Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Гора Баин-Цаган на западном берегу реки Халхин-Гол не просто сопка, а ключевая высота. Она велика, её часто называют плоскогорьем, и она, словно остров в степи, тянется на десяток километров с севера на восток. Здесь, среди холмов, низин и майханов (песчаных ям), может укрыться целая дивизия и успешно обороняться, расстреливая с возвышенности наступающего врага.
Высота была расположена на «нашем» берегу, в тылу советско-монгольских войск. С неё просматривалась местность на десятки вёрст. Пологая со стороны степи, она круто обрывалась над рекой Халхин-Гол. Расстояние до границы с Маньчжоу-Го составляло 40 километров.
Трудно понять, почему оборона этой важной высоты была организована слабо. В исторических документах говорится лишь о сопротивлении 10-го монгольского кавалерийского полка. Впрочем, в той забытой войне многое непонятно.
А теперь факты.
В ночь со 2 на 3 июля ударная группа японских войск под командованием генерал-майора Кобаяси переправилась через Халхин-Гол. Им противостояли несколько спешенных монгольских эскадронов. Вчерашние араты (скотоводы, пастухи) не ждали от японцев ничего хорошего для себя и своих семей. Они знали, как жестоко и бесцеремонно ведут себя императорские солдаты в Китае. Показали они себя и в Монголии, нападая на пограничные заставы и стойбища пастухов.
Глубоко привитая вера в своё расовое превосходство оправдывала насилие и грабёж. Разбегайтесь все, когда идёт императорская армия!
Монгольские эскадроны оказали стойкое сопротивление. Араты – меткие стрелки – вели огонь из карабинов, имели небольшое количество лёгких пулемётов. Силы были неравные. Японцы пустили в ход артиллерию и миномёты. Оставшиеся в живых монгольские солдаты отступили. Напомню, что всё это происходило в конце ночи и на рассвете. К семи часам утра 3 июля плоскогорье Баин-Цаган было захвачено. Срочно подтягивались новые японские части, рыли траншеи и возводили укрепления.
Советско-монгольские войска на восточном берегу Халхин-Гола в составе полутора тысяч красноармейцев и трёх с половиной тысяч монгольских кавалеристов оказались отрезанными от основных сил. На них обрушились два пехотных и два танковых японских полка, имевшие 130 танков. К вечеру третьего июля советско-монгольские части с боем отошли к реке. Создалась угроза их окружения.
Комкор Жуков Георгий Константинович считал главной задачей уничтожить прорвавшуюся в наш тыл группировку генерал-майора Кобаяси, нависающую над советско-монгольскими войсками. Она была как кость в горле, мешая перебрасывать на восточный берег подкрепление.
Здесь Жуков полностью показал свой характер. Нарушая все воинские уставы и вопреки мнению командарма Штерна, он бросил в бой прямо с колёс без пехотного прикрытия 11-ю танковую бригаду (150 танков) комбрига Яковлева и монгольский бронедивизион.
Судьба нового витка той войны решалась на песчаных склонах огромной горы Баин-Цаган. С неё на десятки километров просматривались окрестности, позиции наших войск и петляющая по степи ещё недавно безвестная река Халхин-Гол.
Командир четвёртой танковой роты капитан Зубов не ожидал, что бригада после изнуряющего двухсуточного марша через полупустыню сразу вступит в бой.
В последних числах июня установилась жара, редкая даже для этих южных мест. Двигатели перегревались, три машины вышли из строя. Покрытые пылью танкисты, вылезая на коротких привалах наружу, шатались от усталости и не могли найти место, чтобы хоть на полчаса укрыться от раскалённого солнца.
С нетерпением ждали ночи. Однако с наступлением прохлады и темноты на людей обрушивались полчища комаров. От них не было спасения. Если человек засыпал, оставив открытым хоть малый участок тела, через полчаса невольно вскакивал, размазывая ладонями кашу из давленых комаров, насосавшихся крови.
Особенно тяжело приходилось механикам-водителям. Им вместе с ремонтниками приходилось устранять ночью неисправности, регулировать двигатели, а утром снова садиться за рычаги управления. Днём их подменяли на какое-то время командиры машин, чтобы дать механикам хоть немного отдохнуть.
Но отдыха на марше просто не существовало. Если ночью приходилось работать и мешали комары, то днём броня танков раскалялась до опасного предела. Курить внутри машин запрещали, опасаясь, что вспыхнут пары бензина. Вылезая в открытые люки, танкисты пытались глотнуть свежего воздуха, однако кругом клубилась пыль, а сверху жарило солнце.
Утомляло медленное продвижение. Танки БТ-5 и БТ-7 могли идти со скоростью сорок пять километров и более. На марше приходилось равняться на самые медленные машины – плавающие танки Т-37А и огнемётные танки ОТ-26.
