Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Второй стрелковый батальон густой цепью продвигался вперёд. За спиной остался пологий склон, на котором застыли несколько танков. Командир взвода Василий Астахов невольно замедлил шаг возле БТ-5. Сгоревшая машина словно припала к земле. Взрывы боезапаса сдвинули с погона башню, передний люк был распахнут. Верхнюю створку сорвало с петель, изнутри вился слабый дымок, пахло жжёной резиной и чем-то ещё. Сержант Антон Ютов заглянул в люк и сообщил:
– Человек остался… головёшка.
Двое молодых красноармейцев тоже захотели глянуть, но их подстегнул голос помкомвзвода Савелия Балакина.
– Не останавливаться! Нечего глазеть.
– Ещё два танка подбитых, – переговаривались молодые. – Крепко с горы гвоздили.
– Прибавить шаг, – дал команду ротный Назаренко. – Третий взвод, не отставать!
Третий взвод во главе с лейтенантом Иваном Сорокиным двигался наравне с другими. Возможно, слегка задержался, взбираясь на сыпучий бугор. Командиру роты надо было что-то говорить, он чувствовал себя неуютно. Когда сгружались с машин, Юрий Назаренко выпил водки, надеясь отогнать усталость после долгого плутания по степным дорогам. Действие водки прошло, подкатывала тревога. Как это случается после долгой передышки, предстоящий бой заставлял нервничать.
Раздражал его Иван Сорокин, который шёл с винтовкой наперевес. Наверняка Астахов посоветовал. Совет был дельный. Взводные воевали рядом со своими красноармейцами, а «Наган» в бою – штука несерьёзная. Сорокин и полевую сумку оставил у старшины – мешает карабкаться по холмам и бежать в атаку. Сам Астахов шагал с карабином за плечом, без полевой сумки, зато с гранатами в чехле.
Как всегда, отставал политрук Борис Боровицкий. Со своим лишним весом он больше других страдал от жары, шагал тяжело, иногда незаметно отхлёбывал тёплую воду из фляжки. Заметив, что в его сторону оглядывается ротный, прибавил шаг. Не хотел, чтобы тот по-солдафонски выкрикнул что-нибудь обидное.
Боровицкий предпочёл бы остаться в компании комиссара и парторга батальона, как это происходило в майских боях, но комиссар предупредил:
– Политрукам рот быть в атакующей цепи. Требование нового командующего. Он нас не слишком жалует.
Прилетел один и второй японский снаряд. Брали в вилку наступавшую роту. Затем ударила залпом батарея 75-миллиметровых пушек. Расстояние и прорвавшиеся танки не давали взять точный прицел. Всё же взрывы нашли свои жертвы: в первом взводе Сергея Логунова ранило сразу двоих бойцов.
Крупные осколки нанесли людям тяжёлые повреждения. В нескольких шагах от Сергея поднимался и снова падал красноармеец. Тонкий голос срывался и просил помощи. Логунов, придерживая болтавшуюся полевую сумку, бежал к раненому.
– Товарищ лейтенант, помогите…
Боец в слипшейся от крови гимнастёрке тянул к нему руку. У бывшего образцового курсанта Сергея Логунова выскочило из головы, что положено делать в подобных случаях. Хотел достать индивидуальный пакет из сумки, но его остановил выкрик ротного:
– Логунов, вперёд, мать твою! Санитары есть, а ты бегом в цепь!
С вершины одного из холмов открыл огонь станковый «Гочкис», а чуть позже – ручные пулемёты и не меньше десятка винтовок. Это был уцелевший после танковой атаки узел обороны. Такое случается часто, когда танкисты прорывают оборону без сопровождения пехоты.
Ударили в ответ два ротных «Максима», третий разворачивался с опозданием – расчёт увязал в песке. Этот же песок, разносимый ветром, заклинил «Гочкис». Частыми очередями продолжали огонь ручные пулемёты, а роту подгоняли громкие команды Назаренко:
– Не останавливаться! Вперёд!
Снаряды разбили один из «Максимов», взорвались в цепи. Пули и осколки свалили нескольких бойцов. Кто-то присел, двое-трое залегли. Глядя на них, падали на песок остальные красноармейцы и, словно оправдываясь, открывали неприцельную стрельбу, лихорадочно дёргая затворы. Хорошо вооружённая многочисленная рота залегла, не желая погибать в лобовой атаке на открытых склонах.
Василий Астахов понимал, что атака не продумана. Вначале пустили танки, затем пехоту. Артиллерия действовала на других участках. Батальон остался без прикрытия – где их сбросили с машин, там и наступали. Тем не менее требовалось срочно продолжать татку, пока молчит «Гочкис». Батарея на вершине опасно пристрелялась и выбивает даже лежащих.
По команде открыли огонь все три «Дегтярёва» во взводе Астахова. Вряд ли они кого-то достанут в японской траншее, но град пуль помешает врагу целиться.
– Взвод, встать! Перебежками по отделениям, в атаку!
Второй взвод Астахова был стиснут с двух сторон. Лейтенант предпочёл бы обойти бугор с фланга, но там действовали молодые командиры Логунов и Сорокин, наверняка растерявшиеся.
Ваня Сорокин, увидев, что бойцы Астахова атакуют, пытался тоже поднять свой взвод для удара с правого фланга. Обходному манёвру помешал оживший «Гочкис» и крики Назаренко.
– Куда намылился, Сорокин? А ну вперёд!
– Я с фланга хотел…
– Бегом вперёд, мать твою!
Рота немного продвинулась и снова залегла. Снизу прибежал комиссар батальона и обрушился на старшего лейтенанта Назаренко:
– Почему залегли? Батальон атакует, а вы тут…
Юрий Назаренко, несдержанный с подчинёнными, умел ответить и начальству, на которое был в обиде. Он догадался, что комиссар дёргает его роту по собственной инициативе. Комбат Лазарев находился в четвёртой, левофланговой, роте, тоже натолкнувшейся на упорную оборону.
– Потому что пулемёты. Потому что слоёный пирог. Танки ушли, японцы остались, а мы без артиллерии, – выплеснул всё, что накопилось, набравшийся опыта неглупый мужик Назаренко. – Сейчас оглядимся и ударим снова.
– Некогда оглядываться.
– Как это некогда? – изумился старший лейтенант. – У меня человек восемь погибли и раненые вон уползают.
