Книга: Халхин-Гол. Первая победа Жукова
Назад: Глава 2. Дожить до заката
Дальше: Глава 4. Молодое пополнение

Глава 3. Июнь тридцать девятого

Полевой госпиталь в посёлке Тамцак-Булак размещался в двухэтажном глинобитном здании и нескольких юртах. В мае дополнительно натянули пару брезентовых палаток на сорок человек каждая. Вроде удобные, с деревянным настилом, марлевыми окнами, двойной крышей. Однако наступившая жара нагревала их до такой степени, что находиться там стало невозможно.

Раненые, кому не хватало места в центральном корпусе, предпочитали монгольские войлочные юрты. Там было прохладно в самые знойные дни и тепло ночами, когда на степное плоскогорье опускался холодный туман.

Лейтенант Василий Астахов лежал в палате для тяжело раненых вторую неделю. После операции началось осложнение. Пуля из пистолета «Намбу» вбила в тело волокна пропотевшей майки и гимнастёрки. Началась инфекция. Рану заново чистили, температура понемногу спадала.

Однако ночью приходил один и тот же сон или обрывки видений. Плоское лицо японского офицера и вспышка выстрела. Иногда офицер что-то выкрикивал, но голос его Василий не слышал. Он был оглушён взрывами гранат, а правая рука с пистолетом «ТТ» бессильно обвисла. Лейтенант просыпался, по лицу стекали капли пота.

Три ночи после повторной операции Астахова будили задолго до рассвета. Над его кроватью, отгороженной ширмой, горела тусклая лампочка, а медсестра приносила чай.

– Перед рассветом вам спать не надо, – терпеливо объясняла она. – Выпейте чаю.

Василий знал причину. Он потерял много крови, организм был ослаблен. Именно во сне умирали на исходе ночи тяжело раненые. Слабее билось сердце, становился редким пульс, человек незаметно и тихо угасал.

Пить чай Астахов отказывался. После него хотелось на двор, а вставать ему запрещали, да и вряд ли бы он смог. Медсестра и санитарки подсовывали «утку», но мочиться в их присутствии Василий не хотел. Не то что стеснялся (двадцать один год уже), а раздражало собственное бессилие рядом с девушками.

– Помоги лучше встать, Катя, – просил он.

– Меня Таней зовут, Катя дежурила прошлой ночью, – поправляла его сестра. – Не надо стесняться. А Катю вы лучше запомнили, наверное, она больше понравилась.

– Не в этом дело.

– Пейте чай. Доктор велел мне проследить, чтобы вы обязательно выпили.

– Приказал, – переводил на уставный язык слова девушки лейтенант. – Если приказал, то надо пить. Давайте кружку.

Так проходили часы до рассвета. Таня или Катя уходили к другим раненым, снова возвращались. Часов в семь утра Астахову разрешали заснуть, и спал он обычно до обеда. Первые дни есть не мог, пил только сладкий компот и чай. Затем Таня, круглолицая, с коротко стрижеными волосами, уговорила съесть тарелку куриного супа.

– Ну вот, молодец, товарищ лейтенант, – хвалила его, как ребёнка, Таня, забирая пустую тарелку. – Теперь кашу молочную, она полезная. Дома жена, наверное, ждёт, вам быстрее выздоравливать надо.

– Кашу вечером, а жены у меня нет.

– Зато невеста наверняка имеется.

– Была невеста… давно. И не надо по званию. Василий меня зовут.

– А по отчеству?

– Я что, такой старый? Просто Василий.

Медсестра Катя, высокая, черноволосая, Астахова не уговаривала.

– Чего вы капризничаете! Или санитарку позвать, чтобы она вас с ложечки кормила?

– Не надо санитарку. Сам справлюсь, когда смогу.

– Как хотите, – кривила красивые губы Катя и уходила, провожаемая взглядами других раненых.

Вообще-то раненых кормили санитарки. Исключение делали для тяжёлых, к которым относился лейтенант Астахов. Но молодость брала своё, и через неделю Василий уже потихоньку вставал с койки. Чему он больше всего радовался – отпала проблема с этой чёртовой «уткой».

И аппетит проснулся. Тем более что познакомился с ребятами – палата была на шестерых. Самым авторитетным считался командир танковой роты старший лейтенант Егор Зубов. Лет тридцати, небольшого роста, он единственный в палате имел боевую награду – орден Красной Звезды.

– У меня в роте было четыре новых танка БТ-7, – рассказывал Зубов. – Лобовая броня усиленная, пушка и два пулемёта. Остальные шесть машин – БТ-5. Тоже неплохие, и скорость приличная. Только не пригодилась моя рота. Послали срочно во главе взвода сопровождать огнемётные танки. Там меня и подбили, а огнемётчики свою задачу выполнили. Штука жутковатая, если не знаешь, что это такое. Всё горит, даже песок плавится. У японцев нервы не выдержали. Побежали. Тем более что мой взвод огонь из пушек и пулемётов вёл. Но две машины потерял.

– Японских танков я вроде не видел в те дни, – сказал командир пулемётного взвода Саня Фильков, получивший несколько осколочных ранений от взорвавшейся поблизости мины.

