Противоборец в действии: добровольное уничтожение карты смысла

У кого есть основание отречься от действительности, оклеветав ее?

У того, кто от нее страдает.

Трагическая встреча с силами неизвестного неизбежна в ходе нормального развития, учитывая продолжающееся развитие сознания. Даже принятие культурного канона, который присутствует в обществе, не может обеспечить нам окончательной защиты. Внезапное столкновение с трагедией неразрывно связано с возникновением самосознания, мифическим следствием (виртуальным эквивалентом) которого становится обостренное понимание нашей ограниченности. Оно воплощается в стыде (мифологическом познании наготы), который доказывает уязвимость и слабость людей при соприкосновении с окружающим миром.

Внутренняя природа человеческого опыта гарантирует постоянное присутствие мощного побуждения к обманчивой адаптации. В конце концов, именно встреча с чем-то действительно ужасным внушает страх и заставляет убегать. Склонность людей прятаться в ложных укрытиях зачастую вызывает сочувствие и понимание. Взросление – пугающий процесс. Переход от райского матриархального мира детства к падшему патриархальному существованию в обществе чреват опасностями, не говоря уже о тех бедах, которые поджидают человека после ученичества. Ребенку нелегко становиться подростком. Можно сказать, что этот переход уже сам по себе является героическим поступком. Те, кто отказался от героизма как способа адаптации, зачастую не делают даже этого первого шага. Относительные преимущества, которые сопровождают расширение свободы, могут показаться пугающими и сомнительными с учетом сравнительной ответственности и отсутствия безопасности, которые становятся неотъемлемой частью зрелости.

По мере созревания личности преобразуется окружающая среда. Мы постепенно овладеваем силами и оттачиваем модели поведения. Мы можем делать больше и, следовательно, получать больше опыта. Способность порождать доселе неизвестные, а значит, пугающие ситуации постоянно возрастает, и границы области опытного познания человека в конечном счете выходят за пределы защитного крова родителей. Бесконечность восприятия является основной характеристикой успешной адаптации; однако этот навык дается великой ценой – осознанием конечности и смерти. У нас появляется мощная мотивация сопротивляться такому развитию и отчаянно бороться за сохранение детского невежества – этого плато былой стабильности – или прикрываться распоряжениями других. Быть индивидуальностью – значит уметь определять уникальную область исследования и накапливать чисто субъективный опыт, а также признавать свою уязвимость и смертность. Умение созидать – это божественный Логос, который совершенствуется и требует признания неизбежности неудачи и гибели. Отчасти в этом заключается смысл христианского распятия, парадоксальным образом соединяющего смертность и божественность и символизирующего смертного Бога, бесконечно творящего, ответственного и уязвимого.

Существование человека ограничено пространством и временем. Эти рубежи обеспечивают возможность исследования, но сам факт их присутствия делает жизнь невыносимой. В качестве противоядия нам была дарована способность постоянно переступать границы, но мы часто отвергаем ее, поскольку она подразумевает добровольное соприкосновение с неизвестным. Мы убегаем, потому что в глубине души боимся новизны предпочитая цепляться за общество, которое защищает нас от того, чего мы не понимаем. Убегая, мы неизбежно становимся рабами условностей и привычек, отрицаем в себе самое лучшее и испытываем от этого беспокойство. Зачем убегать? Из-за боязни неизвестного и его близнеца – страха быть отверженными миром. Это ведет к патологическому порабощению личности и отказу от поистине искупительной целостности человеческого бытия. Великий Отец ненавидит перемены и убивает, чтобы предотвратить их; Великая Мать, источник нового знания, имеет ужасающее лицо, которое парализует при встрече. Как не убежать, столкнувшись с такими силами? Но побег означает, что все сто́ящее устареет, а потом умрет.

Появившийся на свет малыш укрыт от капризов существования благосклонностью обстоятельств и присутствием родителей. Он инстинктивно готов реагировать на такую защиту и строить отношения – укреплять свою связь с матерью. Беспомощный ребенок находится во власти родившей его женщины, которая защищает его от ужасного мира. Когда он сталкивается с угрозой смерти, вмешивается культура и выдает список предписаний того, как надо себя вести. Соблюдение этих требований означает повышенную ответственность, отделение от «хорошей» матери и разрыв первичных зависимых отношений. Культура формирует взрослеющую личность, предлагая знания, – но в то же время она налагает ограничения, поскольку любое общество искажает индивидуальность, интерес и смысл.

Духовность нужна группе для того, чтобы ее природа оставалась благодатной, чтобы она постоянно обеспечивала защиту и дарила знания, накопленные в ходе истории. Для нормального развития необходимо стать частью сообщества. Это отождествление помогает достичь зрелости и отказаться от слепой материнской заботы, но в конечном счете группа становится тиранической и требует повиновения и отказа от уникальности. Не стоит наивно утверждать, что по своей сути это является злом и причину человеческих страданий нужно искать в социальном мире. Общество получает все большую и большую власть, которая может быть направлена по индивидуальному выбору. Оно хранит поведенческую мудрость поколений, укоренившуюся в боли и страхе, и предлагает возможность бесконечно увеличивать силы и способности человека – культура и цивилизация предлагают каждому возможность встать на плечи гигантов. Принятие групповой идентичности должно стать ученичеством, а не капитуляцией; это развитие и дисциплинированное взросление, требующее временного подчинения и принесения в жертву незрелой личности до ее последующего возрождения в определенной форме с помощью сознательного управления.

Общественное бытие представляет собой необходимый шаг вперед и преодоление детской зависимости, однако группа должна получить свою законную долю. Абсолютное отождествление с ней означает отрицание индивидуальных различий, неприятие отклонений и даже слабости. Это подавление личности, принесение в жертву мифического дурака – отказ от простоватого и неполноценного младшего брата. Настаивая на такой жертве, общество считает, что выполняет свой долг и защищает свою целостность. Однако группа не способна выносить окончательные суждения о том, что необходимо – о том, что хорошо и что плохо, – потому что она неполноценна по своей природе. Это статичная структура, сформированная из опыта прошлого. Индивидуальное различие, даже слабость – проклятие абсолютиста – это сила, способная преодолеть неизбежные социальные ограничения, а затем расширить кругозор всех членов общества.

