«Энума элиш»: универсальный пример категоризации повествования
Мифы о сотворении мира обычно считаются примитивными или суеверными попытками постичь чудеса науки. Мы думаем, что несколько тысячелетий назад люди пытались сделать то же самое, что и современные ученые, выдвигающие теории зарождения объективного мира. Это предположение неверно. Наши предки не были столь простодушны, и их истории о появлении Космоса не отличались примитивностью. Древние теории творения пытались объяснить всю полноту бытия (в том числе и его смысл), а не изолированный факт появления материальной Вселенной. Их мир складывался из знакомых нам физических свойств вещей и их значимости (на которую мы обычно не обращаем пристального внимания). Он объединял существование объектов опыта и познающего субъекта. Старинные предания описывают мир явлений и анализируют все детали (в том числе и те, что нам кажутся чисто субъективными). Доисторический ум еще не научился забывать то, что важно. Поэтому древние истории о сотворении всего сущего фокусируются на бытии целиком, а не на абстрактных аспектах реальности, которые мы считаем чисто объективными.
Науку можно охарактеризовать как «описание деталей мироздания, которые совершенно доступны пониманию» или как «определение наиболее эффективного способа достижения цели (заданной определенной цели)». Повествование, и тем более миф, является скорее описанием значимого мира. Мифическая Вселенная есть место действия, а не восприятия. Она рассматривается с точки зрения уникальной или общей эмоциональной значимости вещей, их ценности и побудительной важности. Если мы можем рассказать (или разыграть) историю о каком-то предмете или явлении, значит, мы уже нанесли их на карту, по крайней мере частично. Слагая повествование о неизвестном, познающем и известном, мы приспособились (несколько парадоксальным образом) к непредсказуемому, даже к самому умению приспосабливаться к непредсказуемому, а также к исследованной территории, где все стало безопасным. Хотя неизвестное действительно неизвестно, в более широком смысле оно обладает некоторыми постоянными признаками. Они проявляются в действиях, которые мы совершаем в ответ на появление неожиданных вещей.
Познаваемый мир состоит из знакомых вещей, которые мы классифицировали в соответствии с их уместностью, из незнакомых вещей, которые имеют свою собственную значимость, и из процесса, который делает незнакомое знакомым, а порой превращает предсказуемое в нечто новое. Область неизведанного можно считать первоисточником всего сущего, поскольку мы приобретаем определенное знание, исследуя то, чего не понимаем. В равной степени процесс исследования должен считаться плодотворным, поскольку непредсказуемое не станет привычным в отсутствие исследовательской деятельности и осмысления. Область известного, созданная в процессе исследования, – это знакомый мир, твердая почва под ногами, отделенная от материнского моря хаоса. Эти три области являются краеугольными камнями мифологии. Мы уже вкратце обсудили шумерское предание о сотворении мира, возникшего при разделении космических прародителей – Ан (Неба) и Ки (Земли) – их сыном Энлилем (богом атмосферы). Древние египтяне имели схожие взгляды:
Подобно многим другим традициям, египетская космогония начинается с возникновения холма из первичных вод. Появление этого «Первого Места» над необъятными водными просторами означало возникновение земли, но также и начало света, жизни и сознания. В Гелиополе место, называвшееся «Песчаный Холм» и являвшееся частью храма солнца, считалось первичным холмом. Гермополис был знаменит своим озером, на котором взошел космогонический лотос. Но и другие местности претендовали на те же привилегии. Действительно, каждый город, каждое святилище рассматривались как Центр Мира, место, где началось Творение. Первичный холм становился иногда космической горой, на которую взбирался фараон для встречи с богом солнца.
В других версиях говорится о первичном яйце, в котором находилась «Птица Света» … или о первичном лотосе, породившем Дитя-Солнце, или, наконец, о первобытном змее, первом и последнем образе бога Атума (в главе 175 «Книги мертвых» читаем: когда мир вернется в состояние хаоса, Атум снова станет змеем. В Атуме мы можем признать верховного и скрытого бога, в то время как Ра, Солнце – это прежде всего открытый бог…) Фазы Творения: космогония, теогония, создание живых существ и т. д., – представлены по-разному. В соответствии с солнечной теологией Гелиополя, города, расположенного в верховье дельты, бог Ра-Атум-Хепри [три формы солнца – полдень, закат и восход соответственно] создал первую божественную чету – Шу (Атмосферу) и Тефнут, которые стали родителями бога Геба (Земля) и богини Нут (Небо). Демиург осуществил акт творения, мастурбируя или выплюнув слюну. Эти выражения простодушно грубы, но их значение ясно: божества рождаются из самого вещества верховного бога. Так и в шумерской традиции – Небо и Земля находились в неразрывной иерогамии, пока их не разделил Шу, бог погодных явлений [в других подобных традициях, Птах]. От их союза родились Осирис и Исида, Сет и Нефтида [к которым мы обратимся позже].
Первобытные мифы о сотворении мира склонны изображать происхождение вещей как следствие одного (или более) из двух связанных событий. Вселенная символически возникла от деяния первобытного гермафродитического божества. С другой стороны, она появилась в результате взаимодействия несколько более различающихся мужских и женских духов или начал (часто потомков бога-прародителя), например, от союза Неба (отца) и Земли (матери). Эти образы скрыто присутствуют в древнейшем мифе о сотворении мира (Яхвисте) из ветхозаветной Книги Бытия. В 4-й строфе главы 2 есть описание Бога (мужского начала), который вдыхает жизнь в адаму, мать-землю, и тем самым создает первого человека (гермафродита) – Адама. В более драматических повествованиях (таких, как «Энума элиш», вавилонский миф о сотворении мира) творческий демиург убивает дракона или змею и возводит Вселенную из частей ее тела. Эти две очень разные, на первый взгляд, формы повествования имеют общее грамматическое построение; они используют тесно связанные психологические и исторические метафоры, чтобы донести ключевую мысль.
Вавилонский гимн о сотворении мира «Энума элиш» («Когда наверху…»), записанный около 650 года до нашей эры (единственная сохранившаяся форма предания, которому по меньшей мере на две тысячи лет больше), повествует об убийстве бога пресноводного моря Апсу. Его вдова Тиамат, богиня «горьких» или соленых вод, угрожала богам уничтожением. Мардук, защитник богов, убил ее и рассек надвое. Из одной половины он создал небо, из другой – землю. Аналогично в Книге Бытия в начале творения «твердь», отделила воды вверху от вод внизу. До этого мир был безвиден и пуст (tohu), и тьма носилась над бездною (tehom). Говорят, что эти древнееврейские слова этимологически связаны с Тиамат, и в Ветхом Завете есть много других намеков на творение как убийство дракона или чудовища…
Кажется, нетрудно понять, почему донаучное мышление зачастую связывало сотворение с женским началом – источником новой жизни через рождение (наиболее очевидной причиной происхождения всего живого). Роль мужчины, точнее, мужского начала, в первичном творении сравнительно трудно понять (роль мужчины в деторождении также менее очевидна). И все же самые распространенные предания о сотворении мира (и, возможно, оказывающие наиболее мощное влияние), по существу, переворачивают стандартную модель мифического происхождения и уделяют особое внимание мужскому элементу. В иудеохристианской традиции творением управляет Логос – Слово: мифическое, характерно мужское сознание, или исследующий дух, неразрывно связанное с языковой способностью. Вот что написано у Иоанна Богослова (возможно, вступительное слово Нового Завета должно было стать параллельным по структуре началу Книги Бытия):
В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.
Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть.
В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его (Ин. 1:1–5).
Явное подчеркивание первичности слова и его метафорических эквивалентов выделяет иудеохристианскую традицию из пантеона мифов о сотворении мира. Древние евреи, возможно, самыми первыми выдвинули постулат о том, что деятельность в мифически мужской области духа каким-то образом неразрывно связана с построением и становлением опыта как такового. Невозможно понять, почему иудеохристианская традиция обладала такой огромной силой, – или осмыслить природу отношений между внутренним и внешним миром – без анализа переплетений смысла, из которых складывается учение о Слове.
Месопотамские и египетские размышления о метафизике психологически предвосхищают иудейскую (и более позднюю христианскую) философию. Это подтверждают их обряды, образы и абстрактные словесные представления. Древний месопотамский миф «Энума элиш» изображает изначальное сотворение мира как следствие (сексуального, воспроизводящего, творческого) союза первичных божеств Апсу и Тиамат. Апсу, мужское начало, считался родителем неба и земли еще до того, как они получили названия. Его супругой была «праматерь Тиамат, что все породила». Изначально Апсу и Тиамат существовали необделимо друг от друга – «воды свои воедино мешали», когда «тростниковых загонов еще не было, тростниковых зарослей видно не было, …из богов никого еще не было, ничто не [было] названо, судьбой не отмечено…» Их уроборический союз послужил источником, из которого возникли более определенные исходные структуры и творения, или духи: «тогда в недрах зародились боги». Первичный мир божеств появился из «докосмогонического яйца» – обители Тиамат и Апсу. Этот процесс схематически изображен на рисунке 19.
Рис. 19. Рождение мира богов
Месопотамские боги (как и прочие подобные им божества) представляют некоторую тайну для современного ума. Для древних культур был характерен политеизм. Современным людям практически невозможно понять, какое место можно отвести неким высшим фантастическим существам – они не кажутся частью объективного внешнего мира. Поэтому очень заманчиво рассматривать их как фигуры воображения: олицетворения эмоциональных состояний и влечений или воплощение личных переживаний. И все же термин «олицетворение» подразумевает добровольное и сознательное использование метафоры человеком, который испытывает побуждение представить что-либо и при этом знает, что он представляет. Однако нет никаких указаний на то, что именно акт сознательного творения порождает архаичное божество. На самом деле, кажется, что все происходит совсем наоборот: действие божества дает начало творческому усилию. Следовательно, бог должен быть чем-то бо́льшим, чем субъект, чем первоначальное повествовательное представление субъекта о самом себе.
Явления, которые мы назвали бы эмоциями или движущими силами, с точки зрения современного, сравнительно развитого и критического самосознания, по-видимому, изначально не воспринимались как нечто «внутреннее». Они, скорее, были неотъемлемой частью породившего их опыта (события или последовательности событий) и первоначально воплотились в виде образа. Современное понятие «стимул» можно рассматривать как пережиток мышления, наделявшего объект эмоциями и способностью управлять поведением (мышления, которое не может отличить то, что вызывает ответ, от самого ответа). Взрослые больше не одушевляют силы природы, за исключением моментов слабости, или делают это в шутку. Мы обычно приписываем побуждение и эмоции своим действиям, а не возбудителю, который изначально их провоцирует. Современный человек освоил эмпирическое мышление и подходит ко всему с точки зрения опытной науки, а значит, умеет отделять вещи от их смысла. Мы не приписываем побудительной или эмоциональной силы объекту, воспринимая его общепринятые свойства лишь с помощью органов чувств. Люди научились различать, что есть они и что есть мир. Донаучный же разум не мог (не может) этого делать, по крайней мере последовательно, – он не в состоянии отделить предмет от его влияния на поведение. Именно совокупность объекта и последствий столкновения с ним (точнее, целый класс объектов и их следствий) составляет образ Бога.
С этой точки зрения божество (могущественное и влиятельное высшее существо с определенной историей) представляет собой некий способ, с помощью которого группа схожих побуждающих стимулов появляется и захватывает коллективное (передающееся от человека к человеку) воображение представителей той или иной культуры. Это своеобразная смесь – с более поздней, эмпирической точки зрения – психологических и общественных явлений и объективного «факта» – слияние воедино субъекта и объекта (эмоций и чувственного опыта), надличностная по своей природе (структура, отшлифованная историей, и общие образные представления). Тем не менее первобытное божество прекрасно олицетворяет основы бытия, ведь оно представляет собой и субъективные эмоции, и чистый объект (до того, как их разграничили или отделили друг от друга) – первичный опыт, а не просто исходное явление.
Поэтому первых детей Тиамат и Апсу – «старших богов» – следует рассматривать как воплощение свойственных многим людям архаичных внутренних переживаний, которые побуждают к действию, а также тех аспектов объективного мира, которые приводят в движение душевные силы. Шумеры считали своим долгом «одевать и кормить» таких богов – они были «слугами» того, что современный человек назвал бы спонтанными порождениями окружающей среды. Если принять их точку зрения, эти силы вполне можно считать некими божествами, населяющими наднебесное пространство, которое существовало до рассвета человечества. Например, половое влечение – это могущественный бог, ведь его развитие предшествовало появлению человечества и было связано с относительно «врожденным» высвобождением «возбуждающих стимулов» (определяющих сексуальную привлекательность). Оно обладает страшной силой и берет верх над всеми, кто им одержим. Древнегреческий бог природы Пан воплощал «панический» ужас, Арес, или Марс (в римской мифологии), – воинственную ярость и агрессию. Современные люди олицетворяют побуждения лишь в художественных целях и не верят, что они «живут» в каком-то особом месте (например, в раю). И все же представление о том, что такие инстинкты обитают в пространстве (и что в нем разгораются войны), – это мощная метафора, чрезвычайно полезная для истолкования. Силы, имеющие власть над личностью, борются друг с другом с незапамятных времен. Каждая из них вынуждена примириться с присутствием могущественных «противников» в душевной иерархии. Битвы между разными образами жизни (или философскими убеждениями), характерные для любого общества, можно представить как войну между мерилами ценности (и, следовательно, различными иерархиями побуждений). Противоборствующие силы, участвующие в этих сражениях, бессмертны. Вовлеченным в них людям – пешкам богов – зачастую везет гораздо меньше.
Вернемся к поэме «Энума элиш». Вторичные (патриархальные) божества месопотамского пантеона – пары Лахму и Лахаму, а также Кишар и Аншар – явились результатом любовного единения Тиамат и Апсу. Это нераздельное «докосмогоническое яйцо» (распространенная метафора в других мифах о творении) представляет собой сочетание порядка (мужской природы) и хаоса (женской природы) – союз прародителей мира, слившихся в созидательном объятии (дух и материя, выступающие как одно целое). Тиамат и Апсу рождают детей – первобытные инстинкты, или жизненные силы, которые, в свою очередь, производят на свет существа с более яркой индивидуальностью. Само повествование довольно абстрактно, в нем нет подробного описания второстепенных персонажей. Лахму, Лахаму, Кишар и Аншар – лишь посредники между настоящими героями драматического действа: Мардуком, несколько позже появившемся на свет богом с человеческими чертами, и Тиамат, его мятежной праматерью. Поэтому Кишар и Аншар упоминаются лишь как родители Ану, который, в свою очередь, «сотворил по своему подобию» Эйа, рожденного «отцами своими». Он «разумом светел, многомудр и всесилен, Аншара, деда его, превзошел он премного» и «меж богов-сородичей нет ему равных».
Старшие боги в целом только размножаются и буйствуют. Они «тревожат Тиамат, снуют, суетятся». Непрекращающийся разгул расстраивает божественных родителей. Тиамат и Апсу сговариваются пожрать своих детей. Это обычное мифологическое явление; оно повторяется в преданиях о Яхве, Ное и Великом Потопе. Боги рождают Космос и непрестанно пытаются уничтожить его.
Однако Эйа прознал о сговоре, убил Апсу и добавил оскорбление к своему злодеянию – построил дом на его останках (и назвал его «Апсу» в насмешку или в память о своем прародителе). В этот дом он приводит невесту – Дамкину, которая вскоре дает жизнь Мардуку, герою истории, «мудрейшему из мудрых», исполненному величия («благоговея, мать его питала»). Эйа очень обрадовался, увидев сына:
Весельем и радостью наполнилось сердце.
Он воспринял его совершенство,
Наградил его божьей силой двойною.
Он ростом велик, среди всех превосходен,
Немыслимо облик его совершенен —
Трудно понять, невозможно представить.
Четыре глаза, четыре уха!
Он рот раскроет – изо рта его пламя!
Он вчетырежды слышит мудрейшим слухом,
И всевидящи очи – все прозревают!
Средь богов высочайший, прекраснейший станом,
Мышцами мощен, ростом всех выше!
«Малыш мой, сыночек! Малыш мой, сыночек!
Сыночек-солнце! Солнышко божье!»
Мардук обладает метафорическими свойствами сознания. Его чувственные способности обострены, слова обладают созидательной и разрушительной силой (преобразующей мощью огня). Он прежде всего бог Солнца и ассоциируется с оком, зоркостью, просветлением, рассветом, рассеиванием тьмы и победой над ночью (или, точнее, занимает то же самое понятийное пространство).
В разгар этих событий – заговора, смерти и рождения – Ану (дед Мардука, отец Эйа) сотворил четыре ветра. Они вздымают волны на поверхности вод, в которых обитает Тиамат со своей свитой, первичными/матриархальными мелкими божествами (ранее неизвестными). Это новое вторжение переполняет чашу терпения праматери, и без того огорченной буйством своего потомства и смертью мужа. Тиамат решает раз и навсегда избавить Вселенную от несносных (вторичных/патриархальных) старших богов и создает ужасающее «войско»:
Неотвратимое множит оружие, исполинских делает змеев!
Остры их зубы, их клыки беспощадны!
Она ядом, как кровью, их тела напитала,
В ужас драконов свирепых одела,
Окружила нимбами, к богам приравняла.
Увидевший их – падет без силы!
Разгневанная Тиамат – неизвестное, устрашающий и разрушительный хаос – производит одиннадцать видов чудовищ, чтобы одержать верх в битве (в том числе гидру, дракона, огромного льва, свирепого пса, человека-скорпиона и демона бури). Она избирает перворожденного по имени Кингу, чтобы тот правил ими, и вручает ему «таблицы судеб», обозначая его возвеличивание и приход к власти. История продолжается:
Тиамат приготовилась вступить в битву с богами, своими отпрысками.
Чтобы отомстить за Апсу, она сотворила великое зло.
Эйа узнает о приготовлениях Тиамат к бою.
Оцепенев от страха, он предается молчаливому унынию.
Поразмыслив и успокоившись, он отправляется к Аншару, своему прадеду,
И рассказывает ему все, что задумала Тиамат.
Как вы помните, Эйа расправился с Апсу. Хотя последний довольно скупо описан в «Энума элиш», ясно, что он является супругом Тиамат. Мужчина-спутник богини неизвестного – это, безусловно, божество известного (либо его «прародитель» и подчиненный – Познающий). Именно известное служит защитой от неизвестного (и неважно, присутствует понимание этого или нет). Эйа убивает Апсу, то есть бессознательно лишается защиты.
Эйа можно сравнить с той частью человечества, которая (в своем невежестве) вечно презирает, подрывает и пытается уничтожить традицию, не понимая ее необходимости или природы. Те, кто бессознательно защищен от внешнего мира «стенами культуры», могут принимать в штыки ограничения, которые накладывают эти стены, и неосмотрительно разрушать их. Сокрушение устоев, замаскированное под борьбу за свободу, освобождает дорогу ужасающему неизвестному. Великая Мать – страшная сила при отсутствии патриархальной защиты. «Энума элиш» прозрачно намекает на эту важную мысль. Такое положение дел схематично представлено на рисунке 20.
Рис. 20. «Смерть» Апсу и (повторное) появление грозной Тиамат
Аншар ужасно расстроен известием о гневе Тиамат. Он просит Эйу, победившего Апсу, выступить против праматери. Эйа терпит заслуженное поражение, и Аншар посылает вместо него Ану. Но он тоже разбит и возвращается охваченный ужасом. В отчаянии и последней надежде Аншар и Эйа призывают Мардука, молодого бога солнца:
Эйа приглашает Мардука в свои покои.
Он рассказывает ему свой заветный план:
«Мардук, выслушай отца, обдумай мои слова.
Сын мой, ты утешение родительскому сердцу.
Как только будешь готов к битве, подойди к Аншару.
Смело молви слово и выступи вперед.
При виде тебя он утешится».
Слова отца пришлись по душе [Мардуку];
Он приблизился и встал перед Аншаром.
Сердце Аншара наполнилось радостью.
Он поцеловал его в губы, и страх отступил.
«Аншар, не молчи, отверзи уста свои;
Я пойду и исполню все, что ты пожелаешь!
Какой муж смеет выступить против тебя?
Это женщина, Тиамат, подняла на тебя оружие!
Радуйся, отец мой и создатель. Радуйся!
Скоро ты наступишь на горло Тиамат!
Радуйся же, отец мой и создатель. Радуйся!
Скоро ты наступишь на горло Тиамат!»
Аншар отвечает:
«Сын мой, кладезь извечной мудрости,
Усмири Тиамат священным заклятьем».
«Волшебные слова» Мардука (помните, он говорит огнем) ясно и обоснованно называются одним из самых мощных орудий в битве против сил хаоса. Аншар продолжает:
Лети вперед на грозной колеснице бури! […]
…поверни ее вспять!
Бог солнца обрадовался слову отца; сердце его возликовало,
И он сказал отцу своему:
«Повелитель богов, властитель их судеб,
Если я стану вашим мстителем,
Падет Тиамат, а вы будете жить.
Соберите Совет и возвысьте мой жребий [курсив автора].
Когда вы, ликуя, воссядете вместе,
Позвольте мне, как и вам, вершить судьбы.
Все, что создам я, пусть пребывает вовек,
Повеление мое непреложно… да останутся неизменными слова мои».
Александр Хейдель, выполнивший перевод «Энума элиш» на английский, так комментирует этот отрывок:
Мардук вызывается вступить в бой с Тиамат, рискуя жизнью. В качестве платы он требует наделить его высшей и неоспоримой властью. Поэтому, когда боги собрались вместе на праздновании нового года [см. объяснение ниже], они благоговейно ожидали Мардука, «царя богов неба и земли», чтобы вершить судьбы мира. Боги, действительно, «продолжали определять судьбы еще долгое время после того, как Мардук получил желанную власть»; но окончательное решение оставалось за Мардуком, так что в конечном счете именно он вершил судьбы.
Подобная «иерархическая организация богов» часто встречается в мифологии (и мы вернемся к ней позже). Все изначальные дети Тиамат – это могущественные и безличные старшие боги, психологические силы, высшие создания, которые вечно правят и олицетворяют побуждения и эмоции людей. Вопрос о верной расстановке таких сил («кто или что должно править?») вскрывает основную проблему нравственности и главную задачу, стоящую перед человеком и обществом. Шумерским решением этой проблемы было возведение Мардука – бога солнца, добровольно противостоящего хаосу, – в ранг царя богов:
Аншар отверз уста.
И обратился с такими словами к своему советнику Гаге:
«Гага, советник, радующий сердце мое,
Я пошлю тебя к Лахму и Лахаму.
Ты различаешь их и умеешь молвить верное слово.
Пусть боги, отцы мои, предстанут передо мной.
Пусть приведут ко мне всех богов!
Пусть беседуют и садятся за стол.
Пусть едят хлеб и пьют вино.
Пусть решат они судьбу Мардука, их благородного мстителя.
Ступай, о Гага, и встань перед ними.
Повтори им то, что я скажу тебе.
Аншар, твой сын, послал меня.
Он поручил мне передать веление его сердца:
Праматерь Тиамат возненавидела нас.
Преисполнившись ярости, она созвала Совет.
Ее поддержали все божества,
Даже ваши создания выступают с ней рядом.
Все они разделились и перешли на сторону Тиамат;
День и ночь они без устали говорили о страшной мести;
Кипя гневом и яростью, держали они совет;
И твердо решили вступить в битву.
Матерь Хубур [Тиамат], создательница всего,
Сотворила неотразимое оружие:
Беспощадных, острозубых, чудовищных змей.
Она наполнила их тела ядом вместо крови.
Свирепых богоподобных драконов она одела в устрашающую броню
И увенчала грозным сиянием.
Те, кто взглянет на них, тотчас умрет от ужаса,
Они идут только вперед, их не повернуть вспять.
Она создала гадюку, дракона и лахумума – огромного льва,
Свирепого пса и человека-скорпиона,
Демонов бури, стрекозу и бизона.
Они потрясают грозным оружием и не боятся битвы.
Велики ее создания, их невозможно одолеть.
Всего она произвела на свет одиннадцать разных чудищ.
Из богов, ее первенцев, пришедших на зов, она возвысила Кингу;
И поставила его над ними. Она вверила ему свою армию:
Он возглавит ее и поведет в битву,
Поднимет оружие и начнет сражение.
Она призвала его на Совет и молвила:
“Я произнесла заветное заклинание, сделала тебя великим в собрании богов.
Власть над всеми богами я отдала в твои руки.
Да возвысишься ты, мой единственный супруг!
Пусть твои имена возвеличатся больше, чем имена Аннунаков!»
Она вручила ему таблицы судеб, прикрепила их на грудь его и сказала:
«Повеление твое и слово уст твоих пусть будет непреложно!»
Когда Кингу возвысился и получил верховную власть,
Они вместе вершили судьбы богов, ее сыновей, говоря:
«Пусть слово из уст наших успокоит бога огня!
И всепоглощающий яд победит мятежную ночь!»
Я послал Ану, но он не смог предстать перед ее ликом.
Эйа тоже устрашился и повернул назад.
Тогда Мардук, мудрейший из богов, твой сын, выступил вперед.
По велению сердца он возжелал встретиться с Тиамат лицом к лицу.
Он отверз уста и молвил мне:
«Если я стану вашим мстителем,
Падет Тиамат, а вы будете жить.
Соберите Совет и возвысьте мой жребий.
Когда вы, ликуя, воссядете вместе,
Позвольте мне, как и вам, вершить судьбы.
Все, что создам я, пусть пребывает вовек,
Повеление мое непреложно… да останутся неизменными слова мои».
Поспеши ко мне, да наделим мы его этой властью,
И пойдет он навстречу твоему могущественному врагу!
На рисунке 21 схематично представлена иерархия пантеона богов. Мардук изображен на ней как высшая личность или «пример действия». Его предназначение – преобразовать невыносимое настоящее в желанное будущее. По существу, в «Энума элиш» звучит такая мысль: когда все спокойно, править может любой бог. Но когда наступает истинный кризис, каждый призывает на помощь бога солнца (воплощение сознания). Поэтому вполне разумно предположить, что он всегда должен быть верховным правителем. Эта поистине гениальная гипотеза стала решающим шагом в истории развития западного ума.
Рис. 21. Иерархическая организация мира богов
Советник Гага отправился в путь по повелению Аншара. Он держит слово перед (вторичными/патриархальными) старшими божествами, которые собираются, чтобы созерцать предстоящую битву:
К Аншару пришли, Убшукину заполнили.
Поцеловали друг друга, обнялись в Совете.
Повели беседы, на пиру воссели.
Вкусили хлеба, вина испили.
Сладкое питье в нутро их бежало.
Отяжелели плотью они от пива.
Взвеселились весьма, взыграла их печень,
И Мардуку, мстителю, вручили судьбы,
Ему воздвигли престол почета.
Пред отцами он сел для участья в Совете.
«Сколь же славен ты меж богов великих!
Несравненна судьба твоя, твое Слово – Ану!
Мардук, славнейший средь богов великих!
Несравненна судьба твоя, твое Слово – Ану!
Непреложно отныне твое повеленье,
Вознести, ниспровергнуть – в руке твоей ныне!
Твои истинны речи, слова не ложны,
Ни один из богов твоих границ не преступит!»
Боги расстилают «звездный покров ночного неба». По велению Мардука – по его слову – оно появляется или исчезает, «как отступает тьма при восходе солнца». В пантеоне Мардук, очевидно, является божеством, которое вечно побеждает дракона ночи. История продолжается:
Боги-отцы, силу Слова увидя,
Ликовали и радовались: «Только Мардук – властитель!»
Дали жезл ему, трон и царское платье,
Оружье победное, что врагов поражает.
«Ступай же, жизнь прерви Тиамат!
Пусть ветры развеют ее кровь по местам потаенным!»
Как боги-отцы решили судьбу Владыки [Мардука],
Путем удачи, дорогой успеха пустили.
Мардук собирает оружие – лук, булаву и молнию, – вспыхивает, как пламя, и плетет сеть, чтобы пленить Тиамат. Он – повелитель огня и оружия, то есть ему подвластны основные способы превращения «неведомого и страшного мира» в привычное, щедрое и уютное пространство. Он способен накрепко «связать» неизвестное, ограничить и держать под контролем его влияние. Он поднимает ветры и бури, призывая на помощь силы природы против самой природы. Он облачается в устрашающие доспехи, его чело венчает «внушающее ужас сияние». Собравшись на битву и защитившись от яда, он «прямым путем» отправляется к Тиамат. Мардук сталкивается с новизной добровольно, по своему выбору. Он тщательно подготовился и не пытается избежать встречи. Одно его появление вселяет ужас в сердце Кингу и его легиона чудищ (точно так же Христос намного «позже» заставляет Дьявола и его приспешников трепетать от страха). Мардук бросает вызов Тиамат, обвинив ее в предательстве.
Когда это услыхала Тиамат,
В мыслях помутилась, потеряла рассудок.
Взревела, вверх взвиваясь, Тиамат,
От подножья до верха сотряслась ее туша:
Чары швыряет, заклинанья бормочет.
А боги к сраженью оружие точат.
Друг на друга пошли Тиамат и Мардук, из богов он мудрейший,
Ринулись в битву, сошлись в сраженье.
