Глава двадцатая

– Синий или черный? – спросила я Дэвида, помахав перед ним вешалками с деловыми костюмами.

Жмурясь со сна, муж пробормотал:

– По-моему, они одинаковые.

– Тогда черный, – решила я, возвращая вторую вешалку обратно в гардероб.

Он перевернулся на другой бок, а я стала одеваться. В животе урчало от тревоги. Я побрызгалась духами и склонилась над Дэвидом, который снова сладко уснул. Поцеловала его в щеку, он пошевелился.

– Счастливо! Все будет хорошо.

Я очень на это надеялась. Конечно, предстоявшая мне процедура являлась всего лишь формальностью, но я все равно нервничала. Слова Дэвида, как обычно, помогли мне успокоиться.

По дороге в Лондон я слушала радио «Классика», и звуки прекрасной музыки ласкали слух. Несмотря на то, что выехала заранее, чтобы не попасть в час пик, найти место для парковки оказалось очень тяжело. Я сделала несколько кругов, прежде чем увидела одно, и с каждым кругом моя тревога возрастала. Опаздывать было никак нельзя.

Я вышла на яркое солнце, разгладила рукой стрелки на брюках и посмотрела в небо. Передо мной не высились, как обычно, мощные стены Уормвуд-Скрабс; я стояла посреди обсаженной деревьями улицы с элегантными особнячками, в богатом районе Фулем, в Западном Лондоне. Через 20 минут мне предстояло давать показания в Коронерском суде. Тревога волной прокатилась по телу: нет времени стоять, я припарковалась слишком далеко. Я очень быстро запыхалась; стоя на светофоре, чувствовала, как изо всех сил колотится сердце.

– Ну же, скорей, – шептала я себе под нос, торопясь перейти дорогу.

В который раз посмотрела на часы. Ненавижу опаздывать!

Увидев просвет в потоке машин, я решила воспользоваться шансом. Бросилась через дорогу и вдруг, зацепившись за брючину каблуком, плашмя грохнулась на асфальт. Я подняла голову и, к своему ужасу, увидела выезжавший из-за угла мотоцикл. Сжалась в комочек, готовясь к удару, но рев мотора превратился в мурлыканье, и мотоцикл остановился передо мной.

– С вами все в порядке? – спросил мотоциклист, поднимая шлем и слезая на дорогу, чтобы мне помочь.

– Да-да, большое спасибо, – ответила я, ужасно смутившись. Мои колени и руки дрожали, пока я ковыляла к тротуару.

Еще раз поблагодарив мужчину за его доброту, я продолжила путь, попытавшись спасти остатки собственного достоинства, оправив пиджак и стряхнув с брюк пыль. Шок от падения никак не проходил, я чувствовала себя еще более растерянной и напуганной. К этому добавлялась тревога весьма вероятного опоздания; я превратилась в сплошной комок нервов. Посмотрела на свои руки, чтобы проверить, нет ли царапин, и увидела, что они до сих пор трясутся.

– Глубокий вдох! – скомандовала я себе, подходя к дверям Коронерского суда Западного Лондона.

Это было уродливое здание из красного кирпича, выглядевшее чужеродным посреди тихого жилого района с нарядными домами. Оно чем-то напоминало купальни, в которые меня водили в детстве. Какой-то растрепанный человек докуривал на крыльце сигарету. Я подумала, что он может быть родственником покойного. Кивнув, я прошла мимо него в высокие черные двери.

Беленый коридор кишел людьми. Повсюду толпились адвокаты; все выглядели очень серьезными и официальными, держали в руках папки или стопки документов. У дверей зала номер один стояла небольшая группа элегантно одетых людей, говоривших приглушенным тоном. Интересно, кто они такие? Может, семья? А может, что гораздо хуже, журналисты.

Я поискала в толпе знакомые лица и вдруг услышала возглас:

– Аманда!

Моя начальница, Карен, махала рукой.

– Заседание отложили на пятнадцать минут.

Она обратила внимание на мое тревожное состояние.

– Тебе, похоже, не помешает чашка кофе. Ты в порядке?

– Все нормально, – ответила я, – случайно упала по дороге сюда. Так боялась заседания, что почти не спала, все думала и думала.

– Уверена, тебе не о чем волноваться, – успокоила меня Карен.

Мне предстояло давать показания в суде по делу о смерти мужчины, произошедшей в Уормвуд-Скрабс около 18 месяцев назад. Он скончался в Центре первой ночевки, и я была единственным врачом, который его осматривал.

Внезапно двери зала распахнулись – наша очередь заходить.

– Это будет недолго, – сказала Карен, пока все толпились у порога.

– Очень надеюсь, – ответила я, – мне так не по себе, что даже думать тяжко.

В поведении Дэниела Крейвена не было ничего примечательного, когда он в тот вечер вошел в приемник, таща за собой мешок с пожитками. Он держался вежливо и любезно, но больше всего, помимо общего растрепанного вида, мне запомнился его элегантный дизайнерский пиджак. Очень уж одно не вязалось с другим.

Дэниел не в первый раз оказался в тюрьме. Один из охранников, Билл, его узнал. Они болтали, словно старые приятели, пока я заканчивала делать записи в компьютере. Потом присоединилась к их беседе, обратив внимание Билла на красивый пиджак Дэниела, что тому явно польстило – лицо его растянулось в широкой улыбке, и он с гордостью объявил, что купил пиджак на благотворительной распродаже неделю назад. Потом сказал, что никаких болезней у него нет, наркотики он не принимает и лекарства тоже. Временами от него было сложновато добиться прямого ответа, так как он постоянно отвлекался и заговаривал о посторонних вещах, однако вел он себя совершенно нормально и поводов для тревоги не давал.

Так что вы можете представить себе мое удивление, когда в девять часов на следующее утро, делая обход карцера, я услышала сирену и крики охранников, бегущих по коридору: «Синий код!»

Дэниела обнаружили мертвым, лежащим в углу камеры возле унитаза.

Судя по отчетам персонала, работавшего в Центре первой ночевки, ближе к ночи он вдруг стал вести себя странно и сильно беспокоиться, что указывало на употребление наркотиков. Однако токсикологическая экспертиза не обнаружила никаких наркотических веществ у него в организме. Я предполагала инсульт или сердечный приступ, но и они не подтвердились. Несколько месяцев мы ждали отчета вскрытия, но когда он поступил, то ничего не прояснил: там было написано, что причину смерти установить не удалось. Это выглядело полнейшей загадкой; впервые за все время работы в медицине я столкнулась со смертью, причина которой так и осталась неизвестной.

* * *

Я села на деревянную скамью, скрестив ноги и положив руки на колени, в ожидании, когда назовут мое имя. Зал суда с деревянными панелями на стенах и высокими потолками заливал яркий свет. Передо мной находилось место свидетеля, на которое садились по очереди все, кого вызвали, чтобы выслушать рассказ о событиях той ночи.

Напротив свидетельского места располагались присяжные, а слева стояли скамьи, предназначенные для родных и друзей покойного. Далее начинались ряды для зрителей. Участники процесса занимали первые два ряда. За свидетельским местом, на возвышении, стоял стол коронера, выполнявшего роль судьи. При его появлении все встали. Он оказался коренастым мужчиной в очках, с темными волосами с проседью, морщинистым непроницаемым лицом. Задача судьи заключалась в том, чтобы расследовать обстоятельства смерти и убедиться, что она не стала результатом халатности или злого умысла. Проследить, чтобы все ошибки были учтены: после слушания он мог сделать особые замечания, например, относительно некоторых тюремных процедур, чтобы в дальнейшем избежать подобных случаев.

Я кинула взгляд на скамьи для родственников, но они были пусты, и сердце мое упало. Я гадала, была ли у Дэниела семья или хоть кто-нибудь, кто мог прийти ему на помощь; при виде пустых скамеек стало ужасно грустно.

– Доктор Браун.

Мое имя эхом отдалось от высоких потолков. Я медленно поднялась на ноги, сжимая свои заметки в руке, и заняла место свидетеля. Посмотрела на Карен, и она ободряюще мне улыбнулась. Сердце колотилось, руки тряслись, во рту пересохло, и я боялась, что не смогу говорить.

Все началось неплохо. Меня допросил адвокат, представлявший Скрабс. Он находился в суде, чтобы меня защищать, а не стараться поймать на слове. Я рассказала суду все, что знала о Дэниеле Крейвене.

– По сути, добавить мне больше нечего, – завершила я свое выступление.

– Спасибо, доктор Браун, – сказал адвокат, кивком давая коронеру понять, что закончил.

За ним поднялась представительница прокурорской службы. Это была женщина чуть за тридцать, безупречно одетая, со светлыми волосами, стянутыми в аккуратный узел. Она поглядела на меня холодными, стальными глазами. Прокашлявшись, она спросила:

– Доктор Браун, не могли бы вы нам рассказать о первом впечатлении от мистера Крейвена в тот вечер?

Я поглядела в свои заметки, весьма неустойчиво лежавшие на деревянном поручне передо мной.

– Конечно, – вежливо ответила я, хотя внутренне возмутилась тем, что вынуждена повторять историю, в которой практически не принимала участия. На мой взгляд сосредоточиться надо было на остатке вечера – тех часах, которые Дэниел находился в Центре первой ночевки и пребывал в возбужденном состоянии.

Как выяснилось, до этого дня я понятия не имела о том, что такое в действительности перекрестный допрос. Через полтора часа я все еще сидела на свидетельском месте, раз за разом отвечая на вопросы о мельчайших деталях тех 15 минут, что провела с Дэниелом в приемнике.

Ближе к концу в голове у меня все начало путаться. Я чувствовала себя так, словно нахожусь под обстрелом, словно меня подозревают. Больше всего я злилась на то, что мне как будто внушают чувство вины, безосновательно, да еще в присутствии целого зала людей.

Один вопрос мне запомнился особо, потому что сильно меня задел. Коронер перебил адвоката, чтобы спросить самому:

– Зачем вам понадобилось повторно загружать его данные, доктор Браун?

Он глядел на меня поверх очков, все с тем же ледяным выражением. Речь шла о том, что я загрузила данные Дэниела еще раз после того, как закончила осмотр. Я делала так почти всегда, чтобы убедиться, что записала все правильно и не сделала никаких ошибок. Охрана вечно давила на докторов, чтобы те быстрей осматривали заключенных, так что я обычно проверяла свои записи и исправляла ошибки, допущенные в спешке.

Однако вопрос коронера сбил меня с толку. Он словно подозревал, что я пыталась что-то скрыть. Может, я принимала ситуацию слишком близко к сердцу, и ему просто хотелось разобраться, почему я проверила записи после осмотра, однако из-за общего напряжения мне тяжело было мыслить ясно.

В воздухе повисло молчание, все ждали моего ответа. Я застыла на месте. Слова застряли у меня в горле, и я не могла говорить. С каждой секундой уверенность убывала, мне казалось, что все в зале думают, будто я совершила какое-то преступление. Было ужасно обидно оттого, что я изо всех сил старалась всегда поступать правильно, а теперь мои намерения оказались под сомнением.

Мысли стремительно проносились одна за другой у меня в голове, но я по-прежнему ничего не могла сказать. В душе я знала, что в тот вечер все сделала в точности как следовало. Казалось, что я вот-вот могу лишиться чувств. Наконец, я заставила себя ответить и сумела продержаться до конца, когда судья объявил, что вопросов больше нет.

Стараясь держать спину прямо, я встала со свидетельского места. С каждым шагом ноги все больше превращались в желе. Карен жестом показала, что ждет меня у дверей. В молчании я прошла через зал, чувствуя на себе осуждающие взгляды присутствующих. В действительности же, скорее всего, они смотрели на следующего свидетеля, которого начали приводить к присяге.

Выйдя в шумный коридор, я с облегчением вздохнула. Наконец-то я снова могла дышать!

– Ты отлично справилась, – мягко сказала Карен, – молодец!

Я слабо улыбнулась, внезапно осознав, до чего измучена. Карен меня обняла, и тут я сдалась: обхватила ее руками и расплакалась.

– Это было ужасно! – прошептала я, когда смогла, наконец, говорить.

Она ласково погладила меня по спине.

– Все хорошо. Все уже позади.

Однако для меня тот суд не прошел даром. Я так и не смогла его забыть, как и многие другие тюремные драмы. Он стал ударом по моей уверенности, зародил сомнения, от которых я вновь стала чувствовать, что меня недооценивают, что я не приношу людям реальной пользы.