Механик-водитель машины Зубова Родион Пятаков, примостившись в открытом башенном люке, задремал. Затем вдруг вскрикнул от боли. У него была обожжена щека, которой он неосторожно прислонился к люку. Несколько человек, получивших тепловые удары, отправили в санчасть. Один из молодых танкистов во втором батальоне умер. Везти тело на раскалённой броне, чтобы нормально похоронить, было невозможно. В песчаной почве выкопали яму. На глубине полутора метров земля оставалась холодной.
– Хоть в прохладе Антоха будет лежать, – обронил кто-то из экипажей.
А механик-водитель Родион Пятаков, оглядев унылую пустыню, по которой горячий ветер гнал шары перекати-поля, заявил:
– Пока до места доберёмся, ещё не одного и не двух закопаем в этом пекле.
Капитан хотел было обругать механика, но лишь закашлялся. Рот пересох, а вода заканчивалась. Заряжающий Миша Звягин поболтал флягой и предложил Зубову:
– Давайте по глотку хлебнём. К вечеру обещали по три литра воды на экипаж выдать. А Родя злится, что дембель накрылся, он ведь четвёртый год служит.
– Как бы нам самим не накрыться, – бурчал сержант Пятаков.
Егор Зубов от глотка отказался, еда в рот тоже не лезла. Механик с заряжающим добили банку тушёнки с чёрствым хлебом и вопросительно поглядели на Зубова. После мяса оба ещё больше хотели пить.
– Пейте, не спасут нас эти остатки, – отмахнулся капитан.
– И правильно. А вы, Егор Семёныч?
– Ну и мне чуть-чуть оставьте.
Командир батальона капитан Онищук, низкорослый, как и большинство танкистов, подошёл к ротному.
– Техника в порядке?
– Пока ничего, то бишь в пределах нормы. Но ничего хорошего в такой гонке по песку нет. Греются машины сильно.
– Приказ командующего – гнать к Баин-Цагану без остановок. Спасибо, что комбриг передохнуть даёт.
– Как там дела на этой сопке?
– Японцы в землю спешно закапываются, пушки устанавливают.
– Люди не чают, как из пекла вырваться. Пушками никого не испугаешь.
– Егор, я на тебя надеюсь. В первом батальоне две машины из строя вышли. Считаются небоевыми потерями, бригадный комиссар и меня на всякий случай отчитал.
– Ерунда, не бери в голову, – успокоил старого товарища Зубов. – Лучше скажи, воды не собираются снабженцы подбросить?
– Вы что, всю выпили?
– Нет, смотрели на неё! Знаешь ведь, что такое обезвоживание организма.
– Грамотный ты, – вытер грязным платком блестящую от пота лысину Онищук. – И чего тебя комбатом не поставили?
– К тебе доверия больше. Ты исполнительный, по бабам не ходишь. Кому ещё батальон доверить.
– Не дави на жалость. Ордена за Хасан мы одни и те же с тобой получили. И Родиона медалью наградили. Ты чего такой кислый, Родя?
– Как насчёт воды? – не уходил от темы Зубов.
– К вечеру выдадут. Терпите.
– Кое-кто из радиаторов водичку хлебает, – желчно сообщил сержант Пятаков.
– Если увижу, морду начищу, – помахал небольшим кулаком Онищук. – Вода и так выкипает.
Одиннадцатая танковая бригада, приблизившись к горе Баин-Цаган, после короткой остановки сразу пошла в атаку. Без речей, призывов, не проведя разведку и не дождавшись пехотного полка, который сбился с пути.
Если глянуть с высоты, получалась странная атака. Машины словно терялись в бескрайней степи. Танков было не так и мало, полторы сотни. Однако наступали они широким фронтом, охватывая высоту подковой.
Разбросанные по степи машины с закрытыми наглухо люками не производили грозного впечатления. Не было видно ни пехоты, ни конницы, лишь редкие самоходки артиллерийской поддержки с короткими трёхдюймовыми пушками.
Из полукруга капониров открыли огонь японские 105-миллиметровые гаубицы и пушки-«семидесятки» старой конструкции с деревянными колёсами, обитыми железными обручами. Осколочно-фугасные снаряды на расстоянии двух километров рассеивались, однако огонь был довольно плотный.
Гаубичные снаряды весом пятнадцать килограммов поднимали огромные фонтаны песчаной земли и чёрного дыма, характерного для японской взрывчатки. Вспышек при ясном солнечном свете видно не было, зато осколки разлетались с огромной скоростью.
Один из танков БТ-5 в роте Зубова накрыло осколками. Бортовую броню толщиной десять миллиметров продырявило насквозь, тяжело ранило механика-водителя. Командир танка пересел за рычаги, однако мотор не заводился. Внутри горячей, как печка, машины сильно пахло бензином, который мог загореться даже от искры при пуске двигателя.
