Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Два японских истребителя появились со стороны солнца. Наблюдатель, хоть и с опозданием, срывая голос, громко кричал:
– Воздух! Всем в укрытие!
Командир батареи капитан Николай Грач, прежде чем броситься на песок, оглянулся вокруг. Большинство артиллеристов уже спрыгнули в капониры и окопы. Двое-трое молодых бойцов бестолково метались. Один, прикрыв голову ладонями, убегал, не отрывая взгляда от приближавшихся самолётов.
– Евсюков, ложись! – крикнул ему капитан.
Рёв скоростных истребителей «Накадзима» стремительно приближался, и капитан уткнулся лицом в песок. Единственной защитой были редкие кусты ивняка.
Снизившись метров до трёхсот, самолёты сбросили четыре бомбы-«полусотки». На мгновенье мелькнуло серебристое, как у судака, брюхо истребителя с торчавшими шасси, крылья с опознавательными кругами на плоскостях и ярко-оранжевый капот. Шарахнули подряд четыре оглушительных взрыва, уши забило тягучим звоном.
Приподняв голову, Грач увидел оседающие клубы дыма и тучу мелкого песка. Неподалёку лежал боец, пытавшийся убежать от бомбы, гимнастёрка намокла от крови. К нему на четвереньках полз санитар, но истребители, развернувшись, снова приближались к батарее. На этот раз они опустились ниже и обстреляли позиции из пулемётов.
Вспышки в носовой части фюзеляжа при свете солнца были не заметны, но треск пулемётов слышался отчётливо. Взлетали фонтанчики песка, а затем снова всё вокруг накрыл рёв моторов. На третий заход истребители не пошли, а повернули в сторону пехотных окопов. Несколько минут висела тишина, затем послышался стон.
Николай Трофимович Грач поднялся, его качнуло, но он удержался на ногах и зашагал к бойцу, наполовину засыпанному песком. Стал разгребать ещё не успевший нагреться за утро песок. Это был подносчик снарядов из первого огневого взвода. Крупный осколок убил его наповал, сломав несколько рёбер.
– Накрой парня чем-нибудь, – сказал он санитару, – и займись ранеными.
Погибли два человека, пятеро были ранены или контужены. Пятидесятикилограммовые бомбы, не уступающие по мощности тяжёлому снаряду, рванули крепко.
Лейтенанта, командира второго огневого взвода, ударило всем телом о спрессованный ветром песчаный склон. Голова и руки взводного мелко тряслись, он пытался что-то сказать, но не мог. Изо рта тянулась нитка клейкой бурой слюны, а в глазах застыли недоумение и страх. Лейтенант не понимал, что с ним происходит.
– Грузите на носилки и срочно в санбат, – приказал капитан. – Федотов, примешь взвод.
Старший сержант козырнул.
– Есть принять взвод! Николай Трофимович, четвёртое орудие осколками посекло. Один в откатник угодил.
– Масло не течёт?
– Вроде нет. Чтобы наверняка убедиться, пальнуть бы надо.
– Сначала раненых глянем.
Бомбы зарывались глубоко в песок, осколки шли в основном вверх. Это спасло батарею от больших потерь, но одному из артиллеристов перебило ногу. Поверх повязки и шины проступало кровяное пятно.
– Пострадавших – в санчасть!
– Для переноски человек пятнадцать потребуется, – сказал старший санитар.
– Возьмёшь сколько надо. Строков выделит людей.
Лейтенант Никита Строков кивнул в ответ. Как и командир батареи, он был старше возрастом остальных артиллеристов. После нескольких лет сверхсрочной службы закончил ускоренный курс военного училища. Опыт имел большой и, командуя первым взводом, одновременно являлся заместителем командира батареи.
Расчёт четвёртого орудия выгребал лопатами песок из полузасыпанного капонира. Свежеокрашенная перед весенним смотром пушка получила несколько осколков в верхнюю часть щита и в откатное устройство под стволом.
Сделали два выстрела и убедились, что откатник не пробит. Японцы отреагировали ответным залпом, но снаряды летели издалека и взорвались с большим разбросом.
– Никита, я пока к пехоте схожу, а ты здесь распоряжайся, – сказал капитан. – Прицелы проверь и механизмы наводки. Этот чёртов песок везде набивается. Карпухе с его людьми вести наблюдение вон с тех барханов. Неизвестно откуда японцы полезут.
До окопов пехотного батальона было метров двести. Комбат Лазарев, поздоровавшись, спросил:
– Ты поближе батарею не мог бы передвинуть? Если танки попрут, нам туго придётся.
– Там голый склон, нас снарядами закидают, да и вам достанется. Ты же знаешь, Пётр Данилович, они в первую очередь артиллерию стараются выбить. По сведениям разведки, танков у них нет. Ты вчера видел хоть один?
– Вчера не было, а за ночь могли подтянуть. Но артиллерия и миномёты имеются. Бронемашины разведку вели.
– С ними мы справимся. Броня слабая, на вооружении только пулемёты.
– Зато миномёты из укрытий жару давали. И окопы не спасают, мины сверху летят. Ты имей в виду.
– Знаю, – отмахнулся Грач. – Штука эффективная, япошки их вовсю используют, а у нас всерьёз никак не принимают. Маршал Кулик великими категориями мыслит, а тут какая-то труба и мины три килограмма весом. То ли дело наши гаубицы! Мы «полковушки» едва по песку дотащили, а гаубицы сюда и трактором не доволокёшь.
Посидели, обсудив вопросы взаимодействия. Быстрым шагом позиции обходил командир полка Рекунков в сопровождении адъютанта. Лазарев и Грач встали, приветствуя подполковника. Высокий, скорее даже долговязый, Рекунков спросил командира батареи:
– Тебя где всю ночь носило? Мы тут воевали, а ты добраться до нас не мог.
– Почему всю ночь? Мы вечером до вас добрались и окопались согласно вашему указанию.
– Хреново окопались, – категорично заявил Рекунков, который знал командира батареи давно, ценил его и обращался по-дружески. – Ночью я и сам толком ничего не видел. Передвинь одну пушку поближе к окопам, а другую метров на пятьсот правее, к третьему батальону.
– Есть! Правда, нежелательно батарею разрывать на части.
– Мне тоже не хочется. Но японская группировка насчитывала на вчерашний день три тысячи человек, в том числе девятьсот сабель. Подходят ещё войска, так что драка завязывается серьёзная.
Капитан Грач вернулся на батарею и приказал срочно переставить две пушки. Солнце пекло уже вовсю, и бойцы взмокли от пота, перетаскивая к третьему батальону орудие и зарядный ящик. Посмеивались над старшим сержантом Федотовым, назначенным командиром взвода, но по-прежнему командовавшим единственной пушкой.
– Небось ожидал, кубари на петлицы получишь, – зубоскалил наводчик Калина Дмитрий, считавший себя главным человеком в расчёте. – А вот хрен тебе. Были мы сержантами, ими и останемся, а к прицелу я тебя не пущу. Потому как наводить ствол и стрелять – моё законное право.
Колёса по ступицы утопали в песке, людей не хватало. Артиллеристы, отправленные эвакуировать раненых, ещё не вернулись. Трое бойцов срочно рыли капонир между кустами ивняка.
– Быстрее, – торопил расчёт Иван Федотов. – Здесь мы как клопы на белой стене, а японцы того и гляди попрут.
– Надо было людей побольше у капитана просить, – сказал Калина. – Ты ведь теперь взводным считаешься.
Над головой с характерным свистом пронеслась пристрелочная очередь, а чуть позже рассыпалась трескучая очередь японского «Гочкиса». Следующая очередь пошла точнее. С десяток пуль хлестнули по песку с недолётом. Одна из них, отрикошетив, звонко щёлкнула по ободу колеса. Расчёт уже лежал, вжимаясь в песок.
Федотов разглядел, что станковый пулемёт ведёт огонь метров с семисот – опасное расстояние. Почему молчат наши «Максимы»? Командир расчёта (или взвода) не знал, что половина «Максимов» были разбиты или повреждены вчера артиллерийским и миномётным огнём.
Между тем, «Гочкис» на стыке второго и третьего батальонов уверенно нащупывал одинокую русскую пушку. Добивая кассету на полсотни патронов, раза два угодил в щит. Пули били о металл, как зубило. Молодой артиллерист Евсюков лихорадочно зарывался в песок.
Вторая кассета перехлестнула застрявшую в песке пушку, вскрикнул подносчик снарядов.
– Ногу пробило… кровь. Санитара мне…
Бессвязные выкрики, наполненные страхом, усилили растерянность. Старший сержант Федотов подполз к раненому. Тот тянулся к нему, как щенок к матери.
– Ваня, брат… кровью истекаю…
Очередь взбила песок между ними, снова звякнул от попаданий щит. Ещё две-три пули ударили в зарядный ящик, разорвав, как бумагу, тонкий металл.
– Снаряды сейчас грохнут!
Вскочил и побежал прочь артиллерист из третьего расчёта, выделенный в помощь Федотову. Круглолицый парень лет девятнадцати из отделения боепитания растерянно смотрел на старшего сержанта, готовый тоже вскочить и бежать.
– Расчёт, к орудию! – выкрикнул Иван Федотов.
Продолжал стонать, зажимая рану, подносчик боеприпасов. Хорошо обученный расчёт быстро занял свои места.
– Расстояние семьсот метров, снаряд осколочный….
Боец выдернул из гнезда блестящий снаряд и едва не выронил его – пули просвистели рядом.
– Кто там телится? – орал наводчик Калина, которого чаще называли Митяй. – Снаряд мне!
Заряжающий втолкнул снаряд в казённик и шагнул назад, принимая следующий. Пуля стегнула его по бедру, заставив вскрикнуть и невольно присесть. Но это уже не имело значения. Расчёт действовал чётко, не обращая внимания на пулемётную стрельбу.
– Выстрел! – дал отмашку Иван Федотов.
Боец забыл снять колпачок с головки снаряда, и фугасный разрыв взметнулся столбом метрах в десяти от японского пулемёта.
– Митяй, бери левее!
– Почему колпачок не сняли?
Второй снаряд, чавкнув смазкой, исчез в казённике. Затвор захлопнулся, ударил выстрел. Заряжающий, забыв о ранении, хромая, принимал очередной снаряд. Расчёт японского «Гочкиса» успел подхватить треногу, массивный ствол и скрылся за барханом.
Но появилась новая цель. Полученная от немецких союзников лёгкая противотанковая пушка калибра 37 миллиметров открыла огонь из капонира. Несмотря на малый калибр, пушка имела хорошую прицельность. Снаряд пронёсся в метре от «полковушки», а второй или третий наверняка бы накрыли расчёт.
Выручил первый огневой взвод. Трёхдюймовые снаряды взорвались сначала с перелётом, затем ударили в цель. Фонтан дыма и песка опрокинул смятую пушку, раскидал расчёт. Ещё один взрыв засыпал вражеский капонир.
– Получили, гадюки! – тряс кулаком сержант Калина. – Ещё получите.
Это был первый небольшой успех. Но вынужденная открыть огонь батарея обнаружила себя. На позиции посыпались мины, и сразу началась атака, которую поддерживали не меньше пяти-шести пулемётов.
Расчёт Ивана Федотова наконец преодолел последние десятки метров и скатил орудие в неглубокий капонир. Сюда же принесли раненого подносчика и наскоро перевязали его. Заряжающий отмахнулся от помощи санитара.
– Царапина! Задело слегка, сейчас не до этого.
Командир полка Рекунков верно угадал место, где понадобится артиллерийская поддержка. Третий батальон понёс вчера большие потери, а японцы начали атаку, сумев подползти шагов на триста.
Редкая цепочка песчаных окопов огрызнулась винтовочными выстрелами, вели огонь два «Максима» и несколько ручных пулемётов. Атакующие залегли – японские командиры не хотели терять своих солдат в лобовой атаке, которую русские наверняка отобьют. Однако упорное продвижение врага не прекращалось.
Отделения, взводы, мелкие группы просачивались между барханами, ползли, вжимаясь в песок. Усилился миномётный огонь, и один из миномётов намертво вцепился в орудийный расчёт сержанта Федотова. Орудие спасало лишь то, что мины взрывались в песке на глубине полуметра, да и расстояние до миномётов было довольно большое.
Но штурмовые группы уже подтащили поближе лёгкий немецкий миномёт калибра 50 миллиметров, отличавшийся точностью наводки. Мины весом девятьсот граммов имели очень чувствительный взрыватель, фонтаны песка плясали возле капонира.
Не выдержав, вскочил на колени молодой боец – он каждую секунду ожидал, что очередная мина ударит между лопаток и разорвёт его.
– Ложись! – кричали ему.
Страх лишь подтолкнул бойца, он побежал прочь. Очередной взрыв хлестнул его пучком мелких острых осколков. Гимнастёрка и шаровары были сплошь издырявлены, набухали кровью, однако он продолжал бег. Затем упал на бок, выгибаясь всем телом и крича от боли.
