Великий Отец: изображение известной, или исследованной, территории

Все конкретные модели адаптивного поведения (и схемы толкования – схемы ценности) строятся с течением времени по неизменному образцу действий, описанному на языке мифов как характерная особенность архетипического героя, бога солнца. Эти схемы накапливаются на протяжении веков (благодаря подражанию и другим формам передачи памяти), но не всегда согласуются друг с другом. Разные методы приспособления, наработанные с таким трудом, борются за то, чтобы стать доминирующими. Эта зачастую жестокая схватка происходит внутри каждого человека, между людьми внутри обществ и между обществами. Возникает проблема организации: как упорядочить возможности, приобретенные вами лично или скопированные у кого-то другого? Как осмыслить накопление знаний и мудрости в ходе истории? В конце концов, в любой ситуации существует множество вариантов поведения. Более того, разное толкование происшествия делает изменчивой даже саму ситуацию. Как конкурирующая множественность потенциальных вариантов может превратиться в некое единство, которое обеспечивает их мирное (и взаимовыгодное) сосуществование? Короче говоря, как можно построить общество и не дать ему распасться?

Процедурные знания, приобретаемые в ходе героического поведения, не организуются и не объединяются внутри группы и отдельного человека путем простого накопления. Процедура «А», подходящая в одной ситуации, и процедура «Б», подходящая в другой, могут столкнуться в жестоком противостоянии в третьей ситуации. В таких условиях неизбежно разгорается внутрипсихический или межличностный конфликт. Когда возникает подобный антагонизм, необходима моральная переоценка происходящего: варианты поведения строго упорядочиваются или, реже, разрушаются, реорганизуются и заменяются целые системы нравственных устоев. Эти организация и перестройка происходят как следствие абстрактной, внутренней или межличностной «войны». В основном человек становится субъектом невыносимого конфликта из-за воспринимаемой (эмоциональной) несовместимости двух или более предполагаемых результатов определенного поведения. Внутренний конфликт часто возникает, когда достижение нужного результата в настоящем неизбежно мешает достижению желанной цели (или избеганию страшных последствий) в будущем. Чтобы удовлетворительно разрешить такой конфликт (например, сделать выбор между искушением и моральной чистотой), требуется выстроить абстрактную нравственную систему, достаточно мощную, чтобы позволить будущему благу управлять реакцией на то, к чему оно приведет сейчас. Однако даже этого мало, если рассматривать противоречивую ситуацию только как внутрипсихическое явление. Человек, научившийся последовательно объединять в одну систему свои собственные конкурирующие побуждения, тем не менее, обречен на конфликт с другим людьми в ходе неизбежного преобразования личного опыта. То есть если вы пришли к согласию с собой, по крайней мере в общих чертах, вы все еще подвержены эмоциональному расстройству, неизбежно возникающему при межличностном взаимодействии. Кроме того, это свидетельствует о недостаточной внутренней организации, поскольку удовлетворить многие основные потребности можно только с помощью других.

Проблемы, поставленные будущим «я» (чье все еще потенциальное существование следует принять во внимание и использовать для управления действиями в настоящем), очень похожи на проблемы, возникающие из-за присутствия других, о чьих эмоциональных реакциях можно лишь догадываться (о них можно сделать вывод, но не непосредственно пережить). Человек, приспособленный к жизни в обществе, научился придавать «абстрактному другому» (будущему «я» и другим людям) онтологический статус, равноценный переживаемому «я». Его научили использовать существование некоего другого как руководство к правильному действию и толкованию происшествия в настоящем. То есть социальное существо оценивает все индивидуальные действия с точки зрения их вероятных текущих и будущих последствий для себя и для других, которых может коснуться возникшая ситуация. Такая оценка часто совершается непосредственно, в процессе сознательного обдумывания. В качестве альтернативы человек, прекрасно уживающийся в обществе, действует, «как если бы» он обдумал вопрос, не сворачивая с проторенного нравственного пути (который был проложен под совокупным давлением истории из необходимости поддержания внутренней гармонии и социального порядка).

Более скрытая информация (как в последнем случае) появляется благодаря обмену эмоциональными сведениями, сопутствующими данным шаблонам действий, при потенциальном отсутствии четкого обоснования. Кто-то, например, уловил тонкий презрительный жест и понял, что его поступок (теоретически правильный и даже очевидно безвредный) просто неуместен, а значит, традиция считает его вредным для человека и общества. Это не так легко понять, но все же это важно. Именно такие необоснованные правила составляют скрытую информацию, закодированную в социальной структуре и далеко не всегда помещенную туда рациональными средствами. Эти знания необязательно постигаются с помощью повествования, но тем не менее они передаются и находят отражение в мифах и преданиях вследствие расширенного распознавания и анализа образцов действия.

Таким образом, истории, которыми живут отдельные люди (составляющие схемы толкования событий, направляющие действия и регулирующие эмоции), появляются неожиданно и формируются из-за необходимости упорядочить противоречивые внутренние биологические потребности в течение переменных промежутков времени в присутствии других людей, попавших в ту же ситуацию. Сходство запроса (ограниченного физиологической структурой) и контекста (ограниченного социальной реальностью) порождает сходство ответных реакций, которое, в свою очередь, лежит в основе возникновения общих нравственных убеждений. Именно они объясняют, почему в разных культурах появляются похожие мифы. Получается, что такие общие точки зрения относятся к чему-то реальному, поскольку неожиданные свойства появляются в обычной жизни (и большинство вещей, которые мы рассматриваем как реальные, имеют именно такие неожиданно всплывающие особенности).

Реакция первенца на новорожденного брата или сестру отлично иллюстрирует взаимодействие между внутренним, межличностным и социальным. Старшего ребенка тянет к малышу: ему любопытно, он чувствует родственную связь. В то же время грудничок зачастую получает львиную долю внимания родителей, иногда в ущерб более взрослым детям. Из-за того что мама и папа заботятся о ком-то другом, старший брат или сестра чувствуют себя брошенными и начинают капризничать. У них возникает внутренний конфликт: дети чувствуют любопытство, раздражение и привязанность к новому члену семьи, потому что это существо требует внимания и оказывает влияние на (когда-то) предсказуемые отношения в семье. Защитное поведение родителей, которые стараются ограничить агрессию со стороны старшего ребенка, еще больше усложняет ситуацию (появляются дополнительные требования социальной единицы, хотя положение и без того непростое). Как ребенку разрешить свои конфликты? Он должен создать себе образ, который поможет принять новорожденного (стать настоящим старшим братом или сестрой). Это значит, что он может подчинить свою агрессию чувствам страха, вины и стыда, которые породило решение родителей, принятое от имени ребенка. По крайней мере, он будет относиться к малышу «по-человечески» в присутствии папы и мамы. Он может научиться вести себя так, как будто агрессивная реакция, вызванная изменением его статуса, в целом менее желательна, чем родственные чувства. Эта позиция «как будто» может легко подкрепиться, если ситуация несколько изменится: старший ребенок станет получать от младшего брата часть внимания, которое ему больше не уделяют родители, по крайней мере, если он прилежен и искренен в своих попытках быть дружелюбным. У него также могут появиться более независимые интересы, соответствующие новому положению относительно зрелого члена семьи. В первом, простейшем случае (когда агрессия подчиняется страху) ребенок упорядочивает свои побуждения, проявляющиеся в поведении. В последней, революционной ситуации он перекраивает скрытые предпосылки конфликта. В любом случае проблема разрешается (переосмысливается) в ходе так называемой внутренней войны, неизбежно сопровождаемой яркими вспышками боли, страха и ярости. Личность, рождающаяся в этой схватке (по крайней мере, при революционном развитии событий) становится в чем-то больше похожа на героя, чем существо, жившее до изменения внешних обстоятельств.

Еще один наглядный пример для взрослых – это вступление в брак. Стремление к индивидуальному самовыражению неизбежно ограничивается желанием поддерживать близкие межличностные отношения и, соответственно, примерить на себя респектабельную роль в обществе. Женатый мужчина может продолжать вести образ жизни холостяка, полностью подчиняясь личным желаниям и прихотям, ограниченным минимальными социальными обязательствами, которые он мог взять на себя ранее. Вскоре он обнаружит, что его (до сих пор личные) желания и стремления порождают конфликт, семейные распри и неконтролируемые эмоции.

Столкновения, которые зачастую неизбежны в семейной жизни, возникают в результате несовместимости (скрытой и явной) индивидуальных нравственных убеждений и взаимных ожиданий (внутренние божества развязывают войну). Существуют разные способы разрешения таких конфликтов. Один партнер может применить некоторое физическое или психологическое воздействие и сделать другого своим жалким подчиненным, постоянно расстроенным, несчастным, тревожным и враждебным. Таким образом, брак может потерять бо́льшую часть своей ценности или вообще распасться. Это не является решением проблемы, просто перед лицом возникающей аномалии партнер регрессирует и возвращается к состоянию «единой личности». С другой стороны, каждый супруг может всерьез принять другого и перестроить свое поведение (а также пересмотреть возникающие ценности). Для этого им необходимо умение участвовать в открытом конфликте (то есть обмениваться информацией) или мужество добровольно подчиниться отрицательным эмоциям, включая тревогу, вину и стыд, сопровождающие выявление бессознательных (неявных) ошибок и недостатков. Мифическое подчинение жениха и невесты высшей власти культурного героя – Христа, ритуально представленное в церемонии венчания, символически помогает им преодолеть трудности.