Младший лейтенант, растерявшись, снова пытался включить зажигание. Рядом ворочался механик и хватал его за руки. Несмотря на малый опыт, командир танка знал, что надо отвести повреждённую машину с линии огня и найти любое укрытие. Хотя бы за небольшим бугром.
Ему это удалось. В двигателе скрежетали шестерёнки, затем он снова заглох. Заряжающий помог вытащить механика в пропитанном кровью комбинезоне и стал перевязывать. Младший лейтенант снова перебрался в башню и открыл огонь из «сорокапятки». Этого требовал Устав. Боекомплект БТ-5 составлял сто двадцать снарядов. Их необходимо было выпустить по врагу и поддержать наступающую роту.
Вскоре в башню перебрался заряжающий и стал подавать снаряды. Он сообщил, что механик лежит возле танка и рана у него тяжёлая. Младший лейтенант, сделав очередной выстрел, пожаловался заряжающему:
– Бросили нас, даже не оглянулись. Я думал, Зубов не такой.
– Война, – обронил танкист, который был на год старше своего командира. – Здесь свои законы. Нельзя в кучу сбиваться.
Тем временем угодил под снаряд 75-миллиметровки танк из пятой роты капитана Валентина Прилучного. Взрыв встряхнул машину, разорвало гусеницу, продырявило осколками бортовые баки с горючим. Бензин вытекал струйками, впитываясь в песок, рядом дымилась воронка.
Контуженный механик отбежал в сторону, следом вылез заряжающий, у которого была сломана рука.
– Командира наповал, – сообщил он. – Надо бы вытащить.
– Сейчас, – пробормотал механик-водитель.
Его мутило, перед глазами плыло горячее марево.
Он сделал шаг к машине, в этот момент вспыхнул нагретый бензин. Из баков били горящие струи, невидимое пламя растекалось на песке, лизнуло сапоги механика. Рванули пары в баках, в лицо сержанту плеснуло раскалённым воздухом и гарью.
Вместе с заряжающим они отбежали на десяток метров, глядя, как огонь охватывает «бэтэшку».
– Командира оставили, – сказал заряжающий, прижимая к груди сломанную руку.
Близкий взрыв заставил их броситься на песок, а когда они подняли головы, танк уже горел вовсю.
– Бежим, сейчас снаряды рванут, – подхватил товарища механик. – Лейтенанту уже не поможешь.
Второй батальон проскочил полосу взрывов, оставив позади штук пять подбитых и горящих машин. Сравнительно небольшие потери. Огонь вёлся по площадям, не слишком прицельно. Когда расстояние сократилось, захлопали противотанковые 37-миллиметровые пушки.
На тактических занятиях было принято отзываться о них пренебрежительно: «Так, мелкота какая-то!».
Лишь немногие опытные командиры, когда не было поблизости политработников, предупреждали подчинённых:
– Пушка хоть и неказистая, но опасная, как гадюка. С километра лобовую броню прошибает… насквозь.
– И человека тоже? – спрашивал лейтенант из молодых.
Ротные Зубов и Прилучный, много чего повидавшие, на глупые вопросы не отвечали. Объясняли:
– В отличие от немецкой пушки, у неё щит высокий и колёса громоздкие. А ствол низко расположен. Торчит она из окопа как хрен в огороде. Если не зевать, издалека заметишь. Лупите из всех стволов – она наш главный враг. Даже если с недолётом снаряд вложите, её осколками и землёй забросает. Со второго или третьего снаряда надо её добить. Иначе она вас добьёт вместе с танком.
– Значит, поближе надо подобраться.
– Она тебе девка, чтобы ближе подбираться? – сердился на бестолковых капитан Егор Зубов. – Говорят же, с километра танк прошибает. Бейте её насмерть, сразу как разглядите.
– Побьём, – храбрились молодые. – У нас «сорокапятка» ого-го!
– Зато вы пока не ого-го.
Лейтенант Чурюмов Лёша, командир взвода четвёртой роты, считал себя опытным танкистом. Закончил бронетанковое училище год назад. Служил под Хабаровском, участвовал в крупных учениях, а в Монголии получил весной взвод. Под началом – два танка БТ-5 и свой, командирский, БТ-7, более современный, с усиленной бронёй.
Когда, увеличив скорость, рота шла на подъём, его машина оказалась впереди. Механик-водитель попытался замедлить ход. Он видел горевшие танки и не рвался под снаряды.
– Не сбавлять скорость! – срывая неокрепший мальчишеский голос, закричал Чурюмов. – Не хватало, чтобы…
Фразу о том, что их могут посчитать трусами, закончить не успел – прохлопал опасность.
Японский противотанковый взвод в составе двух расчётов сбросил маскировочную сеть со щитов 37-миллиметровых пушек и ударил из обоих стволов. Офицер, тоже в звании лейтенанта, сразу определил, что русский командир находится в новом танке БТ-7.