Отвергая необходимость любых изменений, абсолютисты неизбежно отказывают себе и другим даже в применении собственной силы в надежде защититься от индивидуальной уязвимости, потому что истинный героизм, независимо от его источника, способен изменить существующее положение дел. На самом деле такие люди паталогически подавляют единственное качество личности, которое действительно может обеспечить такую защиту, и отрицают способность запустить процесс, фактически обеспечивающий безопасность и свободу:

Путешественника, повидавшего много стран, народов и континентов, спросили, есть ли у людей похожие качества. Он ответил: все они склонны к лени. Некоторые подумают, что более справедливо было бы сказать, что все они боязливы и прикрываются обычаями и общим мнением. В сущности, каждый человек отлично знает, что приходит в этот мир только один раз и никакая случайность, какой бы странной она ни была, не сможет снова собрать воедино уникальное и разнообразное множество его личности. Он знает это, но скрывает, словно совесть его нечиста. Почему? Из страха перед ближним, который настаивает на условностях и прячется за ними.

Но что заставляет людей бояться своего ближнего, думать и действовать как стадо и не радоваться самим себе? Возможно, в редких случаях, это чувство стыда. Но гораздо чаще это стремление к комфорту, инертность – короче говоря, та склонность к лени, о которой говорил путешественник. Он прав: мы ленимся даже больше, чем боимся, а больше всего мы боимся неприятностей, которые могут случиться из-за нашей безусловной честности и наготы.

Только художники ненавидят неряшливую жизнь, позаимствованную у тех, кто разделяет другие взгляды. Они указывают на нечистую совесть каждого и раскрывают тайну о том, что все люди по-своему чудесны; они осмеливаются показать их без прикрас, до последнего мускула, тем более, что человек прекрасен в своей уникальности и достоин созерцания, он нов и невероятен, как всякое произведение природы, и отнюдь не скучен.

Когда великий мыслитель презирает людей, он презирает их лень, потому что именно из-за нее они кажутся штампованными куклами, равнодушными и недостойными товарищества или наставления. Человек, не желающий принадлежать к массе, должен просто перестать быть довольным собой. Пусть он следует зову совести, которая кричит: «Будь собой!» То, что вы сейчас делаете, как высказываете свое мнение и чего желаете, на самом деле не вы.

Отрицание уникальной индивидуальности превращает мудрые традиции прошлого в шоры настоящего. Применение буквы закона, когда необходим его дух, – это насмешка над культурой. Покорно следовать за другими кажется безопасным и не требует размышлений, но бесполезно идти по проторенной дороге, если сама местность изменилась. Человек, которому не удается пересмотреть привычки и взгляды в результате произошедших перемен, обманывает себя, отрицает мир, пытается заменить саму реальность ничтожным своеволием. Притворяясь, что все не так, как есть на самом деле, он подрывает собственную стабильность, разрушает будущее и превращает исторический опыт из убежища в тюрьму.

Ложь превращает индивидуальное воплощение коллективной мудрости прошлого в олицетворение несгибаемой глупости. Это прямой, добровольный отказ от всего, что в настоящее время доподлинно известно. На самом деле, никто не знает, что в конечном счете является истиной, но честные люди используют свой опыт наилучшим образом. Нравственные убеждения, пусть и несовершенные, с какой-то гипотетической, недоступной обычному пониманию точки зрения отражают то, что они видели и кем являются, поскольку они прилежно трудились, чтобы все это осмыслить. Нам нет необходимости видеть и слышать абсолютно все – это сделало бы саму истину чем-то непостижимым. Нужно лишь представить и приспособиться к тому, что было увидено и услышано, – к тем явлениям, которые характеризуют природу и общество, а также формирующуюся личность. Истина ребенка и взрослого отличаются, потому что их опыт – их реальность – различны. Честный малыш смотрит на мир широко открытыми глазами, он думает не так, как его родители. Однако взрослый, который все еще пользуется моралью ребенка, несмотря на свои способности, лжет и прекрасно знает об этом.

Ложь – это сознательное следование ранее пригодной схеме действия и толкований – нравственной парадигме, – несмотря на присутствие нового опыта, который невозможно осмыслить с помощью этой схемы, несмотря на новое желание, которое нельзя удовлетворить привычными средствами. Ложь – это преднамеренное отвержение необычной информации на определенных и взвешенных условиях. То есть лжец сам выбирает игру, устанавливает свои правила, а потом жульничает. Этот обман есть неспособность расти и созревать, отказ от самого процесса познания.

Таким образом, в большинстве случаев ложь является скорее греховным бездействием, а не действием (хотя второе также возможно). Это добровольный отказ от исследования и обновления. Появление чего-то нового в непрерывном потоке бытия лишь указывает на то, что привычная целенаправленная схема, в рамках которой совершаются и оцениваются поступки, несовершенна. Место такого дефекта, причины его появления и смысл (потенциал для изменения толкования и поведения) являются чисто гипотетическими на первом этапе возникновения и изучения аномалии. Нужно хорошенько постараться, чтобы точно определить значимость неизвестного, прежде чем заявить о том, что оно пережито и тем более постигнуто; совсем не просто перейти от чисто эмоционального восприятия к пересмотру взглядов и образа действия (к изменению сознания, личности). Поэтому бездействие – это самая простая и распространенная ложь: человек может просто отказаться от творческого исследования, и капканы ошибки останутся скрытыми – по крайней мере, временно. Такой отказ означает отсутствие усилий по обновлению процедурной и декларативной памяти, адаптацию к настоящему как к прошлому, отрицание мышления. В конце концов, не все ошибки неизбежно исправляются, это не легкое и не автоматическое действие. Посредничество между порядком и хаосом требует мужества и немалых усилий.

Отождествление с героями прошлого (необходимое, но имеющее скрытый патологический потенциал) превращается в саботаж лжеца, добровольно лишившего себя способности к личному героизму. Слияние с группой и принятие своего положения в ней означает доступ к власти – к коллективной силе и техническим возможностям культуры. Эта власть очень опасна в трусливых и неправедных руках. Лжец не видит никакой ценности в собственной или чужой слабости либо в отклонении – для него там присутствует лишь потенциал хаоса или неопределенности, который также ничего не стоит. У него нет ни сочувствия, ни терпения, ни понимания своих недостатков или сильных сторон, поэтому он не может трепетно относиться к слабостям и силе других. Лжец притворяется, что берет самое лучшее из прошлого, потому что он не может терпеть присутствие необходимого отклонения в настоящем. Он становится тираном, потому что не хочет оставаться дураком.

