Глава девятая

Не успела я поставить на место сумку, вернувшись в свой кабинет, как меня срочно вызвали в крыло D. Все заключенные находились в камерах, но у одной из них стояла группа охранников.

– Плохо дело, док, – прошептал один из них, когда я пробиралась мимо.

Я сделала глубокий вдох и вошла. В полутемной камере на цементном полу обмякшей кучей лежал мужчина лет семидесяти. Его переломанное, истерзанное тело сплошь покрывали кровь и синяки. Ноги лежали в странном, неестественном положении, похоже, ему сломали кости бедра. Внутренние повреждения наверняка были еще более тяжелыми, возможно, даже смертельными.

– Скорая уже едет, – сказал кто-то из охраны.

Старик закашлялся, плюясь кровью. Я легонько тронула его за плечо.

– Пожалуйста, не пытайтесь шевелиться, – сказала я.

Кожа у него казалась фиолетовой от сплошных ушибов. Растрепанные седые волосы слиплись от пота и крови. Я спросила у охранника, почему на заключенного напали.

– Узнали, за что он сидит, док, – ответил тот, многозначительно мне кивнув, – это педофил.

Старик насиловал детей – я так и предполагала.

Некоторые преступления настолько выходят за человеческие рамки, что для меня единственный способ справиться с ситуацией – вытеснить мысли об этом из своей головы. Я видела перед собой просто пожилого человека, которого жестоко избили. Наверняка он страшно перепугался, когда нападавшие подошли и оттеснили его в угол, куда не достает камера – группа мужчин, от которых он не мог защититься. Скорее всего, он подумал, что сейчас умрет. И вполне мог оказаться прав.

Я сделала ему укол обезболивающего и вместе со всеми стала ждать приезда скорой.

– Дорогу! – закричали охранники.

Наконец-то скорая прибыла.

– Вам пора идти, док, – сказал мне офицер, – там какая-то паника в крыле В.

Не было времени оглянуться на каталку, на которой увозили старика. Я забросила свою медицинскую сумку на плечо и поспешила дальше.

* * *

Было едва-едва за полдень, а я уже полностью выдохлась. Утро выдалось напряженное: заключенные дрались, напрашивались на неприятности, адреналин так и витал в воздухе. Я стянула с рук хирургические перчатки и бросила их в почти полную мусорную корзину. Только что я зашивала рану мужчине, бритвой порезавшему себе ноги. Разрезы в форме распахнутого в крике рта тянулись от колен до щиколоток. Ужасно было видеть, как кто-то сам увечит себя; мне очень хотелось бы помогать им как-то еще, а не просто накладывать швы.

Я вздохнула и пошла к выходу из медицинского блока, собираясь выпить кофе и перекусить; обед я опять пропустила. Идя по коридору, услышала, что меня кто-то догоняет. Оглянувшись, к своему вящему удивлению, обнаружила последнего человека, которого ожидала снова увидеть. Парень с громадным шрамом через всю шею, скрепленным хирургическими скобами, явно был тем испанцем, рану которого я когда-то зажимала руками.

Было свободное время, и большинство заключенных топтались в холле. Некоторые ждали своей очереди поиграть в бильярд, наблюдая тем временем за партиями других. Парень пытался отдышаться и никак не мог. Наверное, еще страдал от анемии. Я взяла его под руку и осторожно усадила на стул, чтобы он пришел в себя. Он поднял на меня свои большие темные глаза, явно собираясь что-то сказать, но все еще не в силах произнести ни слова. Мне ничего не оставалось, только стоять и смотреть, как он ловит воздух ртом. Гигантский шрам шириной с шарф теперь останется у него на шее на всю жизнь.

Я погладила его по руке.

– Все в порядке, – улыбнулась, чтобы немного его приободрить.

На мгновение он прикрыл глаза, в точности так, как тогда, когда я уже решила, что его теряю, а потом широко их распахнул, глядя мне в лицо. Прижал руку к горлу и прошептал:

– Спасибо вам.

Сердце у меня наполнилось радостью. Всегда, когда спасаешь жизнь самоубийце, боишься, что тебя за это возненавидят. Я могу судить по печальному опыту.

Я сжала его ладонь и снова улыбнулась – универсальный сигнал, который не нуждается в переводе. Все взлеты и падения, всю усталость рабочего дня вдруг как рукой сняло.

Я проигрывала его слова у себя в голове, идя дальше по галерее. Они стали моим оружием против сомнений в собственных силах.

– Вам нужна помощь, док? – спросила Сильвия, увидев, как я дожидаюсь кого-нибудь с ключами.

Я кивнула, обрадованная тем, что вижу дружеское лицо. Потом поглядела на часы. Оставалось десять минут до тренинга по безопасности, после которого я наконец должна была получить собственный набор ключей. Я все еще считалась новичком, но эти несколько недель стали самыми тяжелыми и одновременно самыми вдохновляющими за всю мою жизнь.

* * *

Голова кружилась от того количества информации, которое нам сообщили за последние два часа. Все новички из числа персонала и независимые сотрудники вроде меня собрались в большой комнате и изучали тюремную безопасность. Я узнала, что даже безобидный комочек жвачки изобретательный заключенный может использовать как средство для побега, сняв с его помощью отпечаток с ключа охраны. Ни при каких обстоятельствах ее нельзя было проносить в тюрьму. То же самое касалось клейкой ленты – вот почему во многих камерах пахло мятой, ведь заключенные использовали вместо нее зубную пасту, чтобы приклеивать фотографии к стенам.

В число запрещенных предметов входили и блокноты на спирали: если спираль попадет не в те руки, с ее помощью можно отпереть замок. Естественно, под запретом находились и мобильные телефоны.

– Они могут выглядеть безобидными, – сообщил нам офицер, проводивший тренинг. –  Но не дайте себя обмануть. Телефоны здесь так же опасны, как наркотики, которые проносят контрабандой. С их помощью можно вести преступную деятельность, угрожать жертвам, устраивать сделки с наркотиками и использовать как тюремную валюту. Старенькая «Нокиа» запросто может стоить 300, а то и 400 фунтов.

Слушатели потрясенно охнули.

После любопытнейшей лекции, во время которой я узнала все о контрабанде и о жестких правилах безопасности, которые должна была соблюдать, мне, наконец, разрешили получить собственный набор ключей. Офицер выдал круглый пластиковый номерной жетон; его я должна была сдавать по утрам на проходной в обмен на связку ключей, которые могут потребоваться для прохода в медицинский блок и в крылья тюрьмы. Ключей от камер мне не полагалось. Если надо осмотреть пациента в камере – неважно, по какой причине, – следует вызвать охранника и попросить его меня сопровождать.

Однако самое главное наш наставник приберег на конец. Прежде, чем приступить к нелегкой теме, он сделал глубокий вдох.

– Никогда, ни при каких обстоятельствах, повторяю, ни при каких, – он поднял вверх указательный палец, – не сообщайте заключенным, которых должны везти в госпиталь, когда их повезут и куда.

Некоторые из медсестер понятливо кивнули, но остальные стали недоуменно переглядываться. Он прочистил горло.

– Как некоторые из вас знают, в прошлом году простая перевозка заключенного в госпиталь Хаммерсмит закончилась трагедией.

Те, кто шептался на задних рядах, внезапно замолчали.

– Заключенный, сидевший за вооруженное ограбление, убедил одного из врачей, что ему очень плохо и что его надо отвезти в госпиталь к специалисту. К сожалению, ему удалось узнать дату, время и место консультации, которые он сообщил своим приятелям. У входа в госпиталь на троих наших офицеров напали мужчины в масках, приставив им пистолеты к головам.

В комнате воцарилось молчание; все в душе переживали эту страшную историю. Офицер выждал мгновение, потирая пальцем бровь, словно сомневался, досказывать ли остальное. Мы ловили каждое его слово.

– Нападавшие грозили охранникам, что застрелят их, если те не отпустят их товарища. Естественно, наши парни сняли с него наручники. Никто не стоит того, чтобы из-за него погибнуть.

Аудитория согласно закивала.

– Беглеца удалось поймать через пару дней, двадцатилетний срок ему еще продлили. Одного из нападавших полиция арестовала, второй скрылся.

Из задних рядов кто-то спросил:

– А что с охранниками, они не пострадали?

Офицер сделал еще одну паузу, на этот раз длиннее, и у меня появилось страшное предчувствие, что ответ не будет походить на «жили долго и счастливо», иначе он уже бы все рассказал.

Он потянулся за стаканом с водой, стоявшим на столе, к которому до этого не прикоснулся. Осторожно отпил глоток.

– К сожалению, этот инцидент положил конец карьере тех, кто в нем участвовал, и мы лишились трех отличных охранников. У одного из них началась тяжелая депрессия, и он совершил попытку самоубийства.

В комнате воцарилась тишина. Я точно так же лишилась дара речи, как все остальные.

– Поэтому, леди и джентльмены, мы и не любим возить заключенных в госпиталь, если только речь не идет о жизни или смерти; особенно по субботам и воскресеньям, когда персонала и так не хватает. И если кого-то все-таки надо везти, никогда не сообщайте им заранее дату или место.

Предупреждение явно касалось в первую очередь меня и еще нескольких медицинских работников, находившихся тут же. Очень тревожно было думать, что наши решения могут обойтись так дорого.

– Так что, пожалуйста, следите за тем, чтобы не выдавать никакой информации касательно консультаций в больницах до самой последней минуты. Тогда у них не будет возможности спланировать побег.

Стоило ему закончить, как в коридоре завыла сирена. Все повскакали на ноги, со скрежетом отодвигая стулья, и побежали на рабочие места. Я же отправилась на проходную, чтобы сдать жетон и получить свою связку ключей. Она казалась особенно тяжелой с учетом груза ответственности. Страшно было даже представить, что чувствовали те охранники, когда их держали на мушке, наверное, вся жизнь промелькнула у них перед глазами. Выбор между тем, отпустить заключенного или быть убитым, на тысячи миль отстоял от решений, которые я принимала в своем уютном врачебном кабинете.

Однако даже такой ужасной историей меня было не испугать. Я закрепила ключи на цепочке и спрятала в кожаный карман у себя на ремне, решив, что, работая в тюрьме, лучше поменьше о таком думать, пока не возникла необходимость.