестить свою невестку. Ее сын лет пяти – мой племянник – очень общительный и умный мальчик. Он с головой погружался в мир фантазий и любил надевать пластиковый шлем, вооружаться мечом и играть в рыцаря.

Он был жизнерадостным ребенком, но вдруг начал плохо спать и видеть кошмары. Мальчик часто звал маму посреди ночи. Казалось, он был очень взволнован тем, что происходило в его воображении.

Однажды утром я спросил, что ему приснилось. Он ответил, что существа с клювами, которые доходили ему до колен, прыгали на него и кусались. На макушках этих мохнатых сальных карликов был выбрит крест. Еще он видел дракона. Огонь, который вырывался из его пасти, превращался в новых карликов, с каждым выдохом их становилось все больше. Он очень серьезно пересказал сон своим родителям, мне и моей жене. Нас потрясла устрашающая яркость образов.

Мой племянник увидел этот сон в переломный момент жизни. Он собирался присоединиться к социальному миру – мама решила отдать его в детский сад. Дракон, конечно, был символом самого́ источника страха – неизвестного, уробороса, – а карлики олицетворяли отдельные проявления общей новизны, которых следовало бояться.

Я спросил его: «Что бы ты сделал с драконом?»

Мальчик очень воодушевился и без колебаний ответил: «Мы бы отправились за драконом вместе с папой. Я бы прыгнул ему на голову и выколол мечом глаза. Затем я бы спустился в огнедышащую пасть и вырезал его язык, чтобы сделать щит».

Замечательный ответ! Он в совершенстве воспроизвел архаический миф о герое. Какая блестящая мысль – сделать щит, который подарит силу дракона и вооружит его против чудовища.

На этом кошмары закончились и больше не возвращались, хотя он страдал от них почти каждую ночь в течение нескольких месяцев. Года спустя его мать сказала мне, что с тех пор мой племянник снова стал спать спокойно.

Маленький мальчик в воображении отождествил себя с героем и столкнулся со своим худшим страхом. Мы должны делать то же самое, если хотим добиться душевной гармонии и общественного признания. Технологическая мощь современности делает последствия личных ошибок и слабостей все более серьезными. Стремясь приумножить достижения, мы должны накапливать мудрость. К сожалению, эта перспектива ужасает.

Возможно, главным алхимическим изречением является фраза in sterquiliniis invenitur – «найдешь его в грязи». То, что вам нужно больше всего, всегда находится там, где вы, скорее всего, не будете искать. Это действительно вопрос определения. Чем глубже ошибка, тем труднее совершить революцию – тем больше страха и неуверенности высвобождается в процессе преобразования. То, что несет много информации, часто бывает очень болезненным. При таких обстоятельствах легко обратиться в бегство, но это превратит амбивалентное неизвестное в нечто слишком ужасное, чтобы встретиться с ним лицом к лицу. Принятие аномальной информации приносит страх, открывает новые возможности и является предвестником революции и трансформации. Отрицание невыносимого факта останавливает адаптацию и душит жизнь. Каждый раз, принимая решение, мы вступаем на тот или иной жизненный путь и олицетворяем итог своего выбора. Закрывая глаза на ошибки, мы обретаем краткосрочную безопасность, но перестаем отождествляться с процессом, который позволяет нам превзойти слабости и сделать болезненно ограниченную жизнь терпимой.

У доброго человека был виноградник; он отдал его работникам, чтобы они обработали его и чтобы он получил его плод от них. Он послал своего раба, чтобы работники дали ему плод виноградника. Те схватили его раба, они избили его, еще немного – и они убили бы его. Раб пришел, он рассказал своему господину. Его господин сказал: может быть, они его не узнали (в оригинале: может быть, он их не узнал). Он послал другого раба. Работники побили этого. Тогда хозяин послал своего сына. Он сказал: может быть, они постыдятся моего сына. Эти работники, когда узнали, что он наследник виноградника, схватили его, они убили его. Тот, кто имеет уши, да слышит!

Иисус сказал: Покажи мне камень, который строители отбросили! Он – краеугольный камень.

Взгляните в лицо тому, что вы отвергаете, примите то, что отказываетесь признать, и вы найдете сокровище, которое охраняет дракон.