19

Религия передается по отцу.

Поэтому Джинн родился шиитом, хотя его мать была сунниткой. Это был удивительный брак – брак рассудка. Джинн так никогда и не узнал, как случилось, что эти два человека полюбили друг друга: принес ли их союз какую-то выгоду обеим семьям или стал прикрытием для темной истории страсти, которую пришлось поспешно утаивать. Он был уверен, что брак его родителей стал словом Бога, и что он, Джинн, был создан силой этого слова. Силой дыхания Бога.

С самого раннего детства он запомнил любовь матери и запахи оливковых деревьев, лимона, меда, померанца, хлеба, который пекли в печи возле дома, запах коз; позже, в Бейруте, к ним прибавился едкий запах пыли.

Он помнил, каким строгим был отец. Помнил резкие удары его кожаного ремня по своим ягодицам, когда добрый мальчик Джинн превращался в демона Джинна.

Его детство было полно далеких звуков. Пение муэдзина, неизменно зовущего на молитву, – метроном, звучащий и днем, и ночью, символ вечности, что напоминает человеку о его месте под солнцем. Пение ветра. Джинн часто слушал, как ветер шумит между ставень, под дверью, как он нашептывает свои небесные заклинания. Потом, много позже, стал слышаться коварный свист бомб, треск пуль. Иногда – крики.

Но мать всегда – порой украдкой, втайне – утешала его, спешила его приласкать, успокоить. Она всегда находила верные слова, и Джинн вырос, понимая, какой властью обладают эти арабески звуков, пируэты человеческого голоса, эквилибристические фигуры души, способные разорить дотла или возвысить до небес того, кто умел виртуозно их изобразить.

Религия не играла важной роли в их жизни. Джинн получил лишь элементарное религиозное воспитание: ни отец, ни мать не были слишком набожны. Ислам был рядом – подобно колодцу в центре деревни, вокруг которого собираются, чтобы напиться, колодцу предков, на который уже никто не обращает внимания. Обосновавшись в Южном Бейруте, семья Джинна почти прекратила соблюдать религиозные обряды: все были слишком заняты – работали в собственной крошечной бакалейной лавке, присматривали за домом, пытались пережить войну.

Они бежали с обожаемого ими Юга, бежали от нашествия израильтян, надеясь найти убежище в столице – но вскоре и там не осталось ничего, лишь безысходность.

От государства осталось одно название. Оно никому не гарантировало безопасности. В квартале Харек-Хрейк не было ни больниц, ни школ, ни даже съестных припасов. Свирепствовала гражданская война. К власти пришла «Хезболла». Ее сторонники поставляли продукты в магазины, они заплатили за строительство новой школы, они же открыли больницу для всех нуждающихся в медицинской помощи. Подростком Джинн верил, что настоящее государство – это «Хезболла». Только «Хезболла» защищала их, давала новые дома семьям своих мучеников, обеспечивала средствами к существованию. Джинн многому научился в школе, которую открыла Партия Аллаха, он узнал о несправедливости мира, о наполняющей его лжи. Но когда он возвращался домой, его мать всегда выслушивала все то, что он с жаром ей повторял. Его добрая, ласковая мать объясняла ему, что, возможно, на самом деле все не совсем так, что важнее всего быть живым, держаться вместе.

Его добрая и ласковая мать, которую разорвал в клочья свалившийся с неба снаряд.

Шиитский снаряд в шиитском квартале. Движение «Амаль» против движения «Хезболла». Два брата, неспособные услышать друг друга, убивающие друг друга в отчем доме.

После этого Джинн никогда больше не был прежним. И его отец тоже. Отец бросил все силы на свою крошечную лавочку: теперь в ней была его жизнь.

Несколько месяцев спустя Джинн вступил в ряды «Хезболлы»: он был еще совсем ребенком. Он не знал любви, не умел водить машину, но быстро научился заряжать пистолет и обращаться со взрывчаткой.

«Хезболла» подарила ему новую жизнь: теперь Бог глядел на него с улыбкой.

Джинн вспоминал детство, пока мимо мелькали бесконечные дорожные знаки. Он зажмурился и вновь сосредоточился на дороге. Ехать уверенно, не слишком быстро, словно зная конечную цель пути, – все, что нужно, чтобы его не заметили, не остановили.

С тех пор, как он покинул Триполи, все шло замечательно. Гораздо лучше, чем он себе представлял. Пересечь Средиземное море на мальтийском траулере оказалось проще простого, его ровным счетом никто не заметил – все силы моряков на границе, следящих за безопасностью территориальных вод, были брошены на наблюдение за десятками суденышек, перевозивших толпы мигрантов. В Италии он по фальшивым документам арендовал машину. Он ночевал в небольших придорожных гостиницах и так добрался до Франции, пересек подобие границы с ней безо всякой проверки.

Он слушал, как журналистка по радио говорит о серьезных потерях, понесенных ИГИЛ на юге подконтрольной им территории, в боях с сирийской армией и отрядами «Хезболлы». Суннитские экстремисты из ИГИЛ не поладили с самыми непримиримыми врагами: сирийскими алавитами и ливанскими шиитами. Те, у кого Джинн научился всему, что умел, теперь боролись не на жизнь, а на смерть с самопровозглашенным исламским Халифатом, с его черным знаменем.

Джинн позволил себе усмехнуться и выключил радио.

Он свернул с кольцевой и, действуя по собственному четкому плану, въехал в северный пригород Парижа. Долгий маршрут, разработанный по стопке дорожных карт, с которыми он сверялся каждый вечер и каждое утро, прежде чем сесть за руль. Джинн не мог позволить себе использовать GPS, он не хотел вбивать никаких адресов, не собирался оставлять следов – пусть даже и виртуальных – в этой простенькой арендованной машине, путь которой когда-нибудь, возможно, захотят отследить. Он потратил несколько вечеров на гостиничных парковках на изучение кузова и двигателя, на тщательные поиски маячка GPS, установленного на машину компанией по аренде. Классический вариант. Теперь арендаторы разрешают пользоваться собственным имуществом, только если на нем установлена система наблюдения… Уже почти добравшись до Парижа, Джинн снял маячок, аккуратно переставил его на чью-то еще машину. Он стал невидимым.

Его план был идеален: он был уверен, что на него никто никогда не выйдет – но опыт подсказывал ему, что осторожность лишней не бывает.

Он проехал еще с три четверти часа, застрял в пробках, а затем покружил по району, чтобы не оказаться на месте слишком рано, а заодно убедиться, что за ним не следят. Наконец он свернул на небольшую улочку на краю протяженного спального района и припарковался перед складом, дверь которого, как и было условлено, оказалась закрыта красной металлической шторой.

До встречи оставалось пять минут, он терпеливо ждал в машине.

Он уже несколько недель не касался компьютера и не знал, не было ли с тех пор других сообщений. Оказавшись в Европе, он старался держаться подальше от любых технологий. По меньшей мере, пока не обоснуется, не будет полностью уверен в себе.

В конце улицы показался мужчина лет тридцати в толстовке с логотипом какого-то американского университета. Он держал под мышкой зеленую сумку, солнцезащитные очки были сдвинуты на лоб.

Два знака.

Мужчина замедлил шаг, поравнявшись с машиной, и явно успокоился, увидев, как Джинн постукивает по боковому зеркалу.

– Салям Алей…

– Никаких намеков на ислам, – резко оборвал его Джинн на правильном французском языке. – Принес, что мне нужно?

Сглотнув, мужчина живо кивнул и протянул Джинну сумку. Тот тут же ее забрал.

– Это оно, ты хорошо поработал.

– Я придерживаюсь акиды, я бы все от…

– Хватит, говорю тебе. Ты правильно выглядишь, но неверно изъясняешься. Ты должен исчезнуть, раствориться, и ты это знаешь.

– Я решил принести еще кое-что, чего не было в списке.

Мужчина наклонился к машине и расстегнул толстовку: под ней виднелась рукоять пистолета.

Джинн резко, гневно выдохнул.

– Вам он может понадо…

– За кого ты меня принимаешь? – сухо спросил Джинн. – За убийцу?

– Нет, но…

– Оставь себе или выброси, но не оскорбляй меня. Мне он не нужен.

– Вы сможете защитить себя…

Джинн сердито помотал головой. Он жестом велел мужчине пригнуться еще ближе.

– Знаешь ли ты, друг мой, каково лучшее в мире оружие?

Мужчина покачал головой, и Джинн продолжил:

– Символ. Вот самое страшное оружие. Оно направлено не против одного человека, не против десяти, ста или тысячи человек… Нет, оно направлено против всех них. Всех. У него нет пределов.

Мужчина не понял, к чему клонит Джинн, но догадался, что настаивать не стоит, и застегнул толстовку.

– Я не убиваю одного человека, – добавил Джинн, заводя машину. – Я убиваю всех.