– Восемь, десять… не время считать. Надо в атаку.
Комиссар батальона знал, что за их продвижением наблюдает комиссар полка. День клонится к вечеру, полк слишком долго добирался до Баин-Цагана, требовалось навёрстывать упущенное время.
– Эй, Астахов! – не обращая внимания на главного политработника батальона, позвал взводного старший лейтенант Назаренко. – Вали сюда.
Вместе с Василием Астаховым они торопливо обсудили дальнейшие действия. Комиссар разозлился, пытался что-то вставить, но не менее обозлённый командир роты не обращал на него внимания. К ним присоединился политрук Борис Боровицкий. Назаренко рассуждал трезво, он не любил пустой болтовни.
– Японцев там человек двадцать пять, но лезть на них и дальше в лоб – роту погубим. Артиллерийской поддержки у нас нет.
– Вон, танкисты в километре, – показал рукой комиссар. – Я напишу записку с просьбой помочь, думаю, откликнутся.
За эти полчаса, что он провёл на переднем крае, в главном политработнике батальона что-то изменилось. Уже немолодой (хватил краем Гражданскую войну), с заметной сединой под фуражкой, он торопливо черкнул несколько фраз в листке из блокнота: «Батальон несёт большие потери. Крепко рассчитываем на вашу помощь. Подробнее объяснит делегат связи». И подпись.
На груди комиссара поблёскивал орден Красной Звёзды. Он получил его за активную борьбу по очистке рядов Красной Армии от вражеских элементов. Сейчас он снова почувствовал себя прежним чубатым парнем, лихим командиром конной разведки Пролетарского дальневосточного полка.
Короткое деловое послание Юрию Назаренко и Василию Астахову понравилось. Хотя оба не слишком рассчитывали, что танкисты кинутся им на помощь, но, по крайней мере, они делают всё возможное, чтобы не угробить свою роту и выручить батальон.
Делегатом связи выбрали командира первого взвода Сергея Логунова. Хоть и молодой, но шустрый, самолюбивый. В помощь дали опытного бойца.
– Двинетесь короткими перебежками, – инструктировал их ротный Назаренко. – Объясните, что нам очень мешает артиллерийская батарея. Затем узел обороны перед нами и второй узелок на левом фланге перед четвёртой ротой.
– Там тяжёлый пулемёт не даёт подняться, – добавил комиссар. – Бьёт пулями с палец, два «Максима» уделал вместе с расчётами.
– Крупнокалиберный, – уточнил Астахов.
Командиры и комиссар пришли к единому решению и действовали как одна команда. Когда отправили в путь Логунова, закурили хорошие папиросы «Казбек» из портсигара батальонного комиссара. Тот обратил внимание на политрука Боровицкого, подавленного неудачной атакой и не ждавшего для себя ничего хорошего. Действительность оказалась ещё хуже.
– Первый взвод остался без командира, – продолжал отдавать боевые приказы комиссар. – Возглавишь его. Подготовь красноармейцев к броску и по команде начнёшь атаку.
– Она уже давно началась, – устало отозвался Боровицкий. – Вон убитые лежат.
– Куда деваться, – посочувствовал товарищу старший лейтенант Назаренко. – Во взводе сержанты опытные, к ним прислушивайся. Шагай и винтовку подбери… со штыком.
– Это хорошо, когда политруки в штыковую идут, – кивнул головой комиссар. – Партия всегда впереди.
Борис Яковлевич Боровицкий, шатаясь, брёл к первому взводу. Боевой настрой руководителей был ему непонятен.
Зато бодро и уверенно продвигался за помощью к танкистам двадцатилетний лейтенант Сергей Логунов. Уже через полста метров их обстрелял ручной пулемёт. Пули небольшого калибра шесть с половиной миллиметров хлестнули, как кнутом, по спрессованному ветром песку. Японский пулемёт был отнюдь не барахло, как рассуждал Логунов. Но лейтенант ушёл от огня, нырнув за бугор. Боец молча следовал за ним.
Через какое-то время они остановились передохнуть возле сгоревшего танка. Внутри машины что-то потрескивало, тлела резина на колёсах, пахло жжёной плотью.
– Танкисты в нутре остались, – сообщил красноармеец, поставив винтовку между колен. – Может, закурим, товарищ лейтенант?
– Меня Сергеем зовут. А тебя как?
– Никита.
– Позже покурим, Никита. Сейчас спешить надо.
– И то верно, товарищ лейтенант.
Логунов поправил пилотку и достал «Наган» на шнурке. Мешала бежать полевая сумка, да и не вязалась она с образом решительного командира с оружием в руке. Надо было её оставить. Ладно, может, пригодится.
По прямой взобраться на гору не удалось. Уходя от «Гочкиса», лейтенант и красноармеец Никита сделали обход – по-другому не получалось. «Гочкис» едва не накрыл их. Пули били по песку под ногами, жутко свистели над головой. Когда они нырнули за гребень, пулемёт снёс его вместе с кустом. Пришлось увеличивать круг.
Оба одновременно увидели японского солдата, тоже шагавшего к вершине горы. Сергей не раздумывая открыл стрельбу из «Нагана». Солдат шарахнулся в сторону, обернулся и, по-детски погрозив кулаком, ускорил шаг.
– Бей из винтовки, – размахивая пустым «Наганом», кричал Логунов.
Красноармеец Никита не спеша прицелился и выстрелил. Японец побежал, увязая в песке. Испуг врага воодушевил Сергея.
– Бегут, гады. Мы им ещё покажем.
– Вы его, кажись, зацепили, товарищ лейтенант, – вежливо отозвался Никита.
– Точно?
– Конечно, подранили. Семь пуль выпустили.
Попасть в японца из «Нагана» с расстояния ста шагов было нереально, однако Логинов с лёгкостью поверил в это. Что такого? Увидел врага, открыл огонь и хорошо зацепил его.
Приподнятое настроение Сергея вскоре спало. Они наткнулись ещё на один подбитый танк. Он не сгорел, но был брошен. Японские снаряды вывернули ведущее колесо, порвали гусеницу. В лобовой броне и башне виднелись пробоины. Логунов распахнул люк и невольно отшатнулся.
Прямо на него открытыми глазами смотрел механик-водитель, погибший от прямого попадания. Лейтенанта поразила теснота машины. Механик сидел вплотную к лобовому люку, который с лёгкостью пробил мелкий снаряд.
– Почему его оставили? – растерянно спросил Сергей.
– Некогда танкистам было. Вон ещё один танк сгоревший. Броня тонкая, пушки её насквозь прошибают. А пулемёт из башни сняли, с собой унесли.
– Нормальная броня и танки хорошие, – машинально пробормотал Логунов.
– Никто не спорит, товарищ лейтенант. Надо бы покурить и осмотреться.
– Я гляжу, ты слишком грамотный, Никита. Даже в танках разбираешься, – не мог успокоиться взводный. – Классов-то сколько закончил?
– Шесть. Затем бросил, отцу помогал в работе. Надо бы и дальше учиться, но деньги зарабатывал. Потом с девками загулял.
– И много у тебя этих девок было? – с сомнением посмотрел на конопатого парня Сергей.
– Были всякие, – неопределённо отозвался Никита. – Отец с матерью рассердились, в кого такой гулящий. Ну и женили меня, двое детей в селе под городком Иман остались. А до армии я лес валил, хорошо зарабатывал.
У Логунова была в жизни единственная женщина. Растолстевшая официантка из столовой, на три года старше его. Сергей врал приятелям-курсантам, что ходит к красивой даме, у которой муж полковник. Официантка подкармливала его и угощала вином. Затем дала от ворот поворот.
– Больше не приходи, я замуж выхожу.
Короткий роман Логунов переиначил по-своему. Ревнивый муж, красивая подруга едва не отравилась от несчастной любви. Кто-то из приятелей верил, другие с сомнением качали головой. В красноармейце Никите угадывалась жизненная правда. Женился, родил детей, работал лесорубом, знает тяжёлый труд. Пустым словам не верит, а наши танки не такие уж мощные, с тонкой бронёй, о чём Никита не боится сказать.
– Двигаем дальше, – докурив папиросу, поднялся Сергей. – Времени много теряем.
– Прямиком не пройдёшь, – напомнил красноармеец. – Вы правильно делаете, что обходным путём шагаете.
Однако на плоскогорье Баин-Цаган японцы оборонялись повсюду. Спустя полчаса, когда они подбирались к цели, выстрел японского снайпера опрокинул конопатого красноармейца на песок. Пуля угодила ему в грудь, вторая просвистела рядом с Сергеем. Он торопливо отполз и опомнился лишь шагах в двадцати от погибшего.
Лейтенант Логунов бросил подчинённого, не забрал оружие и документы. Почему он тогда осуждал танкистов, оставивших тело механика в подбитой машине? Сергей растерянно огляделся. Игра в смелого разведчика закончилась, теперь надо было просто доставить послание и выручать роту. Без пустой стрельбы, рисовки, любования собой.
Он всё же добрался до вершины нужного холма и передал командиру танковой роты Чурюмову записку. Тот прочитал её и показал рукой на продвигавшиеся по склону пехотные цепи.
– Ваши там внизу сами справились. Ты слишком долго добирался.
– Это другой батальон. Наши ждут поддержки. Надо хотя бы японскую батарею прикончить, вон как гвоздит.
– Легко сказать «Хотя бы». Там четыре полевых орудия, а у меня четыре танка в роте и снарядов кот наплакал. Думаешь, чего мы здесь торчим? Боеприпасы ждём, две машины на ладан дышат, двигатели перегрелись.
– Хватит, не надо много говорить, – Сергей смотрел на такого же молодого танкового командира устало и отрешённо. – Меня два раза чуть не убили, а мой боец погиб, пока до вас добирались.
– Атаковать батарею я не буду, бесполезно. Там целый укрепрайон, отступающие японцы вокруг пушек сбились. Их вместе с вашим батальоном надо выковыривать.
– Пока батальон сюда доберётся, шрапнель половину личного состава выбьет.
– Ладно, попробуем, – ответил не менее уставший за этот бесконечно длинный день лейтенант Чурюмов.
Прошло возбуждение от неожиданного приказа возглавить роту. Лейтенант, по существу, оставался тем же юным курсантом. Сегодня, как и Сергей Логунов, он прошёл через первый бой в своей жизни. Столько насмотрелся, что голова гудела, словно котёл. Чтобы успокоиться, он стал подробно объяснять старшине Сочке боевую задачу.
– Понял. Только снарядов негусто, сам знаешь.
– Постарайся хотя бы отвлечь японскую батарею от пехоты. Они же к нам на выручку идут.
– Где раньше был этот батальон и полк? Дожидались, пока мы в одиночку гору одолеем.
– В степи плутали, – выкрикнул Логунов. – Затем попёрли без всякой поддержки наступать.
– Успокойся. Водички попей.
Сергей с жадностью пил тёплую воду из фляги. Сержант-танкист выдернул её из рук.
– Хватит. Мы цистерну с собой не возим. Эй, Лёша, хлебни тоже воды.
Сергей уже ничему не удивлялся. Сержант обращался к командиру роты по имени, комбинезон был расстёгнут, а танкошлем он держал в руке.
– Не боись, – подмигнул сержант Логунову. – Поможем.
Чурюмов и Сочка по очереди разглядывали батарею в бинокль. Солнце слепило глаза, орудийные капониры были плохо видны. Затем два танка отъехали в сторону. После нескольких пристрелочных выстрелов башенные «сорокапятки» открыли беглый огонь.
Трудно уничтожить вражескую батарею небольшими осколочно-фугасными снарядами массой полтора килограмма. Для этого требуется более крупный калибр. За прицелами «сорокапяток» сидели опытные танкисты, старшина Тимофей Сочка и старший сержант.
Снаряды, выпущенные снизу вверх, взрывались сначала на бруствере или с перелётом. Вскоре прямое попадание смяло щит японского орудия и оторвало тележное колесо. Осколки тяжело ранили двух артиллеристов. Чтобы достать русские танки, японцам пришлось смахнуть лопатами часть брустверов.
Очередной взрыв раскидал артиллеристов, кто-то погиб. Двухтонную пушку выкатили наверх, началась дуэль с танками. Выиграли её японцы. Снаряд пробил тонкую броню БТ-5, взорвался внутри. Из экипажа старшего сержанта никто не выбрался. Машина горела, из развороченной метровой дыры выбивались языки пламени. Молодой командир танковой роты бежал к БТ-5 старшины Сочки.