Лжец не выносит аномалии, поскольку она провоцирует тревогу, которой он упорно не хочет и не может противостоять. Он привык сначала избегать, а затем активно подавлять любое исследование окружающего мира, которое не вписывается в культурно обусловленную систему нравственности, управляющую его эмоциями. Избегание означает, что необычный опыт остается «бессознательным», то есть осознается не полностью. Не анализируются последствия опасной мысли, неприемлемого поведения или присутствия угрожающей фантазии. Активное подавление означает не самоконтроль в классическом смысле, а агрессивное действие, предпринимаемое в окружающем мире, чтобы насильственно устранить свидетельства ошибки. Сюда относятся предательство, душевная черствость или прямое применение силы – любой маневр, который считается необходимым, чтобы уничтожить все признаки недостаточности. Поэтому тот, кто приносит дурные вести, неизбежно страдает от руки лжеца, который скорее ликвидирует источник потенциальной мудрости, чем извлечет пользу из его послания.

Говорить неправду легко и приятно, так как это позволяет избегать беспокойства по крайней мере в краткосрочной перспективе. Однако в конечном счете ложь имеет ужасные последствия. Отрицание либо подавление нового или неожиданного опыта, что является отвлеченным эквивалентом бегства, волей-неволей превращает его в угрозу («клеймит» как нечто опасное). Из-за бездействия и избегания область непознанной новизны изначально определяется как слишком сильная угроза; она неизбежно расширяется со временем, если прошлое считается совершенным. Поэтому все больше и больше предметов и явлений становятся невыносимыми, необъяснимыми и хаотичными по мере того, как неуклонно проявляются собирательные последствия лжи как способа адаптации. Это превращает культуру в тиранию, одновременно вызывая отвращение и ограничивая развитие и гибкость самой способности приспосабливаться к новой ситуации. Страхи растут, и ложь провоцирует усиленное патологическое слияние с прошлым (проявляющееся в фашизме, личной и политической нетерпимости) или моральное разложение (проявляющуюся в нигилизме, личной и социальной деградации).

Отождествление с духом отрицания в конечном счете делает жизнь невыносимой, поскольку все новое – и следовательно, все, что сулит надежду, – изначально рассматривается как наказание и угроза, поскольку количество приемлемых действий неумолимо уменьшается. Сопутствующее этому страдание неизбежно порождает желание и побуждает к действиям, направленным на окончание всякого исследования. Это компенсация и месть за бесплодие, отсутствие смысла, беспокойство, ненависть и боль:

Марабут рисует на земле большой круг, который символизирует мир, и кладет внутрь скорпиона – символ человека. Обрадовавшись свободе, скорпион начинает бегать по кругу, но никогда не пытается выйти наружу. Когда он несколько раз пробегает по внутреннему краю круга, Марабут берет палку и делит круг пополам. Скорпион на несколько секунд останавливается, затем начинает бежать все быстрее и быстрее, очевидно, в поисках выхода, но не находит его. Как ни странно, он так и не осмеливается пересечь черту. Через несколько минут Марабут снова делит полукруг. Насекомое приходит в ярость. Вскоре Марабут оставляет пространство не больше тела скорпиона. Наступает «момент истины». Скорпион, ошеломленный и сбитый с толку, не в состоянии двинуться с места. Приподняв ядовитый хвост, он свирепо кружится на одном месте, пока не истратит весь свой запал и не обессилит. В полной безнадежности скорпион останавливается, опускает ядовитый кончик хвоста и жалит себя до смерти. Его мучениям приходит конец.

Рис. 58. Порочный круг противоборца

Человек, живущий во лжи, постоянно сужает свою исследованную и знакомую территорию до тех пор, пока не останется никого, к кому можно обратиться, кроме него самого. Но его личность уже усохла и стала ущербной из-за недостаточного развития и неоднократного отказа участвовать в процессе, превращающем докосмогоническую материю в дух и мир. У него не остается ничего, кроме слабости, обиды, ненависти и страха. Таким образом, хаос, который отвергался из-за слишком активного стремления к безопасности, неизбежно одерживает победу. Порочный круг, созданный лжецом, неумолимо превращается в спираль, ведущую в преисподнюю. Этот процесс схематично представлен на рисунке 58.

Патриархальная система – известное – является конкретным следствием прошлой адаптации, иерархически обобщенным и представленным отголоском героического прошлого. Такого приспособления однозначно недостаточно, так как количество естественных явлений всегда превышает способность к их истолкованию. Страх перед неизвестным волей-неволей превращает прошлое в тиранию, которая не терпит индивидуального опыта или неизбежного отклонения от нормы. Из-за стремления к безопасности, обусловленного отказом от личного героизма как потенциального способа адаптации, появляется абсолютное обожествление предков. Это происходит из-за преждевременного и высокомерного самоопределения, которое делает очевидную уязвимость человека окончательным и достаточным доказательством невыносимой жестокости Бога и бесполезности людей.

Постоянный поиск безопасности, а не свободы есть стремление к верховенству буквы, а не духа закона. Возникающее в результате насильственное подавление любых отклонений основывается на желании доказать, что неизвестного не существует. Вследствие этого прекращается творческое преобразование человека и общества. Те, кто раньше отождествлял себя с героем, растворятся в тирании прошлого, будут раболепно служить и неизбежно пострадают от последствий этого поведения. В качестве примера здесь можно привести мифологизированную историю Иуды. Он из самых лучших побуждений приносит героя – Христа – в жертву авторитетам традиции и затем в отчаянии накладывает на себя руки:

Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден, и, раскаявшись, возвратил тридцать сребреников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: что́ нам до того? смотри сам.

И, бросив сребреники в храме, он вышел, пошел и удавился (Мф. 27:3–5).

Жертвоприношение героя Великому и Ужасному Отцу означает отказ от отождествления с процессом, который создает космос из хаоса и с помощью которого все негативное и ужасающее превращается в приемлемое и благотворное. По определению в этом заключается конец всякой надежды:

Посему говорю вам: всякий грех и хула простятся человекам, а хула на Духа не простится человекам; если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему; если же кто скажет на Духа Святаго, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем (Мф. 12:31–32).

Человек лжет, чтобы убедить себя и других, что он воплощает величие прошлого. Он притворяется честным и мужественным, вместо того чтобы действовать великодушно и храбро. По-настоящему смелые поступки могут настроить общество против него, и только отождествление с группой удерживает его на плаву. Ложь означает отрицание себя, означает отказ от мифического слияния с Богом, невольный «революционный» крах, который со временем становится неизбежным. Это сознательное нежелание видоизменять и перестраивать исторически обусловленные поведение и убеждения, чтобы овладеть новизной и уменьшить угрозу.

Бесконечный отказ от добровольного обновления означает появление вокруг человека мертвого болота, наполненного прошлыми ошибками, неразрешенными проблемами и тяготами жизни, там, где когда-то текла живая вода. Эту область Фрейд называл бессознательным, в которое выбрасываются стертые воспоминания. Но необработанная информация – это не совсем память, а то, что еще не исследовано, не усвоено и даже не реально. Следствием непредпринятого действия становится потенциал, из которого могут быть созданы дух и мир. Бо́льшая его часть скрыто присутствует в окружающем нас пространстве, вместо того чтобы храниться в памяти (неявно, то есть в форме пока еще неучтенной, скрытой проблемы – неотвеченного письма, неоплаченного долга или неразрешенного спора).

Это самовоспроизводящееся болото становится все более непроходимым, поскольку время неумолимо движется вперед, и необитаемым, поскольку накапливаются последствия длительного избегания контакта с новизной (у болотных чудищ вырастают новые головы, клацающие зубами от голода). Рост докосмогонического потенциала равносилен воскрешению дракона хаоса (пробуждению Тиамат, которая мирно спит вечным сном в безопасном и знакомом мире). Чем более ограниченным, опасным, неверным и жестоким является выбранный способ адаптации, то есть чем бесстыднее ложь, тем ужаснее и могущественнее становится связанный с ней дракон. Именно с этой точки зрения изучается окружающий мир. Любая попытка избавиться от какого-либо аспекта опыта делает его угрожающим. Скрытые от света грани бытия прозябают под землей, изголодавшись по солнцу. Опыт – саму объективную реальность – нельзя отрицать без последствий, его невозможно просто вычеркнуть. Информация, которую несет отрицаемое явление, никуда не исчезнет из области угрозы и не будет использована для адаптации к сложившимся обстоятельствам.

Возможно, мы действительно приспособлены к реальному, а не желанному миру и усвоенных знаний достаточно для того, чтобы успешно в нем выжить. Это означает, что любая невыполненная задача – новая территория, оставшаяся неисследованной, – содержит скрытую информацию, из которой здравомыслящий человек еще может извлечь пользу. Если опыт является источником мира и духа, то те его элементы, которые люди когда-то отвергли или обесценили, могут все же содержать в себе то, что абсолютно необходимо для успешного продолжения жизни. Добровольное преобразование (стремление к благу), следовательно, означало бы повторное принятие отброшенного материала и осмысление того, что в настоящее время кажется неудобоваримым. Если человек или общество не примут сознательного участия в гонке за «несъедобным» знанием, велика вероятность наступления психологической катастрофы при невольном соприкосновении с враждебными силами отвергнутого бытия. В мифологии это изображается как случайное воссоединение с Ужасной Матерью на избранной ею территории. «Эдипово кровосмешение» достигает кульминации в страданиях противящегося этому героя – его самоубийстве, расчленении или кастрации – и заканчивается полным уничтожением мужского начала и победой подземного мира.

Слияние человека с культурой защищает от пугающего неизвестного и позволяет ему стать приличным членом общества. Это рабское существование укрепляет группу, которая считает приемлемыми только некоторые способы мышления и действия, но они не исчерпывают неизвестных и необходимых возможностей людей. У социальной маски появляется жестокая ухмылка, если человек считает, что он ничем не отличается от остальных (то есть остается тем же самым мертвецом) – он не незнакомец, не слабак, не трус и не калека, он не одержим жаждой мести, у него нет отклонений и он не символизирует стихийное бедствие или неизвестное. Однако истинная личность – честный дурак – не может получить искупления, не вырвавшись из защитного анклава приемлемости, и олицетворят собой именно слабость, неполноценность, мстительность, трусость и непохожесть. Он не может отделить себя от группы и потому становится мишенью для коллективной тирании (и его собственного суждения, поскольку он является частью сообщества). Но невежественный и уязвимый человек – это то, чем не является группа. Он воплощает истинное существование, переживание и страдание (если бы только это можно было признать). Понимание внутренней ограниченности личности и ее последствий ясно определяет природу субъективного опыта, когда ему позволяют проявиться и поощряют попытки его освоения. Именно по этой причине только страждущие и не искупленные – отверженные, больные, слепые и хромые – имеют шанс на спасение. Осознание истинной природы субъективного опыта – индивидуальной реальности вне иллюзорных ограничений группы – является настолько сильным переживанием, что может совершенно деморализовать человека. Самосознание неизбежно влечет за собой изгнание из рая в его материнской или патриархальной форме. Но такое падение – это шаг на пути к истинному блаженству, к отождествлению с героем, который не защищен от капризов бытия, но готов активно преобразовывать ужасное неизвестное в нечто плодотворное и жизнеутверждающее. Таким образом, принятие (по крайней мере признание) смертности, характеризующей человеческий опыт, является предварительным условием для грамотной адаптации. Ложь, отрицающая индивидуальность, есть отрицание дурака, но этот дурак есть истина.

Принятие смертной уязвимости – это парадоксальное смирение, предпосылка истинного героизма. Героическая позиция основывается на твердом убеждении в том, что нечто новое и ценное все еще существует, что с ним нужно соприкоснуться и извлечь ценный опыт, независимо от прочности и устойчивости нынешнего положения, и на вере в потенциал человека, в то, что его душа примет вызов и расцветет. Такая вера должна лечь в основу добровольного участия в любом героическом начинании. Это необходимый скачок, который делает возможным смелое, творческое действие, превращающее религию в нечто реальное. Следовательно, смирение означает, что человек еще не стал тем, кем мог бы стать, – осторожное и обнадеживающее утверждение.