Подвластный Мардуку «злой ветер» раздувает чрево Тиамат. Когда та открывает рот, чтобы сожрать противника, он выпускает стрелу, которая разрывает ее плоть и попадает прямо в сердце. Он одерживает сокрушительную победу, низвергает противницу и встает на ее тело. Его добровольное столкновение с силами неизвестного увенчалось полным успехом. Мардук пленит и опутывает сетью приспешников Тиамат во главе с Кингу и отбирает у него таблицы судеб. Затем он возвращается к трупу праматери:
На ноги Тиамат наступил Владыка,
Булавой беспощадной рассек ей череп.
Он разрезал ей вены, и поток ее крови
Северный ветер погнал по местам потаенным.
Смотрели отцы, ликовали в веселье,
Дары заздравные ему послали.
Усмирился Владыка, оглядел ее тело,
Рассек ее тушу, хитроумное создал.
Разрубил пополам ее, словно ракушку.
Взял половину – покрыл ею небо.
Сделал запоры, поставил стражей —
Пусть следят, чтобы воды не просочились.
Пересек небосвод, обозрел пространство.
Подобье Апсу, чертог Нудиммуда, он измыслил.
Размеры Апсу измерил Владыка.
Отраженье его – Эшарру [Землю] создал.
Мардук приступает к устройству божественного порядка: создает год и двенадцать знаков Зодиака, определяет движение звезд, планет и Луны. Наконец он решает сотворить человека (из Кингу, самого великого и виновного союзника Тиамат) и наказывает людскому племени почитать богов: «Пусть богам послужат, чтоб те отдохнули». Затем Мардук возвращает богов-союзников в их небесные обители. В благодарность они делают ему подарок:
«Ныне владыка ты наш, как вольности нам ты назначил,
Благодарностью нашей тебе что еще будет?
Кумирню [жилище] воздвигнем, наречем ей имя!
Почивальню твою…»
Это жилище – Вавилон, венец цивилизации, мифическое священное пространство, навечно посвященное Мардуку.
Поэма «Энума элиш» описывает природу вечных отношений между (непознаваемым) источником всего сущего, «богами», которые управляют жизнью человека, и субъектом или процессом, который обретает определенный опыт, решившись на добровольную встречу с неизвестным. Вся история, рассказанная в шумерском мифе о сотворении мира, схематично показана на рисунке 22. Тиамат изображается одновременно как первоисточник всего (матерь богов), как сила, которая все разрушает, как супруга патриархального духовного начала, от которого также зависит творение (Апсу), и, наконец, как субстанция, разрубаемая на части героем – строителем мира. Мардук, последнее дитя инстинктивного творения, – это персонаж, который добровольно сталкивается с созидательной/разрушительной силой «места», из которого возникают все вещи. Он – воинственное божество, прототип западной культуры, который яростно разрубает на части неизвестное и создает из них предсказуемый мир.
В этом предании скрыто сложное и тонко сбалансированное понятие причинности. Ни один из элементов повествования не противоречит другому, хотя они подчеркивают различные стороны одного и того же процесса. Что-то должно существовать до создания известных вещей (что-то, что невозможно представить в отсутствие субъекта). Это загадочное нечто можно изобразить как всепожирающую праматерь всего сущего. Однако отдельные, различимые, знакомые элементы человеческого опыта существуют сами по себе, потому что мыслящая личность может их обнаружить, выстроить и преобразовать. Таким образом, роль сына-героя в сотворении вещей столь же первична, как и роль матери, хотя понять это несколько труднее. Тем не менее шумеры отлично выразили эту мысль в повествовательной форме. Создавая драматический образ героя-созидателя, они совсем недалеко ушли от ключевого христианского учения о Логосе – творческом Слове (а значит и от современного понятия «сознания»).
Рис. 22. Схематическое изображение «Энума элиш»
Мифическая притча о Мардуке и Тиамат повествует о том, что личность способна по доброй воле исследовать непознанное и, как следствие, созидать. Герой расчленяет мир непредсказуемого (неисследованную территорию, условно названную Тиамат) на некие различимые элементы. Он плетет сеть определенного смысла, способную охватить необъятное неизвестное, и воплощает божественное мужское начало, призванное творить порядок из хаоса. Убийство вездесущего чудовища и построение Вселенной из его частей – это символический образ (метафора) отважной встречи с глобальным неизвестным, приспособления к нему и в результате построения или порождения определенности и порядка. Обряд, который выполнял правитель Месопотамии (ритуальное воплощение Мардука), олицетворял его могущество. На нем до сих пор основываются наши представления о законной власти. Отождествление царя с самым величайшим из божеств – провозглашенного и избранного теми же высшими силами – обеспечивало его авторитет и помогало поддерживать общественный порядок и душевное спокойствие населения страны. Более того, правитель Месопотамии был для своего народа тем же, чем был для него Мардук: ритуальным образцом для подражания, человеком, чьи поступки служили мерилом всех действий, совершаемых на территории царства, личностью, которая была государством, поскольку именно государство определяло и разрешало взаимодействия между людьми (что в конце концов и является его основной функцией). Поэтому Вавилон считался воплощением «царства бога на земле», то есть имитацией небесного порядка, а его правитель – олицетворением Мардука, по крайней мере, если он почитал устои, был справедлив, мужествен и созидателен. М. Элиаде так описывает сакральность владыки Месопотамии и обряды, призванные поддерживать этот образ:
В Вавилоне поэму «Энума элиш» читали в храмах на четвертый день празднеств Нового года. Этот праздник – по-шумерски загмук («начало года»), по-аккадски акиту [шумеры и аккадцы объединились и образовали Вавилон] – длился первые двенадцать дней месяца нисан. Он включал целый ряд действий. Назовем наиболее важные из них: 1) день царского искупления, соответствующий «заточению» Мардука; 2) освобождение Мардука; 3) ритуальные битвы и триумфальная процессия в Бит Акиту (дом новогоднего празднества) под предводительством царя, завершающаяся пиршеством; 4) иерогамия царя с храмовой жрицей, олицетворяющей богиню; 5) определение судеб богами.
Здесь необходимо пояснить значение некоторых терминов и смысл двух последних действий.
Во-первых, относительно 4 пункта следует отметить, что иерогамия – это мистический брак царя и царицы или богини, символический союз жажды исследования (воплощенной царем) с положительной стороной неизвестного, воплощенной верховной жрицей. Мардук (царь) изначально находится в заточении (см. описание Осириса, приведенное ниже), что означает его временное отстранение от привычных повседневных государственных дел. Он освобождается, чтобы встретиться с Тиамат и соединяется с ней в акте любви. Этот сексуальный (читай – творческий) союз символизирует соприкосновение процесса познания, воплощенного царем (Мардуком), с неизвестным, воплощенным Тиамат (верховной жрицей), в результате которого мы получаем новую информация и формируем модели приспособления. Порождение знания ассоциируется с изначально созидательным половым актом. Божество хаоса, или неведомое, обычно предстает в женском обличии (наполовину отрицательным, наполовину положительным), как только устанавливается первоначальное разделение между порядком и хаосом. Этому божеству приписывается женская природа в основном потому, что неизвестное служит матрицей (утробой), из которой рождаются определенные формы. Непознанное наделяют отрицательными чертами (вспомните грозную Тиамат), потому что оно несет разрушение, а положительными (верховная жрица, Исида в египетском мифе об Осирисе, Дева Мария в христианстве) – потому что оно также является творческим и воспроизводящим началом.