– При чём тут японские танки? – закуривал папиросу Егор Зубов. – С ними мы ещё столкнёмся. Пока для нас хватило 37-миллиметровых пушек. Мелкие гадёныши, не сразу и разглядишь. Но снаряды сильные и прицельность хорошая. Эти пушки – самый главный наш враг. Метров за восемьсот броню прошибают. Снарядик как змеиная голова, а разгоняется до малинового свечения. Удар, сноп искр, а он уже внутри машины всё подряд крошит. Бензин, масло загораются, порох в снарядных гильзах. Если повезло, и под удар не попал, считаные секунды остаются, чтобы наружу выскочить. Зевнёшь, не успеешь среагировать – от дыма сознание теряешь, а там боеголовки начинают детонировать.

– Не позавидуешь вам, – вздыхал капитан-связист Ерофеев Николай Григорьевич, самый старший по возрасту в палате. – Видел, как люди сгорают в танках.

– На войне никому не сладко, – улыбался неунывающий танкист и подмигивал медсестре Кате. – Особенно, когда такие девушки рядом. А чего бы нам не прогуляться вечерком, Катюша? Травка зелёная, свежая, закат чудесный над степью.

– И комаров туча, – морщила носик красивая медсестра. – Кроме того, жена и детишки вас дома ждут, товарищ старший лейтенант.

– Жене никто не расскажет, – подмигивал остальным танкист. – Да и далеко они, аж за тысячу вёрст.

– Конечно, не расскажем, – улыбался во весь рот девятнадцатилетний Саня Фильков.

– А вам, Фильков, надо было с утра кал сдать. Что, коробочку найти не можете?

Саня краснел, как рак, не зная, как достойно ответить на такой неожиданный выпад.

– Сдаст он, Катя. Обязательно, – приходил на выручку Егор Зубов. – Пообедает как следует и к утру принесёт сколько нужно. Если что, мы поможем.

– Бросьте такие шутки, товарищ Зубов. Постороннее участие не требуется. Вдруг у Филькова паразиты в кишечнике? Только дизентерии нам не хватало.

Медсестра, покачивая бёдрами, не спеша удалилась. Достойных кандидатов для близкого знакомства в этой палате она не видела. Кроме того, ходили слухи, что у красивой Кати особые отношения с заместителем главврача госпиталя.

– Ну и штучка, фу-ты ну-ты, – передразнил её Зубов. – Идёт как пишет.

– Девушка себе цену знает, – добродушно заметил капитан Ерофеев. – Ей жених нужен, а не баловство с женатыми мужиками.

– Катьке кое-что другое нужно, – засмеялся Зубов. – И не просто, а со связями и «шпалами» в петлицах. Вон, Васёк Астахов – видный парень. За такого любая девка ухватится, но всего лишь «ванька-взводный». Когда ещё до комбата дорастёт, тем более с таким ротным, как Юрка Назаренко.

– А ты что, знаешь его? – спросил Василий.

– Успел познакомиться. Он мужик неплохой, но слишком самолюбивый. Переживает, что в тридцать лет всё ещё старшим лейтенантом ходит.

– Пустые переживания, – рассудительно заметил капитан-связист. – Главное – семья и дети, а к нему жена не захотела приехать.

– Да и я тут без семьи, – отозвался танкист. – Младший сын часто болеет, а в Монголии зимы холодные и ветер ледяной. Когда меня после событий на озере Хасан сюда в ноябре прошлого года перевели, решили, что до весны жена с сыновьями в Союзе останется. А весной тут всё закрутилось, не до переезда стало. Восемь месяцев один живу. Вот и оглядываешься поневоле на санитарок и медсестёр. Природа своё требует.

С утра, как обычно, начинался врачебный обход. Хирург в сопровождении медсестры осматривал раненых.

– Ерофеева и Астахова в перевязочную, – сказал он дежурившей в тот день медсестре Тане. – Фильков у нас молодец, скоро бегать будет.

У кровати самого тяжёлого из обитателей палаты, лейтенанта Анатолия Гриднева, хирург задержался дольше всего. Измерил пульс, давление, приподнял веки пожелтевших глаз. Гриднев был ранен в горло, лежал осунувшийся и перенёс две операции.

– Как себя чувствуешь, Толя? – спросил хирург.

– Ничего…

– Ну с Толей мы отдельно позанимаемся. Перенесёшь его с санитарами во вторую палату.

– Мне здесь хорошо, – с усилием произнёс лейтенант.

Наверное, он не знал, что вторая палата – это изолятор для очень тяжёлых или умирающих пациентов. Гриднев не хотел покидать ребят, которые выздоравливали, смеялись, рассказывали анекдоты. Вместе с ними он тоже рассчитывал быстро поправиться.

– Там тебе хуже не будет, – заверила его Таня. – Врачи всегда рядом.

Толя устало прикрыл глаза, а Василий отчётливо разглядел то, чего не видел раньше. Сухую, пожелтевшую, какую-то неживую кожу, обтягивающую впалое лицо. Такие же сухие костлявые пальцы с ногтями цвета светлого воска. Не жилец тихий и незаметный лейтенант Толя Гриднев, получивший пулю в горло, когда поднимал свой взвод в контратаку.

Остальные в палате примолкли, наблюдая, как двое крепких санитаров переносят Гриднева на каталку, а Таня собирает его вещи. Какое-то время смотрели на пустую койку, затем Зубов позвал Саню Филькова.

– Пошли покурим, что ли.

А капитан Ерофеев и Василий Астахов отправились в перевязочную. Пока ждали своей очереди, капитан негромко рассказывал историю своего ранения. Пожилой (по меркам Василия) командир роты связи вынужден был сам во время боя проверять телефонную связь на передовой линии.

– Она два раза прерывалась, я двоих ребят посылал, и оба не вернулись. На КП, кроме меня, оставался лишь дежурный телефонист, неопытный парнишка. Пожалел я его. По старой привычке, кроме катушки и контрольного телефона, захватил карабин. «Наган» на поле боя – это баловство. А я чувствовал, что ребята либо убиты, либо тяжело ранены.

Николай Григорьевич рассказал, как пригнувшись шагал вдоль телефонного провода. Многолетний опыт заставил его вскарабкаться на бархан и осмотреться. В бинокль увидел впереди два неподвижных тела.

– До них метров триста оставалось, но у меня бинокль хороший, – продолжал Ерофеев. – Я разглядел, что это мои ребята. И японских солдат увидел. Двое в засаде сидели. Нет, не снайперы, но стрелки меткие. Понял, что, если поползу вдоль провода, они меня тоже достанут. Прикинул, что до японцев расстояние метров пятьсот.

– Далековато, – сказал раненый с загипсованной рукой, сидевший рядом и слушавший рассказ капитана. – За пятьсот метров трудно из карабина в цель попасть.

– Я попасть не слишком рассчитывал, – согласился Ерофеев. – Мне пугнуть их требовалось. Отогнать подальше от линии связи. Ну и открыл огонь с верхушки бархана. Обойму выпустил, они в ответ. У их винтовок прицельная дальность лучше, чем у моего карабина, но зато я позицию удобную занял. Видел врага как на ладони. Со второй обоймы кого-то задел, они отползать стали. Ещё меня наша пехота из окопов поддержала, убрались те стрелки, и я до своих ребят дополз – оба мёртвые. Срастил провод, мне бы убираться быстрее, а я решил контрольный звонок сделать. Так положено, вдруг провод где-то ещё перебит. Тут меня и накрыло пулемётной очередью. Телефон вдребезги, и две пули в правую руку повыше локтя. Кое-как жгут наложил, а как до своих добрался – не помню. Очнулся уже на КП. Санитары перевязали, наложили шину и быстрее в санбат, затем в госпиталь.

– Смелый ты, дядя, – усмехнулся другой раненый. – За полкилометра в бой с япошками вступил, даже победу одержал.

– Какая там победа, – отмахнулся невзрачный на вид сорокалетний командир роты. – Просто связь надо было налаживать.

– Он тебе не дядя, а капитан, – вмешался Астахов. – И рассказывает, как всё было. А кто ты такой, посмотреть надо.

– Ещё один герой!

Василий поднялся со скамейки и шагнул к широколицему парню лет двадцати пяти. Неизвестно, чем бы всё кончилось, но открылась дверь в перевязочную, и оттуда выглянула медсестра Таня.

– Заходите, чья очередь подошла.

– Вот его забирайте, – засмеялся и показал на Астахова кто-то из раненых. – Шустрый парень, и рана у него в грудь.

Разматывая бинт, Таня спросила:

– Что за шум был?

– Да умный один нашёлся, решил подковырнуть нашего капитана-связиста. Я вступился.

– Не хватало ещё ссор в госпитале. Ты, Василий, командир взвода, должен уметь себя вести.

– А я что, плохо себя веду? – широко улыбался лейтенант.

Таня смутилась, по характеру она была куда проще, чем Катя. Продолжила разматывать бинт, затем смочила его перекисью водорода и предупредила:

– Сейчас немного больно будет. Рана ещё не до конца зажила, бинт присох.

– Не волнуйся, вытерплю. Самое тяжёлое позади.

Хирург осмотрел рану, дал какие-то указания Тане, чем обработать уже затянувшиеся пулевые отверстия.

– Повезло тебе, лейтенант. Если бы на пяток сантиметров ниже, то пробило бы лёгкое. А лёгкое – штука серьёзная, долго заживает, и осложнения всякие случаются. Двигайся больше, не залёживайся в койке, гуляй утром и вечером.

– Не с кем, товарищ майор. Татьяне вот предлагал, она раздумывает.

– Никто ничего не предлагал, – покраснела медсестра. – И вообще…

– Не предлагал, так сегодня предложу.

– Я на дежурство заступила.

– Ладно, перевязывай лейтенанта. Свои дела после обсудите.

– Товарищ майор, а с Толей Гридневым как? – не удержавшись, спросил Астахов.

– Ты о себе думай, – коротко ответил хирург. – Тяжёлый он.

– Выживет?

– Я не гадалка. Что можно, делаем.

* * *

В тот период командованием Красной Армии принимались срочные меры по усилению советской военной группировки в Монголии. Сталин знал, что японцы активно наращивают в приграничной полосе свои силы. Не прекращались боевые столкновения в воздухе.

Двадцать девятого мая из Москвы в район боевых действий вылетела группа опытных лётчиков во главе с заместителем командующего военно-воздушными силами Красной Армии Смушкевичем Я. В. О качественном составе этой группы говорит тот факт, что среди прибывших лётчиков насчитывалось 17 Героев Советского Союза, имевших опыт боевых действий в Испании и Китае. Они сразу приступили к обучению молодых пилотов.

В обширном шеститомном труде «История Великой Отечественной войны», вышедшем в начале шестидесятых годов прошлого века, событиям на Халхин-Голе посвящены три страницы. Но вы не найдёте здесь фамилию нового командующего 57-м особым корпусом Жукова Георгия Константиновича.

Хрущёв всячески пытался вычеркнуть его (как и Сталина) из истории великой войны, уже начинавшейся в то время. А ведь Жуков с первых дней назначения (6 июня 1939 года) взялся за радикальное укрепление войск. Если Фекленко со своими штабами находился за много километров от района боевых действий и реальной обстановки не знал, то Жуков приблизил штаб к Халхин-Голу.

Вместе с новым начальником штаба Богдановым он быстро изучил положение дел и начал осуществлять реальные мероприятия по укреплению наших позиций возле реки Халхин-Гол.

Необходимо назвать имя ещё одного военначальника, который сыграл важную роль в дальнейших событиях. Это командующий Первой Отдельной Краснознамённой армией, командарм Штерн Г. М., прибывший для координации действий советских войск и Монгольской народно-революционной армии.

Он также не отсиживался в штабах и немедленно выехал в район боевых действий, куда стягивались воинские части.

На восточном берегу реки Халхин-Гол, в непосредственной близости от границы с Маньчжоу-Го, за короткий период была сосредоточена сильная советско-монгольская группировка. Она насчитывала около 13 тысяч человек, имела на вооружении 180 танков, 260 бронемашин, 80 самолётов, более 100 орудий.

В июне 1939 года наземных боёв не происходило, зато продолжалось упорное противоборство наших и японских лётчиков. Это было преддверие ожесточённых боёв, практически локальной войны, которая развернётся позже.

Боевая учёба лётного состава, организованная Смушкевичем, увеличение численности самолётов, оборудование новых аэродромов сыграло свою роль. Двадцать второго июня после ожесточённой воздушной схватки были сбиты 30 японских самолётов. Однако победа далась нелегко. Наши потери составили 17 самолётов.

В последующие дни произошли ещё несколько воздушных боёв, в которых советские пилоты доказали своё возросшее мастерство. В некоторых случаях японские пилоты не принимали боя и уходили из-под огня. Это была скорее осторожность, чем страх.

Нашей армии, в том числе авиации, наносила сильный вред недооценка противника. Политработники и брошюры, выпускаемые политорганами, армейские газеты проповедовали самое настоящее шапкозакидательство. Например, утверждалось, что японские самолёты не идут ни в какое сравнение с советскими. Причём выпячивали недостатки устаревших японских машин, которых было на этом участке немного.

Однако основной истребитель Ki-27 «Накадзима» по всем показателям не уступал нашему лучшему ястребку И-16. А по скорости значительно превосходил такие истребители, как И-15 бис, И-153, которые находились в то время на вооружении Красной Армии и дислоцировались в Монголии.

Японский двухмоторный бомбардировщик Ki-21 развивал скорость 480 километров в час, мог нести тонну авиабомб, имел довольно сильное оборонительное вооружение: четыре пулемёта винтовочного калибра и один крупнокалиберный пулемёт. Наши бомбардировщики СБ, воевавшие на Халхин-Голе, имели примерно такие же показатели, а по скорости уступали Ki-21.

Лёгкий японский бомбардировщик-штурмовик Ki-30 имел скорость 430 километров, мог нести шестьсот килограммов авиабомб. Эти манёвренные самолёты нередко действовали в одиночку или в составе небольших авиагрупп, уничтожая с пикирования точечные объекты и одновременно осуществляя разведку.

В госпиталь, где лежал Василий Астахов, попал с пулевым ранением лётчик Яценко Павел, который сбил в воздушном бою этот японский бомбардировщик. Они подружились, и Павел рассказал историю схватки, совсем не похожую на красочное описание подвигов «сталинских соколов», которые часто публиковали в войсковых газетах.

Паша Яценко закончил Качинское лётное училище в Сталинграде. Надеялся получить отпуск и жениться – его два года ждала невеста. Но с отпуском не получилось – лейтенанта направили в гарнизон под Читу на Дальний Восток. Девушка ехать на другой конец страны не решилась, хотя командир полка обещал выделить будущим молодожёнам отдельную комнату в командирском общежитии.

«Ты меня обманул, Паша, – послала ему письмо бывшая невеста. – Обещал, что в райцентре жить будем, в парк, кино ходить можно, городские платья покупать. А теперь зовёшь на край света, куда поезд полторы недели идёт. Как я мать, отца и братьев-сестёр брошу? И зарплатой своей командирской меня не мани, я с роднёй останусь. Бог даст, встречу нормального парня, мне уже ребёночка пора иметь, а не раскатывать по всей стране. Прощай и больше не пиши».

Павел крепко обиделся, переживал, но служба времени на обиды не оставляла. Меньше чем через год, в апреле тридцать девятого года, он был направлен в Монголию, где получил новый истребитель И-15 бис. Вооружение самолёта состояло из четырёх пулемётов ПВ, менее скорострельных, чем ШКАСы, которые устанавливались в то время на истребителях, зато надёжнее. Скорость И-15 бис оставляла желать лучшего – всего 380 километров в час.

В майских боях Яценко участия не принимал. В один из июньских дней он получил задание вылететь на патрулирование к реке Халхин-Гол. Обычно летали звеньями по три самолёта. На этот раз послали пару И-15 бис, старшим был другой лётчик, более опытный и лучше знавший местность. С аэродрома поднялись рано утром, когда едва начало светать.

Радиостанций истребители не имели. Оба пилота обменивались жестами, кабины были открытые. В заданном квадрате сделали первый круг, японских самолётов видно не было. Паша Яценко с любопытством рассматривал извилистую степную речку, небольшую по сравнению с русскими реками. Но сколько войск было сосредоточено на её берегах! В полку никто не сомневался, что главные бои ещё впереди.

Возможно, Павел упустил момент, когда в небе появилась тройка японских штурмовиков. Ведущий дал знать об этом, резко прибавив газ. Молодой лейтенант увидел японские самолёты, а ведущий показал жестом, что надо набрать высоту. Яценко понял, что это Ki-30, чья скорость была на пятьдесят километров выше, чем у истребителя И-15 бис.

Три лёгких бомбардировщика приближались со стороны восходящего солнца. Шли они тяжело, хорошо нагруженные бомбами. Оба советских истребителя, набрав высоту, спикировали на японские самолёты. Открыл огонь ведущий. Короткая пристрелочная очередь, затем длинная. Приготовился к стрельбе Павел.

Японцы шли кучно, и на ведущего обрушился огонь сразу трёх кормовых пулемётов. Ведущий сблизился с «бомберами» до ста метров, продолжая стрелять. Он попал в один из самолётов. Но встречные очереди дырявили крылья, капот, на корпусе плясали огоньки зажигательных пуль.

Дальнейшее происходило словно в жутком сне. Истребитель клюнул носом, заваливаясь набок, попытался выровнять полёт, но не смог. Ведущий продолжал пикирование, а из-под верхнего крыла выбивалось пламя – загорелся двигатель. Самолёт шёл к земле, всё увеличивая скорость. Управление машиной было потеряно, она вошла в штопор, который, как правило, заканчивался гибелью.

Паша Яценко настолько растерялся, что толком не смог прицелиться. Выпустив непонятно куда очередь из всех четырёх пулемётов, он нырнул следом за товарищем. Это его спасло. Кормовые стрелки лишь сумели пробить в двух-трёх местах фюзеляж советского самолёта.

А ведущий продолжал падать. От сильной перегрузки отвалилась половина верхнего крыла, разлетались в стороны мелкие куски обшивки. Затем самолёт врезался в землю, удар был слышен сквозь рёв мотора. Паша Яценко выровнял свой истребитель, невольно оглядываясь на горевшие обломки.

Он представлял воздушный бой совсем по-другому. Мастерские виражи, смелая атака и победный огонь пулемётов. Здесь же за считаные минуты погиб в первой атаке опытный лётчик, имевший орден.

Лейтенант снова набирал высоту, приходя в себя после неожиданной смерти товарища и наставника. Тройка японских самолётов летела как ни в чём не бывало, сбившись в более тесный треугольник. Яценко видел, что их скорость выше, чем у его машины. Но возможность догнать японцев имелась, если набрать высоту побольше.

Вспоминая позже своё состояние в те минуты, Павел признавался только сам себе – он не мог отойти от потрясения. Действовал как автомат и давил изо всех сил на педаль газа. Двигатель выдержал нагрузку, и лейтенант, набрав высоту, снова пошёл в атаку с пикирования. Это позволило ему догнать перегруженные бомбардировщики.

В перекрестье прицела оказалась крайняя справа машина. Сгоряча он дал очередь издалека, затем выдержал паузу и открыл огонь из всех четырёх пулемётов. Лейтенант видел, как разлетается под ударами бронебойно-зажигательных пуль длинная застеклённая кабина, а может, только казалось.

– Я думал, что врежусь в него, – нервно закуривая, рассказывал лётчик Василию Астахову о своём первом бое. – Японец продолжал лететь быстро, я отставал. Кормовой стрелок всё же успел всадить в меня очередь. А самолёт хоть и лёгким считается, но в полтора раза крупнее моего ястребка. Жёлто-зелёный, на крыльях красные круги и на хвосте белые полосы. До него уже метров сто было или чуток побольше. Я думал, уйдёт сволочь, а он носом клевать стал.

Японский пилот, видимо, был тяжело ранен, и штурмовик начал падать вниз, сбрасывая на лету бомбы. Но это его не спасло, он врезался в песок на склоне сопки и загорелся. Стрелок выпрыгнуть не успел, а куда подевались два других бомбардировщика, Паша Яценко уже не видел.

С запозданием понял, что ранен. Правая нога онемела и не слушалась. Лейтенант с трудом посадил самолёт прямо в степи, подломилось шасси и вывернуло крыло. Больше всего Павел опасался, что самолёт загорится, и лихорадочно выбирался из кабины.

– Меня вскоре какие-то бойцы подобрали, – закончил свой рассказ Паша Яценко. – Кто-то хвалил, ногу перевязали, а один сказал, что те два самолёта сбросили бомбы на строившуюся переправу, разбили её, сапёры погибли. А что я мог сделать? Они, знаешь, какие быстрые, эти Ki-30! Корпус и крылья металлические, двигатель тысяча «лошадей», а у меня дерево да перкаль. Сам удивляюсь, как мне японца завалить удалось.

Ещё одна встреча произошла через пару дней. Василия окликнул раненый с загипсованной рукой.

– Здравствуйте, товарищ лейтенант! Вы меня не помните? Я Илья Лубенцов, командир орудия, которое неподалёку от вас стояло.

– Пушка на склоне среди голого песка?

– Точно, – заулыбался сержант. – Сунули нас, как на сковородку. Ваш батальон прикрывали.

– Спасибо, Илья, нормально прикрывали. Видели, крепко вам досталось.

– Расчёт на две трети выбили, а пушку вдребезги прямым попаданием.

Сели на скамейке покурить. Сержант никак не мог нормально умостить загипсованную руку.

– Под гипсом кожа преет, зудит – сил нет. Вот ведь напасть. Без укола заснуть невозможно.

– Рана заживает?

– Похоже на то, – отозвался Лубенцов. – Но ещё недели полторы панцирь носить придётся, потом обещают снять.

– Ну и как японская артиллерия?

– Посильнее, чем на политзанятиях о ней отзывались. Пушки хоть и старые, с деревянными колёсами, но садят крепко. И снарядов у них в достатке имелось, а мне ящики на горбе под пулемётным огнём подтаскивали. Не очень мы готовы к бою оказались.

Илья посмотрел на лейтенанта, ожидая его реакцию на смелое высказывание. Не было принято в Красной Армии открыто признавать свои недостатки. Тем более хвалить врага.

– Для нас миномёты неприятным сюрпризом оказались, – в свою очередь поделился Василий. – Многие бойцы представления о них не имели, а тут подарки с неба сыпятся. С таким воем падают, в песок зарыться хочется. У нас в палате лейтенант Фильков лежит, штук шесть осколков словил.

– Вредная штука, – согласился Лубенцов. – Их в нашей артиллерии всерьёз принять не могут. Труба с ножками, то ли дело пушка! А минами батарею забросали так, что голову не поднимешь.

Подобные встречи давали лейтенанту Астахову куда больше пользы, чем политзанятия, которые не отменяли и в госпиталях. Называлось это политинформацией, и конспекты не заставляли вести. Но реальную обстановку они не отражали. В моде по-прежнему оставались геройские сказы. Японцев в газетных статьях колотили нещадно, и в таких количествах, что раненые только переглядывались.

– Это же надо, как мы их гвоздим!

– Ещё немного, и шапками закидаем.

Штатный агитатор госпиталя (сказочная должность!) в звании старшего политрука оглядывал раненых и спрашивал:

– В чём дело, товарищи?

– Продолжай дальше гнать, – весело отозвался танкист Зубов. – А я пойду курнуть.

– Все покурим через пятнадцать минут. График занятий утверждён политотделом.

Егор Семёнович Зубов, разминая папиросу, выбирался с агитплощадки. Трогать орденоносца старший политрук не решался.

* * *

Жизнь в госпитале текла своим чередом. Василий Астахов с опозданием узнал, что дня два назад тихо похоронили маленького лейтенанта Толю Гриднева.

– Почему нам ничего не сказали? – упрекнул он медсестру Таню. – Пошли бы проводить его.

– Такой порядок. Распоряжение начальника госпиталя – не тревожить лишний раз раненых. Вспомни, каким тебя к нам привезли? Ночью будили, чтобы во сне хуже не стало.

– Я сильный, – ни к месту и как-то глуповато похвалился лейтенант, напрягая бицепсы. – Гирю-двухпудовку в училище раз десять подряд выжимал.

– Никак ты, Вася, не повзрослеешь, – вздыхала Таня.

Лейтенант ей нравился. Вечером, когда спала жара, вместе погуляли по окраине посёлка. Говорили о пустяках, затем Таня спросила:

– Небось, невеста дома ждёт?

– Кто меня три года ждать будет? После училища дали неделю отпуска и сюда направили. Дома мать с отцом остались, две сестрёнки и младший брат. В этом году в школу пойдёт.

– А я гадала, кто тебе письма женским почерком пишет.

– Маша, старшая сестра, чаще всего письма шлёт. Рассказывает новости. Впрочем, какие там новости в нашем посёлке? Глушь, но места красивые. Амур широченный, берега высокие, рыбы много. Леса сосновые, ягоды, грибы.

Когда начало темнеть, степь наполнилась звоном комаров. Пришлось возвращаться. Возле общежития медицинского персонала остановились. Неподалёку тарахтел генератор, давая электричество. Василий будто впервые увидел тёмные блестящие глаза девушки.

Обнял и прижал к себе. Целовались, не обращая внимания на комаров. Таня вдруг отстранилась и, хлопая себя по ногам, засмеялась.

– Быстро у нас знакомство идёт. С первой встречи поцелуи, а что завтра будет?

– Что захочешь, то и будет, – хрипло выдохнул Василий.

– Я хоть нравлюсь тебе?

– Нравишься, – не раздумывая отозвался он.

– А я ведь тебя совсем не знаю.

– Третью неделю уже знакомы. Какой есть, таким ты меня и знаешь.

– Вроде скромный, а тут сразу всё в руки берёшь.

Снова целовались, пока обоих окончательно не облепили комары. Когда Таня вернулась к себе, санитарка Люся Гладкова, её подруга, оглядела раскрасневшееся лицо.

– Завтра губы распухнут, и комары всю шею искусали. Смажь одеколоном.

– У меня духи есть.

– Нравится лейтенант?

– Ой, нравится, Люся. Даже больше.

– Он неплохой парень, – сказала санитарка. – Голову только не теряй. Тебе о муже пора подумать.

Но Таня её не слышала, рассматривая себя в зеркало. Ох, Вася, Вася! Будешь ты мне сегодня сниться. А комары шею и ноги крепко искусали. Ничего, пройдёт.

К лейтенанту Астахову на следующий день пришли гости. Помкомвзвода Савелий Балакин и Ютов Антон, тоже получивший недавно сержантские треугольники в петлицы.

– Мы только позавчера в посёлок вернулись, – предупреждая вопросы, сказал Савелий. – Сидели в окопах две недели, а сейчас пополнение будем получать. Здесь есть местечко, где приземлиться можно?

– Пойдём на агитплощадку. Там навес, прохладно.

Позвал с собой танкиста Зубова и Яценко Павла.

Лётчик отказался:

– Мне на перевязку. Вчера ещё предупредили. Наверное, рану чистить будут.

– Ну, если захочешь, найдёшь нас.

Устроились на дальней скамейке. Ребята разложили подарки, принесённые с собой: кольцо копчёной колбасы, печенье, банку тушёнки и холодный кумыс в кожаной объёмистой фляге.

– Хлебните, пока не нагрелся, – вытащил пробку Савелий и разлил в две кружки пенистый белый напиток. – Нас ребята из монгольского бронедивизиона угостили. Целый бурдюк подарили.

Егор Зубов с удовольствием отпил сразу половину кружки.

– Приятная штука. Вместо пива в такую жару очень подходит. Надоели кисели да компоты.

– Мы и водки принесли фляжку. Отметим встречу?

– Конечно, отметим!

Савелий рассказал последние новости.

– Новый командир корпуса Жуков крепко гайки закручивает. Он ведь сразу по прибытию на Халхин-Гол отправился. Фекленко с ним не поехал, в штабе остался. Ну и попёрли его, а Жуков лично все подразделения обошёл. У нас в полку был. Крепкий такой, невысокого роста, жёсткий мужик. Говорят, воевал в Первую мировую, всю Гражданскую прошёл, эскадроном командовал. С Рекунковым, нашим комполка, минут двадцать разговаривал, с комбатом Лазаревым встретился, когда позиции обходил. Замечание сделал, почему бойцы в драных гимнастёрках и протёртых штанах. Но к ребятам не цеплялся, хотя кое с кем тоже поговорил. Вон, Ютова Антоху насчёт японцев спрашивал.

– Спрашивал, – подтвердил рослый, загорелый до черноты сержант Ютов. – Я ему прямо сказал, что япошки – враг серьёзный. В атаке злые, в плен не сдаются и дерутся отчаянно. А Жуков усмехнулся: «Что, сильно злые? Так и вы будьте злыми. Это хорошо, что ты верно противника оцениваешь». Мне после этого короткого разговора сразу сержанта присвоили.

– Как там ротный Назаренко?

– Цветёт и пахнет, – отмахнулся Балакин. – Поначалу рассчитывал, что ему «капитана» присвоят или на батальон поставят. В нашем полку комбат с тяжёлым ранением выбыл. Выдвинули кого-то другого. Расстроился Юрий Фатеевич, вместе со старшиной водочкой себя успокаивает.

– Всё это ерунда. Звания, должности, – потягивая кумыс, рассуждал Зубов. – У меня приятель был, с японцами у озера Хасан вместе воевали. Смелый парень, но слишком торопился себя показать. В атаку взвод повёл, думал, всё как в песне будет: «Броня крепка и танки наши быстры». И самураи побегут куда глаза глядят. А они не побежали, открыли огонь из своих 37-миллиметровок. Против пехоты пушка слабоватая, а танковую броню насквозь прошибает. Мало того что прямо на пушки машины повёл, ещё в болото врюхался. Весь его взвод сожгли вместе с ним. Так в болоте машины и остались, может, после вытащили, не знаю. От экипажей головёшки кое-как собрали, похоронили.

– Ты Егор, про те бои на Хасане не очень-то рассказывал, – сказал Василий Астахов. – А ведь орден получил.

– Чем хвалиться? Тоже людей положили в достатке, пока японцев выбивали. Да и здесь в конце мая те же ошибки повторяли. С колёс пехоту в бой бросали, танковую роту развернуть не успели. Монгольская конница в атаку шла. Бронемашины по песку пустили, хорошая цель для японской артиллерии. Ладно, наливайте, что ли, грустить не будем.

– Верно, товарищ старший лейтенант, – отозвался Савелий Балакин, доставая фляжку. – Отбросили всё же японцев. А новый командир корпуса себя покажет, носом чую.

– Поглядим, как всё будет.

Ребята посидели ещё часок, потом заторопились.

– Надо идти, – поднялся сержант Балакин. – А то Назаренко, наверное, о нас вспоминает. Что ему передать, если спросит?

– Неделю, а может, и полторы полежать ещё придётся, – ответил Василий. – Буду просить, чтобы побыстрее выписали.

В палату вернулись, когда закончился тихий час. Паша Яценко лежал бледный, с досадой пожаловался, что снова чистили рану.

– Японцы-сволочи зажигательную пулю в ногу всадили. Кость не задело, а ожог болит.

– Мы тебе водки немного принесли. Сто граммов примешь? – предложил Астахов.

– Конечно, приму. Хуже не будет.

Вскоре в палату забежала медсестра Катя и озабоченно сообщила:

– Комиссар госпиталь обходит. Будьте на месте, товарищи командиры.

– Есть, товарищ медсестра! – козырнул Зубов. – Но мы лучше бы с вами, Катюша, пообщались. Нам свои политработники надоели, а тут ещё на лечении воспитывать будут.

– Вы опять выпили? Меня подвести хотите?

– Ни в жизнь, – широко заулыбался танкист. – Да и выпил я всего ничего. Кумыса холодненького да водочки чуток.

Катя поправила косынку, одёрнула халат и пошла встречать комиссара.

Главный политработник госпиталя в звании старшего батальонного комиссара появился в сопровождении одного из врачей, со своим помощником по комсомолу. Замыкала свиту медсестра Катя.

Все были в белых халатах. Комиссар его расстегнул, чтобы все видели награды: орден Красной Звезды, медаль «20 лет РККА» и монгольский орден. Лейтенант Фильков по привычке было встал, но комиссар благодушно махнул рукой.

– Мы не в строю. Пришёл проведать вас, узнать, есть ли какие просьбы. Питание нормальное?

– Всё хорошо, – немедленно отозвался танкист Зубов, который в присутствии высокого начальства молчать не умел. – Врачи опытные, медсёстры заботливые и красивые.

Свита заулыбалась, даже Катя порозовела, а комиссар торжественно проговорил:

– У меня для вас хорошая новость, товарищ Зубов.

Он сделал паузу, а командир танковой роты, округлив глаза, радостно спросил:

– Неужели досрочно выписывают?

– Из нашего госпиталя никого досрочно не выписывают. Лечение идёт строго по плану. Вас я поздравляю с присвоением очередного воинского звания «капитан». Приказ находится в штабе бригады.

– Служу трудовому народу, – поднялся с койки Егор Зубов. – А больше никому не присвоили? Вон лейтенант Фильков – смелый парень, в атаке ранение получил. Анализы как положено сдаёт. Достоин!

– У товарища Филькова всё впереди, – терпеливо улыбался комиссар. – Вам же, товарищ капитан, хорошо бы выступить перед ранеными. Рассказать о своём боевом пути, об ордене, который вы носите на груди. Не так много у нас орденоносцев. Вы и в майских боях участвовали, есть чем с молодёжью поделиться.

– Делиться особенно нечем. Стрелковые части в основном сражались. А танков и бронемашин совсем немного успели перебросить К тому же подбили мою «бэтэшку».

– Это неважно. Главное, что вложили японским агрессорам как следует.

– Да и нам досталось, – не выдержал лейтенант Астахов. – Ребята дрались смело, но японцы миномёты и пушки имели. Сильный огонь вели.

– Война без потерь не бывает!

– Зевнули мы на этих высотах, – сказал Зубов. – С колёс в бой вступили. Именно поэтому и потери большие несли.

Если бы войсками группы по-прежнему командовал комкор Фекленко, то Зубову и Астахову досталось бы от комиссара за «критику руководства и незрелые высказывания». Наверняка бы вызвал к себе и отчитал обоих. Но в нынешней обстановке не решился. Ходили слухи, что новый командующий Жуков не жалует политработников, а значит, связываться со строевыми командирами, да ещё получившими ранения в бою, не следует.

«Ничего, поговорю с их непосредственным начальством, сообщу о политической безграмотности, – сдерживая раздражение, думал комиссар. – Болтают что кому вздумается. Не так командовали, зевнули, потери большие…»

А Зубов окончательно вывел комиссара из себя, заявив:

– Слабовата защита у танков и бронемашин против японских пушек. Именно поэтому и пехоту должным образом не смогли поддержать.

Комиссар госпиталя, цепко державшийся за своё тёплое место, закруглил разговор и, пожелав раненым скорейшего выздоровления, покинул палату.

Однако политработники Красной Армии вовсе не были туповатыми и зацикленными на идеологии людьми. Они проповедовали то, что им предписывали сверху, и многие хорошо осознавали вред собственной болтовни.

Комиссар выпил в своём небольшом кабинете сто граммов коньяку, затем повторил и понемногу успокоился. Он получил орден за выполнение специальных заданий в Китае, рисковал жизнью, получил ранение. Это было не так давно, хотя с тех пор он заметно изменился. Высокая должность накладывала свой отпечаток.

Сегодня, поговорив с людьми, комиссар вспомнил прошлое, когда он сам был весёлым и молодым, не боясь говорить правду. Капитан Зубов и лейтенант Астахов – нормальные мужики, и нечего к ним цепляться, кому-то сообщать об их высказываниях.

Через неделю Астахов выписался из госпиталя. Таня заплакала, провожая его.

– Брось слёзы лить, – обнял её Василий. – Я что, уезжаю куда? В одном посёлке остаёмся. Через денёк-другой приду.

Попрощался с ребятами из палаты, привыкли за эти недели друг к другу. Крепко обнялись с Пашей Яценко и Саней Фильковым, у которого плохо заживали осколочные ранения.

– Не кисни, Саня! Успеешь повоевать.

– Успею, – шмыгнул носом юный лейтенант.

Крепко пожал руку капитану Ерофееву.

– До свидания, Николай Григорьевич!

– Счастливо тебе, Василий, – сказал связист. – Там рота без меня почти месяц. Уже из штаба звонили, узнавали, когда вернусь. Чую, встретимся мы ещё на Халхин-Голе.

Егор Зубов проводил Астахова до ворот госпиталя. Напоследок закурили.

– Татьяну не забывай, хорошая девка, простая. Тебе такая и нужна. Переживает она, вон сюда идёт. Не буду мешать.

Танкист пожал руку Василию, подмигнул Татьяне и неторопливо зашагал к одной из юрт, проведать товарища. Грустно на душе, а у того, кажется, водка оставалась.

Назад: Глава 2. Дожить до заката
Дальше: Глава 4. Молодое пополнение

Дмитрий
Сильная книга. Побольше бы таких правдивых книг. А не брехливых статей кабинетных журналюг.