Противоборствующая позиция – обман – основывается на убеждении в том, что осмысленное настоящее составляет все необходимое знание и что неизвестное наконец побеждено. Это равносильно отрицанию уязвимости и жажде всеведения (то, что я делаю, – это все, что нужно делать, то, что я знаю, – это все, что нужно знать). С принятием такой позиции неразрывно связано скрытое или явное отрицание существования, возможности и необходимости героического исследования, поскольку все сто́ящее уже сделано, все проблемы решены выдающимися предками и перед нами уже простираются райские кущи. Это ужасная позиция: если мы твердо верим в то, что получили искупление, страдание (которое невозможно искоренить, приняв идеологию) становится чем-то еретическим – чем-то, что может существовать только как оскорбление хранителей традиционного порядка. Авторитарный человек неизбежно лишается сочувствия даже к самому себе: в совершенном (ныне существующем мире) нет места несовершенствам. Таким образом, противоборец не может признаться даже в собственных мучениях (не говоря уже о страданиях других). Невозможно себе представить более безнадежное положение.

Как ни парадоксально, принятие ущербности ускоряет единение с героем и позволяет участвовать в процессе созидания и обновления. Отрицание неполноценности, напротив, приводит к отождествлению с противоборцем – вечным обитателем преисподней. Несмотря на мифологический образ, природа этого места вполне понятна. У ада знакомые, ясные черты, он возникает прежде всего из-за того, что составные элементы реальности перестают существовать в равновесии. Адаптация с помощью обмана или агрессии приводит к (1) отчаянному поиску безопасности и повышенной вероятности использования грубой силы, если отождествление с культурным каноном все еще считается возможным, или к (2) вырождению, распаду личности и декадентству, когда затраты на сохранение уникальности культуры кажутся чересчур высокими, не гарантируют защиту и даже фашистское поведение представляется слишком позитивным в совершенно невыносимом мире.

Отрицание героического приводит к фашизму, абсолютному слиянию с культурным каноном. Все известное ограничено исторически обусловленными рамками, основанными на мифологически выраженных предположениях. Поэтому отрицание или избегание новизны требует обожествления привычной, ранее установленной точки зрения: то, что происходит сейчас, должно навсегда оставаться неизменным. Сомнение в мудрости прошлого неизбежно вновь выставляет на обозрение тревожное неизвестное. Это можно считать благотворным, если приспособление к новым обстоятельствам рассматривается как возможный вариант развития событий, но когда отсутствует вера в героические правила, такое положение становится разрушительным. Все живое растет. Когда консерватизм разрушает способность к индивидуальному творчеству и становится тиранией, он работает против жизни, а не поддерживает ее. Внутренний дух покидает группу, которая боится распада. Такое общество обречено на распад, потому что будущее выходит за пределы ограничений прошлого, а абсолютный консерватор хочет свести то, что могло бы быть, к тому, что уже было. Если бы история была полной и совершенной, если бы мы использовали весь свой потенциал, человеческая раса изжила бы себя, потому что все бы уже совершилось, было бы исследовано и известно. Но такая вершина еще не достигнута – и, возможно, этого никогда не произойдет. Те, кто претендует на обратное, быстро приходят к активному противодействию самому процессу, который предоставляет то, что, по их собственному утверждению, они уже получили.

Отрицание героического в равной степени способствует декадансу – абсолютному отрицанию упорядоченной традиции и самого порядка. Такие опасения и модель поведения хоть и кажутся далекими от фашизма, но декадент не менее высокомерен, чем его очевидно более жесткий современник. Просто первый не отождествляет себя абсолютно ни с чем, а второй – с чем-то одним. Декадент твердо убежден, что ничто не имеет значения или ценности, несмотря на мнение (явно заблуждающихся, слабых и презренных) других, и, следовательно, не стоит усилий. Это анти-Мидас, превращающий в пепел все, к чему он прикасается.

В нормальных условиях человек, достигший подросткового возраста, начинает считать себя частью сообщества – коллективной исторически сложившейся структуры, помогающей справиться с угрозой. Он решает проблему адаптации к неизвестному, присоединяясь к группе, члены которой разделяют основные ценности, и поэтому ведет себя так же, как они (или, по крайней мере, предсказуемо).

Фашист приспосабливается к другим из жажды мести. Он возводит крепкие стены вокруг себе подобных в тщетной попытке удержать на расстоянии все более угрожающее неизвестное. Он делает это потому, что его мировоззрение несовершенно, не верит в героический аспект личности, не видит негативных черт социального мира и не может увидеть в хаосе ничего благотворного. Он достаточно напуган, чтобы принять рабское подчинение, оставаясь под защитой группы, но его страх не настолько велик, чтобы преодолеть вечное угнетение. Он скручен по рукам и ногам и не в силах расправить плечи. Декадент, напротив, не видит ничего, кроме тирании государства. Отказываясь замечать темную сторону личности, он не может понять, что его «бунт» есть не что иное, как уклонение от дисциплины. Он считает хаос гостеприимной обителью и видит источник человеческого зла в укладе общества, потому что не может представить, что Ужасная Мать – это сила, пожирающая душу. Он бросает своего Отца во чреве зверя, не заботясь о его спасении, и потому остается безоружным перед лицом угрозы.

Декадент стремится остановить процесс взросления и избегает вступления в группу, ведь ее члены должны принять хотя бы подростковую ответственность – научится вести себя достойно. Человеку с незрелыми взглядами на жизнь это бремя может показаться слишком тяжелым. Поэтому декадент ведет себя так, как будто парадигматическая структура сообщества стала неполноценной из-за экологических, культурных или интеллектуальных изменений, и отказывается быть «дураком», который рискует верой. Правильной реакцией на болезнь отца является, конечно, путешествие за «живой» водой. Вместо этого декадент превращает свое умственное превосходство над суевериями прошлого в догмат веры. Он чувствует желание уклониться от ответственности (и героической жертвы), что подпитывает веру в интеллектуальное превосходство. Сопутствующий этому образ страдающего мятежника прекрасно маскирует его трусость.

