Герой-революционер

Герой-революционер перестраивает защитную структуру общества, если это становится необходимым при появлении аномалии. Таким образом, он является источником перемен и от его действий зависит стабильность. Это должно сделать его желанной фигурой в каждой общине, но он чрезвычайно опасен для тех, кого полностью устраивает текущее положение дел, кто не может или не хочет видеть, что нынешнее умение приспосабливаться неполноценно и где-то кроется некая опасность. То есть архетипический герой-революционер сталкивается с гневом и неприятием своего окружения, а также с ужасами абсолютного неизвестного. И тем не менее он является «лучшим другом» государства.

Анализ древних обрядов шаманизма, распространенного на огромных территориях Центральной и Северной Азии, помогает понять типичные действия и переживания героя-революционера. Европейцы часто считали жрецов-целителей сумасшедшими, в первый раз наблюдая, как они входят в транс. На самом же деле настоящий шаман был самым здравомыслящим человеком в племени (то есть он лучше всех умел приспосабливаться к окружающей среде). Кроме того, он считался изначальным созидательным прародителем, от которого позднее появились исследователи, служители культа, художники, ученые и врачи. Азиатский шаман имел непререкаемый авторитет: он был духовным наставником, воплощением и хранителем священного учения, создателем культуры.

Широко распространенные практики и убеждения шаманизма составляют целостную ритуальную философию, бессознательно проявляющуюся в поведении и в представлениях. Она включает в себя ряд наблюдений о возможностях радикального преобразования личности и практик, направленных на его осуществление. Шаманизм помогает качественно улучшать сознание и совершенствовать умение приспосабливаться к имеющимся обстоятельствам, воплощает суть этих действий в образе и сводит к минимуму сопутствующие страхи. Шаманизм – это прототип религиозных практик, которые призваны изменить поведение человека и его умение осмысливать происходящее – вызывать духовные преобразования и управлять ими. Эти обряды основываются на культуре и появляются при наблюдении за спонтанной психологической трансмутацией человека, проявлением способностей, обусловленных его физиологией и внутренними качествами. Таким образом, шаманские ритуалы не являются анахронизмом, не имеющим значения в современной жизни и разве что вызывающим любопытство, – они воплощают процесс, который мы должны понять.

Шаман – это не просто устаревший образ или интригующая аномалия из давно ушедшего прошлого. Он олицетворяет достойных восхищения представителей древних цивилизаций, устройство которых мы не понимаем. Феномен «творческой болезни», подробно изученный Генри Элленбергером в обширном исследовании истории бессознательного, до сих пор присутствует в современной культуре. Элленбергер так описал его характерные признаки:

Творческая болезнь сменяет период активной озабоченности некоей мыслью и поисков истины. Это неоднозначное состояние может принимать форму депрессии, невроза, психосоматических заболеваний или даже психоза. Каковы бы ни были его симптомы, для человека они болезненны, если не мучительны, причем периоды облегчения чередуются с периодами ухудшения. Субъект, страдающий творческой болезнью, постоянно озабочен чем-то для него важным. Зачастую это совместимо с обычной профессиональной деятельностью и семейной жизнью. Но даже если человек продолжает вращаться в обществе, он почти полностью поглощен собой и страдает от чувства абсолютной изоляции, даже в присутствии наставника, который помогает ему пройти испытание (так же шаман ведет своего ученика). Кульминация обычно наступает очень быстро и сопровождается фазой радостного возбуждения. Пройдя испытание, субъект чувствует себя обновленным, он убежден, что открыл великую истину или новый духовный мир.

Многие бесспорно великие деятели XIX и XX веков – Ницше, Дарвин, Достоевский, Толстой, Фрейд, Юнг, Пиаже – периодически страдали от приступов беспокойства и неуверенности в себе. Такая «психопатология» (термин, несколько нелепый в этом контексте) возникала как следствие совершаемого ими революционного исследования (в действиях, воображении или размышлениях). С точки зрения сравнительной психологии несложно понять, что их роль в нашем обществе аналогична роли архаического религиозного лидера и целителя.