Небольшой снаряд пробил лобовую броню башни, тело заряжающего и врезался в боеукладку. Танк дёрнулся, Лёша Чурюмов непроизвольно надавил на спуск. Дальнейшее мелькало словно в калейдоскопе.
Открылся замок орудия, вылетела дымящаяся гильза. Подавать новый снаряд было некому – заряжающий кое-как поднялся, из развороченной огромной раны текла кровь. Механик надавил на газ, машина рванула как пришпоренная. Заряжающий снова упал. Из горла вырвался сдавленный крик о помощи, а за спиной лейтенанта Чурюмова шипел, искрил порох в снарядной гильзе.
– Доигрались, б…ь…
Это были последние слова механика-водителя. Раскалённая бронебойная головка прошила люк, смертельно ранила сержанта. Танк, дёргаясь, остановился. Лёша Чурюмов навсегда запомнил запахи горелого металла и парной вытекающей крови. В спину ему летели горящие хлопья артиллерийского пороха, в любую секунду могли рвануть снаряды.
Он выскочил из люка и опрокинулся на песок. Башня дёрнулась от лязгающего удара. Её пробил ещё один снаряд, а лейтенант вспомнил, что боезапас его машины составляет 170 снарядов. Он на четвереньках отползал прочь от набитого взрывчаткой танка, которым Лёша так гордился.
Помощник командира взвода, старшина Сочка, с короткой остановки выстрелил в сторону японских пушек. Он служил шесть лет. Вместе с Зубовым воевал на озере Хасан и трезво оценивал происходящее. Их бросили в лобовую атаку, торопливую и опасную, а у японских артиллеристов имелось куда больше шансов поразить цель, чем у старшины. Склон высоты, а точнее плоскогорья, был пологий, однако двигатель БТ-5, перегревшийся после долгого марша, работал с заметным напряжением.
Японский лейтенант делал всё возможное, чтобы уничтожить русский танковый взвод. Командиры расчётов, подчиняясь его командам, действовали быстро и умело. Снаряды «сорокапяток» проносились мимо – стрельба на ходу не бывает точной.
Ещё один танк получил попадание и остановился.
– Добивайте его, – приказал лейтенант, но командир расчёта разворачивал ствол в другую сторону.
Русская самоходка с короткоствольной трёхдюймовой пушкой, двигавшаяся позади танков, выпустила фугасный снаряд. Он поднял столб песка за спиной артиллеристов. Следующие два выстрела раздались одновременно. Высокая рубка самоходки представляла из себя хорошую мишень, японский артиллерист не промахнулся. Русский снаряд взорвался с недолётом. Вилка!
В экипаже самоходной установки кто-то был убит или тяжело ранен, машина получила повреждения. Японский унтер-офицер (две звёздочки на красно-жёлтых петлицах) торопился добить самоходку, взявшую в вилку их взвод. Он знал, что трёхдюймовый снаряд может уничтожить весь расчёт.
Ещё одно попадание сорвало облачко дыма с корпуса установки, но снизу летел в ответ третий снаряд. Шесть килограммов тротила в стальной оболочке рванули неожиданно и оглушающе. Расчёт, сумевший подбить русский танк и самоходку, раскидало в стороны. Унтер-офицер со сломанной ключицей отползал прочь от перевёрнутой пушки, загребая здоровой рукой песок.
Старшина Тимофей Сочка вёл огонь на скорости, почти не целясь. Главное – оглушить уцелевший противотанковый расчёт. Затем его машина на несколько секунд остановилась. Снаряд, выпущенный с расстояния четырёхсот метров, взорвался перед стволом вражеской пушки. Осколки смяли щит, пробили откатник и ранили двоих артиллеристов.
Японский лейтенант не терял хладнокровия. Обе пушки вышли из строя, но оставались в запасе мины, гранаты, взрывчатка. Лишь на секунды он отвлёкся, приказав санитару перевязать раненых.
– Всем быть готовым к отражению танковой атаки!
Он раздавал быстрые толковые команды, солдаты слушались беспрекословно. На склонах горят русские танки, остальные тоже не пройдут. Неподалёку располагался расчёт крупнокалиберного пулемёта – он поможет.
Лейтенант Лёша Чурюмов видел, как сгорает его машина. Оглушённый и растерянный, он стоял неподалёку, сжимая в руке пистолет. За считаные минуты Чурюмов лишился взвода. Его собственный танк сотрясали взрывы – детонировал боекомплект. Выбило люки, сорвало с погона башню. Страшно было представить, что осталось от двух его товарищей, которых он не сумел спасти. Наверное, не зря молодого взводного с недоверием воспринимали более опытные танкисты.