Добровольное подчинение личных желаний двух людей высшему нравственному закону, воплощенному в образцах действий христианского Спасителя, означает принципиальное согласие (скрытое или явное) с природой божественных устоев, на которые можно ссылаться, когда необходимо найти баланс между несовместимыми желаниями. Это означает, что личность, рожденная в мистическом союзе мужа и жены, должна стать ближе к Христу, превосходя менее полноценных отдельных людей, которые составляют супружескую пару. Процесс добровольного подчинения высшему божеству параллелен более глобальному межличностному историческому развитию событий при возвеличивании Мардука, описанном в поэме «Энума элиш». Через конфликт (и сотрудничество) внутри «ячейки» семьи создаются новые моральные устои – новые внутренние и внешние модели поведения (а также предположения и ожидания). Этот процесс может привести к положительному результату благодаря совместному участию в религиозных обрядах, организуемых общинами. С другой стороны, люди могут сами по себе одерживать победы и терпеть поражения.

Различные побуждения соревнуются за первенство в личной и межличностной областях как в настоящем, так и в будущем. Можно перетерпеть то, что сейчас вызывает страх, потому что в будущем это означает меньшую вероятность наказания (испуга) или обещает бо́льшее удовольствие (надежду). Такое суждение выносит разум или подтверждает традиция. Точно так же мы терпимы к социальной группе и дополнительному давлению, которое она оказывает, потому что, проанализировав все имеющиеся данные, мы понимаем: участие в ней обещает наиболее эффективное в настоящее время решение проблемы адаптации. Эта группа – современное воплощение человеческих обычаев – складывается в результате борьбы между различными способами существования, ведущейся из поколения в поколение.

Хотя битву за первенство при обмене нравственно значимой информацией можно легко представить как войну (и порой она действительно происходит как настоящее сражение), чаще она проявляется в виде борьбы между убеждениями. В последнем случае именно потеря веры, а не жизни определяет исход битвы. Люди могут заменить смерть утратой веры отчасти потому, что они способны абстрактно очерчивать свои «территории» (создавая из них верования) и абстрактно покидать их, как только они теряют надежность. У животных менее развита способность к обобщению, но порой они также теряют лицо, а не жизнь, хотя и выражают эту потерю поведением, а не словами (не в спорах). Именно умение «символически капитулировать» и «символически разрушать» в значительной степени лежит в основе способности отдельных животных организовываться в группы (которые требуют иерархической организации), а также поддерживать и обновлять эти группы. То же самое можно сказать и о людях (которые также участвуют в абстрактной битве на процедурном уровне, ведут реальные войны и вступают в споры).

Значимые убеждения вызывают проявления глубокой веры. Иначе говоря, непоколебимая вера указывает на силу мысли (или ее конкретный процедурный эквивалент). Ее можно измерить способностью подавлять противоречивые импульсы, особенно если те мотивированы страхом. Рассмотрим, к примеру, проявление доминирования в группах приматов и других высокоразвитых социальных животных. Большинство споров о первенстве у них разрешаются без физической агрессии. Именно животное, лучше всех умеющее устоять перед вызовом – несмотря на угрозу и страх, – вероятнее всего победит в борьбе за власть. Таким образом, способность отстаивать оспариваемую территорию указывает на степень слияния внутреннего состояния и текущей мотивации (и показывает, насколько убеждено данное животное в том, что оно может или должно удерживать свою позицию). У человека такая интеграция представляет собой силу – харизму, наиболее ярко проявляющуюся в поступках. Уверенность, с которой отстаивается некая позиция (будь то конкретная территория, ниша иерархии доминирования или абстрактное понятие), заметная по поведению (например, отсутствию страха), действительно указывает на ее потенциал, на то, насколько существо, занимающее эту позицию, верит в ее правильность, справедливость и честность. Объединяющую силу таких убеждений можно точно определить, бросив им вызов, поскольку именно от этой силы зависит способность вступать в противостояние. То есть умение без колебаний отстаивать свои принципы является [не эмпирическим (?)] эмоциональным критерием истинности этих убеждений или, по крайней мере, их пользы для развития личности. В этом заключается источник силы мученика, и именно поэтому даже современные тоталитаристы стараются не позволять своим врагам публично приносить себя в жертву.

Распределение моделей поведения по рангам с точки зрения их сравнительной полезности составляет (процедурное, эпизодическое или семантическое) суждение о ценности. Это твердое представление о природе добра и зла с мифической или повествовательной точки зрения. Мерилом ценности служат решения, управляющие поступками человека в настоящем ради будущего, они принимаются в (неизбежно) социальном контексте и основываются на мудрости прошлого. Содержание моделей поведения, представленных в мифах, и определение их ценности, как правило, остаются неявными. Его сложно выразить в понятиях из-за чрезвычайно сложной структуры, которая невербально формировалась в процессе эволюции. Эмоциональный переворот, вызванный одновременным применением несоизмеримых стратегий поведения или толкования ситуации, дает толчок для упорядочивания этих стратегий. Иерархическая организация возникает в результате внутренней или межличностной борьбы за господство – в результате квазидарвиновской битвы за выживание.

На протяжении веков действия героев-предков сначала копировались, затем изображались в мифе, переосмысливались, упрощались, упорядочивались и повторялись все чаще, то есть все более точно сводились к своей «платонической» форме. Таким образом, культура складывается из уцелевших исторически обусловленных иерархически организованных моделей поведения и их абстрактных представлений второго и третьего порядка. И даже больше: в ходе бесконечного социального и внутреннего конфликта создается единый шаблон действий – система морали, которая одновременно управляет поступками человека, межличностными взаимоотношениями и их образным/словесным описанием. Она воплощает идеал культуры (способ превращения невыносимого настоящего в желанное будущее), ее направляющую силу и выдающийся характер, выраженный в поведении. Сначала общество наделяет особыми чертами царя или императора (так закладывается основа суверенитета). Абстрактно представленный, скопированный, разыгранный, превратившийся в ритуал и повествование образ приобретает все больше психологических черт. Представления о культуре передаются из поколения в поколение. Они меняются по форме, но не по существу, воплощаясь в наставлениях, подражании и, как следствие, способности человека описывать в повествовании временно бесплотные черты личности.

Уникальный характер культуры формирует многовековое противостояние сложных убеждений, которые необходимо объединить. В мифологии этот процесс преподносится как битва высших сил на небесах, которую М. Элиаде назвал «конфликтом божественных поколений». Он анализирует хеттско-хурритскую и ханаанскую мифологию (около 1740–1200 до н. э.) и ее связь с похожими преданиями в Древней Финикии и других государствах. В хеттской теогонии относительная власть богов определялась борьбой, которую они вели между собой:

Вступительный эпизод «О царствовании на небесах» описывает смену первых богов. Вначале царем был Алалу, и Ану, самый значительный из богов, склонялся перед ним и служил ему. Но спустя девять лет Ану напал на него и одержал победу. Тогда Алалу бежал в подземный мир, и Кумарби стал новым слугой. Прошло девять лет, и Кумарби, в свою очередь, напал на Ану. Спасаясь бегством, последний взлетел на небо, но Кумарби преследовал его, схватил за ногу и, откусив его «филеи», швырнул на землю. Поскольку он смеялся и ликовал, Ану сообщил ему, что он забеременел. Кумарби выплюнул то, что у него оставалось во рту, но часть семени Ану вошла в его тело, и он разрешился от бремени тремя богами. Остальная часть текста, к сожалению, утрачена, но предполагается, что «дети» Ану, ведомые Тешубом, богом грозы, объявили Кумарби войну и свергли его с трона.

Элиаде продолжает, опираясь на древнюю финикийскую историю Филона Библоса:

…первым верховным богом был Элиун (в Греции – Хипсистос, «всевышний»), соответствующий Алалу в хуррито-хеттской мифологии. От его союза с Берут появились на свет Уран (соответствующий Ану) и Ге (Гея). В свою очередь эта пара имела четырех сыновей, первый из которых – Эл (или Крон) соответствует Кумарби. Поссорившись с женой, Уран решил уничтожить свое потомство, но Эл выковал себе пилу (или копье?), изгнал отца и стал править сам. Наконец, властителем становится Ваал (представляющий четвертое поколение и соответствующий Тешубу и Зевсу); в виде исключения он получил власть без борьбы…

Важно сразу же подчеркнуть «обособленный» и в то же время синкретический характер этого мифа, и не только в хуррито-хеттской версии (где, кроме того, имеется некоторое количество шумеро-аккадских элементов). В «Энума элиш» подобным же образом представляется: 1) ряд божественных поколений; 2) борьба молодых богов против старых богов; 3) победа Мардука, который таким образом приходит к власти…

Подводя итог, отметим, что все мифы, повествующие о борьбе между сменяющими друг друга поколениями богов за главенство, с одной стороны, оправдывают позицию последнего победившего бога, а с другой стороны, объясняют существующее строение мира и актуальное состояние человечества.

Боги – это надличностные силы, они представляют собой инстинктивные, переосмысленные обществом, универсальные составные элементы человеческого опыта. Их битва и последующее распределение по значимости являются отвлеченным и поэтическим описанием того, как возникающие шаблоны поведения и схемы толкования (так называемые нравственные позиции) борются за то, чтобы выйти на первый план, и с течением времени систематизируются. Способ, которым отдельное общество сформировало иерархию моделей поведения, скрыто используется при восприятии ценности объекта (то есть неявно очерчивает приемлемый диапазон значимости предметов и явлений). Грубо упорядоченные последствия битвы богов формируют традицию, которая определяет структуру внутренней иерархии ценностей, регулирует взаимодействие между людьми и держит под контролем личные эмоции (поскольку последствия поведения человека или группы, направляемого традицией, остаются предсказуемыми). Поступки, совершаемые в одиночку и в присутствии других, не обязательно приводят к тому же результату. Два ребенка и одна игрушка – это не то же самое, что один ребенок и одна игрушка (потому что в некотором смысле игрушка в разных ситуациях – это не один и тот же предмет). Поведенческие склонности отдельных членов общества постоянно меняются, поскольку сам факт существования социума влияет на побудительную значимость всех его объектов в определенной ситуации. Двое детей с одной игрушкой должны прийти к соглашению, им обоим следует переосмыслить поведение, чтобы игрушка стала тем, чем она является для одного человека, – предметом, который дарит удовольствие, а не провоцирует неприятности.

Поведенческие склонности людей – это имитация образцов действий, которые в какой-то момент в прошлом стали следствием героического поведения. Однако когда разные модели поведения, приемлемые в обществе, вступают во взаимодействие, они неизбежно меняются. Например, поступки, вызванные агрессией, любовью или страхом, имеют надличностную основу, которая частично объясняет их олицетворение в образах богов (или, с более либеральной точки зрения, их существование как богов). Именно постоянное столкновение высших сил допускает их сосуществование и социальную организацию. Несколько «божеств» могут одновременно сражаться за игрушку, появившуюся на неизвестной территории и ставшую чем-то желанным и единственным. Бог войны (скажем, Арес) может проснуться внутри одного ребенка или обоих, и тогда начнется драка. Победитель (при условии, что он появится) в будущем может стать более боевым в социальной ситуации, характеризующейся двусмысленностью. Проигравший может предаться другим мыслям (например, попасть под власть Пана (паники) в разгар спора за игрушку с незнакомцем, то есть заплакать и уйти). С другой стороны, при благоприятном исходе один или оба малыша сумеют договориться о справедливом разрешении возникшей ситуации – оба будут удовлетворены, и никто не пострадает. Такие мирные переговоры предполагают, что дети ценят друг друга. Учет мнения других людей является признанием их скрытой значимости – то есть уважения основных прав человека как (мифологически равноправного) члена общины. Такое признание приходит и разыгрывается до того, как оно будет осмыслено, и создает основу для организации общества без применения силы. Однако, несмотря на отсутствие очевидного понимания, проведение переговоров указывает на отождествление с героем (вечным средством воцарения мира), поскольку Божественный миротворец – это одно из его многочисленных обличий. Таким образом, стремление договориться в споре является как спонтанным воплощением Спасителя, так и источником информации для создания историй о природе героя (которые будут приносить пользу в будущем).

В случае с детьми, не поделившими игрушку, родитель может (чисто гипотетически) предоставить более сильному ребенку приоритетное право доступа к желаемому объекту. Этим он сформирует моральное убеждение в том, что вещь (и агрессивное желание, которое вполне может быть «объединено» с вещью) является чем-то более ценным, чем эмоциональное или физическое состояние побежденного. Родитель может (также гипотетически) авторитетно вмешаться в ссору детей, попросить их разрешить возникший конфликт интересов, не опираясь на утверждение «сильный всегда прав», и выстроить иерархию ценностей, управляющую поведением при хаотично возникшем обоюдном желании обладать привлекательной, но единственной игрушкой. Сформированная иерархия суммарных взаимодействий в некогда неисследованной области составляет нашу культуру.

Если рассматривать более многочисленную группу, «смысл» объекта, то есть его значение для управления эмоциями и совершения поступков, определяется социальными последствиями предпринятых действий и выводов, сделанных в его присутствии. Таким образом, внутренние побуждения соперничают за то, чтобы выйти на первый план под влиянием общественных норм. К примеру, значимость эротических заигрываний конкретной женщины (пробуждает ли ее поведение богиню любви или бога страха) будет зависеть от ее нынешнего положения в определенной социальной иерархии. Если она не замужем и ее поступки уместны, она возбудит желание. Если же это слишком пьяная жена крупного и опасного мужчины, она, скорее всего, попадет в категорию «того, от чего лучше побыстрее убежать».

Когда исследование оканчивается наказанием, страх будет сдерживать стремление к познанию, соответствующее подобной ситуации. Когда подчинение происходит при изучении природного объекта, мы делаем вывод, что усвоили нечто новое об окружающем мире (по крайней мере, о той его части, которая сулит опасность). Когда речь идет об обществе, ситуация несколько усложняется. Шаблон действия, вызванного побуждением (даже сама мотивация), может тормозиться страхом, поскольку его выражение в публичном поведении приводит к социальному отвержению (или другому надличностному наказанию). Таким образом, структура побуждений человека отражает последствия поступков, совершенных в мире природы и в обществе. Существует изоморфная связь между внутренней мотивацией и внешним социальным миром. Именно по этой причине политическая позиция и психологическое состояние могут в некотором смысле считаться тождественными (люди с легкостью начинают ассоциировать себя с общественной группой, к которой они принадлежат).

Культурно обусловленное значение объекта (первоначально воспринимаемое как его характеристика) на самом деле скорее содержит скрытую информацию о природе существующей иерархии доминирования, которая частично переродилась в абстрактную гипотезу об относительной ценности своих и чужих вещей. Тот, кто владеет чем-то, определяет значение этого предмета, а иерархия доминирования показывает, кто и чем владеет. Объект характеризуется приписываемой ему ценностью, которая выражается в виде (социально обусловленной) системы обещаний, вознаграждений, угроз и наказаний, связанных с воздействием конкретной вещи, контактом с ней, ее употреблением или неправильным использованием. Это, в свою очередь, определяется эмоциональной значимостью вещи (ее уместностью или неуместностью при достижении цели) для тех, кто изучает ее природу, попутно оценивая, редкая она или распространенная, а также обладает она притягательной силой или нет. Психиатр и основоположник экзистенциальной психологии Людвиг Бинсвангер так комментирует эту мысль:

Все «превращения эгоистичных инстинктов в социальные», а следовательно, все изменения дурных побуждений в хорошие побуждения и наклонности происходят, согласно Фрейду, по принуждению. «Первоначально, то есть в человеческой истории [такие трансформации происходили] только в условиях внешнего принуждения, но они [происходили] благодаря привнесению в мир наследственной предрасположенности к таким трансформациям, а также благодаря их сохранению и укреплению «в течение жизни отдельного индивида». Действительно, все это «развитие» принимает направленность, в которой интроецируется внешнее принуждение, полностью усвоенное в случае сверх-Я. Как мы знаем, эта трансформация происходит «посредством добавления эротических компонентов»: «мы узнаем, что быть любимым – это преимущество, благодаря которому мы можем обойтись без других преимуществ». Таким образом, «посредством самоотречения от инстинктивных удовлетворений, при содействии каждого нового совершенствования, служащего целям этого самоотречения», развивается культура.

Все это характеризует чистый образчик homo natura: соматические инстинкты, получение удовольствия (жертвование меньшим ради большего), сдерживание по причине принуждения или давления со стороны общества (прототипом является семья), эволюционная история в смысле онтогенетических и филогенетических трансформаций внешних требований во внутренние и наследование этих трансформаций.

Приводит ли конкретная стратегия поведения (планирование или исследование) социальных животных к положительному или отрицательному результату в определенной ситуации, зависит от природы общественной среды, в которой она проявляется. Любой объект, способный сподвигнуть на поступок, обязательно является частью окружающей обстановки для социальных животных; важную роль в определении ценности объекта играют особенности общественной среды. Именно определение достоинств предмета или явления, характерное для социума, делает его нейтральным, опасным, многообещающим или удовлетворяющим, во многом независимо от его объективных свойств. Общественно обусловленная эмоциональная значимость объекта естественно воспринимается как его характеристика. То есть флюиды, излучаемые гитарой Элвиса Пресли, являются «частью» этой гитары. Это означает, что смысл вещей в социальном контексте фактически является информацией о структуре этого контекста (а также частью объекта – его «магией» – с мифологической или повествовательной точки зрения).