– Тимофей, сматывайся, хватит воевать!
Старшина его не слышал. Закончились осколочно-фугасные снаряды, и Сочка матерясь выпустил три подряд бронебойные болванки. Теперь орал и матерился механик-водитель.
– Ты сдурел, б…ь! Сейчас накроют!
Не дожидаясь команды, дал задний ход. Сделал он это вовремя. Взрыв поднял фонтан песка на том месте, где секунды назад стояла машина. Осколок лязгнул по броне с такой силой, что Тимофей Сочка невольно отпрянул от прицела. Вокруг висела пелена дыма и песчаной пыли.
Её прорезала вспышка очередного разрыва. Танк встряхнуло, но машина уже находилась вне зоны обстрела. Что-то невнятно бормотал заряжающий и пытался закурить. Экипаж, едва не попавший под раздачу, понемногу приходил в себя.
Второй стрелковый батальон капитана Петра Лазарева понёс большие потери. В майских боях теряли людей из-за неразберихи и отсутствия чёткого командования. Сейчас неразбериха осталась, зато приказы Жукова были жёсткие и беспрекословные. В отличие от бывшего командира корпуса Фекленко, заседавшего со своим штабом вдали от боевых действий, Жуков находился на передовой линии.
Важную высоту Баин-Цаган проморгали. Чья вина – непонятно. Новый командир корпуса бросал в бой танковые, броневые, пехотные части и артиллерию по мере их подхода и не считался с потерями.
Со всех аэродромов в пределах досягаемости были подняты самолёты, которые бомбили и обстреливали окопавшихся японцев. Батареи подтягивались на ближнюю дистанцию и посылали снаряды, обрушивая укрепления.
Очевидцы рассказывали, что порой было невозможно сосчитать наши истребители и бомбардировщики. Израсходовав боеприпасы, улетали одни эскадрильи, а на смену им прилетали другие. Жуков хорошо понимал, что японскую группировку в нашем тылу надо срочно уничтожить. Слишком опасным был этот создавшийся вражеский плацдарм.
Бой за плоскогорье шёл повсюду. Но вряд ли от этого было легче комбату Петру Лазареву, который за пару часов оставил на склонах около пятидесяти погибших. Раненых эвакуировали под пулями на носилках. Те, кто мог идти, брели вниз, поддерживая друг друга.
Оружие не бросали. На плоскогорье образовался «слоёный пирог». Японцы, оказавшиеся в изоляции от основных сил, кидались на красноармейцев со штыками наперевес, швыряли гранаты, пакеты со взрывчаткой. Глубоко укоренившаяся психология не сдаваться в плен, гибнуть за императора и свою страну делала их бесстрашными воинами.
Молодой командир взвода с пробитой рукой возглавлял небольшую группу раненых. На них напали трое японских солдат, прятавшихся в промоине. Патроны к винтовкам закончились, но оставались штыки. Двое раненых были заколоты, лейтенант от неожиданности растерялся. Положение спас сержант, получивший контузию. Выстрелом в упор он свалил одного японца и с криком бросился на другого.
Сержанта трясло. Дёргались руки, он ничего не слышал, а фигуры вражеских солдат двоились в глазах. Красивых контузий не бывает, если люди не притворяются. Сержант выжил после близкого взрыва снаряда и думал, что самое плохое осталось позади. Возможно, после госпиталя его выпишут к семье, детям. Страх оставить их без кормильца придал новые силы и заставил забыть о контузии. Не успевая дослать в казённик новый патрон, он отбивался прикладом. Опомнился молодой лейтенант и стал стрелять в японцев из пистолета. Когда раненые вражеские солдаты убежали, он долго глядел на погибших красноармейцев.
– П-пошли, лейтенант, – сильно заикаясь, позвал сержант. – В-возьми…
Что надо взять, выговорить не сумел, но взводный его понял. Забрал красноармейские книжки и поднял одну из винтовок.
Комбат Лазарев вместе с четвёртой ротой был вынужден залечь под огнём нескольких пулемётов. Он знал, что комиссар батальона отправил к танкистам человека с просьбой о помощи. Можно было выждать, однако вмешался комиссар полка.
– Чего ждать? С моря погоды? Танкисты с утра воюют, а мы отсиживаемся. Того и гляди Жуков пинками нас погонит. Поднимай людей.
Лазарев хотел огрызнуться, но смолчал. В том, что батальоны долго плутали по степи, была немалая вина комиссара полка. Когда людей погрузили в машины, он не уставал подгонять командиров и водителей:
– Вперёд! Там бой идёт, а мы чухаемся.
Переброска крупного подразделения по бездорожью – непростое дело. Однако всё происходило наспех, необдуманно. Так что прибыли к Баин-Цагану лишь в три часа дня. Политработников такого ранга, как полковой комиссар, не дёргали за ошибки. Обычно расплачивались строевые командиры.
Но что ждать от Жукова, который поддерживает командиров? Налетит как бешеный и отстранит комиссара, даже не выслушав. Словами его не проймёшь. А комиссару полка намекнули свыше – если будет действовать решительно, его оценят. Жуков на потери не смотрит, ему подавай результат.
Два года назад комиссар руководил сельхозотделом обкома партии в одной из крупных областей. Когда началась чистка в армии, его бросили на укрепление Вооружённых Сил. После кратких курсов по переподготовке он стал комиссаром полка (должность полковника), крупного подразделения в три тысячи человек. Бывший обкомовский работник воспринял это как понижение. У него в области двести колхозов находилось в подчинении! Но если председатели колхозов линию партии понимали правильно, то здесь, в Монголии, командиры пытались артачиться. Это выводило комиссара из себя.
Единственное, что мог сделать комбат Лазарев под таким давлением, – хоть немного оттянуть новую лобовую атаку.
– Сначала нанесём удар с фланга.
– Наносите, чего ждёте!
Японская батарея продолжала вести огонь с вершины, неподалёку взрывались снаряды. Полковой комиссар беспокойно оглядывался. Ему стоило больших усилий оставаться в опасном месте. Когда комбат отдал нужные распоряжения, комиссар торопливо зашагал назад, не забыв предупредить Лазарева:
– Атаковать не позже чем через полчаса.