Рис. 50. Двойная смерть героя-революционера

Для обычного члена племени инициация (навязанная общиной) означает смерть ребенка и возрождение взрослого человека. Для будущего шамана этот обряд (совершаемый добровольно) символизирует распад социально обусловленной зрелой личности и возрождение уникальной индивидуальности. Этот процесс показан на рисунке 50. Те, кто проходит второе посвящение, страдают от жизни сильнее и глубже, чем их современники. Они, по мнению Юнга, являются самыми «сложными и разносторонними умами своего времени». Эти творческие личности обнаруживают возникающую аномалию и начинают приспосабливаться к ней задолго до того, как обычный человек замечает, что обстоятельства несколько изменились. Входя в транс, шаман проживает будущую жизнь своей общины. Этот опасный человек может быть целителем своего народа, потому что пострадал больше, чем его соплеменники. Если кто-то в его окружении (или в группе) заболевает, обессиливает – начинает путешествие в страну мертвых, страдает от ужасного неизвестного, – шаман должен стать его проводником, объяснить, что происходит, воссоединить его с группой (или обновить ее) – восстановить парадигматический контекст ожиданий и желаний, в котором исследование, проводимое человеком и обществом, остается терпимым. Истинно творческая личность «была там и сделала это» и потому может сопровождать других, добровольно начинающих подобное путешествие или грубо выброшенных в новую реальность.

Древние шаманы обычно были людьми, отмеченными судьбой или «волей богов», – имели особую наследственность, пережили «чудесное» (новое) событие во младенчестве или позже (родились в сорочке; выжили после удара молнии) или отличались психическими отклонениями (страдали от эпилептических припадков, видели галлюцинации). Уникальность личности или истории жизни в сочетании с привычными общественными укладами обрекали будущего шамана на переживание настолько аномальное, что оно не могло быть осмыслено как нечто реальное (произошедшее на самом деле) и в то же время как возможное в пределах, определенных господствующими социальными представлениями. Таким образом, этот опыт – если его «признать» и «обработать» – бросал роковой вызов достоверности бесспорных убеждений, лежащих в основе здравомыслия, то есть устойчивости исторически сложившихся в обществе способов приспособления к необычной ситуации и определения значимости окружающих предметов и явлений. Это особое переживание служило, так сказать, воротами в неизвестное – шлюзами или порталом, через который могла хлынуть неизбежно разрушительная и потенциально созидательная новизна. Шаман был готов лицом к лицу встретить этот бурный поток как человек, испытывающий экстаз, верный себе философ-новатор или ученый, упорно не покидающий территорию, на которой происходят события (процедурные, эпизодические или смысловые по структуре), чуждые обычному члену группы и его прозаическим нравственным ожиданиям. Эмпирический диапазон творческого деятеля выходит за рамки культурной адаптации, привычной для общества в целом и его отдельных представителей. Вместо того чтобы игнорировать или не осмысливать новые явления (которые частично или полностью противоречат условным ожиданиям социума) и действовать так, будто их не существует, творческий исследователь (добровольно) признает их реальность и соглашается на разрушение текущего (нравственного) мировоззрения и моделей поведения. Такой распад личности, в эпизодическом представлении равноценный смерти, помогает временно переосмыслить происходящее. Более того, он является предварительным условием для более глобального возрождения душевной гармонии и общественного порядка.

Будущего шамана тревожит то, что устоявшиеся традиции кажутся ему несовершенными или противоречат его внутренним представлениям. Он переживает крушение, вызванное неким аспектом его личного опыта, аномалией существования, которую нелегко интегрировать в привычную картину бытия. Это состояние сталкивает его с неизвестностью, от которой раньше защищала культура. В период инкубации, предшествующей инициации, он обычно совершает поступки, которые являются признаками серьезного психического расстройства (как в настоящем, так и в прошлом). Будущий шаман ведет себя странно, ищет уединения, впадает в ярость, теряет сознание, живет один в горах или лесах и страдает от видений и приступов рассеянности. Соплеменники объясняют это одержимостью. Распад личности и повторное воздействие хаоса сопровождает внутрипсихическое подчинение непроизвольной работе врожденных механизмов [эпизодических, лимбических, управляемых правым полушарием (?)], ответственных за разрушение и обновление условного знания. Этот процесс, в частности, выражается в спонтанных действиях, совершаемых по мифологически обусловленному образцу традиционного обряда посвящения в члены общины, который, возможно, первоначально и служил его источником.