Во-вторых, в отношении пункта 5 следует отметить, что правитель (как воплощение божества) должен был определять судьбы, потому что он одновременно был героем – ритуальной моделью для подражания – и обладал абсолютной властью. Управление жизнью людей было его святым долгом. В теории и на практике он был самым могущественным членом общества и олицетворял доминирующую стратегию в иерархии поведенческой адаптации. То, что он не мог определить законом, он должен был показать на примере (поскольку свод законов как воплощение мудрости прошлого не всегда помогает в решении проблем настоящего). Эту мысль (как мы увидим далее) гораздо яснее выразили древние египтяне. Вернемся к описанию Элиаде:
Первое действие мифо-ритуального сценария – унижение царя и заточение Мардука – обозначает регрессию мира в докосмогонический хаос. В святилище Мардука первосвященник снимал с царя символы его власти (скипетр, кольцо, меч и корону) и бил по лицу. Затем, стоя на коленях, царь делал заявление о своей невиновности: «Я не совершал греха, о Господь моей страны, я не оставлял заботу о твоей божественности». Первосвященник отвечал от имени Мардука: «Не бойся… Мардук услышит твою молитву. Он расширит твое царство…»
Тем временем народ искал Мардука, «заточенного в горе», – формула, обозначавшая смерть божества [вследствие нисхождения]… далеко от солнца и света.
Когда великое неизвестное одерживает верх и мир возвращается в состояние докосмогонического хаоса, герой временно отсутствует, ведь именно он воплощает процесс, превращающий хаос в порядок. Поэтому повторное появление Великой Матери в устрашающем обличии, смерть Великого Отца (который служит защитой от своей созидательной и разрушительной супруги) и исчезновение героя (который превращает хаос в порядок) представляют собой разные способы рассказать историю о том, что в мире сложился угрожающий жизни дисбаланс составных элементов опыта. Далее Элиаде описывает повторное появление или возрождение Мардука:
В конце концов его спасали и боги воссоединялись (т. е. их статуи ставили рядом) для определения судеб. Этот эпизод соответствует утверждению Мардука в качестве верховного божества в «Энума элиш». Царь ведет процессию к Бит Акиту, зданию, расположенному за пределами города. Процессия представляет воинство богов, выступающее против Тиамат. По одной из надписей Синнахериба можно предположить, что так имитировалась первоначальная битва. Царь олицетворял Ашшура (бога, который сменил Мардука). Иерогамия происходила после возвращения с пиршества в Бит Акиту. Последним актом было определение судеб каждого месяца года. «Определяя» их, осуществляли ритуальное сотворение года, т. е. обеспечивали благополучие, плодородие, богатство вновь рожденного мира…
Роль царя в акиту недостаточно известна. Его «унижение» соответствует возвращению мира в «хаос» и заточению Мардука в горе. Царь изображает бога в битве против Тиамат и в иерогамии с храмовой жрицей. Однако идентификация с богом отмечается не всегда: по сценарию своего унижения, как мы видели, царь обращается к Мардуку. В то же время сакральная природа месопотамского суверена подтверждается совершенно достоверно…
Хотя признавалось земное происхождение царя, он рассматривался как «сын богов»… Это двойное происхождение делало царя наилучшим посредником между богами и людьми. Царь представлял народ перед богами и брал на себя грехи своих подданных. Иногда он должен был принять смерть за их преступления; по этой причине у ассирийцев был «заместитель царя». В текстах говорилось, что царь живет в непосредственной связи с богами, в сказочных садах, где растет Древо Жизни и течет Живая Вода… Царь – «посланец» бога, «пастырь народа», призванный богом установить на земле справедливость и мир…
Можно сказать, что царь разделял с богами их природу, но богом не становился. Он представлял бога, и на архаических стадиях культуры это подразумевало, что в каком-то смысле он был тем, что представлял. Во всяком случае, месопотамский царь как посредник между миром людей и миром богов осуществлял собственной персоной ритуальный союз между двумя модальностями существования, божественной и человеческой. Благодаря этой своей двойной природе царь рассматривался, по крайней мере метафорически, как творец жизни и плодородия.
Мардук, воплощенный в образе Намтиллаку, есть «бог, сохраняющий жизнь», который может возродить всех низложенных и умертвленных высших существ как свое собственное творение. Это перекликается с древнеегипетской теологией (о чем будет рассказано ниже). Мардук также носит имена Намшуб, «сияющий бог, что наши пути освещает» (отождествление с солнцем) и Асар, бог воскресения, который «повелевает расти зеленой траве». Все, что олицетворяет Мардук, также ассоциируется с изобилием, милосердием, справедливостью, семейным счастьем и, что самое интересное, с «созданием искусных вещей из противостояния с Тиамат». На самом деле жители Месопотамии называли этого бога пятьюдесятью разными именами. Каждое из них означало присущее ему ценное свойство, качество или образ действия (которые, вероятно, когда-то олицетворяли отдельные божества). Наречение Мардука множеством имен, очевидно, отражает движение к монотеизму, происходящее в месопотамском обществе на личностном и историческом уровнях и описанное в самой поэме «Энума элиш» (боги добровольно объединяются под властью царя-победителя). Можно сказать, что вавилоняне пришли к осознанию того, что все процессы поддержания жизни, которым они поклонялись, представляли собой вторичные отличительные черты исследовательского/творческого/омолаживающего процесса, воплощенного Мардуком (по крайней мере, это проявляется в ритуалах и образах).
Древние египтяне также следовали обрядам и формировали вторичные представления. В египетской космологии, возникшей около 2700 года до н. э., бог Птах (аллегорическое воплощение Атума, всеохватывающего змея) создает мир «своим разумом (сердцем) и словом (языком)». Элиаде пишет:
Птах объявляется самым великим богом, тогда как Атум почитается только как создатель первой божественной четы. Это Птах «дал богам существование»…
Коротко говоря, теогония и космогония были осуществлены созидательной силой одного бога. Здесь мы весьма определенно сталкиваемся с наивысшим проявлением египетского метафизического мышления. Как замечает Джон Вильсон, уже в начале египетской истории мы находим доктрину, которая приближается к христианской теологии Логоса [или слова].
Египтяне поняли, что сознание и речевые способности жизненно важны для существования, как и непознаваемая матрица их бытия. Мы еще не до конца уяснили эту мысль (люди приписывают существование вещей исключительно их материальной составляющей), несмотря на то что на ней во многом основывается философия христианства. Египтяне считали Птаха – оплодотворяющее слово – изначальным, или исконным (то есть «небесным»), царем. Как и в Месопотамии, в земных владениях он уступал эту власть своему преемнику, фараону, который фактически или буквально считался его сыном и почитался как бог. Переданная таким образом творческая сила была названа способностью создавать порядок (маат) на месте хаоса («он заменил Хаос порядком…»). Элиаде пишет:
…то же самое говорится о Тутанхамоне, который восстановил порядок после «ереси» Эхнатона, или о Пепи II: «Он поставил маат на место лжи (беспорядка)». Подобным же образом глагол «khay» («светить») используется для описания солнца в момент творения или каждого рассвета, равно как и для описания появления фараона на церемонии интронизации, на торжествах или на тайном совете.