Лейтенант видел будущую схватку совсем по-другому. Его танк мчится во главе взвода, он ведёт меткий огонь. Взрывается японская пушка, вторую он давит гусеницами, разбегаются вражеские солдаты. На вершине горы после боя Лёша выпрыгивает из машины с перевязанной головой – все герои почему-то перебинтованы именно так. Он рапортует комбату, возможно, командиру бригады.
– Молодец, лейтенант! Храбро действовал.
– Служу трудовому народу!
Однако всё складывалось хуже некуда. Лейтенант Чурюмов растерял взвод, а его собственный экипаж, брошенный им, догорал в танке. Это не только трусость, но и преступление, за которое судит военный трибунал.
– Нет! – закричал Лёша. – Я никого не бросал. Механик и заряжающий погибли, а машина уже горела.
Толчок в плечо заставил его прийти в себя. Это был заряжающий из подбитого танка.
– Вы живы, товарищ лейтенант?
Лёша столько насмотрелся за это короткое время, что не удивился странному вопросу.
– Живой я, живой… У вас как?
– Командира машины убило. Мы с Сашкой его вытащили, весь в крови. А танк целый, хоть и продырявлен. Старшина Сочка вперёд вырвался, воюет.
Удивительно, но Лёша Чурюмов почему-то не испытывал печали, что погиб ещё один его товарищ, младший лейтенант. Оказывается, взвод сражается, а для него есть место в другом танке. Даже не спросил заряжающего, почему они не продолжили атаку. Тот, помявшись, опередил вопрос лейтенанта:
– Мы вас решили подобрать. В машине командир должен быть.
– Вот хорошо. Щас рванём дальше.
Ветер крутнул пламя пылавшего, как сухая скирда, БТ-7. Оба закашлялись от дыма, доносившего запах горелого мяса. Ефрейтор-заряжающий не испытывал большого желания рвануть дальше.
– Надо глянуть. Может, танк ремонта требует.
Мельком посмотрев на тело командира танка под старой шинелью, Лёша нырнул в башенный люк – он хорошо знал все машины своего взвода. Панорама, открывшаяся с высоты, завораживала. Бескрайняя буро-жёлтая равнина, яркие проплешины солончака, зелёная трава в низинах. Справа и слева по склонам ползли танки, некоторые стояли неподвижно, другие дымились – огонь при солнечном свете виден не был.
Позиции японцев окутывались дымками частых выстрелов, там поднимались столбы разрывов. Звуки доносились словно сквозь вату. Чурюмов разглядел цель, орудийный окоп, откуда торчал ствол пушки.
– Тебя, паскуда, мы сейчас…
Присмотреться ему не дали. Рывок за ногу сбросил лейтенанта внутрь танка, по броне с лязгающим грохотом колотило огромное зубило. Башня сотрясалась от ударов, слух, кажется, возвращался.
– Крупнокалиберный лупит, – кричал механик-водитель, сержант лет тридцати, призванный из запаса.
Машину он умело загнал в промоину, однако верх башни торчал наружу. Пулемёт успокоился. Лёша потрогал небольшую оплавленную пробоину. Бронебойный снаряд прошил башню насквозь, заодно и младшего лейтенанта.
– Хуже, если бы он рикошеты внутрях давать начал, – со знанием дела объяснял механик. – Раскалённый гад, у нас снаряды точно бы рванули. А так полетел себе дальше.
Чурюмов отдёрнул руку, попавшую в липкое. Кровь! Она была везде: на орудийном затворе, на полукруглых стенках башни, снарядных гильзах. Её кислый приторный запах остро ощущался внутри горячей, как печка, машины.
– Что смогли – вытерли, но столько натекло. Из глаз даже…
– Хватит, – перебил словоохотливого сержанта Чурюмов. – Ну-ка запусти двигатель, а я пушку проверю. Где заряжающий?
– Тута я, – немедленно отозвался ефрейтор, который оставался снаружи. – Через башенный люк не залезешь, пулемёт бьёт.
– Лезь через передний люк!
– Я двигатель завожу, пусть подождёт, – возразил сержант.
Насмотревшись на горевшие машины, экипаж никуда не торопился. Механик возился, придумывая повод задержаться в безопасной промоине. При этом он шумно вздыхал, а ефрейтор свернул цигарку и закурил. Решил курнуть и сержант. Сдвинуть их с места было трудно, тем более что в танк угодил снаряд. Лёша развернул башню и снова выглянул.
К промоине бежали двое японских солдат, держа в руках пакеты со взрывчаткой. До них оставалось метров сто с небольшим. Воспользоваться пушкой или пулемётом Чурюмов не мог, стволы упирались в откос.
– Японцы! – заорал он. – Взорвут нас к чёртовой матери!
Экипаж встрепенулся. Оба танкиста докуривали цигарки и опасности пока не видели. Лёша, сняв ТТ с предохранителя, выстрелил несколько раз подряд.
– Сашка, заводи, – простонал лейтенант. – Накроемся ведь.
Он выпустил два последних патрона в обойме, а механик мгновенно запустил ещё не остывший двигатель. Солдаты, на секунды остановившиеся, продолжили бег.
Оба были простыми крестьянами из горной деревушки. Вокруг водилось много дичи, но охотничье оружие крестьянам иметь запрещалось. На сборный армейский пункт явились прошлой осенью в самой старой бумазейной одёжке, зная, что им выдадут красивую форму.
Парней накормили белым рисом с рыбной подливкой, дали сахара к чаю. Получили они и форму, а затем винтовки с эмблемой императорского дома – хризантемой, выбитой на стволе. К винтовке прилагался ножевой штык, косо заточенный, словно меч. Его можно было носить на поясе – так носят мечи благородные офицеры.
В Маньчжурии солдаты с одобрения командиров вели себя как хозяева. Никто не запрещал взять приглянувшуюся вещь или увести в кусты девушку. Капрал имел её первый, остальные терпеливо ждали своей очереди. Кто-то из молодых подглядывал и сообщал:
– Старается!
– Пусть разогреет девку как следует.
Посмеивались над новичками из горной деревни.
– Привыкайте, вы в императорской армии. Нам всё можно. Только в бою не тряситесь.
В армии было весело. Остался позади тяжёлый труд на каменистых полях и скудная крестьянская пища. В ротном котле каждый день варилась свинина, а в ранцах солдат копились подарки для родни и невест. Когда захватят Монголию с её огромными табунами лошадей, жизнь станет ещё лучше.
Господин лейтенант приказал взорвать русский танк, застрявший на склоне. Оба парня получили пятифунтовые пакеты со взрывчаткой и спички, чтобы поджечь бикфордов шнур. Разрешили взять с собой штыки – добить танкистов. Если всё пройдёт удачно, рядовым третьего класса обещали нашивки капрала.
Русский стрелял в них из пистолета, но разве попадёшь в цель со ста шагов. Они добежали до промоины, однако танк с рёвом выбирался наверх. Требовалось приблизиться к нему. Японские солдаты были готовы пожертвовать собой ради победы. К этому их готовили с первого дня службы. Отдать жизнь за императора – что может быть почётнее!
Испытывают ли они страх, бросаясь на ревущий танк, никто не спрашивал. Оба парня не торопились умирать. Одного ждала красивая невеста, которая обещала беречь себя до его возвращения. Второй имел несколько братьев, сестёр и твёрдо намеревался вытащить семью из бедности. Но свой долг они готовились выполнить честно.
Солдат, которого ждала невеста, метнул пакет с расстояния десяти шагов. Механик-водитель дал газ, два килограмма тротила рванули позади машины. Второй солдат сделал несколько шагов, чтобы бросить взрывчатку точно в цель. Пулемётная очередь едва не срезала смельчака. Механик-водитель притормозил, не рискуя приближаться к японцу с пакетом взрывчатки в поднятых руках.
Танк забуксовал на песчаном подъёме. Гусеницы бешено вращались, машина кое-как двигалась, а два японца набегали с кормы – самой незащищённой части. Лёша Чурюмов развернул башню. Он понял, что, стреляя с подъёма, он достанет врага и в мёртвой зоне.
Снаряд в стволе был заряжен полчаса назад, когда ещё был жив прежний командир танка. Выстрел в тесноте башни ударил оглушительно громко. Снаряд пролетел над головой японцев и взорвался метрах в пятнадцати. Сразу же заработал пулемёт, опрокинув на спину солдата, которого ждала невеста. Он продолжал сжимать штык, умирая с оружием в руках.
Его товарищ, уходя от пуль, отшвырнул пакет. Шипели последние сантиметры бикфордова шнура, а солдат понял – его семье не станет легче, если он погибнет на этом раскалённом склоне, а тело растворится в чужой земле.
Оглушительно рванула самодельная бомба, танк преодолел склон. Лёша Чурюмов выцеливал орудийный окоп, где пряталась 75-миллиметровка. Экипаж слушался его беспрекословно. Лейтенант спас всех от смертников и твёрдо намеревался воевать.
Солдат, который не сумел взорвать русский танк, долго лежал в промоине. Единственным оружием оставался штык. Пробиться к своим он не мог, русские наступали. Но и сдаваться в плен казалось ему немыслимым.
Он подкараулил двоих раненых танкистов, бредущих вниз по склону, и бросился на них. Успел ударить одного штыком. Второй выхватил «Наган» и выстрелил несколько раз в упор. Затем помог встать товарищу, который отчаянно матерился, зажимая рану в боку.
– Это же надо. От снаряда спаслись, а тут штыком едва не пропороли.
– Дай гляну, чё там.