Душу шамана «уносят духи» – обитатели области эпизодического, – и она возвращается в «обитель богов». Это место существует вне времени и пространства и характеризуется той же полнотой бытия, что и доисторический или постапокалиптический рай. «Вступлению» на эту территорию предшествует полное духовное разложение, сопровождаемое ужасающими видениями пыток, расчленения и смерти. Посвящаемый в шаманы спускается в матриархальный ад, который предшествовал творению и сопровождал его. Он проходит через отверстие в скалах или ворота в форме челюстей, покидает тело, которое превращается в скелет, и как бы со стороны наблюдает за происходящим. Ему удаляют или меняют местами внутренние органы, ломают руки и ноги, выкалывают глаза. Его пожирает змея или великанша, его варят, жарят или иным образом обнажают до самых костей. Элиаде пишет:

Великое душевное смятение будущего шамана, иногда приводящее к полному распаду личности и безумию, может расцениваться не только как смерть при прохождении обряда инициации, но и как символическое возвращение к докосмогоническому хаосу, к аморфному состоянию, предшествующему мирозданию, которое невозможно описать. Как известно, для архаических и традиционных культур символическое возвращение к хаосу равносильно подготовке к очередному творению. Отсюда следует, что душевное смятение будущего шамана означает разложение обычного человека и зарождение новой личности.

При таком распаде знакомые предметы и явления теряют общепринятую значимость, которую они со временем приобрели, и снова становятся чем-то эмоционально непостижимым – бесконечно угрожающим и многообещающим неизвестным. Воздействие последовательных обновлений жизненного опыта составляет эмоциональное и мотивационное ядро экстаза, основу религиозных переживаний (и смысла как такового) – до того, как они будут оформлены в догмат. Распад переживается в образном или эпизодическом представлении как смерть – точнее, смерть члена общества: разрушение сформировавшихся в сознании представлений и исторически сложившихся образцов действий, которые в настоящее время считаются морально приемлемыми. Оправданный ужас, вызванный последствиями такого разложения, представляет собой серьезное препятствие на пути к спасительным изменениям – огромный барьер для обретения духовной целостности.

Шаманский процесс перерождения можно назвать средством, с помощью которого при необходимости обновляются когнитивные системы. Высвобождаемые эмоции непременно становятся частью этого преобразования. Таким образом, любой уверенный шаг вперед имеет некий оттенок революционного «нисхождения в безумие» и превращает нормальное восприятие происходящего в радикальное. Из этого легко складываются образные представления, даже у детей, которые еще слишком малы, чтобы сделать четкие выводы о таких происшествиях и усвоить эти знания.

5 октября 1995 года моя дочь Микейла (три года девять месяцев) увидела сон о своем брате Джулиане (один год одиннадцать месяцев). В то время он учился правильно ходить в туалет, его речь быстро развивалась и он с трудом мог управлять сильными эмоциями. Микейле нравилось называть его малышом, а мы несколько раз заметили, что ее братик растет. Когда она рассказала мне эту историю, я работал за компьютером и смог записать ее дословно:

Микейла: Глаза Джулиана затуманились, а потом… он рассыпался на куски.

Папа: Что это были за куски?

Микейла: Джулиан развалился на части, и кости тоже выпали, его поглотила дыра, и в ней была вода, а когда он вышел наружу, он вырос.

Мама: Значит, Джулиан больше не малыш?

Микейла: Нет, он стал большим мальчиком. Его вытащил жук с ногами, потому что жуки умеют плавать. Та дыра сначала была в парке, а потом она переместилась на задний двор, и он упал в нее. Дерево сгорело, и появилась дыра.

Джулиана захлестывали эмоции, потому что его прежнее инфантильное сознание начало постепенно разлагаться. Микейла была расстроена его бедой, недоумевала, куда исчезает «ее малыш», и пыталась понять, через что проходит младший брат. Во сне она увидела его преобразование через «смерть» и возрождение: сначала у Джулиана вывалились глаза, потом его тело распалось на куски, обнажив кости. Все исчезло в дыре, которая изначально существовала в соседнем парке. (Речь идет о 16 гектарах леса рядом с домом. Мы с детьми ходили туда несколько раз ночью. Это место притягивало их, хоть они и думали, что там живут привидения. Для них лес был ближайшим проявлением неизвестного – незнакомой, неисследованной территорией. Вполне ожидаемо, что именно там появилась «дыра», в которой происходит преобразование). Этот портал был полон воды, символику которой мы частично обсудили (омолаживающая/разрушающая «живая вода»). Жук с ногами, который умел плавать, был, я думаю, териоморфным воплощением очень древних внутрипсихических систем, которые направляют или подспудно преобразуют более сложные структуры головного мозга и сознания. Образ дерева, которое сгорело и оставило дыру, истолковать непросто. Дерево как минимум представляет собой сложную структуру, которая возникает из первичной материи (из земли). Оно также зачастую является метафорическим представлением «сущности» человека или даже его нервной системы. В данном случае дерево также символизировало самого Джулиана, но в более отвлеченном смысле. Оно представляло собой особенности личности, которые в то время претерпевали преобразование.

Умение приспосабливаться к сложившимся обстоятельствам неизбежно ограничивается областью, в которой имеется единый набор принципов – образцов действия, способов восприятия – при отсутствии способности поменять существующие нравственные представления (о невыносимом настоящем, идеальном будущем и средствах превращения первого во второе). Такое ограничение, то есть неумение играть в игры по правилам, означает недостаток гибкости поведения и представлений, а также повышенную восприимчивость к опасностям, возникающим при неизбежном изменении окружающей среды (то есть повторном появлении дракона неизвестного). Биологически обусловленная способность к такому разложению – и последующему восстановлению – является необходимым предварительным условием успешной адаптации человека. Удачное разрешение кризиса – символическое возрождение – следует за распадом, расчленением и смертью, свойственным обряду инициации. Элиаде пишет:

…во время обряда посвящения всегда происходит так называемое обновление частей тела и внутренностей, очистка костей и введение магических веществ – кристаллов кварца или жемчужных раковин, или «духов-змей». Кварц связан с «небесным миром и радугой», жемчужная раковина – «с радужной змеей», то есть все это небесная символика. Она сопутствует экстатическому восхождению на небеса. Во многих странах посвящаемый отправляется на небо своими силами (например, по веревке) или с помощью змеи и беседует со сверхъестественными существами и мифическими героями. Другие формы инициации символизируют схождение в царство мертвых; например, будущий шаман засыпает у могилы, входит в пещеру, переносится под землю или погружается на дно озера. В некоторых племенах новичка «поджаривают» на огне. Затем испытуемого воскрешают те же сверхъестественные существа, которые убили его, и он становится «человеком Силы». Во время и после посвящения он встречается с духами, героями мифических времен и душами умерших – и в определенном смысле все они посвящают его в тайны ремесла шамана-целителя. Естественно, обучение завершается под руководством старших наставников. Короче говоря, при посвящении в шаманы человек проходит обряд смерти, за которой следует воскрешение в новом, сверхчеловеческом состоянии.

