Часть вторая

Скрабс

2009–2016

Глава седьмая

За моей дверью стучали ботинками охранники. В их рациях гремело: «Синий код в крыле А». Когда объявлялся синий код, бежали все: медсестры, охранники, врачи – целая процессия людей устремлялась на галереи.

На случай, если я не услышала, хотя не заметить такой шум было просто невозможно, Сильвия, медсестра, заколотила мне в дверь:

– Док, синий код!

Я схватила сумку, затолкала в карман пару хирургических перчаток и присоединилась к людскому потоку, стекавшемуся в крыло А.

Прошло уже несколько недель, но я все еще приспосабливалась к новой работе в гигантской мужской тюрьме викторианской постройки, Уормвуд-Скрабс в Западном Лондоне, известной просто как «Скрабс», с пятью крыльями, от А до Е, каждое из которых занимало четыре этажа. Столько времени ушло на адаптацию потому, что после относительно спокойного учреждения, где я лечила подростков с обычными медицинскими проблемами, я испытала настоящий шок, когда мне пришлось бегать между крыльями тюрьмы, занимавшей гигантское здание, где содержались опаснейшие преступники. Меня поражали масштабы, шум, постоянная суматоха этого места.

Синий код означал серьезное происшествие, обычно с угрозой для жизни, возможно, самоубийство. Вслед за остальными я бежала мимо служебных помещений, в которых гремели еще рации и другие сотрудники присоединялись к нашей кавалькаде.

– Общий вызов, общий вызов, всем постам. Синий код в крыле А.

Никто из бежавших не знал, что нас ждет по прибытии. Сильвия обернулась проверить, поспеваю ли я за ней. Я уже познакомилась с двойными воротами, которые нужно было открывать и закрывать при переходе из одного крыла тюрьмы в другое. Чтобы добраться до сектора А, нам предстояло преодолеть четыре таких системы. К счастью, охранник, бежавший впереди, придерживал для нас створки, чтобы ускорить процесс.

С громким стуком ворота закрылись у меня за спиной, и я поняла, что нахожусь на втором этаже огромного четырехэтажного крыла.

В воздухе витал запах пота, оставленный заключенными, которых провели по галерее пару минут назад. Сейчас было так называемое «свободное время», когда арестантов выпускали в общий холл. Однако из-за объявления синего кода их развели назад по камерам, что вызвало всеобщее недовольство. Сотни кулаков лупили в металлические двери, и грохот разносился по всем четырем этажам.

Я побежала вместе со всеми по галерее, стараясь не смотреть на заключенных, выглядывавших в застекленные щели на зеленых тюремных дверях.

– Эй, выпустите нас!

– Устроили цирк себе на потеху! – кричал какой-то мужчина с другой стороны крыла.

Я бежала вперед под гром кулаков, ощущая на себе их сверлящие взгляды.

И снова голос, хриплый от сигарет:

– А ты ничего, док, симпатичная!

– Заткнись! – заорал охранник, бежавший за мной, стукнув кулаком в дверь.

Я тем временем устремилась к толпе, собравшейся перед камерой в конце галереи. Судя по искреннему ужасу у всех на лицах, зрелище там открывалось совершенно жуткое. Протолкнувшись ко входу, я увидела настоящую кровавую баню. Кровь была повсюду, покрывая пестрыми брызгами и стены, и кровать. На цементном полу в багряной луже корчился мужчина с перерезанным горлом.

К счастью, молодой и очень компетентный врач по имени Марк уже находился на месте и пытался остановить кровотечение. Он работал неподалеку, когда включился сигнал тревоги. Скорая уже ехала. Марк стоял на коленях, склонившись над заключенным, в белой рубашке, залитой кровью, и обеими руками зажимал зияющую рану. Чем арестант смог ее нанести? Пронесенным контрабандой ножом или бритвой? В данный момент это не имело особого значения.

Я натянула хирургические перчатки и встала на колени по другую сторону от Марка. Теперь мы оба зажимали парню горло, стараясь давить достаточно, чтобы кровь не текла, но в то же время не чересчур сильно, чтобы его не задушить, поскольку давление приходилось и на дыхательные пути.

Он весь дергался и извивался, что нам только мешало, и что-то выкрикивал на языке, которого я не понимала.

– Кажется, он испанец, – сказал Марк, – ни слова не понимает по-английски.

Заключенный завертелся с еще большей силой, и мои руки соскользнули с его шеи.

– Черт побери, может кто-нибудь его подержать! – закричала я.

В камере было слишком тесно даже для нас троих. Двое тюремных офицеров, стоявших в дверном проеме, схватили его за ноги, стараясь прижать их к полу. Лужа крови разрасталась с каждой секундой, растекалась по полу, пробираясь под моими туфлями к стенам. Несмотря на ее обилие, артерия, похоже, не была задета, иначе он уже давно бы умер.

Марк прорычал:

– Да где же эта скорая!

Казалось, что до ее приезда прошла целая вечность. Жизнь парня в буквальном смысле утекала у нас между пальцев, и оба мы уже думали, что он так и умрет в этой страшной маленькой камере.

Я продолжала зажимать рану, похожую на сырое мясо. Кровь струилась по пальцам, сбегая на густые длинные волосы мужчины и склеивая их в липкие комки. Ему было лет двадцать пять. Как печально пытаться покончить с собой, когда ты еще толком и не жил! Я даже имени его не знала. Все, что я могла сделать, это продолжать говорить с ним, пытаясь утихомирить.

– Все будет хорошо, мы о вас позаботимся, – бормотала я, стискивая края раны. Вряд ли он понимал мои слова, но интонации, надеялась я, его немного успокаивали.

Внезапно он вздрогнул и снова начал извиваться. Мы как будто ловили скользкую лягушку, столько крови натекло вокруг.

– Да подержите же его! – закричал Марк.

Он понимал, что персонал не виноват в том, что камера слишком тесная, но все мы страшно волновались, не зная, удастся ли сохранить заключенному жизнь.

– Разойдитесь, едут носилки!

Наконец-то! Помощь прибыла, отчего я испытала невыразимое облегчение. Мы изо всех сил сражались, чтобы парень выжил. Такой стресс, такая ответственность… От сознания того, что сейчас эту ответственность можно будет переложить на других людей, у которых гораздо больше средств, чтобы справиться с задачей, у меня закружилась голова.

Толпа снаружи расступилась, давая дорогу фельдшерам скорой. На полу было столько крови, что они каждую секунду рисковали поскользнуться. Заключенный затих, и его готовились переложить на носилки. Голова его перекатилась на бок, глаза то открывались, то закрывались, с каждым разом оставаясь закрытыми все дольше. Мы его теряли. Фельдшеры начали отсчет, чтобы поднять его одним рывком:

– Раз-два-три!

Они переложили парня на носилки, пока я продолжала давить на рану. В тот момент, когда показалось, что заключенный умер, веки его вдруг поднялись. Он посмотрел мне прямо в глаза, выразительным говорящим взглядом. Я подумала: Бедняга, последним, что он увидит в жизни, буду я!

Однако у него определенно имелись на этот счет собственные соображения, так как он снова начал вырываться, словно животное, посаженное в клетку. Невозможно было понять, хочет он освободиться или пытается нам помешать его спасти.

Мы прижали его к носилкам, а фельдшеры затянули ремни у него на руках и ногах. Мне хотелось закричать:

– Мы изо всех сил бьемся, чтобы спасти тебе жизнь, а ты сам себя убиваешь! Да полежи ты спокойно!

Пришлось напомнить себе: изначально он все-таки хотел умереть. Я смотрела, как его на каталке увозят по галерее, надеясь, что парень выживет. Ему все так же зажимали рану; скорой нужно было как можно быстрей доставить его в госпиталь. Горло он прорезал слишком сильно и глубоко, чтобы отделаться простым наложением швов. Наверняка понадобится массированное переливание крови, если он вообще доживет до больницы.

Заключенные еще громче колотили в двери, но среди тех, кто стоял перед камерой, воцарилось глубокое молчание. Потрясенные, мы переглядывались между собой. Марк заговорил первым: негромко поблагодарил всех за работу. Мы испытывали громадное облегчение от того, что не дали заключенному умереть у нас на руках. Дальше предстояло выяснить, кто он все-таки такой, сколько просидел в тюрьме и за что. Состоял он на учете по «Акту об адаптации», или попытка суицида была спонтанной?

Ответов никто не знал. В Скрабс парень попал пару дней назад. Насколько помнили сотрудники, врача он не требовал; заключенный был иностранцем и оказался в тюрьме за грабеж, дожидаясь вынесения приговора.

Его сокамерник, который и поднял тревогу, был потрясен не меньше остальных. Наполовину азиат, с маленькой бородкой и бритой головой, он тоже ожидал приговора и поэтому ходил в собственной одежде, а не в сером тюремном комбинезоне, который выдают тем, кто уже получил срок. Около 60 % заключенных Скрабс ждут судебного решения, в котором будет сказано, сколько времени им предстоит провести за решеткой. Говорил он с выраженным лондонским простонародным акцентом.

– Я тут много лет просидел. Кочевал из тюрьмы на свободу и обратно с 17 лет, но за все это время еще ни разу такого не видел, – сказал он, пораженно разглядывая лужу крови.

– Он не казался угнетенным или возбужденным? – спросила я.

Я все никак не могла поверить, что человек может вот так вот просто взять и сам себе перерезать горло.

Его сокамерник пожал плечами, постучав в стену ногой.

– Да нет, сидел тихо, не приставал. Проблем у меня с ним не было. Хотя в любом случае я не понимал, что он говорит.

Он закашлялся.

– И кто теперь будет все это убирать? Я лично к этой кровище и пальцем не притронусь.

Один из охранников сделал шаг вперед.

– Ладно-ладно, доктору ни к чему все это слушать, – сказал он и куда-то повел заключенного по галерее.

Все начали расходиться, и я спросила Сильвию, не проводит ли она меня в туалет. Меня до сих пор сопровождали по территории тюрьмы, потому что я еще не получила собственного набора ключей, так что ей приходилось всякий раз отпирать для меня туалет, когда мне надо было им воспользоваться.

Мы молча дошли до медицинского блока, размышляя о происшествии. Собственно, туалет мне не был нужен, просто очень хотелось как следует вымыть руки. Хоть я и работала в защитных латексных перчатках, все равно казалось, что руки в крови, и я не могла избавиться от ощущения ее липкости и теплоты.

Я пробыла в туалете довольно долго, и Сильвия нетерпеливо окликнула меня:

– У вас все в порядке, док?

Я словно впала в трас, наблюдая за тем, как холодная вода течет по пальцам и убегает в черную дыру слива. Перед глазами у меня мелькали брызги крови, вырывавшейся из перерезанного горла. Я находилась словно где-то далеко, пытаясь переварить увиденное, и Сильвии пришлось снова меня позвать:

– Док?

– Уже иду, – отозвалась я.

Потом поглядела на отражение в зеркале: лицо покрывала меловая бледность, в точности как у заключенного, которого только что увезли. Рубашку залила кровь. На лице тоже остались брызги. Я начала яростно оттирать их пальцем.

Сильвия просунула голову в дверь.

– Док?

Я сделала глубокий вдох.

– Да, прости, надо было просто немного привести себя в порядок. Я уже закончила.

Сильвия сказала, что всем, кто находился на месте происшествия, следует явиться в офис начальника тюрьмы для доклада.

– Это стандартная процедура после серьезного инцидента, – объяснила она.

Я еще толком не общалась с высшим руководством. В тюрьме имелось несколько начальников, которых было легко отличить от охраны, одетой в форму, так как те ходили в гражданских костюмах.

Я бросила последний взгляд в зеркало, пригладила руками волосы, сделала еще один глубокий вдох и сказала:

– Ну что ж, пойдем!

Мы прошли по административному блоку к залу совещаний, где уже дожидался начальник тюрьмы. Вскоре все собрались и расселись за большим переговорным столом.

Начальник поблагодарил всех за выполненную работу и спросил, есть ли у кого-то замечания или вопросы относительно того, как все происходило. Далее он сказал, что те, кому нужно немного оправиться после увиденного, могут раньше уйти домой. Однако предложения никто не принял: тот день, когда сотрудник тюрьмы говорит, что его травмировало увиденное, запросто может стать его последним днем на работе.

Обычно в машине по дороге домой я слушала радио, но теперь мне не хотелось препятствовать свободному течению мыслей. Я поудобней устроилась на водительском сиденье, постаравшись расслабить ноги. Хотелось скорее добраться до дома, затолкать одежду в стиральную машину и встать под душ.

Небо посерело, и на лобовом стекле начали оседать мелкие капли.

Я гадала, выжил ли тот парень. Последним, что я слышала от медсестры, ездившей со скорой в госпиталь Сент-Мэри в Лондоне, была новость о его состоянии: стабильное, но критическое. Чудо, что он вообще не умер по пути.

Невольно я вспомнила и Джонатана. Как много лет назад помешала ему перерезать себе горло. Помню, в каком ужасе была от мысли, что стану делать, если он все-таки выполнит свою угрозу. Что ж, спустя много лет другой человек действительно это сделал, но я оказалась рядом, чтобы его спасти.

Было ужасное предчувствие, что это не в последний раз. Я сама выбрала мир, в котором насилие было неотъемлемой составляющей.

Может, тот парень вовсе не собирался кончать с собой. Может, просто настолько отчаялся и перепугался, оказавшись в тюрьме, что не знал, как с этим справиться. Я надеялась и молила Бога, что мы спасли его от совершения необратимой, фатальной ошибки.