– Шкуру слегка продырявил. Пошли быстрее, – глянув на лежавшего вниз лицом солдата, танкист покачал головой. – Крепко япошки дерутся… до конца.
Раненный тремя пулями солдат, собиравшийся вытащить семью из бедности, сполз в промоину. Он знал, живым ему не выбраться. Если только не произойдёт чудо. По-прежнему пекло солнце. В родных горах всегда прохладно, а вода холодная и прозрачная.
Кажется, неподалёку тоже журчит вода. Надо собраться с силами и доползти. В ранце находились ценные вещи, с которыми он не расставался. Фигурка Будды из серебра, взятая из буддийского святилища-субургана, где хорошо похозяйничал его взвод. Там же хранился рулончик кожи и яркий шёлковый платок. В кармане лежал бумажник с накопленным жалованьем, кольцо, две золотые монеты. Этого хватит, чтобы купить лошадь, корову и новый инвентарь для хозяйства.
Вода продолжала журчать. Монеты солдат отобрал у китайского торговца, кольцо сдёрнул с пальца девушки. Остальные смотрели на её стройное обнажённое тело и торопились воспользоваться им. А солдат из горной деревни не только получил удовольствие, но и заметил кольцо. Девушка была измучена, лежала с закрытыми глазами, как теперь лежал солдат. Журчала не вода, а песок, который сдувал ветер, засыпая ноги и навевая долгий сон. Он немного поспит и встанет…
Командир танковой роты капитан Зубов остановил свой БТ-7 на одной из плоских вершин горы Баин-Цаган. Механик заглушил двигатель, дымившийся от перегрева, стал доливать воду и масло. Зубов поджидал остальные машины своей роты, оглядываясь по сторонам.
В небе находилось множество самолётов, советских и японских. Наши бомбили высоту, переправу. Вспыхивали воздушные схватки, японскую авиацию теснили.
Правее вместе с танками вступил в бой батальон 7-й мотоброневой бригады. Спрыгивали с грузовиков и разворачивались в цепь для наступления прибывшие наконец пехотные роты. Хотя танки прорвали японскую оборону, позади оставались сильные узлы сопротивления.
Опытный танкист Егор Зубов с нарастающей злостью думал о том, что наступление на важную высоту напоминает удар растопыренными пальцами. Бригада неплохо продвинулась вперёд, но путь её был отмечен десятками подбитых и горевших танков. В его четвёртой роте погиб командир взвода, и неизвестно где находился ещё один взводный, лейтенант Чурюмов.
Броневой батальон в количестве пятидесяти машин с первых минут нёс большие потери. Бронеавтомобили БА-6 и БА-10 с 45-миллиметровыми пушками, его основная ударная сила, были громоздкими, имели маломощные двигатели и тонкую броню. Их подбивали один за другим, они буксовали на подъёмах. В бинокль было видно, как горят трёхосные машины. Две из них под тяжестью башен опрокинулись.
– Б…ство какое-то, – вырвалось у механика Родиона Пятакова, который тоже глядел на горевшие бронеавтомобили. – Их же всех перебьют!
Сержант был недалёк от истины. В той атаке по склонам и песку японцами были уничтожены тридцать два бронеавтомобиля из пятидесяти. Лёгкие машины ФАИ с бронёй шесть миллиметров, вооружённые лишь пулемётом Дегтярёва, сгорали одна за другой. Их манёвренность и высокая скорость на равнине здесь, на сопке, не срабатывали. Снаряды мелких противотанковых пушек с одного попадания воспламеняли броневики. Пулемётные очереди глушили экипажи, а японские солдаты подрывали их минами на шестах или обычными ручными гранатами.
Впрочем, и танкистам приходилось несладко. На глазах Зубова новые немецкие зенитки, поставленные Гитлером в Японию, размолотили градом снарядов два танка. Обе машины вспыхнули, а его БТ-7 получил попадание в башенную подушку. Повезло, что снаряд отрикошетил.
Зубов ответил точным выстрелом, перекосив зенитную платформу. Автоматику другой пушки заклинило от попавшего в механизм песка. Две оставшиеся зенитки в батарее вели такой огонь, что их пришлось обходить с флангов. Пока с помощью пятой роты батарею добили, потеряли ещё три танка. Один из них был взорван японским сапёром, который подсунул деревянным шестом мину под гусеницы. Шарахнуло так, что из экипажа выбрался лишь один человек.
Командир японской зенитной батареи, видя, как давят пушки и расчёты, выскочил из траншеи. Блестящий меч в его руках рассекал воздух, он показывал полное презрение к смерти, готовясь расстаться с жизнью как самурай.
Красивой смерти не получилось. Старшина Тимофей Сочка, обозлённый потерями, сбил его корпусом, гусеница раздавила ноги. На батарее обнаружили исправную зенитку, множество снарядов, пустые и полные бутылки саке. Как трофей меч отдали Зубову, сообщив, что ножны сломаны. Родя Пятаков спрятал под сиденье две бутылки саке, а комбат Онищук предупредил экипажи:
– Водку не хлебать. И так от жары и грохота дурные.