Определение значения предметов и явлений, обусловленного общественной средой, то есть выявление моделей поведения, уместного в данной ситуации, означает соприкосновение с устройством культуры, обеспечивающей предсказуемость происходящего потока событий. Участие в характерных процессах и представлениях (то есть принятие социальной идентичности) повышает способность предугадывать поступки других людей и свои собственные действия, а следовательно, и умение управлять эмоциями благодаря приливам и отливам океана жизни. Потенциальная непредсказуемость во многом сдерживается общей идентичностью, составляющей культуру. Уникальность общества, которая представляет собой историю о том, чем являются вещи (включая самого человека и других людей) и чем они должны быть, ограничивает в противном случае невыносимую изначальную мотивационную важность предельно непознаваемого эмпирического объекта. Неизвестное окружает человека, как море окружает остров. Оно вызывает эмоции и побуждает к действию, когда показывает свое устрашающее, но многообещающее лицо. Культура создается вопреки этой вездесущей силе (но во взаимодействии с ней и из уважения к ней) и служит барьером, усмиряющим эмоции, защищающим от созерцания невыносимого лика Бога.

Именно консервативность общества гарантирует, что прошлое, которое перевоплощается и вспоминается в настоящее время, все еще является основным источником нравственной добродетели и эмоциональной защиты. Всплывающее в памяти прошлое – это мифический Отец, более абстрактно отраженный в одном из ликов христианской Троицы. Его сила воспевается в обрядах поклонения предкам, она призывает нас не терять связи с мертвыми (то есть сохранять мудрость, защитную силу и наставления прошлых поколений). Это мощное побуждение пять тысячелетий назад дало толчок строительству мегалитов – массивных каменных «заветов прошлого» – в географической зоне, простирающейся от Западной и Северной Европы через Ближний Восток до Тибета и Кореи. Мегалиты (как и современные некрополи или кладбища) – это «города мертвых», хранящие память и символизирующие преемственность культуры. Элиаде отмечает:

Мегалиты имеют отношение к определенным идеям, касающимся существования после смерти. Бо́льшая часть памятников возводится в ходе церемоний, назначением которых является защита души во время ее путешествия в загробный мир, но они также обеспечивают вечное загробное существование как тем, кто воздвигал их, так и тем, для кого они были сооружены. Кроме того, мегалиты представляют собой, по существу, зримое воплощение связи между живущими и мертвыми; их назначением было увековечение магической силы тех, кто их построил, или тех, для кого они сооружались, а также обеспечение плодовитости людей, скота и посевов.

Также он пишет:

Благодаря этим мегалитическим сооружениям умершие приобретают исключительную силу; однако, поскольку ритуалы обеспечивают общение с предками, такая сила может быть передана и живущим… Мегалитические же религии характеризует тот факт, что идеи вечности и неразрывности жизни и смерти воспринимаются через поклонение предкам, отождествляемым или связанным с камнями.

То, что высечено в камне, запоминается, а то, что хранится в памяти (при отсутствии постоянных письменных средств общения) есть ценность культуры, значимость открытий всех наших предков. Прошлое, образно представленное в виде камня, является мифическим предком-героем – Осирисом, основателем общины. В традиционных сообществах благоговейное подражание действиям этого важнейшего персонажа, измененное временем и абстрактным представлением, сохраняет исконную, мощную силу (даже в революционных культурах, таких как наша). Поступки древних людей состоят из ритуального копирования и одновременного соблюдения табу – из действий, ограниченных обычаем. Стремясь достичь определенной цели, они строго следуют образцу. Эта модель поведения была установлена их прародителями в период, охватывающий все время, и в пространстве, принадлежащем богам (фактически во внутреннем пространстве членов его общины). В конце концов, его традиция – это не просто могучее влияние прошлого, но та сила, которая существует и представлена в настоящем. То, что запоминается, воспринимается как образец – шаблон действий, характерных для культуры. Эта культура создает сверхъестественных существ, живших еще до наступления тех времен, о которых остались воспоминания. Эта модель считается традиционным поведением, установленным и упорядоченным тем, кто смог запустить процесс адаптации, то есть бессмертной, исключительно важной личностью, которая постоянно борется со страхом смерти и создает условия, помогающие поддерживать жизнь:

…для представителя традиционных обществ все значимое – то есть все созидательное и впечатляющее – случилось в глубокой древности, в мифические времена.

В каком-то смысле можно сказать, что для архаичного человека история «закрыта», она исчерпала себя в нескольких грандиозных событиях, произошедших очень давно. Открывая полинезийцам различные способы ловли рыбы в пучине вод, мифический герой, живший в начале времен, в мгновение ока продемонстрировал все возможные формы этого занятия; с тех пор всякий раз, отправляясь на рыбалку, полинезийцы повторяют жесты мифического героя, то есть копируют сверхчеловеческую модель поведения.

Однако при правильном рассмотрении эта история, сохранившаяся в мифах, законченна только внешне. Если бы представитель первобытных обществ довольствовался постоянным подражанием тем немногим образцам движений, которые описаны в мифах, было бы невозможно объяснить бесчисленные нововведения, которые он перенял с течением времени. Нет такого понятия, как абсолютно закрытое первобытное общество. Мы не знаем ни одного примера общины, которая не заимствовала бы некоторые культурные элементы извне или не изменила бы по крайней мере несколько своих устоев благодаря этим заимствованиям, – короче говоря, той, которая не имела бы истории. Но, в отличие от современного социума, первобытные общества принимали все новшества как «откровения», а следовательно, как имевшие сверхчеловеческое происхождение. Считалось, что орудия труда или оружие, которые были заимствованы, модели поведения и устои, которым подражали, а также усвоенные мифы или верования обладали магической, сакральной силой. Действительно, именно по этой причине их заметили и постарались перенять. И это еще не все. Считалось, что предки получили первые культурные откровения от сверхъестественных существ, именно поэтому они были приняты. А поскольку традиционные общества не обладают исторической памятью в строгом смысле этого слова, потребовалось всего несколько поколений, а то и меньше, чтобы недавнее новшество стали почитать как первобытное откровение.

В конечном счете можно сказать, что хотя традиционные общества «открыты» для истории, они склонны относить каждый новый опыт к началу времен, рассматривать все события сквозь призму одного и того же исконного мифического представления.

Общественный строй, возникающий со временем после окончания «битвы богов», может быть наиболее тесно связан с личностью (принятой всеми, кто разделяет ту же культуру). На самом деле это образ умерших героев прошлого (ранее осмысленных персонажей), и чаще всего его символизирует фигура Великого Отца, одновременно олицетворяющего порядок и тиранию. То есть культура обуздывает природу. Архетипический Великий Отец защищает своих детей от хаоса, сдерживает докосмогонические воды, из которых все родилось и в которые все вернется, а также является прародителем героя. Защитная сила доброй традиции, воплощенная в форме политического строя, становится общей темой мифологии/повествования. В качестве примера давайте рассмотрим и проанализируем польскую народную сказку «Как веселый портной стал королем». Главный герой Ниточка – простой портной. Он мужественно помогает раненой цыганке, то есть человечно обращается с чужаком, олицетворяющим «эмиссара хаоса». В благодарность цыганка дает ему ценный совет: если он пойдет на запад, то станет королем. Ниточка обзаводится попутчиком – пугалом по имени Граф Пугало – и переживает с ним множество приключений. Наконец оба путешественника прибывают в город Пацанув и с удивлением наблюдают за тем, что там происходит:

Стоял погожий солнечный день, но над Пацанувом дождь лил как из ведра.

– Не пойду я туда, – проворчал Граф Пугало, – у меня шляпа намокнет.

– Даже я не хочу становиться королем такого мокрого королевства, – сказал портной.

Вдруг навстречу путникам бросилась толпа горожан во главе с бургомистром, восседавшим на подкованном козле.

– Помогите нам, господа, – взмолились они.

– А что у вас за беда? – спросил Ниточка.

– Нам грозят потоп и разрушения. Неделю назад скончался наш король, и тут же на этот прекрасный город обрушился ужасный ливень. Мы даже не можем развести огонь в каминах, потому что в дымоходы хлещет вода. Почтенные господа, мы гибнем!

– Как скверно! – мудро заметил Ниточка.

– Очень, очень скверно! А как горюет несчастная дочь покойного короля! Бедняжка все плачет и плачет, и от этого воды становится еще больше.

– Это уж совсем никуда не годится, – весомо подытожил Ниточка.

– Помогите же, помогите нам! – продолжал бургомистр. – Знаете ли вы, какую награду посулила принцесса тому, кто остановит дождь? Она обещала выйти замуж за спасителя, и тогда он станет королем.

Основной сюжет понятен. Портной – тот, кто одевает других, шьет и штопает, – это герой. У простого парня (бедного, невзрачного, скромного, готового рискнуть, услужливого и доброго) есть задатки, чтобы стать королем. Он отправляется в город, которому после недавней смерти короля угрожает потоп (хаос, «возвращение изначальных вод»). Принцесса – добродетельная (молодая, красивая, добрая) противоположность устрашающего женского начала (непрекращающийся ливень) – готова соединиться с тем, кто спасет королевство. Она олицетворяет потенциал, заложенный в добровольном противостоянии хаосу (и все же, проливая потоки слез, она уподобляется своему исконному двойнику – Великой Матери).

Ниточка понимает, что он должен вернуть хорошую погоду. Три долгих дня он думает, что можно сделать. Наконец к нему приходит озарение:

– Я знаю, откуда льет дождь!

– Откуда?

– С неба [то есть с небес].

– Знамо дело! – проворчал Граф Пугало. – Вода-то капает не снизу вверх, а наоборот.

– Это верно, – ответил Ниточка, – вот только отчего она льется именно на город?

– Да потому что в других местах погода не испортилась.

– Ты глуп, господин граф, – заметил портной. – Скажи-ка, давно ли идет дождь?

– Говорят, он начался после смерти короля.

– Вот именно! Теперь я все понял! Тот король был велик и могуч. Когда он умер и отправился в рай, то проделал в небесном куполе огромную дыру.

– Ах! А ведь все так и есть!

Смерть короля, который является «ритуальным образцом для подражания» (фигурой, которая привносит порядок или предсказуемость в отношения между подданными государства), знаменует потенциальную потерю безопасности и защиты. Возвращение правителя на небеса или в царство мертвых равнозначна крушению надежной стены, а через пролом льется поток неизвестного, от которого были защищены подданные государя. Королевству грозит страшный потоп:

– Дождь хлещет через эту дыру. Если не заштопать ее, он будет лить, пока не наступит конца света [курсив автора]!

Граф Пугало удивленно посмотрел на приятеля.

– В жизни не видел такого мудрого портного, – произнес он.

Ниточка приказывает горожанам собрать «все лестницы в городе», «соединить их вместе» и «прислонить к небу». Он поднимается наверх с сотней иголок, в одну из которых он продел нитку:

Граф Пугало остался внизу. Он держал огромную катушку ниток.

Когда Ниточка забрался наверх, он увидел, что в небе зияла дыра, огромная, как целый город. Лоскут небосвода свисал вниз, и через отверстие хлестала вода.

Этот отрывок особенно интересен: очевидно, что, так или иначе, вода льется с небес. Небо в мифологии в целом имеет мужскую природу (по крайней мере, дневное небо). К тому же его зачастую относят к той же естественной категории, что и короля. По-видимому, здесь показано повреждение общей структуры мужского начала, вызванное смертью короля, – брешь, через которую может проникнуть в мир докосмогонический материал (в форме воды). Смерть короля и дыра в небе эквивалентны по смыслу смерти Апсу в «Энума элиш», которая возвестила о возвращении Тиамат. В этой сказке, однако, Ниточка восстанавливает структуру неба (действие, эквивалентное воссозданию Осириса), вместо того чтобы непосредственно сражаться с драконом хаоса:

Ниточка принялся за работу и шил целых два дня. Его пальцы онемели, он очень устал, но не останавливался. Закончив работу, он отгладил небо утюгом и в изнеможении спустился вниз.

Над Пацанувом снова засияло солнце. Граф Пугало был сам не свой от радости, как и все жители города. Принцесса вытерла заплаканные глаза, бросилась Ниточке на шею и нежно поцеловала его.

Очевидно, герой скоро вступит в созидательный союз с благодатным аспектом неизвестного.

Ниточка никогда не был так счастлив. Он огляделся и увидел бургомистра и советников. Они несли ему золотой скипетр и великолепную корону и восклицали:

– Да здравствует король Ниточка! Слава ему! Слава! Пусть он берет в жены принцессу и восходит на трон!

Долго и счастливо правил веселый портной, и в его королевстве никогда не было дождя.

Сказка про веселого портного представляет собой конкретный пример более общего типа истории о «боге, который связывает». Этот бог может быть Мардуком, поймавшим Тиамат в сеть, которую ему дал отец Ану. Такое связывание явно благодетельно (и даже «порождает мир»). Оно также может считаться прерогативой правителя, который пленит своих врагов (то есть тех, кто угрожает стабильности государства) и накладывает на них путы или юридические ограничения. Иными словами, связывание приносит порядок, но слишком строгий порядок может быть опасен. Сказка кончается тем, что в обновленном королевстве больше не было дождя. Вполне счастливый исход для тех, кто недавно пережил потоп, но, с другой стороны, в засухе тоже мало радости. Чтобы проиллюстрировать эту мысль, давайте обратимся к другому литературному примеру.

В знаменитом романе для детей «Трещина во времени» маленький мальчик, обладающий магическими способностями, пытается спасти своего отца от темных сил, угрожающих Вселенной, и в него вселяется могущественный патриархальный внеземной дух. Одержимый этим духом, наш герой – Чарльз Уоллес – говорит сестре:

– …все, что от тебя требуется, – перестать упрямиться и успокоиться! Успокоиться и быть всем довольной. Ох, Мэг, если ты только позволишь себе успокоиться, то сама сразу же поймешь, что все наши беды позади! Ты понятия не имеешь, какое прекрасное это место! Посуди сама: на этой планете все находится в безупречном порядке, потому что все здесь научились расслабляться, слушаться и подчиняться. И все, что для этого нужно, – просто посмотреть прямо в глаза нашему другу! А ведь он наш друг, дражайшая сестрица, и готов забрать тебя туда, куда уже забрал меня!

Если в государстве безраздельно властвует «добрый друг», его жители ведут себя одинаково предсказуемо. Любой, кто отличается, вынужден болезненно приспосабливаться, или его устранят. Здесь совершенно нет места для беспорядка:

Непривычно монотонный голос Чарльза Уоллеса вдруг загремел прямо у нее в ушах:

– Ты хоть когда-нибудь пытаешься думать? Как ты думаешь, почему у нас на Земле никогда не кончаются войны? Почему люди испуганы и недовольны? Все потому, что каждый живет своей независимой, отдельной жизнью! И я в самой простой и доступной для тебя форме пытаюсь объяснить, что [в этом состоянии] было сделано с этими отдельными людьми… [здесь] есть только ОДИН мозг. И этот мозг – Предмет! И благодаря этому все остальные могут жить спокойно и счастливо…

– Никто не страдает в этом мире, – монотонно бубнил Чарльз Уоллес. – Здесь все довольны жизнью.

(Необходимое) смысловое ограничение, типичное для данной культуры, является следствием навязанного единообразия поведения в присутствии определенных предметов и явлений. Именно этим характеризуется «патриархальное» государство (поскольку каждый, кто действует одинаково в одной и той же ситуации, становится комфортно «предсказуемым»). Однако единообразие навязывается все сильнее, и постепенно на смену патриархату приходит тирания. Когда стремление к сходству достигает кульминации, люди перестают отличаться друг от друга, то есть подражание прошлому становится тотальным. Таким образом, любые особенности поведения и восприятия вытесняются из политического тела, и государство становится по-настоящему статичным (парализованным, омертвевшим). На мифологическом языке оно «превращается в камень». Отсутствие свободы действия и мышления делает общество в целом и составляющих его людей в частности все более уязвимыми перед стремительными преобразованиями среды (то есть перед непроизвольным столкновением с хаосом). Если постоянно сопротивляться постепенным изменениям, начнется закат цивилизации. Именно так боги становятся недовольны своим творением – человеком (его своеволием и глупостью) – и уничтожают мир. Между известным и неизвестным необходим обмен информацией. Поэтому государство, стремящееся к чрезмерному единообразию, рискует исчезнуть с лица земли. В повествовании это обычно описывается как старение и слабость короля или как смертельная болезнь правителя, вызванная отсутствием воды (то есть положительного аспекта докосмогонического хаоса). Эта мысль отлично читается в сказке братьев Гримм «Живая вода»:

Жил когда-то король; был он больной, и никто уже не верил, что он сможет когда-нибудь выздороветь. А было у короля три сына; вот запечалились они из-за этого, сошли вниз в королевский сад и заплакали. Но повстречался им в саду какой-то старик, стал про их горе расспрашивать. Они ему говорят, что отец у них сильно болен, наверное, помрет, а помочь ему никак невозможно. А старик и говорит:

– Я знаю еще одно средство – это живая вода; если кто той воды напьется, то снова выздоровеет; но воду эту найти нелегко.

Отец неохотно дает разрешение, и старшие сыновья один за другим отправляются на поиски живой воды. В начале пути они оба встречают карлика и разговаривают с ним грубо и надменно. Карлик налагает на них проклятие за гордыню, и братья в конце концов застревают в горном ущелье.

Затем в путь отправляется младший сын. Он кроток и правильно относится к тому, чего не понимает. Поэтому, встретив карлика (который играет ту же роль, что и цыганка в сказке про веселого портного), он получает ценную информацию:

– Оттого, что ты держишь себя как следует и не чванишься, как твои лицемерные братья, я укажу тебе дорогу, как к живой воде добраться. Эта вода течет из родника во дворе заколдованного замка. Но ты туда пробраться не сможешь, если я не дам тебе железного прутика и двух маленьких коврижек хлеба. Ты ударь тем прутиком трижды в железные ворота замка, и они тогда распахнутся; лежат на дворе два льва, они разинут пасть, но если ты бросишь каждому из них по коврижке, они будут молчать; но ты не мешкай, набери себе живой воды, пока не пробьет полночь, а не то ворота закроются и ты окажешься там взаперти.

Когда вы идете неведомо куда, не стоит предполагать, что вы знаете, как туда добраться. В этой мысли заключена более общая мораль: самонадеянные (горделивые) люди уверены в своих представлениях о том, кто и что является важным. Они слишком надменны и не понимают, что попали в беду, слишком высокомерны, чтобы уделять внимание тем вещам или людям, которых они обычно презирают. Страшная засуха или старение короля являются следствием чрезмерно жесткой и авторитарной иерархии ценностей. (Кого-то или что-то можно спокойно игнорировать, с кем-то или с чем-то следует считаться.) Когда приходит беда, традиционную иерархию ценностей необходимо пересмотреть. Это означает, что некогда смиренные и презираемые могут внезапно овладеть секретом продолжения жизни, а те, кто отказывается признавать ошибки (подобно старшим братьям), неизбежно столкнутся с неприятностями. История продолжается:

Поблагодарил его принц, взял прутик и коврижки и двинулся с тем в путь-дорогу. Когда он прибыл туда, все было, как сказал ему карлик. Ворота распахнулись после третьего удара прутиком, и когда он задобрил львов хлебом, он проник в замок и вошел в большой прекрасный зал; а сидели в том зале зачарованные принцы. Поснимал он у них с пальцев кольца; и лежали тут же меч и хлеб, и он взял их с собой.

Можно провести параллель между зачарованными принцами и Осирисом – древним героем, чей потенциал оставался неиспользованным в подземном мире, после того как Сет разрубил его на куски. Зачарованные принцы – это магические силы предков (как мертвые короли на кладбище в моем сне). Путешествие юного принца в заколдованный замок равносильно добровольному схождению в грозное царство мертвых. Встретившись с его обитателями, младший сын получает доступ к неким силам (под видом оружия и других вещей). Как и следовало ожидать, он также встречает «благодатный аспект неизвестного» в подземном мире в его типичном олицетворении:

Потом зашел он в комнату, и стояла там прекрасная девушка. Увидев его, она обрадовалась, поцеловала его и сказала, что он ее освободил от злых чар и может теперь получить все ее королевство; а если он вернется через год назад, то они отпразднуют с ним свадьбу. Потом она сказала ему, где родник с живой водой, но что должен он торопиться и набрать из него воды, прежде чем пробьет полночь. Пошел принц дальше, зашел, наконец, в комнату, где стояла красивая, только что постеленная кровать; а был он утомлен и захотелось ему немного отдохнуть. Он лег и уснул; а когда проснулся, пробило без четверти двенадцать. Он вскочил в испуге, побежал к роднику, зачерпнул воды в кубок, что стоял там, и поспешил скорее уйти. Только он вышел за ворота, как раз пробило двенадцать, и ворота захлопнулись так сильно, что оторвали ему кусок пятки.

Но ему было радостно и весело, что достал он живой воды, и он отправился домой. Пришлось ему проходить опять мимо карлика. Увидел карлик меч и хлеб и говорит:

– Ты добыл для себя великое благо: этим мечом ты можешь разбить целое войско, а этого хлеба тебе будет невпоед.

Меч и хлеб – это конкретные воплощения «возможности», освобожденной во время героического путешествия принца в ужасное неизвестное. Меч – это оружие, которое поможет в битве с силами зла. Волшебный каравай имеет те же свойства, что хлебы и рыба в притче о том, как Христос накормил голодных:

В те дни, когда собралось весьма много народа и нечего было им есть, Иисус, призвав учеников Своих, сказал им: жаль Мне народа, что уже три дня находятся при Мне, и нечего им есть.

Если неевшими отпущу их в домы их, ослабеют в дороге, ибо некоторые из них пришли издалека.

Ученики Его отвечали Ему: откуда мог бы кто взять здесь в пустыне хлебов, чтобы накормить их?

И спросил их: сколько у вас хлебов? Они сказали: семь.

Тогда велел народу возлечь на землю; и, взяв семь хлебов и воздав благодарение, преломил и дал ученикам Своим, чтобы они раздали; и они раздали народу.

Было у них и немного рыбок: благословив, Он велел раздать и их.

И ели, и насытились; и набрали оставшихся кусков семь корзин.

Евших же было около четырех тысяч. И отпустил их.

И тотчас войдя в лодку с учениками Своими, прибыл в пределы Далмануфские.

Вышли фарисеи, начали с Ним спорить и требовали от Него знамения с неба, искушая Его.

И Он, глубоко вздохнув, сказал: для чего род сей требует знамения? Истинно говорю вам, не дастся роду сему знамение.

И, оставив их, опять вошел в лодку и отправился на ту сторону.

При сем ученики Его забыли взять хлебов и кроме одного хлеба не имели с собою в лодке.

А Он заповедал им, говоря: смотрите, берегитесь закваски фарисейской и закваски Иродовой.

И, рассуждая между собою, говорили: это значит, что хлебов нет у нас.

Иисус, уразумев, говорит им: что рассуждаете о том, что нет у вас хлебов? Еще ли не понимаете и не разумеете? Еще ли окаменено у вас сердце?

Имея очи, не видите? имея уши, не слышите? и не помните?

Когда Я пять хлебов преломил для пяти тысяч человек, сколько полных коробов набрали вы кусков? Говорят Ему: двенадцать.

А когда семь для четырех тысяч, сколько корзин набрали вы оставшихся кусков? Сказали: семь.

И сказал им: как же не разумеете? (Мк. 8:1–21)

Герой раздает пищу, которая никогда не кончается.

Вернемся к нашей сказке: карлик рассказывает принцу, где томятся его братья, но предупреждает, что у них злые сердца, и призывает оставить их на произвол судьбы. Тем не менее юный королевич разыскивает братьев, спасает и рассказывает обо всем, что случилось:

Потом поехали они вместе и попали и такую страну, где были война и голод, и король той страны думал, что ему придется пропадать, так была велика опасность. Тогда пришел к тому королю принц, дал ему хлеба, и король накормил этим хлебом все свое королевство; дал принц ему меч – он разгромил им войско врагов и мог с той поры жить в мире и спокойствии. Взял принц назад свои хлеб и меч, и трое братьев двинулись дальше. Но пришлось им побывать еще в других странах, где царили война и голод; и принц давал королям каждый раз свои хлеб и меч – и так он спас три страны.

Эта ветвь повествования появляется, чтобы описать общую полезность того, что было спасено из заколдованного королевства, где живет принцесса. Вывезенные оттуда сокровища обладают мощным защитным, восстанавливающим потенциалом, независимо от того, где они применяются.

Братья продолжают путь домой, но старшие обманывают младшего и обменивают истинный эликсир жизни на соленую морскую воду (высокомерные завистники заменяют благодатный аспект Великой Матери на ее разрушительный двойник). Вернувшись в свое королевство, младший сын невольно дает ядовитую воду своему отцу, и тому становится еще хуже. Затем старшие братья исцеляют отравленного короля настоящей, но украденной живой водой. Их злой нрав скрыт под маской доброты. Принцы устраивают изгнание несчастного брата и поручают егерю убить его. Однако тот не в силах исполнить жестокий приговор и отпускает юного королевича. Тут история принимает иной оборот. Король узнает о великодушных подвигах своего младшего сына и раскаивается:

Спустя некоторое время прибыло к старому королю для его младшего сына три повозки золота и драгоценных камней; а были они присланы тремя королями, что разбили своих врагов мечом принца и накормили свои королевства его хлебом. Подумал старый король: «Неужто мой сын ни в чем не повинен?» – и сказал своим слугам:

– Если бы сын мой остался в живых! Как я жалею, что приказал его убить.

– Он еще жив, – сказал егерь, – я не мог осилить своего сердца и выполнить ваше приказанье, – и он рассказал королю все, как было.

Словно камень свалился с сердца короля, и он приказал оповестить по всем королевствам, что сын его может вернуться назад и будет им ласково принят.

Тем временем принцесса готовится к возвращению принца. Она:

…велела проложить перед своим замком дорогу, да чтоб была она вся золотая, блестящая, и сказала своим людям, что кто по дороге той будет скакать прямо к ней, тот и есть ее настоящий жених, и его должно пропустить, а кто будет ехать окольной тропою, тот не настоящий жених, и чтоб они его не впускали.

Вот подошло время, и старший брат подумал, что надо скорее спешить к королевне и выдать себя за ее избавителя, и тогда он возьмет ее себе в жены и получит еще королевство в придачу. Он выехал и, подъезжая к замку, увидел прекрасную золотую дорогу и подумал: «Как жаль скакать по такой дороге», и он свернул с нее и поехал правой стороной, по обочине. Он подъехал к воротам, но люди сказали ему, что он ненастоящий жених и пусть, мол, уезжает себе отсюда. Вскоре после того собрался в путь-дорогу второй принц; он подъехал к золотой дороге, и только ступил конь на нее копытом, принц подумал: «Жалко такую дорогу сбивать» – и свернул, поехал левой стороной, по обочине. Подъехал он к воротам, но люди сказали, что он ненастоящий жених, пускай, мол, себе уезжает отсюда.

Старшие братья слишком заняты мыслями о власти, богатстве и славе. Они не видят того, что действительно важно. Из-за большой любви к золоту, которым вымощена дорога, они упускают истинное счастье. Чрезмерное восхищение материальными благами не дает им возможности установить связь с источником всех благ в облике принцессы (примерно ту же роль играет Мудрость царя Соломона). Младший сын не совершает такой ошибки:

Как раз исполнился год, и собрался выехать из лесу к своей возлюбленной меньшой брат, чтоб вместе с ней развеять свое горе. Собрался он в путь-дорогу и все думал только про королевну, и так хотелось ему быть поскорее с нею, что не заметил он вовсе той золотой дороги. Поскакал его конь прямо посередине; вот он подъехал к воротам, распахнулись ворота, и радостно встретила его королевна и сказала, что он – ее избавитель и всему королевству хозяин; и отпраздновали свадьбу в великом веселье и радости. Когда свадебный пир закончился, она сказала ему, что его отец приглашает его к себе и прощает. Он поехал к отцу и рассказал ему обо всем – как обманули его братья и как пришлось ему при этом молчать. Старый король хотел их казнить, но они сели на корабль и уплыли за море и с той поры так назад и не вернулись.

Итак, старый король болен, ему нужна живая вода. У него есть два старших сына, которые могли бы спасти его, но они слишком узколобые, упертые, жадные, эгоистичные и жестокие. Им не хватает духа для успешных поисков. Младший сын – настоящий герой – обращает внимание на то, что «разумные» игнорируют, совершает путешествие в неизвестность и получает желаемое. Именно путешествие героя оживляет короля. Без Гора Осирис томился бы в подземном мире, несмотря на былое величие.

Именно появление позиции героя, которую в мифах представляет человек, равный по божественной силе неизвестному или природе, стало предпосылкой для выработки конкретных моделей поведения, помогающих приспособиться к миру опыта. Возникновение героизма символизировало формирование культуры: процессуального знания, упорядоченного в ходе истории, и его словесного выражения. Становление культуры – это появление мифического Великого и Ужасного Отца, мудрого царя и тирана как посредника между уязвимой личностью и подавляющими силами природы. Этот Отец является следствием добровольного героического действия – обобщенным с течением времени результатом постоянно совершаемого и передаваемого из поколения в поколение творческого исследования при соприкосновении с вечно угрожающим и многообещающим неизвестным, а также прародителем тех, кто решается на героические действия. Это парадоксальное дитя-и-отец-героя есть прежде всего «личность» (образ действия) и лишь во вторую очередь – обобщенное представление о ней первого и второго порядка (и конечно, он не является совокупным описанием объективного мира). Подтверждение этим выводам можно увидеть и сегодня: представители тоталитарных культур, таких как современная Северная Корея, впадают в настоящую истерию, когда умирает их вождь, который является воплощением порядка и четкого смысла. Склонность к такой реакции присутствует не только в тоталитарных государствах. Нортроп Фрай писал:

Функция короля заключается прежде всего в том, чтобы лично символизировать для подданных единство их государства. Даже сейчас Елизавета II привлекает толпы народа, где бы она ни появлялась, не потому, что у нее особенно эффектная внешность, а потому, что она олицетворяет метафору общества как единого «тела». В других социумах господствуют другие фигуры, но, по-видимому, образ монарха де-юре, царствующего по чисто случайному праву рождения и не имеющего фактической власти, рисуется особыми красками и воспринимается с пиететом. В то же время большинство обществ избавилось от венценосных фигур; «харизматичные» лидеры, диктаторы и им подобные почти всегда ассоциируются со злодеяниями и упадком; мистика королевской власти, которую Шекспир в своих пьесах считает чем-то само собой разумеющимся, мало что значит для наших современников; и теологи, говорящие о «всевластии» Бога, рискуют оттолкнуть своих читателей, сравнивая религиозную жизнь с варварской и устаревшей формой социальной организации. Вполне естественно, что средства массовой информации постоянно эксплуатируют королевский образ, сообщая нам о том, что «делают» Франция, Япония или Мексика, как будто бы это живые люди. К моему великому неудовольствию, та же самая метафора использовалась в дни моей молодости для повышения престижа диктаторов: Гитлер строит дороги по всей Германии, Муссолини осушает болота в Италии и т. п. К таким фигурам речи часто прибегали демократы, которые просто не могли удержаться от использования сравнения с монархом. Кажется, государь может быть либо самой почитаемой иконой, либо самым кровожадным идолом.

Великий Отец – это продукт истории или сама история, которая разыгрывается и спонтанно запоминается, перерабатывается в воображении человека в процессе общения с окружающими, внедряется в социальные взаимодействия и придает особый смысл предметам и явлениям, составляющим культуру. Этот обусловленной культурой уклад, эта сковывающая движения сеть, этот внутрипсихический представитель социальной единицы придает определенный смысл явлениям, воспринимаемым с помощью органов чувств. Получается ограниченное, частное описание, выведенное из общего значения неизвестного как такового, а не свойства и характеристики, добавленные к нейтральному фону. Неизвестное проявляет себя внутренне значимым образом: оно состоит из угрозы и обещания. Особый смысл объектов, отличаемых от неизвестного, складывается из ограничений этого общего значения (зачастую ограничения доходят до нуля – до неуместности). Однако они носят чисто условный характер и остаются неизменными лишь до тех пор, пока культурно обусловленная смысловая модель сохраняет свою функциональную полезность (в том числе достоверность), то есть пока культура предлагает разумное описание происходящего, правдоподобную конечную цель и действенный способ превращения первого во второе (пригодный как лично для человека, так и для сохранения и развития самой культуры).

На рисунке 41 Великий Отец схематично изображен как порождение докосмогонического хаоса, имеющее мужскую природу, как воплощение известного, предсказуемого, знакомого, как слияние безопасности и тирании. Великий Отец – это патриархальное общество, традиция, помпезность и торжественность, военно-промышленный комплекс и Сверх-Я (требовательное, жесткое, несправедливое, опасное и необходимое). Он амбивалентен, как и его супруга – Великая Мать. В буквальном образе отца он олицетворяет защиту для детей, которые слишком незрелы и уязвимы, чтобы соприкасаться с неизвестным. В более абстрактном смысле он является образцом родительского поведения, который усваивается в период взросления. Великий Отец берет бесконечные возможности духа, которые представляет младенец, и превращает их в нечто ограниченное, но действительное. Он – воплощение некоего образца, которому следуют все взаимодействия в обществе.

На рисунке 42 Великий Отец представлен как мудрый царь, как безопасность. Разумный правитель поддерживает стабильность не потому, что боится неизвестного, а потому, что новое следует возводить на прочном фундаменте. Он олицетворяет собой шаблоны приспособления, созданные героями прошлого, принятие которых в настоящем позволяет обеспечивать и контролировать безопасность. Он – дом с дверями, стены, которые укрывают, но не душат, мастер, который учит и строго спрашивает, но не настаивает на своем и не разрушает. Он – воплощение традиции, помогающей представителям одинаковых культур общаться и доверять друг другу, его непосредственная близость устраняет страх, обычно порождаемый чем-то чужим. Великий Отец как мудрый король одной ногой наступает на Ужасную Мать – держит монстров хаоса в темнице или изгоняет их на окраину королевства. Он – личность умерших героев (то есть их моделей действий и иерархий ценностей, установленных путем исследования в прошлом), уважающий самоценность жизни. Это царь, который прислушивается к речам своих подданных и готов вступить в созидательный обмен с теми, над кем он законно властвует, и воспользоваться «советом недостойных».

Мысли о необходимости взаимодействия между сильным и слабым появились в четко сформировавшемся западном сознании не в последнюю очередь благодаря деяниям древнееврейских пророков. Освещая этот вопрос, философ-богослов Хьюстон Смит приводит два примера из Библии:

Первый – это история Навуфея, который отказался передать свой семейный виноградник царю Ахаву. За это его несправедливо обвинили в богохульстве и заговоре, а затем побили камнями, поскольку богохульство было тяжким преступлением, и после этого его собственность отошла к царю. Известие об этом беззаконии дошло до Илии, и Господь повелел ему:

[ «встань, пойди навстречу Ахаву, царю Израильскому, который в Самарии, вот, он теперь в винограднике Навуфея, куда пришел, чтобы взять его во владение; и скажи ему: «так говорит Господь: ты убил, и еще вступаешь в наследство?» и скажи ему: «так говорит Господь: на том месте, где псы лизали кровь Навуфея, псы будут лизать и твою кровь». (3 Цар. 21:18–19)]

Эта притча имеет революционное значение для истории человечества, поскольку она повествует о том, как кто-то не занимающий высокого положения встал на сторону обиженного и осудил несправедливость царя. Напрасно искать параллели в анналах истории. Илия не был священником. У него не было формальных полномочий для вынесения этого страшного приговора. За такую дерзость телохранители должны были убить его на месте. Но он говорил от имени высшей власти, и это было настолько очевидно, что царь посчитал обличение Илии справедливым.

Те же удивительные события повторилась в истории Давида и Вирсавии. Давид увидел с крыши дворца купающуюся Вирсавию и возжелал ее. Однако было одно препятствие: женщина была замужем. В те времена это был пустяк для царской семьи, но Давид решил избавиться от мужа.

Урии было приказано идти на войну, а его спутникам повелели поместить его в гущу сражения и оставить одного, чтобы его убили. План удался; и ничего особенного не произошло бы, если бы об этом деянии не прознал пророк Нафан. Он сразу почувствовал: то, что сделал Давид, не угодило Господу. Он пошел прямо к царю, который имел абсолютную власть над его жизнью, и сказал ему такие слова:

[ «Так говорит Господь Бог Израилев: Я помазал тебя в царя над Израилем и Я избавил тебя от руки Саула, и дал тебе дом господина твоего и жен господина твоего на лоно твое, и дал тебе дом Израилев и Иудин, и, если этого [для тебя] мало, прибавил бы тебе еще больше; зачем же ты пренебрег слово Господа, сделав злое пред очами Его? Урию Хеттеянина ты поразил мечом; жену его взял себе в жену, а его ты убил мечом Аммонитян; итак не отступит меч от дома твоего во веки, за то, что ты пренебрег Меня и взял жену Урии Хеттеянина, чтоб она была тебе женою.

Так говорит Господь: вот, Я воздвигну на тебя зло из дома твоего, и возьму жен твоих пред глазами твоими, и отдам ближнему твоему, и будет он спать с женами твоими пред этим солнцем; ты сделал тайно, а Я сделаю это пред всем Израилем и пред солнцем.

И сказал Давид Нафану: согрешил я пред Господом. И сказал Нафан Давиду: и Господь снял с тебя грех твой; ты не умрешь; но как ты этим делом подал повод врагам Господа хулить Его, то умрет родившийся у тебя сын. (2 Цар. 12:7–14)]

Самое удивительное в этих притчах не то, как поступали цари, поскольку они просто пользовались общепринятыми в те времена преимуществами верховной власти. Революционным и беспрецедентным фактом является то, как пророки бросали им вызов своими действиями.

Смит приходит к следующему выводу:

Принцип действия пророков можно абстрактно сформулировать так: предпосылкой политической стабильности является социальная справедливость, ибо несправедливость по своей природе нестерпима. С точки зрения теологии эта мысль звучит так: у Бога высокие стандарты. Божество не будет вечно мириться с эксплуатацией, коррупцией и посредственностью.

Изначально неозвучиваемое требование «уважать слабых» является предпосылкой возникновения абстрактных и незыблемых принципов социальной справедливости. Общества, в которых нет таких устоев или которые со временем забывают об их важности, рискуют навлечь на себя «божью кару»:

Так говорит Господь: за три преступления Моава и за четыре не пощажу его, потому что он пережег кости царя Едомского в известь.

И пошлю огонь на Моава, и пожрет чертоги Кериофа, и погибнет Моав среди разгрома с шумом, при звуке трубы.

Истреблю судью из среды его и умерщвлю всех князей его вместе с ним, говорит Господь.

Так говорит Господь: за три преступления Иуды и за четыре не пощажу его, потому что отвергли закон Господень и постановлений Его не сохранили, и идолы их, вслед которых ходили отцы их, совратили их с пути.

И пошлю огонь на Иуду, и пожрет чертоги Иерусалима.

Так говорит Господь: за три преступления Израиля и за четыре не пощажу его, потому что продают правого за серебро и бедного – за пару сандалий.

Жаждут, чтобы прах земной был на голове бедных, и путь кротких извращают; даже отец и сын ходят к одной женщине, чтобы бесславить святое имя Мое.

На одеждах, взятых в залог, возлежат при всяком жертвеннике, и вино, взыскиваемое с обвиненных, пьют в доме богов своих.

А Я истребил перед лицем их Аморрея, которого высота была как высота кедра и который был крепок как дуб; Я истребил плод его вверху и корни его внизу.

Вас же Я вывел из земли Египетской и водил вас в пустыне сорок лет, чтобы вам наследовать землю Аморрейскую.

Из сыновей ваших Я избирал в пророки и из юношей ваших – в назореи; не так ли это, сыны Израиля? говорит Господь.

А вы назореев поили вином и пророкам приказывали, говоря: «не пророчествуйте».

Вот, Я придавлю вас, как давит колесница, нагруженная снопами, – и у проворного не станет силы бежать, и крепкий не удержит крепости своей, и храбрый не спасет своей жизни, ни стреляющий из лука не устоит, ни скороход не убежит, ни сидящий на коне не спасет своей жизни.

И самый отважный из храбрых убежит нагой в тот день, говорит Господь (Ам. 2:1–16).

Такие общества являются тираническими. Они подрывают внутренние принципы, лежащие в самой основе социального устройства, и разрушают сами себя.

На рисунке 43 сила традиции представлена как Царь, пожирающий своего сына. Консерватизм любой культуры, стремящейся к самосохранению, может легко превратиться в мертвый груз абсолютной власти. Великий Отец-тиран разрушает то, что он когда-то собой представлял, и подрывает то, от чего он все еще зависит. Деспотизм – это давление всего, что было, включая все светлое и хорошее, на то, что могло бы быть. Этот аспект Великого Отца провоцирует бунтарство подростков и порождает постулаты идеологии, обвиняющие общество в том, что оно сделало человека злым. Это жестокий родитель, который пожирает собственных детей и замуровывает невинную принцессу в неприступной башне. Тиранический Отец упивается абсолютной властью, в то время как его царство приходит в упадок или застывает в развитии; его дряхлость и старость соразмерны его высокомерию, непреклонности и слепоте ко злу. Он олицетворяет собой авторитарное или тоталитарное государство, которое вынуждает всех его жителей примерять на себя единый мертвый образ из прошлого. Когда все одинаково и предсказуемо, предметы и явления имеют строго определенную ценность, а все неизвестное (вызывающее страх) надежно скрыто от глаз. Увы, всякая непредсказуемая и пугающая вещь бесспорно несет информацию, а новые знания жизненно важны для того, чтобы постоянно приспосабливаться к неожиданным ситуациям.

Двуликий Великий Отец – это табу, барьер, защищающий от вторжения опасного и непредсказуемого, мощные шлюзы, сдерживающие океан. Он – защита глупцов, преследователь гениев, а также непременное условие гениальности и наказание глупости. Его амбивалентность неизбежна, ее необходимо признать, чтобы получить действенное противоядие от упрощенной, идеологически обусловленной, утопической мысли. Все, что защищает и поощряет (и потому предсказуемо и авторитетно), обязательно обладает способностью душить и угнетать (и может непредсказуемо проявиться в любой ситуации). Следовательно, никакая статичная политическая утопия невозможна, и Царство Божье остается областью духовного, а не мирского. Признание двойственной природы предсказуемого (отупляющего, но безопасного) означает отказ от примитивных теорий, которые утверждают, что государство – это единственный источник злодеяний и страданий или, напротив, что это чистейшее добро и человек должен существовать в нем как подчиненный или раб. Король – это стена. Стены создают преграду для внезапного наплыва неизвестного и тормозят продвижение вперед. Одно не существует без другого (хотя любая из этих функций, безусловно, может доминировать). На рисунке 44 изображена связь между двумя противоположными обликами известного, их происхождение из единого, амбивалентного известного и их первоначальное рождение от дракона хаоса.

Великий Отец – это противопоставление порядка хаосу, прошлого настоящему, старого молодому. Это дух предков, чья сила простирается за пределы могилы и сдерживается строгими обрядами и смирением. Он – порождение вечной войны между великими героями прошлого, и он же в облике истинного родителя стоит над развивающейся личностью, словно божество. Великий Отец – дряхлый правитель, старость которого опасна, и некогда могучий воин, околдованный врагами. Он – вечное препятствие для непорочной невесты; деспотичный отец, который надежно прячет свою цветущую дочь. Он – деспотичный властелин земли, опустошенной засухой, и хозяин замка, в котором остановилось время.

Великий Отец – это защита и необходимая помощь для роста и развития, но абсолютное отождествление с его личностью и силой в конечном счете разрушает душу. Возможности личности не полностью исчерпываются культурой, карьерой и социальной ролью. Поэтому на рисунке 45 изображен исследующий герой, отпрыск порядка и хаоса, Сын Великого Отца.