Дракон первобытного хаоса
Источник всего сущего безграничен. Все непременно должно вернуться туда, откуда возникло. Ибо с течением времени все сущее творит несправедливость, которую следует искупить.
Стоит ли вообще рассуждать о природе «того, что существовало до всякого опыта» или «того, что еще не исследовано»? Так или иначе, бо́льшую часть времени человечество предавалось подобным размышлениям в попытках постичь тайну своего появления на свет и возникновения окружающего мира. Определить, что было до того, как что-либо было, кажется невозможным. Миф пытается решить эту нереальную задачу с помощью метафоры потому, что неизвестные или отчасти известные вещи всегда имеют общие критерии значимости с чем-то более тщательно исследованным, понятым и знакомым. Таким образом, два и более объекта или ситуации занимают одно и то же мифологическое либо образное пространство, поскольку они имеют схожую форму, функцию или способность вызывать эмоции и принуждать к определенному поведению. К примеру, корень мандрагоры по своей природе отождествляется с человеком, потому что он имеет форму человека. Марс – воинственная планета, потому что он красный, а красный – это цвет крови, и он непроизвольно ассоциируется с агрессией. Жидкая ртуть (и дух, который ее населяет) сродни морской воде, потому что они обе могут растворять и преобразовывать. Темнота и звери в чаще – это, по сути, одно и то же: нечто незнакомое и страшное, в присутствии которого невозможно сохранять спокойствие. Метафора связывает разные вещи и ситуации, концентрируясь на их феноменологических, эмоциональных, функциональных и мотивационных особенностях. Она помогает постигать (то есть использовать) то, что в противном случае могло бы остаться совершенно загадочным.
Мифы о происхождении метафорически изображают природу бесконечного потенциала бытия до начала опыта. Эта общая символическая конструкция принимает множество частных форм, каждая из которых представляет собой некую попытку осмыслить невообразимое целое. Эти формы варьируются по своей природе от особых и конкретных до общих и абстрактных, на их развитие влияют сложившиеся в текущий момент природные и культурные условия. Процесс метафорического представления – это связующий мост между вечным неизвестным и тем, что может быть непосредственно исследовано, пережито и понято.
Мифические символы изначального хаоса – это образные картины парадоксальной совокупности: состояние самодостаточности, слияния (то есть нечто крайне определенное), в котором все, что будет затем различено, пребывает в единстве; состояние, в котором бытие и небытие, начало и конец, материя и энергия, дух и тело, сознание и бессознательное, женственность и мужественность, ночь и день соединены до разделения на отдельные элементы опыта. Все мыслимые пары противоположностей и противоречивых сил пребывают здесь вместе – во всеохватывающих объятиях всеведущего, вездесущего, всемогущего и совершенно таинственного Бога. Этот цельный и абсолютно завершенный прообраз рая существует в противоположность грешному миру, несовершенному, неполному и невыносимому, подвешенному во времени и пространстве. Он окружает его, как темнота окутывает день, составляет начало вещей, источник и в то же время место отдыха и последнее пристанище всего сущего. Уильям Джеймс попытался описать это место такими словами:
Этого не выразить пустыми словами,
Потому что слова бессвязные и связные – суть одно.
Они исчезают! И это бесконечно! Бесконечно!
Разве ты не видишь разницы, не видишь сходства?
Противоположности всегда объединяются!
Я говорю тебе: «Пиши!» И повторяю: «Не пиши!»
Крайности, крайности, крайности!..
Есть нечто одно и совсем другое!
Опьянение – и вовсе не хмель.
Каждая попытка все исправить – вечные попытки сделать иначе —
Это есть
То, что исчезает навсегда, пока мы движемся.
Это состояние – «совокупность всего сущего» – можно было бы рассматривать как «объективный мир при отсутствии субъекта», хотя это слишком узкое представление: когда изначальный хаос начинает видоизменяться, в нем уже имеется нечто, эволюционирующее в субъект. Согласно так называемой объективной точке зрения, воспринимаемые предметы и явления существуют независимо от того, кто их воспринимает. До некоторой степени это верно. Вещи имеют природу, которая кажется независимой от личной воли, они следуют своим собственным законам бытия и развития вопреки нашим желаниям. Однако определить, что такое вещь, в отсутствие субъекта гораздо труднее, чем можно себе представить. Ценность объекта безусловно может меняться, если в системе взглядов происходит сдвиг. Однако может меняться и то, что собой представляет сам объект. Стол, к примеру, существует как стол, потому что границы его восприятия довольно узки. Нечто представляет собой этот предмет на изолированном уровне анализа, который определяется природой наблюдателя. В отсутствие наблюдателя можно было бы спросить, что же представляет собой то, что постигается? Правильный уровень анализа и уточнения должен быть субатомным, атомным или молекулярным (или всеми тремя сразу)? Следует ли считать стол неразличимым элементом земли, к которой он притягивается, солнечной системы, частью которой является наша планета, или целой галактики? Та же проблема возникает с точки зрения принадлежности ко времени. Стол когда-то был деревом, до этого – землей, еще раньше – скалой или даже звездой. Этот предмет имеет сложную и длительную историю развития. Во что он превратится потом? Возможно, он станет пеплом, затем землей, а в очень далеком будущем – частью Солнца (когда его плазма в конце концов снова окутает Землю). Стол – это то, чем он является, только в очень узком промежутке пространства и времени (который точно характеризует наше сознание). Так что же такое стол как объект независимый, то есть свободный от довольно тесных барьеров человеческой точки зрения? Что есть объект, если его представить на всех пространственно-временных уровнях анализа одновременно? Подразумевает ли существование вещи ее взаимодействие со всем, на что она влияет и под чьим гравитационным и электромагнитным влиянием она находится? Является ли эта «вещь» одновременно всем, чем она когда-то была, есть и будет? Где же тогда ее границы? Как ее можно выделить из массы других вещей? А без такого выделения, почему можно утверждать, что она существует? Вопрос: что такое объект при отсутствии системы взглядов? Ответ: это все мыслимое одновременно – то, что составляет союз всех различимых в настоящее время противоположностей (и что-то, что по этой причине нельзя легко отличить от ничего).
Я не говорю, что нет таких вещей, как «вещи» – это, конечно, полнейший абсурд. Также совершенно очевидно, что предметы и явления, которые мы воспринимаем, управляются правилами – известный нам космос упорядочен и рационально понятен. Я утверждаю, что объективные вещи на самом деле являются продуктом взаимодействия между ограниченным сознанием людей и неограниченным «фоном», из которого состоит мир в отсутствие субъекта. Эта позиция возникла благодаря мифологии, в частности благодаря мифам о происхождении.
Древнейшие предания о появлении всего сущего, описывают источник не объектов (в современном смысле слова), а субъектов и опыта этих субъектов, часть из которых можно рассматривать как объекты. Такие мифы, как правило, связывают бытие мира опыта с существованием изначального божества, изображают появление из него первых прародителей и подробно описывают их разделение божественным Сыном. Это превращение гермафродита – всеохватывающего, пожирающего и питающего себя змея хаоса – в землю/материю и небо/дух и последующее разложение этих «изначальных противоположных сил» на более определенные аспекты бытия. Ярким примером этой теории является индоевропейский миф об Индре и Вритре:
Центральный миф об Индре, который к тому же является важнейшим мифом «Ригведы», рассказывает о его победоносном сражении с Вритрой, гигантским драконом, который удерживал воды в «горной расщелине». Подкрепленный сомой, Индра распластывает змея своей ваджрой («молнией»), выкованной Тваштаром, раскалывает его череп и освобождает воды, которые низвергаются к морю «как мычащие коровы» (PB I 32).
Борьба бога со змееподобным или морским монстром является, как известно, весьма распространенным мифическим сюжетом. Можно вспомнить борьбу между Ра и Апопом, между шумерским богом Нинуртой и Асагом, Мардуком и Тиамат, между хеттским богом грозы и змеем Иллуянкой, между Зевсом и Тифоном, иранским героем Траэтаоной и трехглавым драконом Ажи-Дахака. В некоторых случаях (например, Мардук – Тиамат) победа бога является предусловием космогонии. В других случаях ставка – инаугурация новых времен или утверждение новой власти (ср.: Зевс – Тифон, Баал – Йамму). В общем и целом, именно умертвление змееподобного монстра, выступающего как символ «хаоса» и одновременно «автохтонности», создает новую космическую или институциональную «ситуацию». Характерная и общая для всех мифов черта – первоначальное поражение героя или страх поражения. Мардук и Ра колеблются вступать в бой; поначалу змею Иллуянке удается ранить бога; Тифону удается отрезать и унести тестикулы Зевса. Согласно «Шатапатха-брахмане» (I 6.3–17), Индра, увидев Вритру, убегает как можно дальше, и «Маркандея-пурана» представляет его «больным от страха» и желающим мира.
Нет нужды останавливаться на «натуристских» интерпретациях этого мифа. В победе над Вритрой видели то грозу, разрешающуюся дождем, то спуск горных вод (Ольденберг), то победу солнца над холодом, «пленившим» и заморозившим воды (Хиллебрандт). Конечно, «натуристские» элементы здесь есть, поскольку миф поливалентен; в частности, победа Индры равносильна триумфу жизни над бесплодием и смертью как последствиями «остановки» вод Вритрой. Однако структура мифа космогонична. В «Ригведе» (I 33.4) говорится, что своей победой бог сотворил солнце, небо и рассвет. Согласно другому гимну (X 113. 4–6) Индра самим своим рождением разделил Небо и Землю, установил небесный свод и, метнув ваджру, поразил Вритру, который удерживал воды во тьме. Небо и Земля – родители богов (I 185.6), Индра – самый младший из них (III 38.1) и последний, поскольку он кладет конец священному браку Неба и Земли. «Своей силой он разводит эти два мира, Небо и Землю, и позволяет Солнцу воссиять» (VIII 3.6). После этого творческого подвига Индра утверждает Варуну в качестве космократа и хранителя рита (которое оставалось спрятанным в подземном мире – I 62.1).
… существуют иные типы индийской космогонии, которые выводят сотворение мира из первичной материи. Миф, который мы прокомментировали, не таков, поскольку здесь некоторый тип «мира» уже существовал. Фактически Небо и Земля были уже сформированы и породили богов. Индра всего лишь развел космических родителей и, поразив Вритру, положил конец бездвижности, «виртуальности», символизируемой образом существования дракона. В некоторых традициях «формовщик» богов Тваштар, чья роль скудно освещена в «Ригведе», построил себе дом и создал Вритру, целиком накрывшего собой дом. Внутри этого жилища, окруженного Вритрой, существовали Небо, Земля и Воды. Индра расколол эту первичную монаду, взорвав «сопротивление» и инерцию Вритры. Другими словами, мир и жизнь не могли родиться иначе как через умерщвление аморфного первичного Существа. Миф этот существует в бесчисленных вариантах и довольно распространен…
Рис. 29. Уроборос – докосмогонический дракон хаоса
Изначальный териоморфный бог-змей представляет собой бесконечный потенциал; это то, что таит в себе бытие до появления способности к исследованию. Чаще всего он изображается как пожирающий себя дракон, потому что этот образ (см. рисунок 29) как нельзя лучше символизирует союз несоизмеримых противоположностей. Уроборос одновременно представляет два полярных первичных элемента. Как змея уроборос – это нечто земное, материя; как птица (крылатое животное) – нечто небесное, дух. Он символизирует союз известного (связанного с духом) и неизвестного (связанного с материей), исследованного и неисследованного; сопоставление мужского и женского начал (безопасность, тирания и порядок, с одной стороны и тьма, растворение, творчество и хаос – с другой). Кроме того, как змея уроборос обладает способностью сбрасывать кожу – «возрождаться». Таким образом, он также представляет возможность преобразования и означает познающего, который может превращать хаос в порядок, а порядок в хаос. Это символ всего, что еще не определено, до его разделения на понятия в результате активного исследования, и источник информации, которая составляет знакомый мир опыта и одновременно место рождения исследующего субъекта.
Уроборос – это нечто единое, как и все, что еще не исследовано, существующее везде и во все времена. Он полностью самодостаточен (питает, оплодотворяет и поглощает самого себя). Он соединяет начало и конец, бытие и становление в бесконечном круге существования и служит символом создания самой реальности. Это «совокупность всех вещей, которые еще не являются вещами» – изначальное начало и конечная точка возвращение каждого различимого объекта и независимого субъекта. Уроборос – прародитель известного, неизвестного и духа, который составляет нашу способность знать и не знать. Это вечная тайна, которая появляется, когда решение старых проблем вызывает новые сложности; это море хаоса, окружающее остров человеческого знания, и источник этого знания. Это новый опыт, порожденный временем, которое непрестанно работает над тем, чтобы предсказуемое опять превратилось в неизвестное. Уроборос служил человечеству как самый вездесущий и могущественный из изначальных богов:
Это древнеегипетский символ, о котором говорится: draco interfecit se ipsum, maritat se ipsum, impraegnat se ipsum – «он убивает, берет в супруги и оплодотворяет сам себя». Это мужчина и женщина, производящие и зачинающие, пожирающие и рождающие, активные и пассивные, сверху и снизу одновременно.
Древние вавилоняне считали уробороса Небесным Змеем; в более поздние времена его изображали мандеи, жившие на той же территории; Макробий относит его происхождение к финикийской цивилизации. Это архетип [греческое изречение] Всеединства, появляющегося как Левиафан и как Эон, как океан, а также как изначальное существо, которое говорит: «Я есть Альфа и Омега». Это Кнеф – первобытная змея, «древнейшее божество доисторического мира». Образ уробороса можно найти в Откровении Иоанна Богослова, а также в трудах гностиков и римских синкретистов; он изображен на песчаных картинах индейцев навахо и полотнах Джотто; он встречается в Египте, Африке, Мексике и Индии, как амулет у цыган и в алхимических текстах.
Уроборос – это Тиамат, дракон, обитающий в глубинах, превращенный Мардуком в мир; Апофис, змей, пожирающий по ночам солнце; и Раав, Левиафан, убитый Яхве при создании Космоса:
Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его?
Вденешь ли кольцо в ноздри его? проколешь ли иглою челюсть его?
Будет ли он много умолять тебя и будет ли говорить с тобою кротко?
Сделает ли он договор с тобою, и возьмешь ли его навсегда себе в рабы?
Станешь ли забавляться им, как птичкою, и свяжешь ли его для девочек твоих?
Будут ли продавать его товарищи ловли, разделят ли его между Хананейскими купцами?
Можешь ли пронзить кожу его копьем и голову его рыбачьею острогою?
Клади на него руку твою, и помни о борьбе: вперед не будешь.
Надежда тщетна: не упадешь ли от одного взгляда его?
Нет столь отважного, который осмелился бы потревожить его; кто же может устоять перед Моим лицем?
Кто предварил Меня, чтобы Мне воздавать ему? под всем небом все Мое.
Не умолчу о членах его, о силе и красивой соразмерности их.
Кто может открыть верх одежды его, кто подойдет к двойным челюстям его?
Кто может отворить двери лица его? круг зубов его – ужас;
Крепкие щиты его – великолепие; они скреплены как бы твердою печатью;
Один к другому прикасается близко, так что и воздух не проходит между ними;
Один с другим лежат плотно, сцепились и не раздвигаются.
От его чихания показывается свет; глаза у него как ресницы зари;
Из пасти его выходят пламенники, выскакивают огненные искры;
Из ноздрей его выходит дым, как из кипящего горшка или котла.
Дыхание его раскаляет угли, и из пасти его выходит пламя.
На шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас.
Мясистые части тела его сплочены между собою твердо, не дрогнут.
Сердце его твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов.
Когда он поднимается, силачи в страхе, совсем теряются от ужаса.
Меч, коснувшийся его, не устоит, ни копье, ни дротик, ни латы.
Железо он считает за солому, медь – за гнилое дерево.
Дочь лука не обратит его в бегство; пращные камни обращаются для него в плеву.
Булава считается у него за соломину; свисту дротика он смеется.
Под ним острые камни, и он на острых камнях лежит в грязи.
Он кипятит пучину, как котел, и море претворяет в кипящую мазь;
Оставляет за собою светящуюся стезю; бездна кажется сединою.
Нет на земле подобного ему; он сотворен бесстрашным;
На все высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости (Ив. 40:20–27, 41:1–26).
Уроборос – это чистый безусловный потенциал, до его проявления в исследовании ограниченного субъекта; это бесконечная драматическая непредсказуемость, которая все еще скрывается в наиболее тщательно изученных и знакомых объектах (вещах, других людях, нас самих) и может появиться совсем внезапно. Эта непредсказуемость не просто материальная вероятность или гипотетическая возможность, она имеет смысл. Область хаоса (место, где еще не определено, что делать) характеризуется наличием сильных эмоций, уныния, депрессии, страха, а также отсутствием корней, потерянностью и дезориентацией. Именно эмоциональный аспект хаоса наиболее ясен. Это «тьма, засуха, устранение правил и смерть». Это ужас ночной тьмы, населенной воображаемыми демонами и в то же время исполненной сверхъестественного очарования; это огонь, который как по волшебству сводит нечто определенное к совершенно противоположному; это ужас и любопытство, порождаемые незнакомцем или чужестранцем.
Уроборос – изначальная утроба – содержит в зародыше все, что может быть в принципе исследовано, а также то, что составляет исследование. Великий Змей (матрица всего сущего) – это дух сознания, прежде чем оно проявит себя, и материя, до того как она отделится от духа. Этот величественный мифологический образ отзывается эхом в некоторых современных теориях развития субъекта, особенно в тех, которые называются конструктивистскими. Известный швейцарский психолог Жан Пиаже утверждал, что субъект выстраивает себя еще в младенчестве в процессе исследования. Он действует и наблюдает за собой, затем имитирует действия, формируя первичное представление о себе. Позже он создает более отвлеченную модель собственных действий. При этом предмет возникает из информации, накапливаемой в процессе исследовательской деятельности. Одновременно мир превращается в бытие:
Ты сокрушил голову левиафана, отдал его в пищу людям пустыни.
Ты иссек источник и поток, Ты иссушил сильные реки.
Твой день и Твоя ночь: Ты уготовал светила и солнце;
Ты установил все пределы земли, лето и зиму Ты учредил
(Пс. 74:14–17).
Действия имеют последствия. Последствия действий составляют мир – привычный мир, когда они предсказуемы, мир неожиданного – когда это не так.
Изначальное состояние абстрактно представлялось в виде круга (наиболее совершенной геометрической фигуры) или сферы без начала и конца, симметричной по всем осям. Платон описал в «Тимее» первичный источник как нечто круглое. На Востоке мир и его значения происходят из кругового взаимодействия и союза светлого, духовного мужского начала Ян и темного, материального женского Инь. Адепты средневековой алхимии верили, что различимые объекты опыта (и испытывавшие их субъекты) возникали из круглого хаоса – сферического вместилища изначального элемента. Бог ислама, иудаизма и христианства («Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний» (Ои. 22:13), ставит себя вне или за пределы мирских перемен и соединяет временные противоположности в великом круге своего бытия. Сравнение начала всего с кругом отзывается повествовательным эхом в мифах, описывающих небо как цель, которой посвящена или должна быть посвящена жизнь (по крайней мере, с точки зрения бессмертной души). Царство Божье, обещанное Христом, на самом деле является возрождением рая (хотя рай характеризуется примирением противоположных сил, а не регрессивным растворением в предсознательном единстве). Такое восстановление замыкает круг временно́го бытия.
Уроборическое начальное состояние – это «место», где все противоположное было (будет) объединено. Это великий пожирающий себя дракон, разделение которого на составные элементы является предпосылкой самого опыта. Это территория, свободная от проблем и, следовательно, чем-то похожая на рай. Но обрести уроборический рай можно лишь ценой самого бытия. Существование не возникнет до тех пор, пока не разрушится изначальное единство и не будет уничтожено первое божество. Появление вещей приносит с собой проблему противоположностей – проблему, которая должна быть решена оптимально, без устранения самого факта существования.
Рис. 30. Рождение родителей мира
Уроборос – единый родитель известного, Великого Отца (знакомой, исследованной территории) и неизвестного, Великой Матери (аномальной информации, непредсказуемого). Его можно также рассматривать как андрогинного прародителя героя, сына ночи и дня, посредника между известным и неизвестным. Его бытие составляет необходимое условие существования различенных вещей (следовательно, его можно назвать causa prima – первопричиной всего). Родители мира, Земля и Небо, появляются, когда уроборический дракон разделяется в первый раз. На рисунке 30 в схематической форме показано, как в мифах рождается мир. Из хаоса, составляющего цельную общность, появляется то, что было исследовано, и то, что еще предстоит изучить.
С мифологической точки зрения такое разделение равноценно возникновению Космоса и, следовательно, творению или бытию. Не хватает только появления исследователя и его соприкосновения с известным и неизвестным. С его «рождением» от союза культуры и природы на свет появляется сам мир. На рисунке 31 показано «возникновение опыта». Познающий – это одновременно дитя природы и культуры, творец культуры (вследствие его встречи с природой или неизвестным) и человек, для которого неизвестное является реальностью.
Рис. 31. Составные элементы мира в динамических отношениях
Едва ли можно переоценить то, как присвоение категорий «родителям мира» придает выразительность основным предположениям и деятельности человека (или, наоборот, как категоризация выводится из предположений и действий). «Мир» – это исследуемая территория, окутанная тайной, которая представляется как неопределенный, но зачастую пугающий хаос. Все, что «занимает» это пространство, непосредственно воспринимается (осмысливается без обобщений) как тождественное ему, то есть неизвестное и тревожащее. Поэтому чужеземец – обитатель «жилища шакалов» (Ис. 34:13) – изначально считается посланцем бесформенного хаоса. Элиаде пишет:
Для традиционных обществ весьма характерно противопоставление между территорией обитания и неизвестным, неопределенным пространством, которое их окружает. Первое – это Мир (точнее, наш мир), Космос. Все остальное – это уже не Космос, а что-то вроде иного мира, это чужое и хаотичное пространство, населенное ларвами, демонами, чужими (приравниваемыми, впрочем, к демонам и привидениям).
Все внешнее относится к той же категории, что и дракон хаоса или грозная мать. Ранние индоевропейцы сравнивали уничтожение врагов в бою с победой Индры над Вритрой; древние египтяне считали гиксосов (варваров) воплощением Апофиса, змея, который еженощно пожирает солнце; а древние иранцы (зороастрийцы) сопоставляли мифическую битву царя Фаридуна против иностранного узурпатора – дракона Аждаака – с космогонической борьбой героя Траэтона против Ажи-Дахака, первородного змея хаоса. Врагов ветхозаветных евреев постигла та же участь: их сравнивали с Раавом, или Левиафаном, змеем, побежденным Яхве в битве за установление мира [ «Говори и скажи: так говорит Господь Бог: вот, Я – на тебя, фараон, царь Египетский, большой крокодил, который, лежа среди рек своих, говоришь: “моя река, и я создал ее для себя”» (Из. 29:3); а также «Пожирал меня и грыз меня Навуходоносор, царь Вавилонский; сделал меня пустым сосудом; поглощал меня, как дракон; наполнял чрево свое сластями моими, извергал меня» (Ир. 51:34)]. Элиаде продолжает:
На первый взгляд этот разрыв в пространстве кажется происходящим от противопоставления обитаемого и оборудованного, т. е. «космизованного», пространства пространству неизвестному, которое простирается за его пределами: с одной стороны, «Космос», а с другой – «Хаос». Но мы увидим, что если всякая обитаемая территория есть «космос», то именно потому, что она была предварительно освящена, потому что, так или иначе, она является творением богов и сообщается с их миром. «Мир» (т. е. «наш мир») – это вселенная, внутри которой священное уже проявило себя и где, следовательно, разрыв уровней оказался возможным и повторяющимся. Нетрудно понять, почему нечто религиозное связывается с сотворением Космоса. Сакральное открывает абсолютную реальность и в то же время делает возможной ориентацию; поэтому оно основывает мир – устанавливает его границы и порядок.
Все это с очевидностью выводится из ведического ритуала овладения территорией, которое становится законным после возведения жертвенника огня богу Агни. «Можно считать себя разместившимся, если построен жертвенник огня (garhapatya), и все, кто строит жертвенник огня, законно размещены» (Catapatha Brahmana, VII, I, I, 1–4). С возведением жертвенника Агни как бы начинает присутствовать, тем самым обеспечивается сообщение с миром богов. Пространство жертвенника становится священным пространством. Но значение ритуала значительно сложнее. И если принять во внимание все его части, становится понятным, почему освящение какой-то территории равноценно его космизации. В самом деле, возведение жертвенника Агни не что иное, как воспроизведение в микрокосмическом масштабе Сотворения. Вода, в которой замешивают глину, ассоциируется с первичной Водой. Глина, служащая фундаментом для жертвенника, символизирует Землю, боковые стенки представляют Атмосферу и т. д., а само возведение сопровождается декламацией стансов, которыми возвещается в понятной всем форме, какой космический район только что был создан (Catapatha Brahmana, I, IX, 2, 29 etc.). Короче говоря, возведение жертвенника огня, которое само по себе достаточно для овладения территорией, воспроизводит космогонию.
Неизвестная, чужая, незанятая (что часто означает – не занятая «нашими») территория еще пребывает в туманных и зачаточных условиях «Хаоса». Занимая его и особенно располагаясь в нем, человек символически трансформирует его в Космос путем ритуального воспроизведения космогонии. То, что должно стать «нашим миром», нужно сначала «сотворить», а всякое сотворение имеет одну образцовую модель: Сотворение Вселенной богами. Скандинавские колонисты, занимая и осваивая земли Исландии (land-пата), не расценивали данное предприятие ни как некое оригинальное деяние, ни как человеческую мирскую работу. Для них этот тяжкий труд был не чем иным, как повторением первичного акта преобразования Хаоса в Космос, божественным Сотворением мира. Работая на пустынной земле, они лишь повторяли деяние богов, которые придали Хаосу структуру, формы и нормы.
Идет ли речь о возделывании целинных земель или о завоевании и занятии территорий, населенных «иными» человеческими существами, ритуал овладения в любом случае должен повторять космогонию. С точки зрения древних обществ все, что не является «нашим миром», еще не «мир». «Своей» территория становится лишь после ее «сотворения» заново, т. е. ее освящения. Это религиозное поведение по отношению к неизведанным землям распространилось и на Запад и просуществовало вплоть до начала современной истории [недавно его воплотили американские астронавты, установившие свой флаг на Луне.] Испанские и португальские «конкистадоры» захватывали во имя Иисуса Христа [создающего мир Логоса] открытые и покоренные ими земли.
В Индии подобные ритуалы и представления сопровождали даже такие «простые» действия, как строительство нового дома:
…«прежде чем положить в основание фундамента хотя бы один камень… звездочет определяет исходную точку закладки фундамента, которая находится прямо над змеем, поддерживающим мир. Из дерева khadira главный каменщик выстругивает сваю и с помощью кокосового ореха заколачивает ее в землю в точно указанном месте, дабы непременно попасть в голову змея… Если бы эта змея в ярости подняла голову, то разнесла бы мир на куски». Камень, закладываемый в фундамент (padmacila), кладется поверх сваи. Таким образом краеугольный камень закладывается в «центр мира». Но акт закладки фундамента воспроизводит космогонию, ибо «приколотить», забить сваю в голову змея означает повторение первого подвига Сомы (Ригведа, II, 12,1) или Индры, когда этот последний «поразил дракона в его логове» (Ригведа, IV, 17, 19) и молния его «отсекла дракону голову» (Ригведа, I, 52,10).
Порядок – исследуемая территория – строится из хаоса и одновременно существует в противоположность ему (точнее, «новому» хаосу – неизвестному, определяемому в противоположность исследуемой территории). Все, что не является порядком, то есть все непредсказуемое, непригодное для использования, есть по умолчанию (по определению) хаос. Чужеземец равнозначен хаосу (а не просто образно сравнивается с ним), потому что его поведение невозможно предугадать, он не является родственником по крови или по обычаю, не обитает в привычном «космосе», его существование и территория не были освящены. Появление чужака означает угрозу, поскольку его образ действий и убеждения могут развалить общество – разрушить и затопить мир и восстановить владычество уробороса.