Фараон является воплощением маат, слова, переводимого как «истина», но главное значение которого – это «добрый порядок», и отсюда «право», «справедливость». Маат относится к первоначальному творению; следовательно, отражает совершенство «Золотого Века». Составляя самую основу Космоса и жизни, маат может познаваться каждым индивидуумом отдельно. В текстах различного происхождения и различных периодов встречаются такие выражения: «Побуждайте ваше сердце познать маат», «Я сделаю так, чтобы ты познал маат в своем сердце; чтобы ты делал то, что для тебя правильно». Или: «Я был человеком, который любил маат и ненавидел грех. Ибо я знал, что это (грех) есть оскорбление Бога». И действительно, лишь Бог дарует необходимое знание. Принца характеризуют как «того, кто знает истину (маат) и кого учит Бог». Автор молитвы, обращенной к Ра, взывает: «Вложи маат в мое сердце!»
Как воплощение маат, фараон является парадигматическим образцом для всех своих подданных. По выражению визиря Рекмира, «он бог, который дает нам жизнь своими деяниями». Дела фараона обеспечивают прочность космоса и государства и, следовательно, непрерывность жизни. В самом деле, космогония повторяется каждое утро, когда солярный бог «отвращает» змея Апопа, не имея, однако, возможности уничтожить его; ибо хаос (первоначальная тьма) представляет собой виртуальность; следовательно, он неразрушим. Политическая деятельность фараона воспроизводит подвиг Ра: он (фараон) также «отвращает» Апопа – иными словами, следит за тем, чтобы мир не был ввергнут снова в состояние хаоса. Когда на границах появляются враги, они уподобляются Апопу [богу изначального хаоса], и победа фараона воспроизводит триумф Ра [курсив автора].
Мысли о царствовании, созидании и обновлении нашли более замысловатое выражение в главном мифе об Осирисе (представляющем другую ветвь египетской теологии). Предание об Осирисе и его сыне Горе во много сложнее месопотамского мифа о сотворении мира или истории Ра. Оно описывает взаимодействие между составными элементами опыта в чрезвычайно сжатой форме. Осирис был легендарным предвечным царем, который мудро и справедливо правил Египтом. Но он не понимал замыслов своего злобного брата Сета, и тот поднял восстание. На рисунке 23 этот конфликт представлен как война в «царстве (небесного) порядка». Сет убивает Осириса (то есть отправляет в загробный мир) и расчленяет его тело, чтобы его никогда не нашли. Рисунок 24 изображает условное существование низверженного и расчлененного Осириса в подземном царстве хаоса.
Рис. 23. Битва между Осирисом и Сетом в царстве порядка
Рис. 24. Низвержение и расчленение Осириса
Смерть Осириса символизирует две важные вещи: (1) (статичная) господствующая теория, система оценки или конкретная история со временем становятся все более неуместными, и неважно, какими прекрасными или целесообразными они изначально были; и (2) нельзя отказываться признавать существование бессмертного божества зла или забывать о нем – это неизбежно приведет к опасным последствиям. Сет, брат и противоположность предвечного царя, представляет собой мифического враждебного близнеца или соперника, который вечно противится созидательной встрече с неизвестным. Это образец адаптации, находящейся в абсолютной оппозиции установлению божественного порядка. Если он обретает контроль, то есть узурпирует трон, законный правитель и его царство будут неизбежно уничтожены. Сет и подобные ему персонажи (часто появляющиеся в повествованиях в образе продажного слуги или советника некогда великого царя) презирают само существование человека. Они хотят лишь одного: защищать и укреплять свое положение в иерархии власти, даже когда господствующий порядок явно не приносит ничего хорошего. Их действия обязательно ускоряют процесс распада, свойственный всем структурам. Великий Осирис был бесконечно наивен: он совершенно не замечал существования «бессмертного» зла. Такая слепота и вытекающая из нее неосторожность губят его (или по крайней мере ускоряют приход смерти).
Рис. 25. Рождение и возвращение Гора, божественного Сына порядка и хаоса
Как и подобает царю порядка, у Осириса была супруга Исида – его мифический двойник, положительная сторона неизвестного (как и верховная жрица в месопотамском новогоднем ритуале). Она обладала огромной магической силой, что неудивительно, учитывая ее статус. Исида собрала части Осириса, нашла его фаллос и зачала ребенка. Отсюда можно сделать глубокий вывод: вырождение государства или области порядка и его низвержение в хаос служат только для того, чтобы оплодотворить эту область. В хаосе таится огромный потенциал. Когда великий порядок распадается, его части все еще могут дать начало чему-то новому (возможно, более великому и важному). Исида родила сына Гора, который вернулся в законное царство, чтобы вступить в противоборство со своим злобным дядей. Этот процесс схематично представлен на рисунке 25.
Гор слепнет в тяжкой битве с Сетом (силы зла преодолеть очень трудно), но в конце концов одерживает победу и восстанавливает свой глаз. История могла бы закончиться, без ущерба для целостности повествования, заслуженным восхождением на трон живого и невредимого победителя. Однако Гор совершает неожиданный поступок: он добровольно спускается в подземный мир, чтобы найти своего отца (это схематично изображено на рисунке 26). Описание этого путешествия, чем-то напоминающего добровольное столкновение Мардука с «преисподней» Тиамат, представляет собой блестящую и оригинальную мысль египетской теологии.
Рис. 26. Добровольное соприкосновение с подземным миром
Осирис пребывает в состоянии оцепенения. Гор находит его и отдает отцу свой восстановленный глаз, чтобы тот снова мог видеть. Они победоносно возвращаются и вместе создают возрожденное царство. Оно объединяет с трудом завоеванную мудрость прошлого (то есть мертвых) с адаптивной способностью настоящего (то есть живых) и потому превосходит отдельное царство отца или сына. (Вос)создание и усовершенствование области порядка схематически представлено на рисунке 27.
Рис. 27. Возрождение и восхождение Отца
В истории об Осирисе мифический сын, герой, преодолевает старение/смерть отца (от предательской руки Сета). Он побеждает (временно) силу зла и возрождает своего родителя. Верховное божество Месопотамии, Мардук, представляется более простым – он лишь высекает знакомый мир из незнакомого. Гор не уступает ему в храбрости, но его образ гораздо сложнее. Он не может радоваться своему возвеличиванию и чувствует себя неполноценным без отца. Поэтому он добровольно отправляется в подземный мир, освобождает заточенные там силы распавшейся традиции и делает их частью себя. Его поступок превосходит действия Мардука или Ра, египетского бога солнца.
Мардук создает порядок из хаоса и делает временную власть законной. Теоретически это воплощается в образе правителя Месапотамии. Похожая, но более детально проработанная история происходит в Древнем Египте. Осирис олицетворяет старое государство, некогда великое, но уже опасно анахроничное. Гор разделяет сущность традиции (он сын своего отца), но обретает жизнь благодаря вливанию «новой информации» (его мать является положительной стороной неизвестного). Как обновленная сущность своего отца, он способен противостоять трудностям настоящего (то есть возникающему в образе дяди злу) и одержать победу. При этом он все еще неполноценен – юному духу недостает мудрости прошлого. Поэтому он отправляется в неведомое место, где покоится его «безжизненный» (то есть непостижимый, не воплотившийся в образе или действии) отец. Гор соединяется с Осирисом и становится идеальным правителем – сознанием молодой жизни, соединенным с мудростью предания.