Фашист и декадент смотрят друг на друга как на противоположности – как на смертельных врагов. На самом деле это две стороны одной искореженной медали:

Сегодня Рождество, я был в гостях у Джулии. Сидя на диване в компании двух девушек, я вдруг осознал, как бесконечно глупо проводил свою единственную жизнь. Надеюсь, вы будете терпеливы: мне так отчаянно нужно выговориться, но в тесной кабинке напротив невидимого священника я не смог бы как следует исповедаться в своих грехах. Вы же подходите под определение религиозного человека, который тщательно анализирует демоническое и иррациональное в людях, а значит, найдете мое признание интересным.

Вообразите себе, если можете, как зрелый мужчина таит в сердце злую обиду на ближнего, который лишь воплощает представление о том, что значит быть человеком, и более ни в чем не виноват. Какие черные, уничижительные мысли я обращал к тем, кому не мог смотреть в глаза! Это совершенно невыносимо. Оказывается, высокомерное презрение к «простаку», которого я обвинял в грехе бессознательности, основывалось на ревности и злобе. Я бесконечно ненавидел любого, кто сумел побороть страх, раздвинуть границы детского сознания и покинуть материнскую обитель, потому что сам не смог этого сделать. Я приравнивал независимость и успех к эгоизму и самолюбию и с тайным удовлетворением тешил честолюбие, наблюдая и участвуя в разрушении всего, чего достигли успешные, независимые люди. Я считал это своим долгом. На самом деле в моем стремлении очистить мир от эгоизма присутствовал элемент фанатизма.

Что, если бы мне удалось реализовать свои помыслы? Кажется, земля вот-вот разверзнется и поглотит меня (и если есть справедливость, так оно и случится). Не имея ни малейшего намека на способность к нравственной оценке, я осуждал каждого, кто осмеливался перейти мне дорогу. Это заставляет задуматься, был ли у меня в этом мире хоть один друг. Хотя, конечно, раньше у меня были друзья – все те, у кого хватало презрения к себе, чтобы простить меня.

К счастью для человечества, таких, как я, спасителей немного. Знаете ли вы, что я отождествлял себя с Христом? Я считал себя полностью, безукоризненно свободным от агрессии и всех других антиобщественных эмоций. А как же ненависть, в которой я только что признался? Эти чувства не принимались в расчет, ведь они были основаны на здравом смысле. В конце концов, в мире есть сукины дети, и нужно быть готовым к встрече ним. (Кажется, запахло озоном… Говорят, перед ударом молнии по телу бегут мурашки.)

«Сукин сын» – очень емкое выражение. В «Исследовании феноменологии самости» Юнг пишет: «Часто рядом с ним появляется мать, которая, по-видимому, не выказывает ни малейшего желания, чтобы ее маленький сын стал мужчиной. Напротив, она неустанно и самоотверженно делает все, что могло бы помешать ему вырасти и жениться. Теперь вы видите тайный заговор между матерью и сыном, как каждый помогает другому предать жизнь». Эта мысль совершенно точно описывает мое положение и могла бы служить неплохим оправданием, если бы я почти ежедневно не находил в себе остатков чистого зла. Попадая в неприятную ситуацию, я не думаю, что следует сделать. Я тут же ищу виноватых и всегда готов прийти к выводу, что если бы кто-то другой действовал правильно, ничего бы не случилось. Что в этом плохого, спросите вы? Что ж, если я намеренно игнорирую неспособность самому разрешить свои проблемы и вместо этого ищу козла отпущения, я недалеко ушел от тех, кто отвечал за окончательное решение еврейского вопроса во времена Гитлера, испанскую инквизицию или ленинские чистки.

Когда я жаловался на недостатки капитализма, на то, что слишком многие пользуются преимуществами этой системы, вы, кажется сказали: «Люди продолжают до тошноты укреплять финансовое положение – это очередная проблема, но никак не повод делать вывод, что есть нечто добродетельное в отказе от попыток упрочить в первую очередь свое положение». Увы, гораздо легче увенчать трусость и лень короной добродетели. Спросите хотя бы приспешников Ленина, которые расхаживали по деревням и грабили мало-мальски зажиточных крестьян, называя себя друзьями простого народа и похлопывая друг друга по плечу за душевную прямоту! Так ли я изменился, что не присоединился бы к ним, если бы попал в такую ситуацию? Мысль о том, что нравственность происходит из отсутствия личных интересов, глубоко укоренилась в моем сознании. Я думал, что хорошие люди ничего не хотят для себя, но никогда не задавался вопросом, почему они должны прилагать хоть какие-то усилия и дисциплинировать себя или строго следить за душевными порывами, раз в этом мире для них нет ничего ценного.

В эссе «Отношения между эго и бессознательным» Юнг говорит, что в бессознательном состоянии человека разрывает конфликт противоположностей и что разрешить этот конфликт на более высоком уровне можно, лишь обретя сознательность. (Я понимаю, что бессознательность взрослого сильно отличается от прирожденной бессознательности ребенка, который не страдает от непрекращающихся противоречий). Не далее как на прошлой неделе я снова застрял в этом тупике. Я сидел и думал о том, куда направить свою жизнь, и при каждом воображаемом сценарии полноценной или полезной деятельности я слышал, как часть меня возражает, и тут же видел слабые стороны моего сценария, которые привели бы к той или иной проблеме. Все казалось совершенно безнадежным, мысль о карьере представлялась бессмыслицей – ведь я прикладывал руку к уничтожению планеты, просто оставаясь живым. И как бы мне ни хотелось считать это лишь бесплотной химерой, факт остается фактом: мы ежедневно читаем в газетах, как деяния человечества, складывающиеся из поступков отдельных мужчин и женщин, наносят неизмеримый вред.

Конечно, я не застрял в этом болоте слишком надолго лишь благодаря вашему влиянию. «Если наша промышленность создает проблемы, – отвечаю я себе сейчас, – то нужно надеяться, что некоторые люди работают над их решением, или, быть может, я сам должен попытаться что-то сделать, но, сидя сложа руки, я ничего не решаю». Тем, кто увяз и жалобно скулит в этой трясине, хуже всего осознавать, что рациональный ум хочет быть абсолютно уверенным в успехе жизненного плана, но некая его часть понимает, что это невозможно. Человек сталкивается с необходимостью поверить, что все закончится хорошо, если он будет немного удачлив и настойчив. Я же, как заправская просвещенная мышь, не нуждался в этой религиозной чепухе: вера, безусловно, иррациональна, она не имела права влиять на мое поведение.

Раньше я решал эту проблему, позволяя другим выбирать мне карьеру и как можно меньше потакая своим собственным интересам. Тогда я надеялся, что каким-то образом избежал личной ответственности за состояние окружающего мира, потому что на самом деле не влиял на жизнь. Если не строить никаких планов, как они могут провалиться? Именно на этом каменном фундаменте я выстраивал свою вселенную, а вокруг было много людей, достаточно глупых, чтобы стать членами этого уравнения.

Верить в себя, в то, что внутри бьется движущая сила, называть ее интересом к жизни, который поможет преодолеть неопределенность и невзгоды, – это абсолютно иррациональный подход к существованию, с помощью которого, как мне кажется, разрешается конфликт противоположностей. Тогда возникает новая проблема: чтобы иметь безотчетную веру, нужно твердо знать, что личные интересы и страсти человека действительно помогают справиться с жизненными препятствиями, которые так ясно видит рациональный ум. Но чтобы доказать это, нужно рискнуть собой и получить результат. Только исключительно выдающийся человек может самостоятельно решиться на такое. Большинство из нас нуждается в руководстве и поддержке других… верующих. Странно, не правда ли, что здесь уместно использовать религиозные термины?

Когда я писал последний абзац, мне вдруг вспомнилась ваша мысль о том, что дьявол, показанный в «Потерянном рае» Мильтона, – это метафора рационального ума, облеченного высокой духовной властью. Лучше править в аду, чем прислуживать на небесах. Итак, преисподняя – это состояние, в котором рациональный ум, остро осознающий многие опасности существования, господствует над человеком и не дает ему познавать жизнь, что приводит к нравственному вырождению и духовной слабости, о которых я упоминал на первых страницах этого письма. Полагаю, небеса были бы тем условием, при котором рациональный ум подчиняется вере в Бога. Но что такое Бог?

В рукописи вашей книги есть глава под названием «Божественность интереса». Кажется, ваши идеи начинают приобретать для меня смысл. Вера в Бога означает следование тому, что возбуждает интерес и заставляет выйти в мир, покинув родительский кров. Отрицать такой интерес – значит отвергнуть Всевышнего и упасть с небес прямиком в ад, в огненную пучину страстей и отчаяния. Что сказал Бог, когда изгнал Адама из Рая? Что-то о работе в поте лица до конца его дней и о призраке смерти, всегда маячащим на горизонте. Я определенно могу это понять. Переходя с одной работы на другую, в течение многих лет я чувствовал бессмысленность жизни и думал, что конец близок. Но когда я делаю что-то действительно важное и интересное, как сейчас, смерть кажется далекой, а труд – приятным и даже радостным.

Генезис социальной психопатологии – теория прямой связи между выбором человека, фашизмом, декадентством и общественным движением – можно лучше понять, изучая даосскую философию. Традиционный даосист полагает, что мирская жизнь состоит из отдельных частей неделимого целого – Дао (единого пути, или вечного потока бытия). «Естественные категории» инь и ян, представленные на рисунке 59, составляют наиболее существенные части Дао – основные матриархальные и патриархальные составные элементы опыта. Бо́льшая часть древней китайской философии (космология, медицина, политическая теория, религиозное мышление) основана на убеждении в том, что отклонения возникают из-за относительного избытка той или иной первичной субстанции. Цель китайского мудреца, врача, духовного учителя или общественного лидера – установить или восстановить гармонию между женским и мужским началом, а также определить и исправить ошибочные действия или безответственное бездействие, которые изначально привели к дисбалансу. Инь и ян изображаются в круге, символизирующем целостность; «огурцы», составляющие этот круг, противоположны, но сбалансированы. Изображение дополнительно усложняется наличием белой точки в черном «огурце», и наоборот. Слишком много хаоса порождает желание порядка, поэтому инь может стать матерью ян. И наоборот: слишком большой порядок порождает стремление к новизне, как противоядие от отупляющей предсказуемости. Таким образом, ян превращается в отца инь.

Фашист, который не хочет смотреть в лицо реальности и необходимости присутствия неизвестного, скрывает свою уязвимость в патологическом избытке порядка. Декадент, который отказывается видеть, что существование невозможно без порядка, прячет свою незрелость от других и самого себя в патологическом избытке хаоса. Фашист готов пожертвовать мучительной свободой ради порядка и притвориться, что его неискупленное страдание бессмысленно и ничего не нужно делать только для себя. Декадент верит, что свобода может быть достигнута без строгой дисциплины и ответственности, потому что не знает ужасной природы неделимой основы реальности и не желает нести бремя порядка. Когда он начинает страдать (а это обязательно происходит), то не позволяет реальности этого чувства доказать ему, что некоторые явления действительно существуют, потому что их принятие заставило бы его поверить и начать действовать (и не менее болезненно осознать, что его прежние убеждения глупы и вредны).

Рис. 59. Составные элементы существования, реприза

Способ адаптации фашистов – это прежде всего метод прямого контроля над неизвестным. Как и древние предки, современные люди отождествляют чужака с драконом хаоса. Незнакомец действует и думает по-своему. Если ему позволить открыто выражать мысли, последствия будут непредсказуемыми и опасными. Крайний консерватизм допускает ограничение неопределенности – уклонение от неизвестного. Он выполняет эту функцию, гарантируя, что каждый член группы действует, воображает и мыслит так же, как все остальные (а точнее, как лидер – мрачная пародия на героя). Поэтому в смутные времена, в периоды роста безработицы или политической нестабильности всегда возникает призыв к возвращению в «славное прошлое». Обуреваемый страхом фашист считает, что в мире должен существовать образцовый порядок, и любая мысль о беспорядке его ужасает. Вселенная, которую он создает (если предоставляется такая возможность), работает как отлаженный механизм и бесконечно бесплодна. Строжайшее подчинение позволяет хотя бы временно ослабить и ограничить тревогу, но наносит ущерб гибкости группы (его группы) – ее способности реагировать на неизбежные изменения. Если использовать биологическую метафору, фашист стремится вытеснить генетическое разнообразие из своего «вида». Все должны действовать одинаково в ответ на новые вызовы и находить одно и то же (вероятно, неправильное) решение для любых проблем. Подавление отклонения от нормы стимулирует появление неизвестного в негативном обличье в неопределенном будущем (игнорируемые проблемы не исчезают, а усугубляются, поскольку у них есть свой собственный специфический путь развития). Поэтому фашистский порядок несет в себе семена разрушения.

Фашист остается непреклонным и жестоким даже ценой собственной стабильности. Нацисты с каждым годом все яростнее преследовали евреев, поскольку это все больше мешало военным действиям. Таким образом, ненависть к почитателям Гитлера по мере развития Третьего рейха стала настолько мощной силой, что победила фашистский патриотизм, возбуждаемый смертельным страхом перед неизвестным, трусливой любовью к порядку, а также неприятием трагических условий существования и тягот жизни, подчеркивающих все вышеперечисленное.

Неправо умствующие говорили сами в себе: «коротка и прискорбна наша жизнь, и нет человеку спасения от смерти, и не знают, чтобы кто освободил из ада.

Случайно мы рождены и после будем как небывшие: дыхание в ноздрях наших – дым, и слово – искра в движении нашего сердца.

Когда она угаснет, тело обратится в прах, и дух рассеется, как жидкий воздух; и имя наше забудется со временем, и никто не вспомнит о делах наших; и жизнь наша пройдет, как след облака, и рассеется, как туман, разогнанный лучами солнца и отягченный теплотою его.

Ибо жизнь наша – прохождение тени, и нет нам возврата от смерти: ибо положена печать, и никто не возвращается.

Будем же наслаждаться настоящими благами и спешить пользоваться миром, как юностью; преисполнимся дорогим вином и благовониями, и да не пройдет мимо нас весенний цвет жизни; увенчаемся цветами роз прежде, нежели они увяли; никто из нас не лишай себя участия в нашем наслаждении; везде оставим следы веселья, ибо это наша доля и наш жребий.

Будем притеснять бедняка праведника, не пощадим вдовы и не постыдимся многолетних седин старца.

Сила наша да будет законом правды, ибо бессилие оказывается бесполезным (Пм. 2: 1–11).

Фашистов побуждают к жестокости эмоциональные последствия патологически ужесточающегося порядка. Когда источник живой воды иссякает, от существования не остается ничего, кроме неизбежных страданий и отчаяния, усугубляемых страшной скукой. Кроме того, неизбежно накапливается аномалия, поскольку людям навязывают все более строгие правила. Это усиливает ассоциацию хаоса с болью, разочарованием и отупением. Человек, испытывающий избыток таких эмоций, имеет все основания быть мстительным, агрессивным и жестоким – он доходит до такого состояния, когда это становится практически неизбежным.

Неизвестное появляется только тогда, когда совершается ошибка. Фашист заявляет: «Я знаю все, что нужно знать» – и поэтому не может ошибаться. Но заблуждение – мать всего сущего. Таким образом, неспособность признать несовершенство означает неприятие познания, смерть адаптации и возрождение неизвестного в негативном обличье. Если вы не меняетесь в условиях постоянного постепенного преобразования, неизбежно накапливаются несоответствия и неисправленные ошибки. Чем более вы упрямы (вернее, высокомерны), тем дольше они будут наслаиваться друг на друга. Рано или поздно неизвестного становится так много, что от него невозможно больше прятаться. В этот момент появляется дракон подземного мира, раскрывает пасть, и вы отправляетесь в чрево зверя, во тьму ночи, в царство мертвых. В такой обстановке легко рождается ненависть.

Декадент убежден, что знания не существует, и не пытается ничего достичь. Как и его авторитарный близнец, он делает себя неуязвимым для ошибок, которые неизбежно совершаются при достижении какой-то ценной, определенной и желанной цели. Декадент говорит: «Все, что мне говорили, неверно. Появление нового и необъяснимого – лучшее тому доказательство. История ненадежна, правила произвольны, достижения иллюзорны. Зачем что-то делать при таких обстоятельствах?» Эти люди берут кредит у времени и питаются, как паразиты, плотью непостижимого прошлого. Если декаденты как следует постараются и отпилят сук, на котором сидят, то тут же упадут в пасть того чудовища, на которое они не обращали внимания.

Привычка избегать и отвергать неизвестное напрямую ослабляет личность, сила которой заключается, в частности, в обширности освоенной территории и способности правильно реагировать в максимально различных обстоятельствах. Это, безусловно, зависит от предшествующего обучения тому, как надо действовать. Приобретенные знания накапливаются и обновляются благодаря постоянному добровольному исследованию. Если все новое и непривычное отвергается, человек не может приспособиться к переменам. Когда он взрослеет, окружающий мир неизбежно меняется и непредсказуемости становится все больше. Бесполезно быть полностью подготовленным к прошлому; более того, подготовиться к будущему можно, только глядя в настоящее. Таким образом, аномалия становится духовной пищей в самом буквальном смысле: неизвестное – это сырье, из которого в процессе исследовательской деятельности производится личность. Его отрицание превращает человека в голодное, дряхлое существо, которое все сильнее боится перемен, поскольку каждая неудачная попытка взглянуть правде в глаза подрывает способность смело смотреть в будущее. Неподобающее отношение к неизвестному разрывает нашу связь с источником всех знаний и, возможно, непоправимо разрушает личность. Сила людей неумолимо иссякает, ведь каждое проявление слабости увеличивает вероятность дальнейшего изнеможения.

Ибо кто имеет, тому дано будет, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет (Мк. 4:25).

Отворачиваясь от собственной неполноценности, человек, скорее всего, будет стремиться запретить и уничтожить всю информацию, которая угрожает его вере. Неразвитые качества личности невозможно использовать в сознательной адаптации – все, что искажается и игнорируется, будет препятствовать приспособлению к новой ситуации. Неспособность в полной мере раскрыть свой потенциал серьезно подрывает силу характера. Разделение действия, воображения и мышления ослабляет личность, и человек не может противостоять давлению сознательного мира. Лицемерное сглаживание индивидуальных различий в угоду группе и ее внутреннего лидера порождает беззащитность перед лицом хаоса – многообещающего неизвестного.

И если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот (Мк. 3:25).