Расчёт, застыв, смотрел на смертельно раненного товарища. Изорванное металлом тело, перебитая надвое рука – всё это было совсем не похоже на красивую победоносную войну, изображённую на ярких плакатах в казарме.
Федотов понял, что бездействие погубит расчёт. Миномётчики со своей короткоствольной трубой прятались за небольшим барханом в пятистах шагах от орудия. Из пулемёта их не возьмёшь. Над бугорком виднелся лишь краешек каски наблюдателя и сапёрная лопатка из прочной стали со смотровым отверстием. Довольно надёжный щиток, от которого рикошетили пули.
– Все по местам!
Команда заставила артиллеристов подняться и занять свои места. Мины продолжали взрываться, но это лишь подгоняло людей. Наводчик Калина лихорадочно ловил в прицел верхушку бархана. Заряжающий, подволакивая раненую ногу, загнал в казённик снаряд.
– Огонь!
Снаряд взорвался с перелётом, не причинив вреда японским миномётчикам. Но пролетевший над головой увесистый фугас, поднял вихрь песка и заставил вражеский расчёт распластаться. Корректировщик шарил рукой, нащупывая отброшенную динамическим ударом лопатку, прикрытие от пуль.
Капрал опустил в ствол очередную мину, принял из рук помощника следующую – русским нельзя было дать опомниться. Эта мина не пригодилась. Ствол русской пушки окутался дымом, а прилетевший снаряд взорвался одновременно со звуком выстрела.
Шесть килограммов добротного уральского металла и взрывчатки оглушительно рванули. Снесло верхушку бархана и отбросило исковерканное тело корректировщика. Капрал пытался подняться, продолжая сжимать в правой руке мину с немецким клеймом, двуглавым орлом со свастикой в когтях.
В ушах звенело, удар вмял в грудь медаль, полученную за меткий огонь по китайской деревне. Тогда они славно поработали и посмеялись над разбегавшимися в страхе женщинами. Тех, кто уцелел, ловили и насиловали, передавая друг другу.
Офицер не мешал им веселиться, но строго приказал:
– Прибрать за собой! Патроны не тратить.
Женщин проткнули штыками, а в качестве трофеев пригнали на кухню несколько свиней. Рис и сушёную рыбу в тот день никто не ел – вдоволь хватило мяса и свежих овощей. Всё это промелькнуло в коротко стриженной голове капрала, с которой сорвало каску.
Миномёт валялся в стороне, рядом с его приятелем. Судя по всему, мёртвым. Капрал стал подниматься, опасаясь очередного снаряда от русских, но изо рта потекла кровь – взрывная волна сломала ему рёбра.
Мимо пробежали трое солдат с ручным пулемётом. Капрал хотел позвать их на помощь. Все трое залегли в низине и открыли огонь, прикрывая атакующее отделение. Им было запрещено отвлекаться на посторонние дела. Только вперёд, а раненых подберут санитары.
Осколочный снаряд взорвался на пути наступающего отделения. Тяжело ранило младшего лейтенанта. Санитары подхватили его вместе с мечом и потащили в безопасное место. Офицеров полагалось спасать в первую очередь.
Капрал, собрав последние силы, полз в тыл. Мешал тяжёлый ранец. Кроме запасного белья, бинтов и коробки с суточным пайком, там лежали трофеи, подарки для родни и невесты. В доме китайского торговца капрал разжился золотыми и серебряными украшениями, а в маньчжурской деревне – лисьей шкурой и куском красивого шёлка.
Ранец становился всё тяжелее, но бросать его было жалко. Солнце нагревало песок, хотелось пить. Он увидел тело убитого во вчерашнем бою русского солдата с флягой на поясе. Вода! Надо доползти до русского и забрать его воду. А ещё у русских солдат хорошие сапоги. Даже если они не подойдут по размеру, их можно обменять на что-то полезное.
Однако силы уже покидали капрала. Он потерял сознание и умер, не приходя в себя от потери крови. Санитар забрал его документы, ранец, чтобы переслать вещи родне, а сапоги погибшего русского солдата, сдёрнув, оставил себе. Хоронить капрала времени не оставалось – со всех сторон гремела пальба. Встречный бой набирал обороты.
В батарее капитана Грача близким попаданием выбило половину орудийного расчёта той самой пушки, которую командир полка приказал выдвинуть на склон холма ближе к пехотным окопам. Возможно, это было правильнее решение – японцы крепко наседали, но пушка и её расчёт были обречены.
Артиллеристы со склона хорошо видели цели и довольно метко посылали осколочные заряды по наступавшей японской пехоте. Длилось это недолго. Взрыв раскидал людей, расколотило оптику. Сержант Илья Лубенцов вместе с подносчиком боеприпасов продолжал вести огонь. Им помогал заряжающий, получивший контузию.
Когда подносчик был ранен, сержант приказал ему уходить вместе с заряжающим. Оба артиллериста, поддерживая друг друга, кое-как доползли до командного пункта батареи и доложили капитану, что сержант остался один, а снаряды кончаются.
Грач послал троих бойцов на помощь. Каждый тащил на плече ящик со снарядами. Добраться до пушки они не сумели. Пулемётная очередь срезала старшего группы, а зажигательная пуля угодила в снарядный ящик, который нёс второй боец.
Пробило гильзу, вспыхнул артиллерийский порох и просушенное дерево. Молодой красноармеец сбросил загоревшийся ящик, но болевой шок от сильного ожога не дал ему спастись. Он поднимался и снова падал, от жара лопались и вспыхивали остальные гильзы. Искрящееся пламя прожгло гимнастёрку, а следом взорвались снарядные головки.
Оставшийся в живых артиллерист бежал к пушке, невольно оглядываясь на исковерканное тело товарища. На нём скрестились очереди сразу двух японских пулемётов и свалили на горячий песок.
Илья Лубенцов, увидев, что артиллерист мёртв, принёс ящик со снарядами и продолжал вести огонь в одиночку. Он сумел накрыть станковый «Гочкис», заставил залечь наступавший взвод, а когда кончились снаряды, без сил опустился на дно капонира.
Сержанту везло, в него не попали ни осколки, ни пули. Но, контуженный близкими взрывами, он плохо понимал, что происходит, видя себя словно со стороны. Рядом лежали тела его товарищей, с которыми Илья служил больше года, – все они были мертвы.
Впереди отбивала атаку пехота. Сержант сдёрнул из-за спины карабин и умостил его на краю бруствера рядом с дымящимся от жара стволом пушки. Пуля отрикошетила от металла, обожгла лицо искрами. Боль словно отрезвила Лубенцова, вернув ему слух и способность понимать происходящее.
Японцы по-прежнему опасались орудия, поставленного на прямую наводку, и продолжали вести обстрел. Илья знал, что не способную обороняться пушку очень скоро разобьют. Пришла жалость к себе, матери. Он жил до службы в Заволжье и был старшим сыном в семье.
Отец уехал на заработки и пропал пять лет назад. В степном хуторе осталась мать, две сестрёнки и брат, совсем ещё малец. Вся надежда только на Илюху, без которого на их солончаковых землях не выжить. Колхоз полуразвален, семья держится за счёт огорода, двух коз и кур-несушек. Нельзя ему пропадать… и пушку не бросишь, хотя к ней не осталось снарядов.
Прибежал командир разведки, лейтенант Карпухин с помощником-ефрейтором.
– Ты чего здесь сидишь?
– А где мне ещё быть? Исправное орудие нельзя оставлять, иначе под суд угодишь. Или вы мне другой приказ доставили?
– Нет никакого приказа.
Шустрый и суетливый командир разведки оглядел мёртвые тела артиллеристов, над которыми вились мухи, вздохнул:
– Тяжко тут тебе пришлось.
– Мне-то ещё ничего. Ребят вон осколками вдоль и поперёк исполосовало. Закурить есть?
Лейтенант вытряхнул из помятой пачки папирос «Борцы» три штуки, все вместе закурили. Японцы заметили шевеление и дали несколько пулемётных очередей. Затем взорвались два снаряда, о металл лязгнули осколки.
– Прут самураи, – отряхивая песок, сказал Карпухин.
– Это я и сам вижу.
– Ну мы пошли, – заторопился лейтенант. – У нас телефон вон в тех кустах. Доложим обстановку комбату. Пусть решает, что дальше делать.
– Грач обстановку знает. Вы бы лучше принесли ящик со снарядами, который возле убитого валяется. И помощника своего мне оставьте.
С упрямой злостью напирал сержант Лубенцов на лейтенанта. Он весь расчёт в бою потерял, японский пулемёт разнёс и вражескую пехоту залечь заставил. А Карпухин только суетится без толку.
– Петро, сбегай за снарядами, – приказал лейтенант своему помощнику.
– Склон под обстрелом. Десяти шагов не пробегу.
– Не пробежишь, так ползи, – вмешался Илья.
– Там уже трое лежат. Хочешь, чтобы я четвёртым стал?
Неизвестно, чем бы закончился спор, но несколько японских солдат прорвались к пехотным окопам и стали забрасывать их гранатами. Сержант с руганью поднялся, готовый сам бежать за снарядами, но его остановил Карпухин.
– Сейчас Петро принесёт, – и достал из кобуры «Наган».
Ефрейтор, покосившись на ствол револьвера, заторопился выполнять приказ. Но двадцатилетний лейтенант не собирался грозить помощнику оружием. Положив «Наган» на согнутый локоть, он целился в японцев.
Семь-восемь солдат во главе с унтер-офицером, увязая в песке, бежали к пушке. Илья сдвинул предохранитель и выстрелил из карабина, целясь в унтер-офицера. Рядом опустошал барабан своего револьвера лейтенант Карпухин.
– Возьми лучше карабин, – передёргивая затвор, посоветовал ему Илья. – До них не меньше ста метров.
Сыпучий и крутой склон замедлял бег японских солдат. Сержант вторым выстрелом свалил одного из них, остальные продолжали упорно наступать, стреляя на ходу. Перепоясанный ремнями унтер-офицер что-то выкрикивал, не давая отделению остановиться.
Пули звенели о щит пушки, одна рванула гимнастёрку на рукаве лейтенанта. Илья Лубенцов, хороший стрелок, мазал – сказывалось нервное напряжение. Ефрейтор, задыхаясь от быстрого бега, опустил на песок ящик со снарядами.
– Заряжай свою мандулину. Карабином их не остановишь.
Это были последние слова ефрейтора из взвода артиллерийской разведки. Пуля ударила его в грудь под горло и вырвала клок порыжевшей от солнца гимнастёрки между лопаток. Лейтенант невольно ахнул и потянулся к помощнику.
– Наповал его, – открывая ящик, зло обронил Илья. – Будешь мне помогать, если не хочешь подохнуть.
Пушку с трудом развернули вручную. Угол горизонтального обстрела полковой «трёхдюймовки» составлял всего шесть градусов. Первый снаряд прошёл над головой атакующего отделения. Сержант до упора опустил ствол, снаряд пронёсся на высоте человеческого роста, свалив волной сжатого воздуха одного из японских солдат. Остальные, пригнувшись, продолжали упорно брести вверх по склону. Некоторые доставали из подсумков гранаты, готовясь их бросить.
В эти минуты, хоть и с запозданием, пришли на помощь разведчики лейтенанта Карпухина. Они открыли беглую стрельбу из карабинов и свалили на песок унтер-офицера. Лубенцов выпустил ещё два снаряда, и тоже взялся за карабин. Японское отделение отступило, на песке остались двое убитых.
Бой шёл по всей линии окопов. Сержант навёл пушку на атакующую цепь, успел выстрелить. И тут же услышал вой пролетающего снаряда. Японцы, подтянув на гусеничных тягачах две пушки, открыли сильный огонь по батарее капитана Грача и одинокому орудию на склоне. Старые пушки с массивными стволами посылали по десятку снарядов в минуту.
Взрыв подбросил лёгкую «полковушку», смял откатник, щит и оторвал колесо. Пушка уткнулась стволом в песок, а Илья Лубенцов, теряя сознание, смотрел на правую руку, перебитую ниже локтя. Он шевельнул губами, пытаясь позвать на помощь, но в глазах темнело, а боль уступала место вялому безразличию.
Временами он приходил в себя, когда снова возвращалась жгучая пульсирующая боль. Лейтенант Карпухин и двое санитаров накладывали шину на сломанную кость, перевязывали рану. Потом его куда-то тащили на плащ-палатке, а глаза слепило огромное солнце.
– Я не умру? – прошептал Илья.
Санитар его услышал и бодро отозвался:
– С чего тебе умирать? Перевязали, шину наложили. Через час к докторам доставим.
– Обманываешь, – бормотал сержант. – Если что, документы и адрес матери в кармане…
И снова терял сознание.
Батарея капитана Грача вела бой весь день. Три лёгкие «полковушки» посылали осколочные снаряды и шрапнель в наступающую японскую пехоту. Вели артиллерийскую дуэль с 75-миллиметровыми пушками, поддерживали контратаки нашей пехоты.
В тот жаркий день, 29 мая 1939 года, японцы словно проверяли части Красной Армии на прочность, пытаясь захватить переправу и плацдарм на берегу Халхин-Гола. Если наши наземные войска действовали активно, хотя и не согласованно, то в небе хозяйничала японская авиация.
Чёрным для советских лётчиков стал предыдущий день – 28 мая. С нашей стороны действовали в основном истребители-бипланы И-15 бис, значительно уступавшие в скорости своему основному противнику, японскому истребителю Ki-27 «Накадзима». И-15 бис развивал максимальную скорость 380 километров в час. «Накадзима», более совершенный моноплан, летал быстрее.
Кроме того, наши лётчики не так хорошо ориентировались в местности по сравнению с японскими пилотами. В результате этих факторов, а также из-за просчётов командования за два дня были сбиты семнадцать советских истребителей.
Неподалёку от батареи капитана Грача рухнул подбитый истребитель с красными звёздами на крыльях. Подбежавшие артиллеристы остановились перед горящими обломками. Как солома, полыхали деревянные и фанерные обломки, обтянутые перкалем. Тяжёлый мотор отвалился, его тоже лизали языки маслянистого пламени.
Кто-то из бойцов, не видевший вблизи самолёта, простодушно заметил:
– Да он деревянный…
В этот момент начали детонировать пулемётные патроны, красноармейцы шарахнулись прочь от летевших во все стороны пуль. Обгоревшее тело лётчика сумели извлечь позже, когда прогорели и остыли обломки.
Старшина батареи Захар Снитко вместе с помощниками принёс в термосах кашу с мясом, хлеб и воду. Некоторые бойцы от еды отказывались и жадно пили воду.
– Чего не едите? – бурчал старшина. – Каша рисовая с бараниной. Дома пустую щербу хлебали, а здесь мяса сколько влезет.
Сержант, командир орудия, кивнул на тела погибших артиллеристов, лежавшие на солнце под корявыми полусухими деревьями, не дающими тени. Снаряды и мины не щадили людей. У кого-то перебило руки-ноги, у других головы были замотаны засохшими от крови бинтами или нательными рубашками. Двоих артиллеристов разорвало прямыми попаданиями. Их плотно увязали в шинельные тючки, над останками роились мухи.
– Вот такая она война, – сворачивая самокрутку, угрюмо проговорил сержант. – Не лезет твоя каша в глотку. Чего махорки мало принёс?
– И так, словно верблюды, навьючились, – огрызнулся Захар Снитко. – Под огнём к вам пробирались, а тута всякие претензии высказывают. Махорки им мало! Каши с мясом до отвала, какого чёрта ещё надо?
– Ты чертей не поминай, пока они на голову не свалились, – сказал сержант. – Вон, летят уже. Зарывайся в песок, пока не заметили.
На высоте километра в сторону переправы шли две тройки лёгких бомбардировщиков Ki-30 с торчавшими шасси и длинной, на половину корпуса, кабиной. В советских справочниках того времени эти самолёты характеризовались (как и большинство японских машин) скептически.
Слабое оборонительное вооружение, малая боевая нагрузка – всего 400 килограммов авиабомб. Однако лёгкие бомбардировщики обладали вполне приличной скоростью 430 километров в час и легко уходили от наших истребителей И-15 бис. Кроме того, японцы подвешивали дополнительные бомбы. Шесть самолётов шли с тяжёлым гулом перегруженных двигателей. На лёгкие пушки капитана Николая Грача внимания не обратили. Возле переправы хватало других, более важных целей.
Старшина засуетился, торопя своих помощников.
– Быстрее термосы и бидоны собирайте. У нас ещё дел полно.
На самом деле никаких важных дел у Снитко не оставалось. Батарея накормлена, без воды до темноты потерпят. Оставаться здесь дальше казалось ему опасным. Шестёрка японцев пролетела мимо, но в любой момент могут начать бомбёжку другие самолёты, а укрытий поблизости нет. У реки хоть можно спрятаться в прибрежных кустах.
– В термосах ещё ведро каши и мяса осталось, – растерянно заметил один из помощников. – Куда их девать?
– Давай-давай собирайся. Уходить надо, пока япошки не налетели.
– Спросите у комбата, что с едой делать, – настаивал второй помощник. – Чего взад-вперёд полные термосы таскать.
– Не умничай, – осадил помощника старшина. – Или хочешь, чтобы я тебя с харчами здесь оставил?
Но остаться на батарее пришлось всем троим. В это время, как назло, подвезли на двух подводах ящики со снарядами.
– Захар, помоги со своими подручными разгрузить снаряды, – остановил его капитан Грач. – Потом заберёте погибших и отвезёте их к санбату.
– Чем им санбат поможет? – занервничал старшина.
– Когда отвезёте павших товарищей, – продолжал капитан, – снова вернётесь сюда с водой. Втроём литров шестьдесят донесёте. Не меньше! Люди от жары с ног валятся, им вода нужна.
– Товарищ капитан, японцы атакуют, – закричал телефонист. – Только что разведчики доложили.
Последующий час старшина Захар Снитко запомнил надолго. Часто и звонко вели огонь короткоствольные пушки. Тяжёлые ящики со снарядами приходилось тащить метров двести. Ближе повозки подъехать не смогли.
Если у реки почва была более-менее твёрдой, то здесь, в окрестностях обширных высот и сопки Безымянная, кругом был песок. Чаще сыпучий, в котором вязли ноги и колёса повозок. Местами песок покрывала стелющаяся жёсткая трава, цеплявшаяся, как плети, за сапоги. Подъехать к батарее мешали бесчисленные барханы, ямы в песке, которые выдувал ветер. Всё это затрудняло и подход, да ещё с грузом на плечах.
Когда цепочка бойцов со снарядными ящиками потянулась к позициям, с японской стороны полетели мины. Бойца накрыл фонтан разрыва. Он вскрикнул и упал, а рядом разбился о твёрдый ком песчаника ящик со снарядами. Старшина послужил достаточно и знал, что сильный удар о камень снарядного капсюля или головки взрывателя может вызвать детонацию.
Боец лежал в пяти шагах от него. Снитко метнулся прочь и тоже упал лицом в песок. Очередная мина рванула неподалёку, уши заложило от грохота. Убьют! Ни за грош убьют, хотя не его это дело – таскать снаряды.
– Поднимай ящик, чего разлёгся! – окликнул старшину командир первого огневого взвода Никита Строков, склонившийся над окровавленным бойцом. – Санитары, бегом сюда!
Санитар неуклюже пробежал мимо, а старшина тёр ладонью глаза, в которые сыпануло песком. Ящик он всё же дотащил. Но когда присел в окопе, чтобы промыть глаза водкой, а заодно и хлебнуть, его снова догнал очередной взрыв. Находиться возле пушек было ещё опаснее. Снитко заторопился к подводам.
Миномётный обстрел батареи вскоре прекратился. Японцы перенесли огонь на эскадрон монгольской конницы, который заходил к ним с фланга, там, где песок уступал место травянистой почве.
Всадники, в будёновках и войлочных колпаках с отворотами, в выгоревших гимнастёрках, с карабинами за плечами, быстро скакали, припав к гривам низкорослых монгольских лошадей. Это были прирождённые наездники, эскадрон стремительно наступал, остановить его миномёты не могли.
Взрывы выбили несколько всадников из седла, на траве ворочались раненые лошади, но основная масса конников упорно двигалась вперёд. Под ярким солнечным светом блестели выдернутые из ножен клинки. Что там происходило дальше, видно не было. Судя по участившейся стрельбе, непрерывному треску пулемётных очередей, эскадрон вступил в бой.
– Посекут их японцы пулемётами, – сказал кто-то из бойцов.
– В таких всадников трудно попасть, – возразил ездовой. – Если нервы у цириков выдержат, порубят они япошек. Там не просто солдаты, а отборные наездники. Они винтовками редко пользуются, зато клинками орудуют – приходи смотреть!
– Ты не из казаков, дядя? – насмешливо спросил ездового артиллерист.
– А если из казаков, что тогда?
– Да ничего, – сплюнул артиллерист, намекая, что казаки на недавней Гражданской войне воевали в основном на стороне белых.
– Если ничего, то подбери слюни и таскай погибших, как ваш комбат приказал.
Никогда бы не подумал старшина Захар Снитко, что возиться с покойниками окажется таким муторным делом.
От сильной жары тела распухли, в нос бил запах разлагающейся плоти. Бурая свернувшаяся кровь залила командирские галифе, липла к сапогам, и старшину, недавно хорошо пообедавшего, едва не вывернуло наизнанку.
Он бы потихоньку улизнул, но боялся капитана Грача. Комбат знал о некоторых его левых делишках и сейчас, взвинченный большими потерями, тяжёлым боем, мог оставить старшину в одном из поредевших расчётов. Опытных артиллеристов не хватало, а Захар Снитко был когда-то неплохим наводчиком. Затем сумел получить тёплое место старшины, которое сегодня оказалось горячим.
Наконец тела погибших загрузили и повозки двинулись вниз по склону. Старшине и его помощникам было приказано сопровождать ездовых до места, а затем срочно возвращаться с водой.
– Ясно, товарищ капитан! – козырнул едва державшийся на ногах от усталости Захар Снитко.
– И махорку не забудь, – напомнил взводный Строков.
Старшина хотел послать его куда подальше, но не рискнул. Быстрее бы уйти с этого проклятого, пропечённого солнцем склона, а дальше видно будет. Термос, куда сложили остатки еды, оставили на батарее.
– Воды принесёшь, ребята в себя придут, перекусят, – сказал капитан Грач. – И пошустрее оборачивайся.
Артиллеристы, раздевшись до пояса, лежали в тени натянутого брезента. Большинство заснули, но сон их был беспокойным. Кто-то вскакивал, оглядываясь вокруг, другие вскрикивали во сне. Долгий тяжёлый бой не отпускал людей.
…Конный монгольский эскадрон влетел на вражеские позиции и вступил в неравную схватку. Монгольские бойцы дрались за свою землю, зная, что хорошего им от японцев не ждать.
При поддержке нескольких танков и артиллерии первый батальон и сапёрная рота также пошли в атаку. Танков было немного (их просто не успели перебросить), но среди них были огнемётные танки, которые сыграли главную роль.
Это стало боевым крещением новой советской техники. Струя ревущего дымного пламени вырывалась из стволов-брандспойтов, горела трава, кустарник, тела японских солдат. В большей степени это было психологическое оружие. Дальность стрельбы составляла лишь 50 метров, но воздействие на врага оказалось сильным. Японцы спешно отступали, тем более что вели огонь из пушек и пулемётов два-три обычных танка.
Отступление не было беспорядочным бегством. Противотанковые пушки сумели уничтожить несколько машин, но остановить атаку не смогли.
Второй батальон капитана Лазарева, понёсший за два дня боёв большие потери, оставался на месте. Ждали подкрепления и подвоза боеприпасов. Во второй половине дня подошла сборная стрелковая рота и четыре бронемашины монгольского дивизиона. Верблюды тянули громоздкие двухколёсные повозки. Привезли воду в бочках, ящики с патронами, гранатами, станковые пулемёты из резерва.
Шестая рота старшего лейтенанта Юрия Назаренко получила двадцать человек и пулемёт «Максим». Людей распределили по взводам, бойцы вскрывали патронные ящики, разбирали гранаты. Лейтенант Василий Астахов знакомился с пополнением. Никто из вновь прибывших красноармейцев боевого опыта не имел, однако настрой был бодрый.
– Кто прошёл подготовку по метанию боевых гранат? – спросил Астахов.
Из семи человек подняли руки лишь двое. Рослый веснушчатый красноармеец, улыбаясь, сказал:
– Мы больше хозяйственными работами занимались. А гранаты бросали деревянные, с железными обручами для веса. Я их метров на полста кидал, на «отлично» зачёт сдал.
На взвод выдали два ящика ручных гранат системы Рдултовского, применявшихся ещё в Первой мировой войне, и ящик РГД-33, более современных, но сложнее в обращении.
Ждали сигнала к наступлению, и обучать вновь прибывших времени не оставалось. Гранаты торопливо раздали более опытным бойцам. Три РГД взял для себя Астахов. Помкомвзвода Савелий Балакин загрузил в подсумки восьмисотграммовые увесистые гранаты Рдултовского.
– У них рукоятки подлиннее, удобнее бросать, – пояснил сержант. – Да и мощность побольше.
Второй и третий батальон поднялись в атаку одновременно, когда отстрелялись уцелевшие пушки батареи капитана Грача.
Чтобы не оказаться в кольце, часть японцев отступила и укрепилась на холме в километре от наступающих батальонов. В окопах среди кустов ивняка оставался взвод прикрытия, усиленный пулемётами. Батальон Лазарева обстреливали три станковых «Гочкиса», а затем, подпустив поближе, открыли огонь из ручных пулемётов. Из укрытия вёл прицельную стрельбу снайпер.
Четвёртая и пятая рота залегли, пробежав метров сто, – слишком плотным оказался огонь. Кроме того, тяжело ранили командира четвёртой роты. Пуля снайпера угодила ему в лицо. Этому специально учили японских снайперов – целиться противнику в лицо. Тяжёлые раны, разбитые лицевые кости должны были внушать врагу страх. Теперь двумя ротами командовали молодые взводные лейтенанты, не имевшие достаточного опыта.
Шестая рота продвинулась дальше, но тоже была вынуждена залечь.
Поддержка атаки монгольским взводом бронемашин оказалась малоэффективной. Это была инициатива монгольского командования. Хотя они знали, что продвижение по песку будет затруднено, а броня толщиной шесть миллиметров – слабая защита не только от пушек, но и бронебойных пулемётных пуль.
Так и получилось. Два лёгких броневика ФАИ японцы осыпали градом пуль. Они били по корпусам, высекая сноп искр, рвали резину на колёсах, влетали в смотровые отверстия. Можно было только догадываться, что чувствовали экипажи этих небольших машин. Тем не менее они вели беглый огонь из пулемётов, заставляя японских солдат прятаться в окопах.
Несколько японцев были убиты, но через короткое время обе бронемашины были подбиты противотанковыми пушками и загорелись.
Более тяжёлый бронеавтомобиль БА-3, вооружённый пушкой-«сорокапяткой», продвинулся дальше. Сумел накрыть снарядом противотанковую пушку, разрушить в нескольких местах траншею, разбить станковый «Гочкис». Увидев, что огонь со стороны японцев ослабел, ротный Назаренко дал команду:
– Вперёд перебежками!
Василий Астахов с трофейным автоматом в руках вёл за собой взвод. Красноармейцы приблизились к окопам боевого охранения и стали забрасывать их гранатами. Был взорван «Гочкис», но уцелевшие японцы выскочили наверх и бросились в контратаку.
Их было десятка полтора. Контуженные взрывами, в изодранных куртках, они бежали навстречу, выставив штыки. Это был бросок обречённых на смерть, но верных своей присяге солдат. Одного японца срезал из автомата лейтенант Астахов, кто-то был убит очередями ручного пулемёта, но остальные уже вклинились в наступавшую цепь.
Помощник командира взвода Савелий Балакин едва успел отбить удар ножевого штыка и ответил точным выпадом. Четырёхгранный штык вонзился японскому солдату в живот, опрокинув его на песок. Схватка длилась считаные минуты, но обошлась взводу Астахова дорого. Двое красноармейцев погибли, ещё трое бойцов получили тяжёлые штыковые раны. Никто из японского охранения в плен не сдался, все отчаянно дрались до последнего. Взвод занял окопы, в которых лежали несколько убитых.
Под прикрытием тяжёлой бронемашины продвинулись вперёд два других взвода шестой роты. Вскоре броневик завяз в песке и получил снаряд в ходовую рубку. Двигатель заглох. Башенная «сорокапятка» посылала снаряд за снарядом. От попадания в капот загорелся мотор, а из рубки выскочил монгольский офицер с «Маузером» в руке.
«Сорокапятка» успела сделать ещё несколько выстрелов, но башню пробил бронебойный снаряд. Откинулся люк, из него пытался выкарабкаться артиллерист. Клубы дыма и скрученный язык пламени догнали его, он снова исчез в горевшей башне.
Монгольский лейтенант, пригнувшись, бежал к окопам. Японцы не хотели упускать офицера, по всей видимости командира броневого взвода, Пулемётные очереди взбивали песок у него под ногами, он упал и с трудом поднялся. Новая очередь прошила комбинезон поперёк спины, опрокинув лейтенанта лицом вниз.
Монгольский арат не только осмелился взять в руки оружие, но и огнём из пулемёта убил кого-то из японцев. В приграничной степи захваченных аратов не щадили. Японские офицеры на спор рубили головы мужчинам и подросткам, солдаты вонзали штыки в животы женщинам.
В мёртвого лейтенанта продолжали всаживать пули, целясь в голову. С левого фланга на скорости приближались советские бронемашины, и японцы отступили. Оставленные для прикрытия противотанковые пушки подожгли два головных бронеавтомобиля, но были разбиты артиллерийским огнём.
Шестая рота продолжала наступление. Ординарец принёс Назаренко документы и «Маузер» убитого монгольского лейтенанта. Теперь старший лейтенант шагал с новеньким никелированным «Маузером» в руке. С ходу сбили ещё один заслон, сумев захватить трофейный «Гочкис».
В траншее продолжали отстреливаться уцелевшие японцы. Сдаваться они отказались, а бежать было некуда. Среди них был снайпер. От его пуль погиб сержант, командир пулемётного расчёта и второй номер. Из пробитого кожуха «Максима» вытекла вода, пулемёт вышел из строя.
Назаренко, торопившийся закрепить победу, приказал Василию Астахову:
– Возьми пару-тройку бойцов и забросай траншею гранатами.
Посылать под пули единственного уцелевшего командира взвода (фактически заместителя ротного) было неразумно. Астахов взял с собой здоровяка Антона Ютова и одного из опытных красноармейцев. Савелий Балакин молча присоединился к ним.
– Ты куда, сержант? – нервно крикнул Назаренко. – Останешься во главе взвода.
Балакин окинул старшего лейтенанта неприязненным взглядом и скривил губы в непонятной усмешке.
– Своего командира буду выручать. Зря, что ли, я эти железяки с собой таскал, – он осмотрел две оставшиеся тяжёлые гранаты Рдултовского и попросил сержанта Родиона Чашникова: – Слышь, Родя, дай мне ещё одну. Бог троицу любит.
– Я приказываю! – закричал было Назаренко, но Савелий молча отвернулся.
Четыре человека ползли, прячась за мелкими бугорками и кустами. Поредевшая рота поддерживала их огнём, но японские солдаты, поминутно высовываясь, стреляли из ручного пулемёта и винтовок. Снайпер, прячась за лопаткой из прочной стали, поймал в прицел красноармейца. Пуля ударила его в лоб, убив наповал.
Родион Чашников дал очередь из «Дегтярёва», но снайпер уже нырнул в укрытие.
– Цельтесь точнее! – снова кричал Назаренко, стреляя из «Маузера».
Его команды уже не действовали. Измотанные за два дня сплошного боя, насмотревшись на погибших товарищей, красноармейцы молча и озлобленно дёргали затворы, расстреливая последние обоймы. Они ждали, когда загремят взрывы гранат, и тогда все бросятся в штыковую атаку. Астахов и Савелий Балакин спасут остатки роты, в которой насчитывалось лишь половина личного состава.
У старшего лейтенанта Назаренко кончилась маузеровская обойма, а вставить запасную не получалось, он плохо знал это оружие.
– Помоги, Ефим, – попросил он старшину Пронина.
В этот момент грохнул первый взрыв, за ним ещё несколько.
– Добрались до япошек, ребята! – закричал старшина, поднимаясь в рост. – В атаку!
И побежал к траншее, которую заволокло дымом. Поднялась остальная рота. Лейтенант Астахов, помкомвзвода Савелий Балакин и красноармеец Антон Ютов, самый рослый и физически сильный боец во взводе, своё дело сделали.
Штук восемь гранат, которые они бросили, обвалили в нескольких местах траншею, разбили станковый пулемёт и вывели из строя часть японских солдат. Остальных добивали бойцы шестой роты.
Василий Астахов, успев швырнуть свои гранаты, был тяжело ранен. Пуля калибра 8 миллиметров, выпущенная из пистолета «Намбу», пробила грудь под левой ключицей. Получил осколочное ранение здоровяк Антон Ютов.
Из четырёх человек, обеспечивших роте победу, остался невредимым лишь Савелий Балакин. Он застрелил офицера, который ранил лейтенанта Астахова, и вместе со всеми добивал остатки японского взвода.
Удалось даже взять двоих пленных. Оба были оглушены взрывами, засыпаны песком и сумели выжить в горячке беспощадного боя. Они сидели на корточках в окружении красноармейцев, ожидая решения своей участи. Один из них знаками попросил штык, давая понять, что желает расстаться с жизнью.
– Красная Армия пленных не убивает, – веско заявил политрук Боровицкий, незаметно появившийся после боя в своей шестой роте.
Однако вёл он себя уверенно, будто принимал участие в этой жестокой атаке. Размахивал «Наганом», давал ненужные советы ротному Назаренко, пока не появился командир батальона Лазарев.
– И ты здесь, комиссар? – насмешливо спросил он. – Спрячь «Наган», бой уже кончился. Патроны-то не все расстрелял?
И не дожидаясь ответа, коротко бросил ротному:
– Докладывай, Юрий Фатеевич.
Выслушав старшего лейтенанта, кивнул в сторону раненых:
– Отправляй их срочно в санбат. Как состояние лейтенанта Астахова?
Ответил санинструктор Федулов:
– Рана серьёзная, но лёгкое, кажется, не задето. Сейчас будем эвакуировать всех тяжёлых.
– Поторопись, Назаренко. Кстати, откуда у тебя «Маузер»?
– Трофей. Лейтенанта из монгольского бронедивизиона убили, а я вот «Маузер» забрал… на память.
– Трофеи добывают у врагов, – резко заметил комбат, – а не забирают у погибших товарищей.
– Виноват, товарищ капитан. Не так выразился.
– Назаренко, ты уже год в Монголии находишься, знаешь их обычаи. Лошадей и оружие убитых земляков они возвращают семьям погибших. А ты всякую чушь мелешь – трофей в бою добыл! Документы и «Маузер» лейтенанта отправь с ординарцем в штаб полка. Туда же отведите пленных.
Оба японца стояли, вытянувшись перед русским капитаном.
– Ну что, навоевались, самураи хреновы? – усмехнулся Лазарев.
Японец помоложе промолчал, а капрал что-то невнятно пробормотал. Никто не понял сказанного: «Война только началась, посмотрим, что будет дальше».
Однако комбат Лазарев, давно служивший на Дальнем Востоке, уловил смысл произнесённых слов и ответил капралу:
– Ты наверняка участвовал в нападениях на монгольские заставы. Там и мирных жителей убивали. Не боишься, что монгольские власти затребуют тебя для расследования?
Капрал молча сопел. Он не хотел показывать страх, хотя понял, что такое возможно. А полудикие степняки с ним церемониться не станут, они умеют языки развязывать.
– Мы военнопленные, – с сильным акцентом отозвался капрал. – И взяты в плен доблестными русскими солдатами. При чём тут монголы? Поместите нас в свой лагерь.
– О, по-русски заговорил, – удивился кто-то из командиров.
– Ладно, уведите их. В штабе полка разберутся.
Вскоре был получен приказ батальону идти к переправе. Старший лейтенант Назаренко шёл молча. Он неплохо воевал, не прятался за чужие спины, а его несправедливо и обидно отчитал комбат за какой-то «Маузер». Вскоре обида прошла, осталась лишь усталость.
Вместе с японцами воевали баргуты. Эта малая народность (менее ста тысяч человек) проживала в основном в Китае, а небольшое количество – в Монголии. Они были не только хорошими наездниками, но и смелыми воинами. Много веков назад Чингиз-Хан приблизил баргутов к себе, создал из них специальные отряды. Они гордились своей историей.
Японцы, вторгшиеся в тридцатых годах прошлого века в Китай, не щадили местное население. Известны многочисленные случаи жестоких массовых казней. В то же время они сыграли на честолюбии баргутов, взяли их в союзники и создали конные подразделения под контролем своих офицеров.
Баргутские отряды в 1939 году активно использовались против Монгольской Республики. В феврале-марте было зафиксировано три десятка нападений с участием баргутов на монгольские пограничные заставы. Позже они активно участвовали в необъявленной войне на реке Халхин-Гол.
…Это было первое крупномасштабное столкновение советско-монгольских войск с японскими частями. Наземные бои шли два дня. Японцы, понеся значительные потери, поспешно отвели свои потрёпанные батальоны за линию границы.
Не слишком решительный командир 57-го особого корпуса комкор Фекленко тоже отступил. Наши части были переброшены на правый берег Халхин-Гола, за 30–40 километров от границы. Фекленко объяснял причину непонятного отхода превосходством противника в живой силе и технике, особенно в авиации.
Вскоре Фекленко был снят с должности и отозван из Монголии. На смену ему пришёл мало известный тогда комбриг Георгий Жуков.
Хочу особо отметить, что Сталин простил комкору Фекленко крупные ошибки в руководстве вверенными войсками и непонятную бездеятельность. В мае 1941 года Фекленко был назначен командиром механизированного корпуса под Киевом, регулярно повышался в должностях и званиях.
На фотографии 1945 года генерал-лейтенант Фекленко браво выглядит с сытым лицом и многочисленными орденами. А звезда будущего маршала Победы Жукова только-только восходила на малоизвестной реке Халхин-Гол в далёкой Монголии.
Войти с помощью соц. сетей: