Божественный Сын: образы познающего и процесс исследования
Восстань, восстань, облекись крепостью, мышца Господня! Восстань, как в дни древние, в роды давние! Не ты ли сразила Раава, поразила крокодила? (Ис. 51:9)
Великий двуполый дракон хаоса – мифическая фигура, которая охраняет сокровище, сокрытое в недрах горы, или прячет в своем логове непорочную принцессу. Это огнедышащий крылатый змей преобразования – неописуемый союз всего, что обрело различия, который постоянно замышляет забрать то, что произвел на свет. Великая и Ужасная Мать, дочь хаоса, уничтожает тех, кто приближается к ней случайно, по неосторожности или с неподобающим отношением, но изливает великие блага на тех, кто любит ее (и поступает соответственно). Великий и Ужасный Отец, сын хаоса, порождает потомство, а затем пытается сокрушить и даже поглотить его. Он – непременное условие существования и препятствие для его успешного развития. Как же нужно действовать перед лицом такого постоянного и многообразного противоречия?
В данном случае можно сказать, что человечество начинает созидать, вырабатывая модели поведения, которое приносит эмоционально желанный результат в ситуации, которая ранее отличалась непредсказуемостью, сулила опасность и многое обещала. Творческий акт уникален, но, несмотря на это, он имеет неизменно узнаваемую структуру, потому что всегда происходит в одних и тех же условиях: известное вечно извлекается из неизвестного. Следовательно, можно снова и снова выводить основные черты меташаблона поведения, который в любой ситуации непременно символизирует развитие личности. Людям интересно, как устроено и работает все на свете, и не в последнюю очередь мы изучаем человека; умение рассказывать истории отражает нашу способность описывать самих себя. Говорят, что Фрейд всего лишь переформулировал Шекспира. Но именно гений Фрейда, несмотря на его многочисленные ошибки, поднял драматургию великого классика английской литературы на один уровень абстракции с философией (или даже эмпиризмом). Фрейд перенес наблюдения о поведении людей из образного повествования в четкое научное описание (или, по крайней мере, сформировал более однозначную теорию). Шекспир, как и все рассказчики, проделывал этот трюк на более примитивном уровне – он абстрагировался от того, что все еще считалось поведенческими реакциями и не было объективно запечатлено в драматической форме.
В ходе исследования поведение и схема представления совершенствуются опытным путем, чтобы с помощью изобретательности можно было добиться результата, который воображение рисует здесь и сейчас. Пытливое изучение также приводит к перестройке мира, воспринимаемого посредством органов чувств, поскольку он меняется в зависимости от результатов передвижений и физического расположения. Исследование перекраивает предположения, которые управляют поведением, и ожидания от выполненных действий, и человек совершенствует знание того, как и знание того, что. Как правило, обучаясь, мы осваиваем новые средства достижения одной той же цели. Получается, что основные предположения, на основе которых люди создают образы настоящего и желанного будущего, в целом остаются неизменными. Эту форму повторной адаптации, которая составляет основную часть мышления, можно описать как нормальное творчество. Однако в редких случаях продолжающаяся деятельность (особенно целенаправленная или исследовательская) приводит к более глубокому и пугающему несоответствию. Усиление напряжения (и рост перспектив) требуют более радикального обновления шаблонов: перепрограммирования основополагающего поведенческого предположения, ориентированного на исследование, и связанного с ним эпизодического или словесного представления. Такая перестройка также является творчеством, но уже революционного типа, которое обычно сопутствует таланту. Поэтому исследование – это создание и воссоздание окружающего мира. Получение новой информации при соприкосновении с неизвестным подразумевает построение самого опыта. Разрушение прежних способов приспособления к ситуации и старых представлений (прежних миров) означает обратное превращение исследованной территории в область непознанного, а затем ее более тщательную перестройку. Это столкновение с Великой и Ужасной Матерью, а также смерть и воскресение Сына и Отца.
Новый способ действия (то есть поведения по отношению к возникающему неизвестному или его классификации) – это дарование героя, уникальная способность, которую следует передавать другим. Она либо прямо (скажем, через непосредственное подражание), либо косвенно (в форме абстрактного описания или повествования) побуждает к общению. Между преобразованием средств и целей (как мы уже обсуждали) нет серьезного качественного различия: то, что составляет цель на более низком уровне анализа, становится средством на более высоком уровне. Из этого следует, что дарование героя представляет собой одновременно нормальную и революционную адаптацию; нормальную – когда схемы действия и представления расширяются и неизвестное становится полезным; революционную – когда старое перекраивается, чтобы дать место новому. Такая перестройка равноценна воцарению Мира – мифического рая, где лев лежит рядом с ягненком. Он наступает как следствие иерархического объединения патриархальных богов под властью героя. Это означает, что созидательный герой-исследователь есть также истинный миротворец.
Мне снилось, что я стоял у каменного собора, во дворе, поросшем густой травой. Ярко светило солнце, пейзаж был безупречен – все утопало в зелени. Вдруг я заметил, как кусок дерна уходит под землю, словно раздвижная дверь. Под ним виднелась прямоугольная дыра. Я оказался на древнем кладбище, о котором все забыли. Средневековый король, облаченный в массивные доспехи, поднялся из могилы и величаво замер у изголовья своего захоронения. Плиты откидывались одна за другой, выпуская из недр земли правителей разных эпох.
Все они были по-своему могущественны. Оказавшись в одном и том же месте, они забеспокоились, что начнется побоище, и спросили меня, нельзя ли его избежать. Я объяснил им смысл церемонии венчания – обряда, соединяющего двух главных участников под властью героя-Христа, и сказал, что это путь к миру.
Если бы все великие правители добровольно склонились перед фигурой героя, не осталось бы больше причин развязывать войны.
Любая территория, не нанесенная на карту (то есть места, в которых еще непонятно, как себя вести), также является полем битвы венценосных предков. Усвоенные модели действий и привычные толкования, которые соперничают между собой за применение в новой ситуации, вполне можно рассматривать, образно говоря, как текущие воплощения стратегий приспособления, сформулированных в результате прошлого исследования, – как шаблоны адаптации, созданные героями прошлого, которые неосознанно копируют современники. Приспособление к новой территории, то есть к неожиданностям, также достигается при посредничестве устаревших или привычных действий, конкурирующих в новой ситуации за доминирование при достижении желанного результата. Таким образом, распределение стратегий по рангам, то есть построение поведенческой иерархии доминирования, обусловленной контекстом (которая соответствует предложенной ранее модели вложенного повествования), одновременно является и адаптацией, и созданием новых моделей поведения в сложившихся обстоятельствах или способов толкования необычной ситуации (которые, так или иначе, неизбежно состоят из отрывков прошлого). Поэтому процесс исследования (включая уподобление и приспособление) неизбежно связан с установлением мира. Его вряд ли можно считать завершенным до тех пор, пока тенденции и теории, которые стремятся выйти на первый план в текущей ситуации, не будут организованы так, чтобы положить конец внутреннему (или внешнему) конфликту и эмоциональным потрясениям.
Герой-исследователь, спаситель человечества, разрубает на части предвечный хаос и создает мир. Он вызволяет мертвого отца из преисподней и оживляет его; он создает эффективную, гибкую и динамичную иерархию, которой подчиняются первые лица его государства. Нет никакой принципиальной разницы между тем, кто исследует, и тем, кто воссоздает общество в результате такого исследования. Усвоение новой информации является неотъемлемой частью познания: анализ необычного происшествия не завершится до тех пор, пока существовавшие до его возникновения схемы толкования не будут перестроены с учетом присутствия новизны. Поэтому каждый исследователь при необходимости становится революционером, а каждый успешный революционер – миротворцем.
Мы совершаем верные поступки, прежде чем понимаем, как именно мы действуем. Точно так же дети учатся себя вести, но еще не могут описать причины своих поступков. Мы столетиями наблюдаем за действиями других, осмысливаем их, сохраняем в памяти и лишь потом приходим к пониманию собственных побуждений – к осознанию шаблонов поведения, которые характеризуют наши культуры (и которые меняются по мере того, как мы их создаем). Активная адаптация предшествует абстрактному пониманию ее основы. Это неизбежно, потому что наше устройство слишком сложно для понимания, – как и мир, к которому люди должны приспособиться.
Сначала мы совершаем действия, затем представляем модель, которой наши действия подчиняются, и только затем используем эту модель, чтобы управлять действиями. Именно установление сознательной (декларативной) связи между поведением и его последствиями (то есть создание нового процесса обратной связи) позволяет человеку абстрактно представлять цель, к которой он стремится, совершать поступки, чтобы ее достигнуть, и судить об уместности происходящих событий, опираясь на их кажущуюся актуальность для желанного будущего. Эта способность, по-видимому, появилась в результате некоего скачка в развитии, по крайней мере, потому, что история, направляющая деятельность, была осмыслена (или отложилась в эпизодической или семантической памяти, а не осталась на уровне инстинктивных поступков). По-видимому, такое не свойственно маленьким детям (или животным). Рассматривая вопрос как бы целенаправленного поведения у существ, еще не способных к абстрактному мышлению, Жан Пиаже предположил, что цели изначально заложены в чувственных и двигательных рефлексах, которые появляются инстинктивно. Значит то, что позднее станет историей, изначально является неким образцом — к примеру, образцом социально обусловленного поведения, которое составляет человеческое существо. И лишь потом, когда активизируются высшие (эпизодические или семантические) когнитивные системы, цели ясно формируются в воображении (и их можно абстрактно анализировать до реализации). То есть можно действовать, «как будто бы» стараясь достичь желаемого, прежде чем оно появится как таковое. Джозеф Ричлак так комментирует наблюдения Пиаже: «При рождении дети не кажутся логиками, они не вступают в осмысленные взаимодействия, изначально выстраивая схемы поведения. Сперва действия выполняются на биологическом уровне, и только через некоторое время ребенок упорядочивает образцы реакций, которые уже существуют».
Сначала возникает модель действия, которая управляется бессознательным инстинктом. Ее формируют последствия социально опосредованных вознаграждений и наказаний (их структура и место определяются нравами современного общества, продуктами исторических сил). Затем появляется способность представить цель, на достижение которой должно быть направлено поведение. Основой для постановки воображаемой цели служит информация, полученная в результате наблюдения за поведением. Действия, за которыми следует эмоциональное вознаграждение, складываются в шаблон, а умение обобщать позволяет нам представлять и воспроизводить этот шаблон в качестве цели. Таким образом, абстракции высшего уровня позволяют людям определять наиболее универсальную модель поведения героя, который (неизменно) превращает неизвестное в нечто безопасное и благоприятное и перестраивает его, когда оно вырождается в тиранию.
Миф о герое начал иллюстрировать сущность человеческих возможностей, проявляющихся в адаптивном поведении, как следствие наблюдения и повторного представления приспособительных действий в течение многих веков. Он обеспечивает структуру, которая управляет общим ходом истории, но не определяет его, и выражает наиболее существенное предубеждение тысячью различных способов. Эта мысль (аналогичная по структуре современной гипотезе, хотя и не так четко сформулированная и не обоснованная рационально) делает творчество отдельных людей социально приемлемым и обеспечивает предпосылку для изменений. Главное предположение мифа о герое состоит в том, что опыт человечества в целом может (должен) совершенствоваться путем добровольного изменения личных отношений и действий. Это утверждение – историческая гипотеза – отражает веру в возможности людей и составляет подлинно революционное представление о роли человека в истории.
Рис. 37. Герой-исследователь как сын Небесной Матери
Любые формы адаптивного поведения (действия, которые ограничивают разрушительную силу неизвестного или усиливают его благотворный потенциал) имеют общую схему. Шаблон, который, по крайней мере, дает желаемые результаты, неизбежно привлекает внимание общества. Поведение, вызывающее интерес или восхищение, порождает подражание и описание сначала конкретных действий, а затем целого класса поступков. Далее это перенимается как общее руководство к конкретным действиям, снова описывается, переосмысляется и копируется еще раз. Шаг за шагом образ героя становится все более четким и обобщенным. Характерный для него шаблон поведения – добровольное продвижение вперед, несмотря на опасное и многообещающее неизвестное, создание (благодаря этому) чего-то ценного и, одновременно, разрушение и перестройка привычного знания, то есть современной нравственности, – становится ядром хорошей истории, которая встречается в разных культурах. Эта история (а именно, что делать, когда вы больше не знаете, что делать) определяет основную модель поведения, встроенную во все подлинно религиозные системы. Кроме того, она учит уважать человека, а это лежит в основе концепции естественных прав личности. Уроборос, дракон хаоса, и его дочь, Великая Мать, символизируют неизвестное. Мифологическое представление о Герое и его влиянии на культуру, напротив, является исследованием и изображением познающего (кто или что познает) и того, что представляет собой познанное. В мифе созидательно-разрушительное женское начало приписывается всему неизвестному, угрожающему и многообещающему (в отношении существования и в его пределах). Созидающий разум, вечно готовый противостоять этой неведомой силе, обычно имеет мужское начало в противоположность бессознательной, безличной и непредсказуемой женственности из-за ее плодовитой, активной, плодоносящей природы.
На самых ранних стадиях образ героя принимает форму мифических представлений о младенце или отроке, полностью или частично подчиненном могучей материнской силе. Это и некая личность, находящаяся под влиянием конкретной матери, и человек разумный как биологический вид, подчиненный природе. Созидающий разум как вечный сын девственной матери показан на рисунке 37. В более зрелой форме герой (ранее сын Небесной Девы) может изображаться как возлюбленный Великой Матери: он входит в ее тело в творческом (половом) союзе, чтобы умереть и перевоплотиться (символ оплодотворения и зачатия). Великая Мать – это жрица любви, блудница вавилонская, а также девственная мать, вечно обновленная, вечно молодая Дева, принадлежащая всем людям, но никому конкретному. Миф обычно использует (символически сексуальный) мотив небесного инцеста – образ пожирающей или поглощающей встречи, несущей огромный творческий потенциал, – чтобы представить союз с изначальной женственностью, изобразить акт созидательного (или разрушительного) столкновения героя с возможностями самой жизни. Это есть знание как акт творения: добровольная репродуктивная (половая) связь разума и хаоса, благодаря которой появляются (или возрождаются) порядок и космос.
Рис. 38. Переосмысленная метамифология Пути
Мифология героя в целом отражает развитие и становление личности, способной противостоять самым экстремальным условиям существования. Поиск или путешествие героя представлены в преданиях и обрядах множеством разных способов, но все они соотносятся с описанным ранее мифом о пути: гармоничное сообщество или уклад жизни с предсказуемой и стабильной структурой неожиданно подвергаются угрозе нападения (ранее обузданных) неизвестных и опасных сил. Человек скромного или царского происхождения сам вызывается противостоять этой угрозе. Он проходит опасные испытания или претерпевает физическое и психологическое разложение. Тем не менее он преодолевает угрозу, чудесным образом возрождается (часто становится лучше прежнего) и получает великую награду. Он триумфально возвращается в свою общину и (повторно) устанавливает социальный порядок (иногда после кризиса, вызванного его приходом).
Суть этой истории схематично изображена на рисунке 38. Хаос порождает нечто новое, грозное и многообещающее, герой добровольно покидает общину, чтобы встретиться с ним лицом к лицу. Он исследует, творит и, наконец, подавляет угрозу, заключенную в хаосе, и вырывает нечто условленное из его цепких лап. Это обещанное освобождение (искупительное знание) преображает героя и символизирует единение с Девой или обретение сокровища. Его новые (благородные) действия служат образцом для всего сообщества, которое, в свою очередь, тоже преображается и восстанавливается.
Конечным или архетипическим воплощением изначального состояния, которое подвергается угрозе, является бессознательный (но неполноценный) рай, существовавший до грехопадения человека. Выражаясь более прозаично, это невинность и потенциал детства, слава прошлого, мощь хорошо управляемого государства, крепость города, стабильность, богатство или семейное счастье. Изначальная угроза (внезапное появление Ужасной Матери) – это потоп, землетрясение, война, чудовище (типа дракона), акула, кит, то есть все непредсказуемое или неожиданное. Оно разрушает, пожирает, захватывает, расчленяет, мучит, пугает, ослабляет, налагает заклятье, вводит в заблуждение, душит, отравляет и т. д. Герой, зачатый богами, чудом появившийся на свет и переживший опасное детство, вступает в единоборство с Ужасной Матерью и исчезает в ее утробе. Его проглатывает огромная рыба, змей или кит, он проваливается сквозь землю, оказывается в темноте, на лютом холоде, в царстве мертвых или в аду, сталкивается с драконом, горгоной, ведьмой или искусительницей, он утопает, горит, попадает в бурю или в логово диких зверей, он претерпевает мучения, его погребают заживо, околдовывают, расчленяют, потрошат, жестоко обманывают. Но он одерживает верх над чудовищем, освобождает тех, кто был ранее побежден, и получает или возвращает потерянную или ранее невиданную ценность, (девственную) женщину или сокровище. Преобразившись, став гораздо старше и мудрее, он возвращается домой с законной добычей и с триумфом воссоединяется со своей общиной, которая значительно обогащается или даже полностью преображается, восхищаясь его примером.
Вдохновляясь мифами, скульпторы и живописцы часто изображают битву героя. На рисунке 39 показаны все типичные элементы метамифа: обнесенный стеной город или замок (община, которой грозит беда); крылатый дракон, вышедший из преисподней (чье логово обложено костями мертвых); герой, вооруженный мечом, который разрубает Левиафана на куски и создает мир; и Дева, освобожденная из лап чудовища, которая олицетворяет благодатный, созидательный и плодотворный аспект неизвестного. (Город обычно изображается на горе, змей – в долине или за рекой. Сражение происходит на закате, когда бог солнца встречается с крылатым повелителем ночи.)
Рис. 39. Замок, герой, змей и дева: битва святого Георгия с драконом
Мифы о солнце изображают путешествие героя, используя одновременно мотивы боя с драконом и морского путешествия во тьме. Герой обычно отождествляется с солнцем (светом разума), которое каждую ночь пожирает змей запада, живущий в пучине вод. Происходит жестокая схватка с чудовищем, и наутро герой выходит победителем, возрождаясь на востоке:
В последовательности «опасность, сражение, победа» центральным символом реальности героя является свет, значение которого для сознания мы неоднократно подчеркивали. Герой всегда несет свет, он его эмиссар. В самой низшей точке ночного путешествия по морю, когда герой-солнце попадает в подземный мир и должен выжить в битве с драконом, в полночь зажигается новое солнце, символизируя победу над тьмой. В самый тяжкий день года Христос рождается как сияющий Искупитель, как свет года и Свет мира, в его честь ставят рождественскую елку в день зимнего солнцестояния. Новый Свет и победу символизирует сияющий нимб.
Владыка Месопотамии и фараоны Египта почитались как боги солнца. Они были воплощением этой высшей силы – вечного победителя в бесконечной битве порядка и хаоса, света и тьмы, известного и неизвестного. В аллегорическом смысле их можно считать первыми истинными личностями, по крайней мере, с точки зрения западной исторической традиции. Египтяне полностью посвятили свою культурную деятельность прославлению правителей. Люди неосознанно чувствовали свою причастность к обожествляемому фараону (отождествляли себя с ним и подражали ему). Затем эту мысль развили (абстрагировали и обобщили) древние греки, которые считали, что у каждого мужчины есть душа. Наконец, иудеи и христиане довели эту теорию до логического завершения: каждый человек получил абсолютную и неприкосновенную личную ценность в глазах Бога – или (потенциальное) отождествление с ним.
Великая Мать – воплощение непознанной новизны. Герой – ее сын и любовник, отпрыск мистического брака – это драматическое (сначала конкретное, поведенческое, затем подражательное, образное и, наконец, словесное) представление образца действий, позволяющих творчески использовать неизвестное. Потенциал для выражения (а также восхищения и представления) этого шаблона составляет наследуемую характеристику человеческой психики, которая постоянно выражается в поведении и в культурной деятельности людей. Сохранение динамического образа героя в мифе происходит благодаря многовековым наблюдениям и рождению гипотез об основной природе Homo sapiens – исторического животного. Его совершенствование шло по сложному пути все более абстрактного описания и переосмысливания себя и других.
Герой – это шаблон, с помощью которого постигается неведомое; он неизбежно появляется там, где люди добиваются успеха. Следование этой основополагающей модели гарантирует, что уважение к процессу исследования (и необходимой перестройки верований, сопровождающей этот процесс) всегда будет превосходить все прочие умозаключения, включая стремление поддерживать неизменность веры. Вот почему Иисус Христос, главный герой западной нравственной традиции, говорит: «Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин. 14:6). По этой же причине верность восточному пути (Дао), пролегающему на границе хаоса (Инь) и порядка (Ян), есть залог существования Космоса. На рисунке 40 схематически показана высшая цель жизни, представленная следующим образом: отождествление с процессом создания и обновления общих целей, продиктованных некими обстоятельствами и особенностями среды, получает приоритет над отождествлением с какой-либо отдельной, конкретной целью. То есть дух возвышается над догмой.
Мы используем истории, чтобы управлять эмоциями и поведением, чтобы создать в настоящем, в котором мы живем, некую точку отсчета – желанное будущее. Однако идеальное желанное будущее – это не состояние, а (внутренне непреодолимый) процесс, посредничество между порядком и хаосом. Это воплощение Логоса – слова, лежащего в основе мироздания. Отождествление с самим процессом, а не с каким-то определенным результатом (то есть с любыми идолами, фиксированными системами отсчета или идеологиями) гарантирует, что эмоции не вырвутся из-под контроля и можно будет действовать независимо от того, как и когда меняется окружающая среда. В результате такого отождествления уважение к вере уступает почитанию процесса, посредством которого эта вера создается.
Рис. 40. Процесс исследования и обновления как метацель существования
В повествовании герой предстает перед нами как личность, всегда готовая творить, способная бесконечно порождать новые модели поведения и вечно стремящаяся обезвредить угрожающую неизвестность или получить от нее нечто полезное. Именно словесное представление шаблона поведения, характерного для героя, в конечном счете формирует рассказ о спасителе. За каждым конкретным (то есть историческим) искателем приключений, исследователем, творцом, революционером и миротворцем скрывается образ Сына Божьего, чья безупречность противопоставляется тирании и хаосу. Типичный ярчайший пример спасителя – это Искупитель мира, Мессия, герой-творец и освободитель, социал-революционер и великий примиритель. Именно совокупность действий Мессии, сохраненная в течение долгого времени, составляет сам порядок, культуру, Великого Отца – исследуемую территорию, область известного. Однако в метастабильном обществе отец здоров, но подчинен сыну: все незыблемые ценности ни в коем случае не противоречат образцу, представленному героем. В Граде Божьем, то есть в архетипическом царстве человеческом, вечно правит Мессия.
Видел я в ночных видениях, вот, с облаками небесными шел как бы Сын человеческий, дошел до Ветхого днями и подведен был к Нему.
И Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его – владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не разрушится (Дан. 7:13–14).