Умерший египетский фараон ассоциировался с Осирисом (занимал то же категориальное пространство), поскольку его смерть предшествовала восхождению на трон нового царя. Он считался эквивалентом духа, который основал государство, – изначального бога-создателя или легендарного предка, чьи мужественные действия имели космогоническое значение. Новый правитель (который во многом полагался на традиции своих предшественников, изменявшиеся по мере необходимости) считался равным Гору и богу солнца Ра. Царствующий фараон был силой, которая творит порядок из хаоса (как Ра) и обновляет этот порядок, как только он вырождается в бездумный авторитаризм или слишком жесткую (слепую) традицию. Более того, он считался возродившимся Осирисом (с которым отождествлялся мертвый фараон) – прозревшей традицией. Утонченность мысли об авторитетном лидерстве – созидательной, воскрешающей силе и возрожденной традиции – не может не восхищать. Более того, египтяне все чаще рассматривали Осириса-Гора как пример не только фараона, но и каждого человека в царстве. Этот факт представляет огромный исторический интерес и очень актуален в наше время. Вот что пишет Элиаде о более поздних обрядах погребения в Египте:
Тексты, которые ранее высекались на стенах тайных камер в пирамидах, воздвигаемых для фараонов, теперь стали воспроизводиться на саркофагах знати и даже рядовых, непривилегированных членов общества. Текст саркофагов гласит: «Теперь ты сын царя, принц, и будешь им так долго, пока твое сердце (т. е. дух) будет с тобой». Следуя примеру Осириса, и с его помощью, умершие в состоянии превращать себя в «души», в идеально цельные и потому неуничтожимые духовные существа. Умерщвленный и расчлененный Осирис был воссоздан Исидой и оживлен Гором. Так он открывает новую форму существования: из бессильной тени он становится «личностью», которая «знает», духовным существом, должным образом инициированным.
Такое развитие можно также рассматривать как иллюстрацию растущей психологизации, обобщения религиозных представлений и превращения их внешних свойств во внутренние качества. На самых ранних стадиях развития религиозных представлений божества рассматриваются как многочисленные капризные члены наднебесного (бессмертного, недосягаемого для человека) сообщества, существующие сами по себе. По мере того как культура становится более интегрированной и возрастает уверенность в относительной ценности вещей и добродетели нравственности, в пантеоне устанавливается иерархия и на первый план выходит единый бог с множеством родственных черт. Таким образом, развитие монотеизма идет параллельно нравственному обобщению в рамках культуры и отдельной личности. Среднестатистический человек начинает все яснее отождествлять себя с единым образцом для подражания, его черты характера постепенно перестает приписываться божествам. Она становится более явным атрибутом человека как такового, его психологической чертой, а не характеристикой мира, находящегося за гранью его личности. Субъективная сторона высшего создания – его или её индивидуальные свойства – становится более очевидной (по крайней мере, для пытливого ума). Возникает перспектива «мысленного общения» с божеством. Этот процесс зародился в Месопотамии и Египте, но его мощный, длительный эффект наиболее ясно прослеживается у древних израильтян. Их верования стали предвестником христианской революции, которая провозгласила каждого человека сыном Божьим, и современного понятия о правах человека, которое является метафизически обоснованной презумпцией того, что все люди, независимо от их земных достижений, имеют ценность, перед которой должна преклоняться всякая преходящая власть.
Египетский фараон, как и правитель Месопотамии, являлся материальным воплощением процесса, отделяющего порядок от хаоса, и одновременно в буквальном смысле олицетворял государство. Также считалось, что в нем возрождался его собственный отец. Поэтому в идеале фараон/правитель представлял собой исследовательский процесс, который порождает государство, само государство и оживляющий (исследовательский) процесс, который обновляет государство, когда ему угрожает опасность консервативного окостенения. Так называемая психологическая составляющая придает этому чрезвычайно сложному умозрительному представлению дополнительную широту и глубину. Государство – феномен не только культурный, но и духовный. С установлением обычая и традиции оно укореняется в каждом жителе и становится частью его внутреннего мира. Таким образом, государство – это одновременно личность и общественный порядок, объединившиеся в попытке сдержать ужас хаоса (или еще лучше, создать из него что-то хорошее и полезное). Получается, что герой/царь, который создает, воплощает и обновляет социальное устройство, также является той силой, которая создает, воплощает и обновляет личность человека, – и что первое не может существенно отличаться от второго. Улучшая окружающий мир, герой совершенствует себя, а совершенствуя себя, он подает пример миру.
Первоначально «лицо государства» фактически служило ритуальной моделью человека (героя), достойного подражания (сущностью, представленной шаблоном поведения); затем рассказом о таких ритуальных моделях (сущностью, представленной в воображении) и, наконец (гораздо позже), абстрактной конструкцией правил, описывающих права и обязанности граждан (сущностью слов, «телом» закона).
При переходе от подражания к формированию абстрактного образа представление становится все более отвлеченным и детальным. Оно содержит правила и схемы толкования, необходимые для поддержания устойчивых отношений между людьми, что придает определенный смысл личному опыту и привносит предсказуемость во все социальные ситуации (во все происходящее в обществе). То же самое верно и с психологической точки зрения. Именно воплощение «лица государства», в котором доминирует фигура героя, вносит порядок во внутренний баланс необходимости и желания, в созидающий хаос души.
Культурный герой Месопотамии, божество Мардук, показывает, что мир опыта создается в результате исследования (вечно обещающего и угрожающего неизвестного). Египетский тандем Гор-Осирис расширяет это представление: с помощью исследования возможно не только создавать мир из неизвестного, но и при необходимости преобразовывать модели адаптации, которые составляют область известного.
Иногда адаптация – это лишь приспособление средств к цели. В более редких случаях (которые неизбежно наступают) она подразумевает переосмысление «того, что известно» – невыносимого настоящего, желанного будущего и средств его достижения, – потому что оно смертельно устарело. Совокупность этих процессов проявляется в иудеохристианской традиции как мифическое Слово Божие (и воплощается в Христе, христианском культурном герое). Это сила, которая создает субъект и объект из первобытного хаоса (и, следовательно, предшествует существованию обоих). Она порождает традицию, которая оправдывает уязвимое существование перед лицом постоянной смертельной угрозы, и обновляет ее, если с годами она устаревает и становится гнетуще-неприемлемой.
Шумерские и египетские мифы изображают чрезвычайно сложные умозаключения в ритуальной (драматической) и образной форме. Это не целенаправленная мистификация, а способ оформления мысли до того, как она достаточно разовьется и станет очевидной и понятной. Люди разыгрывали и пытались создавать полноценные субъективные модели мира опыта – мира, который нам всегда приходится осмысливать, – задолго до того, как их содержание становилось доступным пониманию в современном смысле.
Краткий анализ шумерской и египетской теологии, а также ее связи с политическими действиями показал, как развивались наиболее важные современные теории и что они на самом деле означают. Понимание, основанное на двух-трех конкретных примерах, укрепляется в процессе более общего обсуждения. Поэтому мы переключаемся с анализа историй в целом, более убедительных по своей природе, на подробное описание мифологических персонажей, сущность и взаимодействие которых составляют мир (совокупность значения исследуемых вещей и самих вещей; того, что было изучено и стало знакомым; непредсказуемого, которое еще предстоит встретить; и процесса, который выступает посредником между ними). Следует дополнительно рассмотреть еще один ключевой элемент – состояние бытия, при котором происходит разделение на три составных элемента опыта (или которое предшествует такому разделению). Его можно определить как истинный источник всех вещей, субъектов и объектов, начало и конец всего сущего. На рисунке 28 схематично изображен целостный мифологический «мир опыта» (как личность, территория и процесс). Сначала мы обратимся к многоликой природе представлений о состоянии изначального неделимого хаоса, а затем к более подробному описанию его «детей»: божественных прародителей – природы и культуры – и божественного Сына, ребенка одновременно и первого творца, и его вечного противника.
Рис. 28. Составные элементы опыта как личность, территория и процесс