Шаман путешествует вверх и вниз по axis mundi – оси мира, связывающей небо и землю, центральному полюсу, древу жизни, соединяющему нижний (инфернальный, рептильный) и верхний (небесный, птичий) миры с главной областью существования человека. Составные элементы опыта имеют знаковое расположение: небо (отец) вверху, подземный мир/материя/земля (мать) внизу. Именно так их разместил герой, создавая космос. Успешное путешествие шамана «с земли в обитель богов» позволяет ему выполнять роль психопомпа – проводника душ в загробный мир, посредника между человеком и Богом. Он помогает членам своей общины приспосабливаться к тому, что остается неподвластным условной адаптации, когда она проходит неудачно, и передает информацию, побуждающую к изменениям. Через него неизвестное говорит с обычными людьми. Важно отметить, что путешествие в «неведомые земли» имеет ценность, если оно заканчивается возвращением в общину. В противном случае экстатический транс, в который входит шаман (характерный для творческой мысли и действия в целом), будет расцениваться обществом и его отдельными членами как обычное безумие. Разложение на составные части – это психологическая перестройка, возрождение, перерождение личности «на более высоком уровне», а также приобретение искупительного опыта и его слияние с мифологией и историей культурного общества.

Неискоренимая аномалия – непременный атрибут бытия – периодически подрывает стабильность (здравомыслие) группы несчастных, но одаренных людей. Те, кто сохраняет рассудок во время «путешествия в подземный мир», обретают там силу (по мнению соотечественников) и возвращаются, чтобы переустроить мир и, следовательно, сохранить здравомыслие и стабильность. В этом случае, по сути, происходит преобразование сначала внутренних, а затем и общекультурных убеждений и ценностей. История – это сокровищница результатов творческого исследования и мудрости прошлого (которой не всегда достаточно, чтобы сделать настоящее потенциально пригодным для жизни). Если бы структура творческого исследования была неподвижна и конечна, все ее вершины были бы давно покорены и жизнь предков мало отличалась бы от существования их потомков. На самом деле опыт динамичен, его возможности бесконечны и сама его природа со временем меняется. Неожиданные вызовы и опасности приходят из будущего в настоящее и появляются там, где их раньше не было. История как описание прошлого неполноценна и статична. Поэтому она должна постоянно вступать в спор с новым опытом. Дух, лежащий в основе трансмутации культуры, с сокрушительным откровением разрешает невыносимый внутренний конфликт сначала для отдельного человека, а затем и для общества, членом которого он является. Творец «умирает» (образно, а зачастую и буквально) ради тех, кто следует за ним, вместо того чтобы разделить общую судьбу своих современников. Тот, кто изначально запускает маховик истории, способен трансформировать личные особенности и откровения в коллективную реальность, не ломаясь под гнетом отчуждения и страха. Это вызывает страх, ненависть, вожделение и почитание окружающих. Творческие личности разрушают прежние ценности, их присутствие грозит хаосом, но они также несут свет и обещание лучшей жизни. Именно так искупительная жертва Спасителя возрождает Вселенную.

Герой-революционер – это человек, который мужественно решает добровольно столкнуться с угрожающим аспектом неизвестного. Он также может быть единственным человеком, который способен понять, что социальная адаптация неполноценна, что в мире все еще присутствуют непобедимые злые духи, угроза и неизвестное, которых нужно опасаться. Предпринимая творческие действия, он (повторно) сталкивается с хаосом, создает новые мифотворческие стратегии поведения и расширяет границы (или преобразует парадигматическую структуру) культуры. Хорошо приспособленный человек отождествляет себя с тем, что было, сохраняет мудрость прошлого и таким образом защищается от неизвестного. Герой же, напротив, пишет и редактирует историю, овладевает известным, выходит за его пределы, а затем перестраивает его, вновь приоткрывая завесу, за которой притаился хаос, или отодвигает границы непознанного, обозначая территорию, где раньше не было ничего, кроме страха и надежды. Герой побеждает природу, Великую Мать, вступает с ней в творческий союз и, как следствие, преобразует культуру, Великого Отца. Такое восстановление и воскрешение, по сути, представляет собой метаморфозу индивидуальных, а затем и общих представлений о нравственности. Совокупная передача результатов творческой деятельности и внутренних преобразований составляет групповое самосознание, саму культуру, канон допущений и ценностей, лежащих в основе поведения, вечную защиту от ужасного неизвестного.

Герой – первый человек, чья душевная организация (то есть иерархия ценностей и поведения) изменилась после соприкосновения с возникающей аномалией. Его нисхождение в подземный мир и последующее преобразование превращают его в спасителя, но столкновение с драконом хаоса также заражает его силами, которые способны подорвать устоявшиеся традиции. Привычная стабильность не всегда является таковой не самом деле – современная культура может быть уже обречена на изменения (пока еще не очевидные). Герой находит дракона или по крайней мере признает его присутствие раньше других и вызывает его на бой. Однако возвращение победителя в царство угрожающего порядка едва ли оценят по достоинству, поскольку знания, которые он несет (или предположительно несет), покажутся губительными и разрушительными, прежде чем общество поймет, что в них заключается спасение. Поэтому герой мог бы с легкостью превратиться в самую страшную угрозу, если бы абсолютный застой, царящий в государстве, не представлял более серьезной опасности. На рисунке 51 «зараженный» неизвестным Спаситель изображен в виде змея.

Рис. 51. Распятый Искупитель как дракон хаоса и трансформации

На рисунке 52 схематично представлен путь Спасителя. Люди, обеспокоенные непривычными и тревожными происшествиями, в равной степени страдают от распада, закостенелости и дряхлости, поразивших их общество. Изучение новой информации, то есть осмысление ее значимости, неизбежно попирает общепринятую иерархию поведения и ценностей. С мифологической точки зрения это эквивалентно нисхождению в подземный мир. Если оно будет успешным, то есть если исследователь не отступит, не вернется к прошлым убеждениям, не замкнется в себе или не падет жертвой безнадежности, тревоги и отчаяния, он может возвратиться с сокровищем – с обработанной информацией, усвоение которой принесет пользу остальным членам общества. Однако вполне вероятно, что на него будут смотреть со страхом и даже с ненавистью, из-за того что он «заражен неизвестным», особенно если его окружение не видело угрозы, из-за которой герой отправился в поход. Кроме того, к такому заражению нельзя относиться легкомысленно. Если исследователь действительно выработал новый способ адаптации или понял, что для дальнейшего успеха и выживания группы необходимо составить новые представления об окружающем мире, – избежать крупных социальных изменений будет невозможно. И те, кто полностью отождествляет себя с группой, против воли попадут в царство хаоса. Как мы уже знаем, неожиданное путешествие в подземный мир очень опасно, особенно при отсутствии отождествления с героем. То есть те люди, которые «продали душу группе», не смогут отличить героя от дракона хаоса (от стихийного бедствия, смерти короля, опасного незнакомца или еретической идеи).

Рис. 52. Искупительное путешествие героя-революционера, грозящее обществу разрушением

Чем больше общество склонно к тирании, тем сильнее его преданные члены ненавидят и боятся героя, успешно победившего творческую болезнь:

Устроим ковы праведнику, ибо он в тягость нам и противится делам нашим, укоряет нас в грехах против закона и поносит нас за грехи нашего воспитания; объявляет себя имеющим познание о Боге и называет себя сыном Господа.

Увидим, истинны ли слова его, и испытаем, какой будет исход его; ибо если этот праведник есть сын Божий, то Бог защитит его и избавит его от руки врагов.

Испытаем его оскорблением и мучением, дабы узнать смирение его и видеть незлобие его; осудим его на бесчестную смерть, ибо, по словам его, о нем попечение будет (Пм. 2:12–13, 17–20).

Тирания поддерживает общество в однородном состоянии абсолютной предсказуемости и этим обрекает его на окончательный крах. Надменный традиционализм, маскирующийся под нравственную добродетель, есть не что иное, как тайная боязнь сойти с проторенного пути, проложить новую тропу – вполне понятное, но тем не менее непростительное уклонение от судьбы из-за неверия в индивидуальные способности и страха перед неизвестным. Неизбежным результатом таких действий является ограничение смысла, который существует на границе между известным и неизвестным. Отказ от личного опыта – неспособность изменить привычные действия и представления, столкнувшись с необычным явлением, – перекрывает реку жизни и обрекает людей на существование на бесплодной равнине, в мертвом королевстве или в вечной засухе. Бесконечно освежающее новое исследование (ночной кошмар фашиста) вытесняет классовое разделение и низвергает мертвые устои.

Безопасность предсказуемого общества дарит противоядие от страха, но слишком жесткие законы сами по себе провоцируют окончательное разрушение. Будущее – это область неизвестного, а негибкость и нежелание меняться приносят лишь уверенность в исчезновении с лица земли. Умение приспособиться к неожиданной ситуации вырабатывается и/или преобразовывается людьми, которые стремятся разрешить неизбежное противоречие между динамичным личным опытом и обществом – между тем, что человек считает истинным, и тем, что утверждает история. Перестройка во время кризиса не обязательно является простым дополнением к историческому знанию, хотя это тоже героическое усилие. Кардинальные изменения могут потребовать революционных мер, частичного или полного перерождения – распада на составные элементы и системной реорганизации. Это меняет смысл опыта, а следовательно, мифологию и историю бытия. Если в критический момент не будет принято важное решение, человеку угрожает психическая болезнь, а обществу – упадок. Такой крах культуры и героизма есть возвращение к господству неизвестного, непроизвольное мифологическое кровосмешение (разрушительный союз) с Ужасной Матерью.

Герой-революционер готов двигаться вперед для дальнейшего развития основных устоев своей культуры, выходя за пределы защитного анклава истории и обнажая уязвимость перед устрашающей реальностью. С точки зрения психологии он обнаруживает ограниченность прошлого опыта; открывает «наготу отца своего» (Бт. 9:22). Поэтому он должен бросить вызов истории и соприкоснуться с тем, от чего она его раньше защищала. Контакт с Ужасной Матерью означает абсолютную смертельную уязвимость – засилье и последствия невежества, безумия, жестокости, болезней и смерти. Герой-революционер не закрывает на это глаза и борется с охватившим его ужасом.

Недосягаемость будущего постоянно разрушает полноценность всех предыдущих исторически обусловленных систем и гарантирует, что дорога, по которой идет отважный исследователь, остается единственным путем к искуплению. Герой-революционер – это воплощение в повествовании работы самого́ сознания. Это мифологическое мужское начало возникает в результате слияния хаоса и культуры и становится независимым божеством. Оно не уступает в мощи разрушительным, созидающим, защитным и тираническим силам, составляющим человеческий опыт. Герой находит третье решение проблем бытия – альтернативу декадентству и авторитаризму. Столкнувшись с парадоксом, справиться с которым невозможно с точки зрения исторического опыта (то есть установленной иерархии ценностей и убеждений, основанных на безусловных утверждениях), он совершает вдохновенный поступок и выходит за пределы культурно обусловленных ограничений. Вместо того чтобы отрицать существование проблемы и, следовательно, мучить тех, кто не может закрыть на нее глаза, герой-революционер берется решить (очевидно) невыполнимую задачу и воссоединить враждующие противоположности. Он стремится расширить человеческие способности и принять вызов судьбы, а не всего лишь свести проблему к минимуму и потому верит в успех. Такая вера является предпосылкой мужества. Добровольный выход за пределы возможного вновь сталкивает его с грубой силой неизвестного (и гневом социальной группы), но позволяет совершить творческое действие. Готовность героя рискнуть и остаться в одиночестве (не отвергая культуру из-за незнания ее ценности и не убегая от нее в паническом страхе) помогает ему достичь истинного духовного роста, хотя это не обязательно связано с признанием или популярностью.

Истинные ценности человека, противопоставляемые всепоглощающему неизвестному, присущи настоящему герою, который никогда окончательно не подчинится тирании или власти прошлого. Дух, создавший цивилизацию, не должен быть связан униженным подчинением тому, что уже было. Человек, стоя́щий вне культуры, неизбежно противопоставляет себя природе и миру. Положение кажется безнадежным. Но мы мало знаем о своем истинном потенциале – и в этом неведении кроется надежда:

Он есть камень, пренебреженный вами зиждущими, но сделавшийся главою угла (Деян. 4:11).