– Что мы, не понимаем? – отозвались танкисты, хотя выпить хотели все, в том числе ротные Зубов и Прилучный.
Однако в бою никто из батальона пить не решался. Верная гибель, когда теряется реакция. Охранять новую зенитку оставили двоих безлошадных танкистов, а машины двинулись дальше.
Вскоре танки остановились. После долгого пятичасового боя наступила передышка. Зубов смотрел с бессильной злостью, как вспыхивают одна за другой машины бронедивизиона. Они были приняты на вооружение совсем недавно, однако уже безнадёжно устарели. Злость сменялась тупой усталостью.
Остатки четвёртой роты собирались вокруг командира. Танки были избиты осколками и пулями, обгорела краска. Заглушённые двигатели, работавшие целый день на пределе, урчали и булькали от перегрева. Экипажи выбирались на песок, людей шатало. Садились в тени машин, сворачивали самокрутки, пускали по кругу мятые коробки папирос.
Появление «бэтэшки», из люка которой торчала голова Лёши Чурюмова, вызвало оживление и нервный смех. Лейтенанта считали погибшим. Разглядывали продырявленную снарядом башню и сверкавшие на солнце расплющенные медные пули, облепившие, как заклёпки, танковую броню.
– Не ждали, а я тута!
Старшина Тимофей Сочка обнял товарища:
– Где тебя носило?
– Долго рассказывать. Мой танк накрылся, механик и заряжающий сгорели насмерть. – Лёша увидел Зубова и, козырнув, стал докладывать ему. – Разбили пушку-«семидесятипятку» и тяжёлый пулемёт, который нас разукрасил. Японцев постреляли штук десять или восемь. Что, не верите? Может, и больше…
Его механик и заряжающий уселись рядом с другими танкистами, закурили. Лейтенант смотрел на Зубова простодушно и выжидающе. Он не потерялся, воевал и ждал одобрения.
– Молодец, Алексей, – после паузы отозвался Зубов.
– А я что говорил? – оглядел всех старшина Сочка. – Парень смелый, такой не пропадёт.
– Пить хочется. Водички бы, товарищ капитан.
– Должны подвезти.
Вместо воды к остаткам роты подкатила машина капитана Прилучного.
– Комбат Онищук погиб, – сообщил он Зубову.
– Когда погиб? Я его час назад видел!
– За час многое может измениться. Комбата с верхушки подстрелили. Снаряд под башню угодил, из экипажа только механик уцелел. Принимай батальон.
– Почему я? Ты старше по возрасту, опытнее.
– Вот я тебе и приказываю. Ты командир молодой, перспективный.
Валентин Прилучный был всего года на четыре старше Зубова. Опыта имел достаточно. Был рассудителен и осторожен, но в бою за чужими спинами не прятался. Числился в резерве на выдвижение и не против был занять должность командира батальона.
Сейчас что-то изменилось. В поведении товарища Зубов угадывал подавленность, беспокойство (семья, трое детей), возможно, страх. Ничего удивительного. В такой мясорубке у любого башку клинит.
На глазах Егора Зубова погиб опытный командир взвода, заместитель ротного. Растерялся, когда заглох танк, а рядом взорвался снаряд. Выскочил из машины, засуетился и угодил под следующий фугас. Капитан Прилучный, конечно, более собранный, но его нервозность злила Зубова. Старый товарищ с трудом держал себя в руках.
– Валентин, у тебя сколько машин в роте осталось? – спросил Зубов.
– Четыре… вместе с моей.
– Значит, шесть штук накрылись?
– Вроде того. Одну «бэтэшку» ремонтируют.
– В шестой роте и у меня по пять танков осталось. Не густо, а до темноты ещё далеко. Скоро пехота подтянется, продолжим вместе наступать.
– Продолжим, – без всякого выражения отозвался Валентин Прилучный.
Он понял, что Зубов возглавил батальон, и это его первое распоряжение – вместе с пехотой продолжать атаку. Тут же последовали другие приказы.
– Чурюмов, примешь роту.
– Я взводом всего два месяца командую… Есть принять роту!
– Сочка, гони в первый батальон, узнай как и что. Моментом туда и обратно. Не вздумай под снаряд угодить.
– Так точно, товарищ комбат, – весело ответил старшина.
– Чему радуешься? Наступать до темноты будем. Валентин, пошли кого-нибудь в шестую роту. Нас немного осталось, держаться ближе друг к другу.
По разным данным, в тот день, 3 июля 1939 года, одиннадцатая танковая бригада потеряла в бою более половины своих машин, примерно 80 танков. Людские потери тоже были велики.
Войти с помощью соц. сетей: