Глава шестая

Джаред Кин не был похож на других мальчишек, которые приходили ко мне в Хантеркомбе.

Долгое время я мечтала обнаружить в своей работе что-то вдохновляющее, и вот ко мне обратился восемнадцатилетний парень, которого через несколько месяцев должны были перевести в тюрьму для следующей возрастной категории, от 18 до 21.

Как только он ступил в кабинет, я поняла, что его тревожит нечто большее, чем просто жалобы на боли в спине. К этому времени я неоднократно сталкивалась с подобными проблемами. В основном боль в спине вызывали тоненькие матрацы и каменной твердости кровати, ну или излишнее рвение в тренажерном зале.

Джаред держался застенчиво, даже робко, избегая смотреть мне в лицо, и напрасно, потому что глаза у него были темные и выразительные, а улыбка очень славная. Правда, его не красила тюремная стрижка, да и кожа выглядела так себе. На костяшках пальцев красовалась татуировка с какими-то буквами, а оба запястья покрывали тонкие поверхностные порезы. Они располагались на равном расстоянии, и чтобы такие нанести, ему явно потребовалось немало времени и большая точность. Из записей в карте я узнала, что увечья он наносил себе краем баночки от йогурта.

Джаред заметил, что я рассматриваю порезы, и натянул пониже рукава серого свитера, нервно теребя края манжет. Порезы были свежие, но не воспаленные, и позднее в тот же день ему предстояло посетить психиатра для текущей оценки психического состояния. Заключенные, которые наносят себе телесные повреждения, попадают под особое наблюдение, согласно «Акту о защите и адаптации». Это позволяет обеспечить им безопасность с помощью протокола, в который контактирующие с ними сотрудники тюрьмы регулярно вносят записи об их состоянии и настроении. При возникновении риска суицида за заключенными наблюдают 24 часа в сутки в специальной камере.

Чтобы Джаред немного расслабился, я начала расспрашивать его о том, болела ли спина раньше, надеясь таким образом побольше о нем узнать. Я всегда считала, что для корректной оценки состояния больного надо постараться узнать его как человека. В случае Джареда можно было не сомневаться, что за простой жалобой стоит нечто более серьезное.

Люди наносят себе увечья по разным причинам, но в основном чтобы вытеснить душевную боль: ради этого они идут как на мелкое членовредительство, так и на самоубийства. Впервые оказавшись в Хантеркомбе, я была поражена частотой этого феномена, но со временем начала понимать его причины. Одиночество, всепоглощающее чувство беспомощности и безнадежности, острая клаустрофобия от того, что ты заперт в клетке. Груз вины также вносил свой вклад. Многие из этих мальчиков совершили страшные преступления и не могли примириться с самими собой. Некоторые переживали о том, что подвели любимых или семью.

Как обычно, я не знала, за что посадили Джареда, и не считала возможным спрашивать. Если захочет, он может сам рассказать, что с ним произошло.

Он потер рукой левую сторону поясницы.

– Спина болит с тех самых пор, как я тут очутился.

– А сколько ты уже здесь, Джаред?

– Слишком долго, мисс.

Он глубоко вздохнул и выпустил воздух сквозь сложенные губы.

– Два с половиной года. И еще три осталось.

– Тебя переводят?

– Переводят, мисс.

Выходит, он совершил что-то серьезное, раз его приговорили к пяти с половиной годам. Возможно, вооруженное ограбление. Но точно узнать было нельзя.

Я собралась осмотреть его; попросила Джареда встать и поднять свитер. Он напрягся, и я тут же поняла почему. Вся его спина пестрела старыми шрамами от сигаретных ожогов. Они напоминали маленькие кратеры, рассыпанные по поверхности кожи. Вряд ли он сам этот сделал. Я сразу же заподозрила, что сигаретами его прижигал кто-то другой.

Джаред явно испытывал неловкость, так что я опустила его свитер и прощупала спину сквозь ткань.

– Ой! – воскликнул он, стоило мне коснуться поясницы слева.

Я извинилась и прошлась пальцами по другим участкам, чтобы убедиться, что боль локализована с одной стороны. Так и оказалось, и я была уверена, что это мышечная боль, скорее всего, вызванная матрацем, точнее, его низким качеством.

Я уложила Джареда на кушетку, чтобы продолжить осмотр.

– Ночью я пытался спать на другом боку, но это не помогло. Я вообще плохо сплю, а теперь чувствую себя как в смирительной рубашке, потому что еще и двигаться не могу.

– Конечно, спать на таких кроватях не особо удобно, – сочувственно заметила я.

Он поймал взгляд, направленный на его запястья, и, не дожидаясь вопроса, сказал:

– Все в порядке, не надо так смотреть.

Голос у него был хриплый от эмоций. Я смягчила и тон, и взгляд.

– Ладно, я не собираюсь делать ничего против твоей воли, Джаред. Давай-ка ты сядешь, хорошо?

Он присел на стул напротив меня, и я выписала ему болеутоляющие, остановив выбор на не очень сильных и не вызывающих привыкания. Подписав рецепт, я попыталась копнуть чуть поглубже.

– У тебя на свободе семья, Джаред?

Я определенно задела больную струну. Он помолчал, обдумывая, рассказывать мне или нет, а потом ответил:

– Нет, мисс. У меня нет семьи.

Я ничего не говорила, дожидаясь, что он продолжит.

– Ни братьев, ни сестер – никого, насколько мне известно.

Он еще раз глубоко вздохнул.

– Я вырос в приюте, – его слова повисли в тишине кабинета.

Работая в Хантеркомбе, я не раз сталкивалась с мальчиками, воспитывавшимися в приютах, и их истории разбивали мне сердце. Там было и физическое насилие и, что порой еще хуже, эмоциональное, и психические травмы – настоящий кошмар.

Как получилось, что бедняга Джаред дожил до 18 лет и не было ни единого человека на всей земле, кто позаботился бы о нем?

Я подумала о двух своих сыновьях, о том, как им повезло иметь и мать, и отца, которые очень их любят.

Порой мне казалось, что многие подростки, с которыми я имела дело в тюрьме, становились отцами в раннем возрасте, потому что мечтали о семье, которой сами были лишены.

Откуда же у Джареда эти жуткие шрамы на спине? Еще из детства? Конечно, несчастное детство не искупало преступления, которое он совершил, но я могла понять, как подросток, низведенный до полного самоуничижения, мог махнуть рукой на собственную жизнь. Если никто его не любит, то как ему самому себя полюбить?

Я прикидывала, что можно сделать, чтобы помочь ему со сном. Можно, конечно, выписать таблетки, но надо сначала попробовать какую-нибудь альтернативу.

– Ты любишь читать? – спросила я.

Многие мальчишки в Хантеркомбе не умели ни читать, ни писать, но Джаред, судя по его речи, был достаточно образован. При упоминании о книгах в его глазах промелькнула искра интереса.

– Да, мне нравится читать. Но иногда я путаю буквы. Поэтому дело идет медленно, и я начинаю злиться.

– Тогда читать перед сном тебе не стоит, – сказала я, пытаясь вспомнить другие успокаивающие виды деятельности.

– Правда, мисс, мне нравится писать, – признался Джаред.

Такое в Хантеркомбе услышишь нечасто; мне показалось, что надо поддержать его увлечение, чтобы немного повысить самооценку.

Джаред тем временем продолжал:

– Когда мне не спится, я записываю свои мысли.

Я вспомнила ту бессонную ночь после конфликта на прежней работе. Как я писала до самого рассвета, с каждым словом меняя свою жизнь.

– Мне это тоже помогает снять груз с души, – ответила, – и я чувствую себя гораздо лучше, когда выплесну все на бумагу. Давай в следующий раз, когда будешь переживать и захочешь снова себя порезать, ты лучше попробуешь сначала записать свои мысли, хорошо?

– Да, мисс.

Голос у Джареда дрожал. Я постаралась встретиться с ним взглядом.

– С тобой все в порядке, Джаред?

– Да, мисс.

Он коротко глянул мне в глаза, а потом снова уставился на пол.

Я сказала, что выписала ему болеутоляющие на следующие несколько дней, и 3 раза в сутки медсестра будет давать ему таблетку. Если боли не пройдут, ему надо будет снова обратиться ко мне. Кстати, большинству заключенных не позволялось держать у себя лекарства и самостоятельно их принимать, особенно если ранее они причиняли себе увечья.

Когда Джаред выходил из кабинета, я обратила внимание на его сгорбленные плечи и на шаркающую походку, выдающую усталость от недостатка сна и общей подавленности. Это было душераздирающее зрелище, и впервые за долгое время я ощущала присутствие пациента в кабинете еще долго после того, как он ушел.

* * *

Прогулки по лугам за нашим домом всегда приносили мне облегчение, помогали привести в порядок мысли и отпустить переживания на свободу. Я перелезла через изгородь в резиновых сапогах, стараясь быть осторожней, чтобы не поскользнуться в грязи. Сделала глубокий вдох, наполняя легкие свежим морозным воздухом. Я шла по лощине, мимо двух изящных лошадок, которые щипали сено из стога. Обе, заслышав мои шаги, подняли головы. Одна, заинтересовавшись, проводила меня взглядом, выдувая из ноздрей горячий белый пар. Пару раз махнула хвостом, а потом продолжила жевать.

Какое же это счастье – свободно ходить по лугам! – подумала я.

Я гуляла здесь десятки раз с тех пор, как начала работать с мальчиками, но контраст между их жизнью в неволе и моей никогда раньше не был так очевиден. Подросткам полагается развлекаться с друзьями, устраивать вечеринки, заводить романы, быть под родительским присмотром. Мои подопечные заперты за решеткой, и это очень печально и неправильно.

Мысль о Джареде не давала мне покоя. Каково это – сидеть взаперти в тесной камере, зная, что никому на планете нет до тебя дела? Никто по тебе не скучает. Тебе не на кого опереться в тяжелой ситуации. В Хантеркомбе было много таких мальчишек, не представлявших, что значит иметь семью. Но его случай отозвался во мне особо.

Знакомство с Джаредом заставило меня по-новому посмотреть на привычный мир, в котором я жила все эти годы. Материальные вещи, которые, как когда-то казалось, имели огромную важность, теперь выглядели ничтожными на фоне страданий восемнадцатилетнего парня. Я острее, чем когда-либо, поняла, что главное в жизни – ощущать любовь и защиту.

Порыв ветра толкнул меня в спину. Я отдалась на его волю, надеясь, что он развеет мою печаль и этой ночью я спокойно засну.

* * *

Похоже, я произвела на Джареда такое же сильное впечатление, что и он на меня. Неделю спустя он снова появился у меня в кабинете, на этот раз с признанием.

– Если честно, со мной все в порядке, мисс, – сказал он.

Я удивленно посмотрела на него, гадая, зачем он попросился на прием.

– Тогда чем я могу тебе помочь?

Он запустил руку в карман тюремного комбинезона. Послышался шелест, и из кармана появился сложенный лист бумаги. Я увидела рукописные строчки, разбегающиеся по листу.

– Я сделал, как вы сказали: записал свои мысли. И придумал повод, чтобы повидаться с вами. Ну, показать, что получилось.

Щеки его при этих словах зарумянились.

– О, это чудесно! – воскликнула я.

Было приятно, что он последовал моему совету, и я была тронута тем, что он решил поделиться тем, что написал.

– Я с радостью прочту.

Джаред протянул мне листок, кажется, даже с гордостью. Я ожидала прочитать хаотические обрывки мыслей, записки запутавшегося подростка, стремящегося избавиться от тягостных дум, чтобы спокойно заснуть. Однако, читая, я ощутила, что тронута до слез: Джаред написал прекрасное стихотворение о своем детстве. Оно было грустное. И трогательное. И трагическое. А еще отлично написанное. Да, там имелась пара ошибок, и строчки шли вкривь и вкось, но у Джареда определенно был талант, способность выражать свои мысли.

– Просто прекрасно! – сказала я, смахивая слезы ладонью.

Джаред посмотрел на меня, словно не веря, что его стихи способны производить такое впечатление. И тут я нарушила первое правило тюрьмы – крепко его обняла! Меня переполняло желание показать ему, что мне не все равно, что он не одинок. Хотелось поддержать его поэтический дар. Я знала, что для него мое согласие прочесть стихи очень много значит, что я первый человек, кто поверил в него. Подозреваю, что и обняла я его впервые за очень долгое время.

– Я рад, что вам понравилось, мисс. Я напишу еще стихотворение и тоже вам принесу, – сказал он, воодушевившись.

Большие глаза Джареда заблестели. Он явно стремился стать лучше, и мне очень хотелось его поддержать. Я с нетерпением ждала следующего приема, позволившего с удовольствием прочитать еще два его стихотворения. В них говорилось о том, почему ему трудно заснуть, о воспоминаниях, которые терзают его по ночам. Большую радость мне доставила и новость о том, что стихи немного помогают ему со сном.

Я видела, что ему порой не хватает слов, и по-матерински стремилась ему помочь, поэтому как-то вечером после работы заехала в книжный магазин. Я точно знала, что мне нужно: толковый словарь.

Вернувшись домой, я показала свою покупку Дэвиду.

– Я хочу помочь ему с языком. Совершено точно, он готов учиться, и хоть это такая малость, иногда маленькие изменения перерастают в большие. Если Джаред поймет, что в чем-то хорош, то обретет уверенность, которая поможет ему изменить свою жизнь.

В нашем браке Дэвид всегда был спокойной, уверенной, рациональной стороной, в то время как я – более порывистой и эмоциональной. Так мы с ним уравновешиваем друг друга.

– Только помни, что это трудные подростки, – заметил он, – не хочу, чтобы тебя постигло разочарование, когда ты не увидишь перемен, на которые надеешься.

Я крепко его обняла, обхватив руками за талию.

– Это за что? – спросил Дэвид, тоже обнимая меня.

Я прижалась к нему и улыбнулась.

– Просто за то, что всегда слушаешь меня. И за то, что ты такой замечательный. Не волнуйся. Я не буду разочарована. Даже если Джаред хоть разок заглянет в книгу, я буду считать, что оно того стоило.

* * *

На следующее утро я особенно торопилась на работу. Я знала, что Джареду осталось каких-то пару недель до перевода в другую тюрьму. Меня радовала мысль, что теперь у него будет что-то, что поможет ему отвлечься, если тяжелые мысли станут вновь мешать ему уснуть в его камере.

Прижимая толстый томик словаря к груди, я дождалась, пока откроются створки металлических дверей. Сердце пело, и я представляла лицо Джареда, когда протяну ему подарок.

– Доброе утро, док, – сказал Джоуи, один из охранников, убиравших свои вещи в соседний со мной шкафчик.

Губы мои сами собой растянулись в улыбку.

– Вы-то мне и нужны!

– Ого, и что я натворил? – подмигнул мне Джоуи.

Он был высокий и крупный. Белая рубашка плотно обтягивала живот, а между пуговицами кое-где проглядывала кожа, покрытая волосами.

Я спросила его, не сможет ли он передать от меня подарок одному из заключенных в его крыле, Джареду Кину.

– Кину? – переспросил он. – Тому, которого переводят на следующей неделе?

Я протянула книгу, по-прежнему улыбаясь. Джоуи пару раз мигнул, ни слова не говоря.

– Не самый роскошный, согласна, – хихикнула я.

Джоуи еще немного посмотрел на книгу, потом тяжело вздохнул и потер голову руками.

– Даже не знаю, как вам и сказать, док, но я не могу это ему передать. Правила запрещают.

Пораженная, я уставилась на него.

– Но… почему?

Джоуи объяснил, что, передавая подарок, он навлекает на себя подозрение в неформальном общении: под этим термином подразумевалась ситуация, когда заключенные уговаривают или подкупают сотрудников, чтобы те проносили для них в тюрьму запрещенные вещи, включая наркотики и телефоны. Мой подарок могли счесть потенциальным предшественником более серьезной контрабанды.

Я взмолилась:

– Да ради Бога! Это же просто книга!

– Но правила есть правила, док.

Джоуи пожал плечами.

– Вот как освободится, так сразу ее и заберет.

– В следующей тюрьме.

– Боюсь, что так.

Я была разочарована, растеряна. Книге предстояло пролежать без дела вместе с остальными вещами Джареда еще целых три года. Я хотела, чтобы он знал, что я в него верю и беспокоюсь о нем. Однако приходилось покориться тюремным правилам, пускай и чрезмерно суровым. Я пыталась ему помочь, но иногда помочь заключенному в тюрьме невозможно.

Запрет на передачу книги напомнил мне еще об одной проблеме – необходимости избегать подобных привязанностей. В отличие от прежней частной практики, где я видела одни и те же лица, день за днем и год за годом, следила за судьбами своих пациентов и знала, что с ними происходит, здесь, прощаясь с пациентами, я не должна была знать, как сложится их жизнь.

Мне важно было сознавать, что я помогаю людям. Однако в качестве тюремного врача я не могла ничего знать наверняка. Мне не удавалось забыть Джареда. Еще долгое время я думала о нем и о том, что сталось с ним дальше, продолжая работать в Хантеркомбе. Писал ли он еще стихи? Стал ли лучше спать по ночам?

Вместе с работой в тюрьме я начала участие в проекте по улучшению паллиативного лечения.

Однажды нам объявили, что тюрьму закрывают. Ходили слухи, что после реконструкции там будет тюрьма для взрослых, категории С, но точной информации не было, так что мое время там подошло к концу. Однако я поняла, что хочу продолжать в том же направлении. Хочу и дальше работать в тюремной системе, делать все, что в моих силах, с учетом ограничений, понять, могу ли оказывать влияние на жизнь людей, с которыми сталкиваюсь там. Наверное, я все еще находилась в поисках цели.

Вот почему, в возрасте 55 лет, когда вполне могла бы посиживать по вечерам на диване с бокалом вина и хорошей книжкой, я подала заявление на должность врача в одной самых старых и известных тюрем Великобритании.