Очередной снаряд разорвался метрах в пятидесяти. Комиссара сопровождал боец с винтовкой. Оба бросились на песок, неподалёку шлёпнулся зазубренный осколок. Проходя мимо, политработник хотел подобрать его, но обжёг пальцы.
– Вот чёрт, раскалённый! Я не знал, что они такие горячие.
Красноармеец молча кивнул, соглашаясь с ним. В душе подумал: много ты ещё чего не знаешь, хотя во главе полка стоишь.
Фланговый удар не получился. Взвод лейтенанта Астахова, самого опытного командира в роте, угодил под огонь «Гочкиса». Погибли двое красноармейцев, снаряд разбил «Максим», который прикрывал бойцов Астахова. В это же время открыли стрельбу танки. Японская батарея отвлеклась, и комбат Лазарев поднял все три роты в атаку.
Политрук Боровицкий бежал, как ему было приказано, с винтовкой наперевес. Он служил в Красной Армии шесть лет, но в такую заваруху угодил впервые. Во время майских боёв выполнял мелкие поручения батальонного комиссара, который старался беречь политруков. Сейчас Борис Яковлевич возглавлял первый взвод. Винтовка со штыком ко многому обязывала. Боровицкий старался не думать, что предстоит впереди. В голове мелькали обрывки мыслей. Он видел выгоревшую гимнастёрку помкомвзвода, рядом тяжело дышал другой боец.
Политрук с запозданием услышал треск японского пулемёта, зато хорошо уловил звучный шлепок пули. Старший сержант, помощник командира взвода, лежал на земле, зажимая рану выше колена. Человек, на которого он рассчитывал, вышел из строя. Борис остановился возле него, пули хлестнули по песку.
– Товарищ политрук, – тянул его за рукав другой сержант, – надо бежать, убьют.
– Куда бежать?
– Вперёд. Назад нельзя – расстреляют.
Растерянность едва не погубила Боровицкого. Новая очередь рассеялась вокруг, вскрикнул кто-то из бойцов, бежавших правее. Борис пригнулся и продолжил бег, ожидая каждую секунду удара в живот. Этих ран больше всего опасались рядовые красноармейцы. Но что могли понимать малограмотные ограниченные люди, не видевшие ничего, кроме своей деревни, навоза и тяжёлого физического труда? Так рассуждал Боровицкий. Они не знали, что пробитое лёгкое не заживает годами, а переломанная кость грозит смертельным остеомиелитом. Большинство из них не видели толком настоящей жизни.
В армии их интересы не простирались дальше сытного обеда, возможности выпить водки или кумыса. Читали они мало, а на политзанятиях дремали, не задавая вопросов. Хотя Борис к ним тщательно готовился. Говорил о славных традициях Красной Армии, о героических рейдах красных конников и дальневосточных партизан. Как громили зарвавшихся японских агрессоров на озере Хасан.
Зная, что многое в этих материалах подтасовано, исторически неточно и смыкается с откровенной ложью, Боровицкий не задавался мыслью, верят ему или нет.
Начинали внимательно слушать, когда политрук говорил о колхозах, подъёме сельского хозяйства, заботах партии и товарища Сталина о крестьянах. Кто-то из молодых неожиданно задал вопрос:
– Правда, что из колхозов можно будет уходить и работать на земле самим?
Боровицкий едва не задохнулся от возмущения. За такие слова можно дорого поплатиться. Но что возьмёшь с туповатого крестьянского парня? Стал терпеливо объяснять, что коллективный труд – это шаг вперёд, люди на селе стали жить лучше. Не заметил, что начал пересказывать развесёлую киносказку о кубанских казаках. Сержант Савелий Балакин откровенно зевнул, а Ютов Антон засмеялся.
– Чего смешного? – вскинулся политрук.
– У нас в деревне ня так.
– Что у вас «ня так»?
– Да всё. Не платят ничего, а прошлой весной семенное зерно сгноили. Председатель со счетоводом пьют как мерины, а людям с этого одно мучение.
Остальные бойцы зашумели, поддерживая товарища. Видимо, в их деревнях дела тоже обстояли «ня так». Боровицкий благоразумно закруглил разговор. Боевые дела красноармейца Ютова оценил сам товарищ Жуков. Лучше не лезть в дебри.
Борис рос в благополучной семье адвоката. Закончил десятилетку, два курса университета. Затем его вызвали в военкомат и направили на шестимесячные сборы политработников. Отец ничем помочь не смог. Посоветовал:
– Соглашайся. Не сегодня-завтра объявят всеобщую воинскую обязанность, от армии не уйдёшь. Лучше уж офицером служить, чем простым солдатом.
– Сейчас нет офицеров, папа. И солдат тоже. Командиры и красноармейцы.
– Главное, войны нет, – веско заметил адвокат, переживший долгую Гражданскую войну, погромы и сумевший спасти свою большую семью.
Отец – мудрый человек. В армии было неплохо. Приличное жалованье, высылал деньги отец. Борис пошил хорошую форму, сошёлся с коллегами-политруками, легко знакомился с женщинами. В отпуск ездил в санатории Красной Армии, где хорошо кормили и было весело. Затем последовал перевод на Дальний Восток, и вот она, гора Баин-Цаган, раскалённый песок и пули навстречу.
Боровицкого трясло от напряжения и злости. На день Красной Армии он подарил комиссару батальона дорогой охотничий нож, приходил в гости с коньяком. Тот Бориса вроде опекал, но в свой круг не принимал. Приходилось быть рядом с ротным Назаренко. Пить простую водку (коньяка не напасёшься), слушать его солдафонские истории. Вроде подружились, но и это не спасло от лобовой атаки.
– А-а-а! – кричал, выплёскивая адреналин, бежавший навстречу неминуемой смерти политрук. – За Сталина!
Каким-то врождённым инстинктом Борис спасался от пулемётных очередей, бросался в песок и снова поднимался. Пули выбили клочья окровавленной гимнастёрки из спины красноармейца, он свалился как сломанная кукла. Не меньше десятка человек из роты остались лежать на склоне, убитые или тяжело раненые. Но Боровицкому пока везло.
Он влетел на бруствер траншеи одним из первых. Страх исчез, осталась злость. Она порой очень помогает. Борис не раздумывая бросился на японского солдата, тоже с винтовкой и штыком. Тот умело отбил удар, хотя был мелкий и низкорослый.
– Получай!
Боровицкий был физически крепкий, хотя и набрал лишний вес. Штыком он владел так-сяк, но сумел вторым ударом вонзить его под рёбра врагу. Выдернув, проследил, как японец сползает на дно траншеи и оглянулся вокруг, подстерегая опасность.
Рядом отчаянно дрались японские солдаты. Пулемётчик по команде офицера развернул «Гочкис», чтобы смахнуть длинной очередью хлынувших в траншею красноармейцев. Политрук, увидев чёрный зрачок массивного ребристого ствола, отшатнулся. Двое бойцов его взвода и японский солдат свалились, срезанные пулями. Чтобы спасти положение, офицер не щадил никого.
Строчка пулемётной очереди приближалась к Боровицкому, он понял, что увернуться не сумеет. Однако в бою всё может измениться за считаные секунды. Взводы смешались, рядом с пулемётчиком оказался сержант Савелий Балакин. Много чего повидавший забайкалец действовал стремительно и умело, словно большой хищник. Он понимал – только таким образом можно выжить и победить в стремительной схватке. Он выстрелил в пулемётчика и сразу же ударил штыком японского офицера.
Тот сжимал в руке пистолет «Намбу», сумев опрокинуть двумя пулями красноармейца, выскочившего на бруствер секундами раньше. Помкомвзвода Балакин опередил офицера, пытавшегося достать пулями и его. Штык воткнулся сверху вниз в основание шеи.
Были убиты те, на ком держался японский узел обороны. И хотя схватка продолжалась с не меньшим ожесточением, исход её был решён.
Какое-то время батальон Лазарева отдыхал в захваченных траншеях. Санитары эвакуировали раненых, их было много. В том числе пострадавших в ближнем бою. Японские ножевые штыки наносили глубокие колотые раны.
Красноармейцы пили воду, которая хранилась в канистрах, спрятанных на дне узкой песчаной ямы. Несмотря на жару, вода оставалась там прохладной. Вначале опасались, что она отравлена. Сержант Антон Ютов понюхал и заявил:
– Что, японцы – дураки, самих себя травить?
И большими глотками отпил сразу едва не литр. Канистру поторопились отобрать:
– Эй, нам оставь!
Некоторые бойцы украдкой от командиров пили из небольших бутылочек саке – рисовую водку. Хотелось снять напряжение. Большинство пить не решались – боялись отравы. Те, кто постарше, не желали дурить себе голову в таком ожесточённом наступлении. Из добротных солдатских ранцев телячьей кожи и сухарных сумок извлекали мешочки с галетами и вяленой рыбой. Тунец в консервных банках по вкусу напоминал свинину.
В японских ранцах хранилось также разное барахло, отобранное в маньчжурских деревнях: куски шёлка, изделия из серебра, монеты, накидки, расшитые золотистыми нитями.
– Драгоценные металлы положено сдавать, – громко объявил Назаренко.
– А шёлк?
– Берите, если не противно.
Ротный хлебнул водки, был оживлён и доволен результатами боя. Захватили много трофейного оружия, ему подарили часы, снятые с японского офицера, а комбат похвалил старшего лейтенанта:
– Молодец, рота смело действовала. Только сам под пули меньше лезь. Если что случится, кто меня заменит?
Назаренко широко заулыбался. Наконец признали заслуги, даже намекнули на повышение в должности. Юрий Фатеевич не слишком переживал за большие потери во время атак. Комбат не упрекнул, значит, всё в порядке. Он выпил с Боровицким ещё немного водки и хлопнул приятеля по плечу.
– Чего закис? Ты тоже воевал как надо. Не ожидал такой прыти от тебя. Даже японца штыком заколол. Потруднее, небось, чем свои брехливые политзанятия проводить.
Ротный командир Назаренко и политрук были одного возраста, варились в одной каше. С ним Боровицкий мог быть откровенным, как ни с кем другим.
– Людей много погибло. Рядом со мной падали. По-другому не умеем?
– А когда у нас служивых жалели? – отозвался Назаренко.
– Чушь собачья. С японцами ещё воевать и воевать, а у нас такие потери. Я был уверен, убьют меня. Вначале от страха ноги подкашивались, затем кое-как в себя пришёл.
Старший лейтенант поглядел на политрука внимательнее.
– Не расклеивайся. Нормально ты действовал и взводом неплохо руководил.
– Да забыл я в этой горячке про взвод. Никаких команд не отдавал.
– Зато они на тебя смотрели. Личный пример многое значит. Если бы ты залёг, то и взвод в песок бы зарылся. Ладно, пошёл я. Скоро снова вперёд двинемся.
К политруку подошёл сержант Балакин.
– Воды попьёте?
– Что? – не понял Боровицкий.
– Водой у японцев разжились. Хлебните, пока время есть.
– Давай флягу.
Страшный и странный день. Назаренко совсем по-другому с Борисом разговаривал. Савелий Балакин, который на политзанятиях демонстративно дремал, принёс холодной воды.
Поредевшие стрелковые роты наконец соединились с танкистами.
– Вот так мы воюем, – повторял как заведённый Алексей Чурюмов, размазывая по лицу пот и копоть. – Вначале танки и бронемашины теряли, а затем ваш батальон ополовинили. Людей хоронить не успеваем.
– Ладно, угомонись, – перебил его командир батальона Пётр Лазарев. – Спасибо, что помогли.
Подошёл танковый комбат Зубов и бесцеремонно толкнул своего ротного пятернёй в спину.
– Отдохни, герой, и покури. Когда надо, позовём. А мы пока с товарищем Лазаревым обсудим что и как.
Совещались недолго. Танкистам подвезли снаряды, их срочно загружали в машины. Затем взялись за японскую батарею, которая торчала как кость в горле. Поднявшись по склону, три танка БТ-5 дружно ударили из башенных «сорокапяток». С другой стороны батарею обходила пехотная рота.
Основную часть батальона Лазарев пока придерживал. Зато вели непрерывный огонь «Максимы», собранные в один кулак. Длинные очереди с расстояния шестисот метров выстилали град пуль. Пулемётчикам пришлось туго. Они имели право самостоятельно менять позиции, но это не спасало их от снарядов.
Японский капитан, комендант укреплённого узла обороны, приказал сосредоточить огонь на русских танках и «Максимах». Два орудия развернули в одну сторону, два – в другую. Артиллеристы действовали умело. Вложили снаряд под брюхо БТ-5, проломили броню и вывернули колёса. Погиб механик-водитель.
Командир подбитого танка успел сделать ещё несколько выстрелов. Взрыв смял башню, из экипажа никто не выжил. Разнесло попаданиями два «Максима». Возле них остались лежать погибшие пулемётчики, расползались раненые.
На батарее поднимались разрывы танковых снарядов. Снизу летели трассы уцелевших «Максимов». Японцы несли потери, но стрельба 75-миллиметровых орудий лишь усиливалась. В этом капитан видел единственный выход. Отступать категорически запрещалось, русские уже взяли к вечеру более половины плоскогорья.
На место убитых и тяжело раненых артиллеристов тут же вставали другие. Людей пока хватало за счёт отступивших к вершинам солдат и офицеров. Сняли брезент, которым укрывали от песка «Гочкисы», готовясь к отражению атаки. Наблюдали, как русские позиции бомбят штурмовики. Фугасные стокилограммовки понимали огромные фонтаны песка и дыма.
Близкое попадание перевернуло лёгкий танк, из-под него выползал человек, отталкиваясь от земли локтями. Замолчали «Максимы», кажется, им тоже досталось от авиации.
Но штурмовикам разгуляться не дали. Их перехватили советские истребители, завязалась свалка. Скоростные И-16 подбили один, затем второй штурмовик. Остальные спешно уходили за линию границы, их преследовали пулемётные очереди. Японские солдаты смотрели в небо и переговаривались.
– Русские самолёты хоть и деревянные, но бьют метко.
– Раньше говорили, что у них вообще нет самолётов.
– У русских новый командующий, он такой же опытный, как и наши генералы. Атакуют со всех сторон.
И всё же наступила короткая передышка. Капитан смотрел на помощников-офицеров. Они оставались на своих местах, несмотря на ранения и контузии. Мундиры были изорваны мелкими осколками, усталые лица покрыты копотью. Старший сын капитана был такого же возраста, как эти офицеры, он служил на флоте. Хотелось сказать им что-то тёплое.
– Мы выстоим, я не сомневаюсь. Долг и честь дороже жизни.
Теплоты в коротких фразах не прозвучало. Однако то были не просто слова – подобного мнения придерживались все офицеры.
Вестовые разливали водку в походные стаканчики. Солдаты тоже выпивали свои порции. Дух единения охватывал защитников высоты. Перегрелись пушки на батарее и у русских танкистов. Можно перевести дух.
Разные люди находились в траншее. Японский капитан (три звёздочки на петлицах) был из числа старых служак, он воевал с русскими ещё в Гражданскую войну. Он мог бы не участвовать в этом походе, однако требовались деньги. Дочери нуждались в поддержке, одна из них собиралась замуж, младший сын заканчивал школу.
Несмотря на самурайский меч и слова о долге и чести, капитан не отказывался от небольших подарков, которые ему приносили подчинённые. Всё это отбиралось у маньчжур, а позже – у монгольских аратов. В обозе на отдельной повозке хранились полушубки, хорошая обувь, рулоны выделанной кожи, серебряная утварь из буддийских храмов.
В то же время капитан был честным человеком. Никогда не влезал в батарейную кассу и сомнительные сделки с покупкой фуража для лошадей. Солдат кормили по уставной норме, добавляя трофейные продукты. И всё же опытный командир батареи сделал ошибку. Не надо было лезть в эту войну. Никто не ждал, что русские будут так ожесточённо отстаивать монгольскую землю и подступы к своим границам.
Он старался не думать, что случится с семьёй в случае его смерти. Капитан знал, это волнует и старших по возрасту солдат. Молодёжь, в том числе офицеры, не слишком задумывалась о таких вопросах. Им была свойственна неоправданная жестокость.
Когда артиллерийская разведка взяла в плен двоих монгольских кавалеристов и русского красноармейца, лейтенант, заместитель капитана, предложил их зарубить.
– Русского отправьте в штаб дивизии, а с монголами поступайте, как хотите, – принял решение командир батареи.
Капитан не хотел никаких казней – к чему злить врага? Но от офицеров требовали решительности. В это понятие входила и беспощадность к противнику. Слухи о том, что командир батареи проявляет мягкотелость, могут вызвать нежелательную реакцию у руководителей. Кроме того, лейтенант был из дворянской семьи, имел связи. Парню требовалось попробовать на ком-нибудь свой фамильный дорогой меч, и капитан не решился отказать своему заместителю.
Вместе с другим молодым офицером он расправился с монгольскими военнопленными. Сцена получилась отвратительная. Не обладая достаточными навыками, они не смогли чётко и быстро сделать своё дело. Пленные кричали, пытались убегать. Дворянин гнался за своей жертвой с мечом, и на всё это смотрели солдаты. Одни с жадным любопытством, а те, кто постарше, – явно неодобрительно.
Дворянин считал себя настоящим самураем, хотя не понимал значения этого слова. Самурай прежде всего воин, а не палач. Впрочем, сейчас такие мелочи не имели значения. В дальнем углу траншеи лежали погибшие от русских пуль и снарядов. Раненые тоже находились неподалёку.
Живые, выпив саке, примолкли. Вот-вот должна была закончиться короткая передышка. Русские спешат, для всех солдат и офицеров на батарее скоро наступит последняя минута жизни. А может, всё обойдётся? Враг понёс большие потери, на склонах высоты догорают танки, лежат тела убитых. Императорская авиация смело бомбит русских, отчаянно дерётся в воздухе. На вершинах холмов стоят другие батареи, они также намерены сражаться до конца. Там не смолкает стрельба.
– Все по местам, – дал команду капитан, интуитивно чувствуя опасность.
Бойцы шестой роты осторожно обходили с фланга японскую батарею, местами ползли. Назаренко и Астахов следили, чтобы красноармейцы не обнаружили себя раньше времени. При этом лейтенанты Василий Астахов и Ваня Сорокин находились в первых рядах, а Назаренко замыкал роту, как приказал комбат.
Затем дружно поднялись для рывка. Иван Сорокин, привыкший делать всё основательно, даже загадал, что он будет кричать во время атаки: «Вперёд! За Сталина!». Однако горло перемкнуло, а рота вопила на одной ноте протяжное «А-а-а!». То ли крик, то ли рёв смертельно обозлённого хищника, прыгнувшего на врага.
Хорошо обдуманный обход помог сблизиться с японцами на расстояние двадцати шагов. В ту минуту, когда красноармейцы поднялись для рывка, им противодействовал капрал с ручным пулемётом и двое помощников с винтовками, охранявшие фланг. Они не могли остановить девяносто человек (утром было сто шестьдесят), которые знали, что на сегодня это последняя атака. Не помогли и несколько гранат, брошенных с запозданием.
Зато в траншее и возле орудийных капониров завязалась схватка, не менее ожесточённая, чем на склонах. Открыли огонь из карабинов артиллеристы, находившиеся возле орудий. Они были опытными солдатами, от их пуль погибли и получили ранения сразу несколько красноармейцев. Стреляли в упор из пистолетов офицеры, а один из них подскочил к «Гочкису» на треноге помочь расчёту развернуть тяжёлый пулемёт.
Удар с фланга оказался неожиданным. Кто-то из солдат растерялся, но убегать никто не кинулся – некуда. Командир батареи опустошал обойму своего «Маузера» и кричал солдатам:
– Открывайте огонь! Мы сумеем отбить атаку.
По его приказу отделение гранатомётчиков бросало увесистые «лимонки». Они взрывались за бруствером, отсекая не успевших спрыгнуть в траншею красноармейцев.
Там погибли ещё сколько-то бойцов, оглушило старшего лейтенанта Назаренко. Остановить роту уже никто не мог. Под ударами штыков падали артиллеристы, пытаясь отбиваться своими короткоствольными карабинами. Японский лейтенант-дворянин, потомок знатного рода, застрелил в упор красноармейца, ранил другого. На него набегал такой же молодой русский лейтенант, только из захудалой саратовской деревеньки Дворянская Мыза.
Японский офицер сжимал в руке «браунинг» последней модели, с магазином на 13 зарядов, купленный в порту Нагасаки. Иван Сорокин держал наперевес винтовку, которая досталась ему от погибшего красноармейца. Каждый хотел послужить своей стране. Они родились в один год на разных концах земли, а судьба столкнула их в траншее на горе Баин-Цаган. В такой ситуации всё решает уровень подготовки… и случайность.
Оба лейтенанта были хорошо тренированы, но боевого опыта имели немного. У японца имелось преимущество – многозарядный надёжный «Браунинг» убойного калибра девять миллиметров. Иван Сорокин, привыкший к тяжёлому труду с четырнадцати лет, оказался цепким в бою за жизнь. Сумел уклониться от пули, которая лишь вырвала клок кожи на боку.
Следующий выстрел мог пробить ему грудь. Сорокин выпустил из рук винтовку, понимая, что штык не поможет. Даже смертельно раненный офицер успеет нажать на спуск.
Ваня быстро и цепко перехватил запястье, оказавшееся неожиданно крепким. Выстрел грохнул перед лицом, в глазах плясала ослепительная вспышка. Оба лейтенанта опрокинулись на дно траншеи и катались по песку. Сержант, пытавшийся помочь взводному, отскочил – пистолет японца выстрелил, и пуля едва не пробила ему ногу.
Тем временем Василий Астахов и бойцы шестой роты теснили японцев, оставляя позади погибших и раненых товарищей, тела убитых врагов. Офицер возле «Гочкиса» получил удар штыком и лежал, зажимая ладонями живот. Командир батареи, опустошив обойму «Маузера», выдернул из ножен меч. Он не слишком хорошо владел им. Это был жест обречённого, капитан подавал пример мужества. Погибнуть с мечом в руках – знак высшей доблести, хотя пожилой командир батареи вовсе не желал умирать.
Он рассекал воздух, не давая приблизиться к нему. Артиллеристы, кинувшиеся выручать своего командира, на минуту приостановили атаку шестой роты.
Василий Астахов выстрелил из винтовки и ранил капитана в плечо. Савелий Балакин свалил ударом штыка унтер-офицера, остальные снова попятились.
Бой подходил к завершению. Загнанные в угол японцы во главе с командиром отстреливались. Кто-то бросил гранату, от которой могли сдетонировать ящики со снарядами. Осколки расщепили тонкие доски, ранили двоих красноармейцев. В ответ зачастили винтовочные выстрелы. Выпустил барабан своего «Нагана» пробившийся вперёд Сергей Логунов. Один из солдат, совсем молодой, небольшого роста, прижался к стенке траншеи и поднял руки.
– Прекратить! – кричал ротный Назаренко. – Они сдаются.
Это было не так. Остальные сдаваться не собирались, а капитан кое-как перезарядил «Маузер» и выстрелил себе в грудь. Сразу трое-четверо солдат кинулись со штыками на бойцов шестой роты. Их расстреляли в упор – красноармейцы не желали гибнуть. Оставшиеся в живых подняли руки.
Иван Сорокин изловчился и выдернул «Браунинг» у офицера-дворянина. Тот цеплялся за лейтенанта, пытался душить. Сержант, командир отделения, ударил японца прикладом по голове.
– Живым… его надо брать живым, – бормотал Ваня, поднимаясь с песка.
– Я его слегка стукнул. У вас гимнастёрка в крови, товарищ лейтенант. Ранили?
– Зацепило. Бой, кажется, закончился. Там наши лежат, помоги санитарам. Доложить потери.
– Есть. Сейчас сделаю, только японца свяжу.
Связывали руки и остальным пленным. Их было намного, а единственным офицером оказался лейтенант-дворянин. Он дёргался и шипел, как обозлённый кот. Антон Ютов, которому поручили вместе со своим отделением охранять пленных, не выдержал.
– Угомонись, сучонок! Всё никак не навоюешься.
И пнул японского лейтенанта в бок.
Ротный Назаренко и Василий Астахов поднялись на глинистый уступ. Отсюда была хорошо видна извилистая река Халхин-Гол. Огромное красное солнце коснулось горизонта. На плоскогорье Баин-Цаган ещё продолжался бой, хотя обе стороны устали. Японцы цеплялись за вершину и прикрывали свою переправу, по которой двигалась подмога. По склонам поднимались наши части, лошади тянули артиллерию. Думать о том, что завтра снова предстоит бой, не хотелось.
Войти с помощью соц. сетей: